Недостижимые звезды Роберт Энтон Уилсон

Эзра Паунд, когда к нему обратились с просьбой при­нять участие в книге воспоминаний о Тимоти Лири, при­слал типичный лаконичный ответ: «Я могу только повто­рить с такой же настойчивостью, как и шестьдесят лет назад: ЧИТАЙТЕ ЕГО! Мне недостает способности Эзры концентрировать свои мысли в столь сжатой форме; и хотя я выразил свои мнения об опубликованных рабо­тах доктора Тимоти Лири в различных книгах и статьях, но могу еще раз повторить вслед за Паундом: «ЧИТАЙ­ТЕ ЕГО!» Вы узнаете больше из психологических и фи­лософских книг Лири, чем можно узнать из любого дру­гого современного автора.

Конечно, люди, которые черпают свои мнения по пре-имуществу из средств массовой информации, «знают»,

 

Джон Дилинджер - известный американский гангстер.

Роберт Энтон Уилсон - один из авторов (вместе с Робертом Ши) из­вестной подпольной трилогии «The Illummatus!», которая получила в 1986 году премию Прометевского зала славы. Кроме того, он автор трилогии «Кошка Шредингера», которую журнал New Scientist назвал «самым научным из всех научно-4>антастическихроманов», и несколь­ких книг по футуристической психологии и онтологии партизанской борьбы Его самая последняя книга - «Все под контролем»

что работы Лири никакой ценностью для них не обла­дают В противовес этой условной (механической) ре­акции я предлагаю:

1. Некоторые из работ Лири получили очевидное при­знание в психологических кругах. Особенно интерперсо­нальный «тест Лири», который стоял на первом месте (был наиболее популярен) среди психологических тестов в на­шей стране несколько лет назад. Не знаю, котируется ли он по-прежнему так же высоко, но до сих пор широко ис­пользуется, я часто встречаю молодых людей, которые проходили его в университете или при приеме на работу, и он обычно применяется ко всем осужденным в пенитен­циарной системе штата Калифорния

2 Работа по изменению поведения посредством ЛСД, вызвавшая многочисленные проклятья со сторо­ны непсихологов и ученых мужей из массмедиа, совсем по-другому была оценена теми, кто имеет профессио­нальное право судить о ней - другими психологами Многие из них сказали, что, как они подозревают, Лири получит признание в менее истерический век. Когда доктор Лири вышел из тюрьмы, он тут же получил при­глашение выступить с вводным словом на заседании Ас­социации гуманистической психологии, что доказывает, что его коллеги-психологи не считают его разновиднос­тью доктора Франкенштейна или доктора Стрейнджла-ва, а видят в нем одаренного исследователя, ставшего жертвой иррациональных предубеждений Как Галилей Как Пастер. Как Бен Франклин, чьи громоотводы были однажды прокляты на весь свет как оскорбление Гос­пода Бога.

3. Разногласия по поводу работы доктора Лири по изменению поведения продолжаются и будут продол­жаться, потому что ни одно из позднейших исследова­ний полностью ни подтвердило ее, ни опровергло. Этот пункт я считаю наиболее важным и еще разверну его

Возможно, даже напечатаю жирным шрифтом и заглав­ными буквами.

Ни одно из наиболее важных исследований докто­ра Лири не было ни опровергнуто, ни снискало радость Признания по одной причине - после и по причине этих работ вступил в силу негласный закон, считающий лю­бое повторение экспериментов доктора Лири преступ­лением Я полагаю, все знают, что инквизиция оконча-1«льно прекратила свое существование в 1819 году, но в своем отношении ко многим областям психотерапии •1* психофармакологии правительство оставило Ватикан далеко позади. Может быть, вы не понимаете этого Я уверен, что Ньют Гингрич не понимает этого и не хо-^ет понимать. Позвольте мне сказать еще раз, на более Простом языке. ЛЮБОЙ ПСИХОЛОГ ИЛИ ПСИХИАТР, ■КОТОРЫЙ ПОПЫТАЕТСЯ ПОВТОРИТЬ ЭКСПЕРИМЕНТЫ ДОКТОРА ЛИРИ, БУДЕТ БРОШЕН В ТЮРЬМУ.

Усвоили? Когда постмодернисты говорят об «обще­ственных силах, формирующих научные модели» на протяжении десятилетия, поколения или более долго­го периода времени, это не относится к неопределен­ным «предубеждениям» или «личным интересам» или ^Пресловутому «консерватизму главы департамента» -1к)тя все эти явления играют роль социальных сил, фор­мирующих научные модели. В некоторых случаях «со­*Аиальные силы» означают нечто менее расплывчатое и •белее инквизиторское: ужасная угроза заключения в тюремную систему, в которой нанесение увечий, убий­ство, сексуальное насилие и коррупция играют большую роль, чем в любых трущобах за ее пределами. Я могу 'сказать, как «социальные силы» формировали психоло­гию в последние тридцать лет.

Ученые не занимаются определенного рода иссле­дованиями, потому что они не хотят быть брошенными * тюрьму, как это случилось с доктором Лири.

 

Конечно, существует много исследований, род­ственных работе доктора Лири, затерянных в пропасти архивов, подобно ископаемым костям, - сотни и сотни научных документов. Все эти исследования появились еще до того, как Святая инквизиция - пардон, правитель­ство Соединенных Штатов, - запретила подобные иссле­дования. Я читал большую их часть; я читал их по мере появления в пятидесятые и шестидесятые, потому что предмет их интересовал меня, так же как и сейчас инте­ресует. Я заявляю, что более 90% этих опубликованных работ в основном подтверждают базовые идеи доктора Лири. Иногда они разнятся в деталях, иногда в словаре, но все склоняются к тому, чтобы подтвердить его взгля­ды на ЛСД как на очень мощный, меняющий поведение агент с безграничным потенциалом терапии при надле­жащем использовании. Многие также поддерживают его мнение, что ЛСД использовалось отнюдь не надлежащим образом, как в недоброй памяти экспериментах ЦРУ, в которых человеческий мозг подвергался таким экзеку­циям, что самым удачным определением этих бесчело­вечных экспериментов будет «убийство мозга».

Вы думаете, я преувеличиваю уровень поддержки Лири (в исследовательских отчетах, а не в теории или полемике)? Исследуйте тогда этот вопрос сами; ком­пьютеры значительно облегчают возможности охоты за старыми статьями. Вы обнаружите, что вещественные доказательства опровергают общественное мнение. Вы увидите, что то, что называется принятым мнением, создается массмедиа, которое манипулирует обще­ственным сознанием.

А что касается моих личных воспоминаний о Тиме Лири, этот человек... Боже, столько лет, столько воспо­минаний...

1964 год. Я приехал в Миллбрук, чтобы взять интер­вью у доктора Лири для почти неизвестного журналь-

чика под названием The Realist, который с тех пор стал известным и одновременно неизвестным. Я встретил⁴ «е гарвардского профессора, которого ожидал увидеть, а моложавого мужчину средних лет, который играл в бейсбол на лужайке. Потом мы уселись за кухонный стол, и на интервью я уже имел дело с гарвардским про­фессором, автором «Межличностной диагностики лич­ности», одной из моих любимых книг по психологии, тем самым, кого я ожидал встретить. Позже, когда я задал ему вопрос об ЛСД, он ответил: «В каждом трипе есть точка, где пространство достигает конца, игра време­ни достигает конца и игра Тимоти Лири достигает кон­ца». После этого я принимал ЛСД, может быть, семью семь раз, но я не смог бы найти слов, которые так точно описывали бы его пик.

1967 год, Чикаго. Я получил работу в другом извест­ном/неизвестном журнале Playboy, и Тим пришел ко мне в офис, но память меня подводит, и я не могу точно сей­час сказать, был его визит связан со статьей о нем или с интервью с ним. Я помню, рассказал ему, что обнаружил, что буквы LSD несколько раз встречаются в тексте джой-совских «Поминок по Финнегану», и спросил, что он ду­мает по этому поводу. Он ответил, что у Джойса L S D оз-начает «фунты, шиллинги, пенсы», и это стало началом моих многолетних исследований двенадцатиричной сис­темы в «Поминках», достигших кульминации в моей книге «Совпадение» и видеофильме «12 яиц в коробке», об­наруживающем палеолитические оригиналы зодиака, двенадцати апостолов, двенадцати подвигов Геркуле­са, монетной системы l-s-d, дошедшей из Вавилона до 1970-х годов, и нашей судебной системы с жюри. Джойс снабдил меня психоархеологическим свидетельством, а Тим дал мне ключ к его пониманию.

1968 год, все еще Чикаго. Я включил телевизор, посмотреть новости, и увидел на экране Тима на фоне

 

коровы. Вскоре я узнал место. Это был «фермерский» отсек зоопарка Линкольн-Парка. Тим говорил о готовя­щейся Демократической конвенции и выдал несколько убийственных острот о корове Лири и о знаменитом чикагском пожаре. Я хохотал как ненормальный, но го­родские власти были лишены подобного чувства юмо­ра. Когда о конвенции было объявлено, были предпри­няты беспрецедентные меры безопасности (вплоть до танков), так что город стал трудно отличим от Праги, находившейся в осаде в те дни. Так два коррумпиро­ванных правительства использовали специальные силы, чтобы отучить свои народы лезть в политику.

Арест Тима в 1970-м за неумелоепользование пер­вой поправкой и его головокружительный побег, кото­рый когда-нибудь ляжет в основу отличного фильма -какой другой великий философ-бунтарь, кроме разве Бакунина, так живописно бежал из тюрьмы?

В 1973-м, когда его поймали и посадили обратно, я тоже вернулся в Эти Штаты и нашел экземпляр его «Не­врологии» в каком-то книжном магазине. Я не могу опи­сать, как сильно на меня подействовала эта небольшая книга, я вспоминал Кортеса на этом знаменитом пике (в Дарьене?). Теперь я уже не считаю «Неврологию» доктора Лири величайшей из его книг, поскольку позже он развил тезисы, изложенные в ней, в нескольких бо­лее объемных, детальных и специальных книгах. Тем не менее тогда, в 1973-м, эта небольшая брошюра пришла ко мне как Великий Свет, который открыл Коперник Джордано Бруно: то, что раньше казалось смутным, даже хаотичным, внезапно увиделось частью органи­зованной системы и приобрело смысл. Хотя Лири не упоминает всех своих источников, я понял, что он синтезировал все значимое, что было в главных пси­хологических системах нашего столетия, со всем, что можно было сказать о современных исследованиях

функционирования мозга, и он сделал это блистатель­но, изящно и понятно.

■ Если бы я тогда знал то, что узнал потом - что Тим написал это блистательное эссе карандашом, на полу камеры одиночного заключения, - я был бы еще более потрясен. Хотя и так было достаточно. Я начал кампа^ нию по рассылке писем всем и вся, информируя их, что наш величайший ученый и философ томится в тюрьме и мы будем выглядеть невежественными варварами в глазах будущих эпох. Конечно, я ничего не добился. Со­единенные Штаты в тот год не желали слушать ничего в защиту безумного ученого из Миллбрука. Я списался с несколькими друзьями Тима и, в конце концов, достал его тюремный адрес. Я начал писать фан-письма ему в тюрьму. Вскоре я получил приглашение навестить его.

Мой самый первый визит в Вакавиль (помню, я пе­ревел это в уме с французского на английский как cow-town, «коровий город», и был ошеломлен) остался в ко­ридорах моей памяти как наиболее интенсивный учебный опыт в моей жизни. Я ожидал увидеть страда­ющего мученика и сделать все, чтобы утешить его. Вме­сто этого я увидел жизнерадостного и сияющего моло-дого человека (моложе, чем когда я впервые его встретил, за девять лет до того), который преодолел тюремный опыт, что в результате это он утешил меня.

Я вернулся домой, думая о словах Гамлета «Сами по себе вещи не бывают... дурными, а только в нашей оценке»⁶⁶ и Будды: «Все, что мы есть - это результат того, что мы думаем», о разных вариантах христианс­кой науки и об идеалистических идеях, которые я рань­ше никогда не принимал всерьез. Теперь я должен был отнестись к ним серьезно - хотя я и не понимал их

⁶⁵ «Значит для вас Дания не тюрьма, ибо сами по себе вещи не бывают хорошими или дурными, а только в нашей оценке. Для меня она тюрьма» (Шекспир, «Гамлет», II, 2, перевод Б. Пастернака).

буквально. Перейдя на язык доктора Лири, я осознал, что какие бы энергии и сигналы ни приходили в наш мозг, мы организуем их, оркестрируеми редактируем в соответствии с нашим персональным тоннелем реаль­ности. Это обрамление голого опыта, упорядочивание его в тоннеле индивидуализированной реальности про­исходит или бессознательно/механически, как в нор­мальном сознании, или сознательно/творчески, как у Тимоти Лири, когда я встречался с ним во время посе­щений тюрьмы Вакавилль.

Пока Тим сидел в тюрьме, он написал книги «Терра II» и «Экзопсихология» (теперь переизданная как «Инфо-Психология») и сформулировал сценарий будущего, который можно было выразить аббревиатурой SMI²LE: Space Migration + Intelligence Increase + life Extention⁶⁶. Я читал много футуристических сценариев после это­го, и некоторые (например Бакки Фаллер и др.) понра­вились мне почти так же, как этот, но ни один из них не был исполнен подобного энтузиазма. Мы уже владеем технологией для космической колонизации. Если взгля­ды Тима на нейррхимию восторжествуют, у нас есть и технология для роста интеллекта и расширения созна­ния. Технология для продления жизни развивается все быстрей с каждым годом, из всех, что прошли с тех пор, как Тим написал свои первопроходческие работы. Са­мое отдаленное развитие космической миграции + ро­ста интеллекта + продления жизни = нашей эволюции из невротических земных смертных до просветленных космических бессмертных. Какой из сценариев-конку­рентов может предложить больше, чем этот? Тот факт, что Тим сотворил все это, запертый в камере, как ка­кой-нибудь уголовник, никогда не перестанет изумлять и потрясать меня. Представление, что мы живем в ра-

⁶⁶ Космическая миграция + рост интеллекта + продолжение жиз-ни (англ.).

циональное, секуляристское время, кажется все более и более сомнительным. Мы живем в конце Средневе­ковья, друзья мои, и Тим кажется даже чем-то большим, чем Галилей. Я воспринимаю его как нашего Леонардо. В те годы, когда они продолжали держать его в тюрьме, я часто вспоминал знаменитые строки из «Человека из Ла-Манчи»:

И все же мир станет лучше благодаря тому, Что этот униженный, весь в шрамах, человек Вновь, из последних сил своих, Пытается дойти до недостижимых звезд⁶⁷.

Когда Тим в конце концов вышел из тюрьмы, мы несколько раз вместе с ним участвовали в теледискус­сиях, оба повторяя как гимн аббреавиатуру SMI^ZLE. В последние годы он переехал и реже появляется во внешнем мире, предпочитая ему киберпространство. Если значительная часть неврологического освобожде­ния человека во внешнем мире еще ждет нас впереди, то часть, которую мы можем получить прямо сейчас, существует (и продолжает быстро расти) в киберпрос-транстве. Я нашел сообщества в киберпространстве, которые пользуются такой свободой, какая, возможно, будет в космических колониях в течение следующих пятидесяти лет. (Говоря об информационном океане: «только компьютерная игра не наскучивает мне быстро и продолжает развлекать и учить меня» - доктор Лири, «Зеркало души». Сердечно всем рекомендую.)

Кажется, я почти ничего не сказал о прекрасном чувстве юмора Тима. Я вспоминаю один случай. Это

⁶⁷ «Человек из Ла-Манчи» - популярный мюзикл по мотивам ро­мана Сервантеса «Дон Кихот». Приведенное четверостишие - стро­ки из песни, звучащей в этом мюзикле. Песня приобрела популяр­ность как самостоятельное произведение, а некоторые фразы из нее превратились в поговорки

было около года назад, в Дуранго, где мы оба говорили о будущей эволюции. Тим потерял нить на середине предложения - такое случается со всеми, кто часто вы­ступает с лекциями. Он остановился и сказал: «Знаете, я нашел новый способ ловить кайф и висеть часами в космосе, и государство ничего не сможет сделать, что­бы помешать мне. Это старость. В ней есть четыре глав-ных свойства. Первое - это усиление дальней памяти. Я сейчас могу припомнить всю эволюцию. Второе - ос­лабление короткой памяти. Когда я прихожу на кухню, я не могу вспомнить, зачем туда шел. Что третье, я за­был. А четвертое - теперь мне все это по хую». (В на­шем, лишенном юмора пуританском обществе расска­зы об этой шутке пошли передаваться из уст в уста, и какие-то ученые мужи заявили триумфально, что ЛСД-де превратило доктора Лири в маразматика на восьмом десятке - как будто мало людей, которые никогда не пробовали кислоту, и получивших болезнь Альцгейме-ра на пятом. На самом деле, по мнению тех, кто знает его, Тим не выказывает никаких признаков старческого маразма. Насчет маразма он просто пошутил. Впро­чем... Пытаясь корректировать СМИ по поводу Лири, я вспомнил, как мы пытались корректировать их по пово­ду Вьетнама: каждый раз, когда ложь окончательно уми­рает, они ждут пять лет, а потом пускают ее по новому кругу.)

Теперь, как это все знают, Тим болен раком проста­ты. Какие-нибудь ученые мужи наверняка и в этом тоже обвинят ЛСД. Тим продолжает поражать меня как обыч­но; последний раз, когда мы говорили по телефону, он умудрился опять утешить меня и успокоить. Как вы слы­шали, доктор Лири собирается подвергнуть свою голо­ву криогенной заморозке в надежде на то, что наука будущего в конечном счете реанимирует его, исполь­зовав нервную и генетическую информацию его мозга.

Он также намеревается уйти в день, который выберет сам, а не тогда, когда медицинская наука решит, что больше не может вытягивать из него деньги, продол­жая держать в больничной нищете. Так он покинет нас -на время, - демонстрируя свою обычную веру в себя и внутренний отказ признать любую власть, в которую он не верит, как бы она себя ни называла - Государство, Церковь, АМА⁶⁸ или, наиболее ужасающее из всех бо­жеств, общественное мнение. Недавно он сказал, что закинется двумя дозами кислоты, когда пойдет на кри­огенную заморозку. И 999 из 1000 человек будет выть и вопить, что он не должен, и что это не по-божески, и не по-американски и бла-бла-бла. Один из тысячи, кто оценит не только мужество принятого Тимом решения, но и его абсолютную, сияющую святость, представляет ту часть человечества, от которой и зависит вся буду­щая эволюция⁶⁹.

⁶⁸ Американская медицинская ассоциация

⁶⁹ За время, прошедшее после того, как вышеизложенное было
' * написано, Тим умер. Согласно фильму, его голова была замороже­
на Согласно другим источникам, Тим передумал, и этого не про­
изошло Я не знаю Но через месяц после его смерти я получил сле-
дующий e-mail «Дорогой Роберт, Как поживаешь? Мне здесь
неплохо, но это не то, чего я ожидал. Слишком многолюдно С любо-
вью, Тимоти».

Иллюзии

Розмари Вудрафф

В мой третий приезд в Миллбрук, весной 1965-го, Тим пошутил по поводу моего подарка «Майское вино» с ароматом ясменника⁷⁰.

Он казался мне добрым. Когда мы гуляли в лесу, он показал мне пруд, в который он бросил обручальное кольцо. Потом в нем кто-то утонул. Прошлогодние лис­тья на мелководье у берега были коричневые. Я поду­мала, что он одинок.

Розмари Вудрафф покинула Сент-Луис, штат Миссури, в воз­расте семнадцати лет, выйдя замуж за офицера ВВС, с которым ока­залась на изолированной военной базе в штате Вашингтон Однако уже через год она стала моделью в Нью-Йорке. К 1964 году она ус­пела побывать актрисой на телевидении, декоратором интерьеров, женой джазового музыканта, стюардессой-битником и бесчислен­ным множеством других разных личностей После того как она ста­ла женой Тимоти Лири, она стала мачехой, инструктором на семи­нарах, художником по свету, хозяйкой поместья из шестидесяти четырех комнат, гидом Лиги духовных открытий, заключенной в тюрь-ме Пекипси и после ареста в Лагуна-Бич, штат Калифорния, приго­воренным преступником. После побега в Алжир она скрывалась на протяжении двадцати четырех лет Сейчас она на свободе и мирно живет в Северной Калифорнии.

⁷⁰ «Майское вино» - легкое сладкое белое вино, ароматизиро­ванное ясменником (по англ «Woodruff»)

Когда я встретила его в следующий раз, в начале июня, на открытии галереи, я была под ЛСД. Я была уди­вительно счастлива; счастлива быть одинокой, полнос­тью в себе, спокойной и веселой. Мне было очень хо­рошо. В тот вечер Тим говорил о психоделическом искусстве и технике «аудио-обонятельно-визуальных изменений сознания». Он был дидактичен, загадочен, обаятелен и очень интересен.

После открытия мы пошли в бар за углом чего-ни­будь выпить.

- Ты похожа на девушку, которую я любил когда-то.

-Давай посмотрим, - я достала из кармана малень­кое двустороннее зеркальце, подаренное мне одним художником, и протянула его в руке, так что оно оказа­лось между нас.

- Мои волосы, твоя улыбка, мой нос, твои глаза, что ты видишь?

- Хорошая пара, - он прикурил сигарету.

- Может быть, - я протянула бокал, чтобы чокнуться.

Он был очень весел, как первый глоток чистого кис­лорода после пытки в кресле дантиста. Было какое-то чувство, что нас связывает что-то, из каких-то незапа­мятных времен, какой-то очень глубокий совместный опыт. Но я решила отклонить его приглашение на уикенд в Миллбрук. Он был женат на очень красивой женщине, блондинке, высокооплачиваемой модели. А у меня был страстный музыкант. Мне нравилось его сильное, индей­ское лицо, оно напоминало кого-то из другого времени, я любила его. Он был воплощением прекрасного легко­мыслия. Темные ритмы текли в его венах. Я любила джаз и элегантность и полюбила его с первого взгляда.

Сбегая от грустного лета, я еду в Миллбрук с Ти­мом, вместо того чтобы ехать в Калифорнию к своим родителям, что, как я чувствовала, должна была сде­лать. Он одолжил у кого-то джип. Я отдаляюсь от дома.

Синяк под глазом, заплатанные джинсы, рваные крос­совки. Я была смущена тем, что он спасает меня, а я в таком виде.

- Чем ты занималась все лето? - спросил он.

- Умирала от жары и безумия, - ответила я.

- У меня есть теория о смерти, хочешь расскажу?

- Конечно.

- В момент смерти все испытывают экстаз, и смерть сливается с жизнью в одно целое. Что ты думаешь по этому поводу?

- Не знаю. Я не верю, что смерть - это выход, но недавно я хотела, чтобы эта жизнь прекратилась.

- У меня это было много раз. Слушай, давай заклю­чим соглашение...

- Что это за запах? - Машина была наполнена ды­мом, и из мотора доносились какие-то стуки.

- Открой окно. Я забыл, что глушитель сломан. Дру­гих машин не было. - Холодный ночной воздух из окна разогнал дым, но стук из мотора стал громче.

 

- Что ты сказал? - Мне надо было кричать, чтобы он услышал меня.

- Давай поедем вместе.

 

- Куда?

- Всюду. Почему ты не приехала в Миллбрук, когда я тебя приглашал?

- Тогда мне не надо было спасаться.

Голубые глаза дружески улыбались. «И чего бы тебе хотелось теперь?» - спросил он.

- Чувственного удовлетворения и умственного во­
сторга.

- Чего еще?

Я взглянула на него. Красивый профиль, сильные руки на руле. Проницательный пламень в глазах, рань­ше темные, теперь седые волосы. Очень красив. «Лю­бить тебя, я думаю».

 

Полная луна в Водолее, августовская ночь. Мы по­вернули и проехали через ворота, по мосту, по туннелю из деревьев. Окна большого белого дома горели крас­ным и синим цветом, замок с башнями, окруженный бесчисленными акрами лесов, озер, садов и развалин. Здесь были все элементы мифа и сказки, и хозяин все­го этого в изысканной манере распахнул передо мной дверь замка. Он проводил меня наверх, в башенную комнату. Слегка улыбнулся. И ушел, спустившись вниз по лестнице.

Когда я проснулась, был теплый летний день. Я вды­хала аромат белых цветов воскового дерева, увиваю­щего окно, забывала обет одиночества, принятый было мной, вспоминая, как прошлой ночью чувствовала его сквозь пол. Я чувствовала его всю ночь, слушая его шаги по коридорам замка. Я мечтала о бессонном муже в алых одеяниях в каменной палате подо мной.

Я хотела бы узнать его лучше. Он казался мудрым.

Был уикенд в Миллбруке и семинар. Темой были техни­ки Гурджиева. Дом был полон гостей, купивших билеты на два дня лекций, световых шоу, «теорий расширяю­щегося сознания», как было написано в брошюре. Было здесь и телевидение. Днем Тим вращался в офисном кресле, рассыпая метафоры стоявшим перед ним слу­шателям.

- Нужно потерять ум, чтобы начать пользоваться головой, - объяснял он улыбаясь.

- И как часто у тебя... - Он остановил меня взгля­дом. Как я осмелилась задавать ему вопросы? Я была только учеником.

Вечером мы гуляли с двумя собаками по дорожкам пар­ка. Вдоль дороги росли высокие клены. Мы дошли до железных ворот на границе имения. Средневековая ко-

локольня возле ворот была резиденцией Фло и Мэйнар-да Фергюсонов. Она - мудрая женщина, мать пятерых детей, он - экстраординарный музыкант. Я еще раньше познакомилась с ними в Миллбруке и сразу искренне полюбила. Юмор и красота Фло и добродушие и заслу­женная репутация Мэйнарда как лидера одной из не­скольких самых известных джазовых групп вносили ве­селье и элемент богемного шика в жизнь небольшого миллбрукского сообщества. Мы распили с ними бутылку вина, шутили и веселились, пока с неохотой не вспом­нили, что надо идти в главный дом, на вечернюю лек­цию.

На обратном пути мы с Тимом остановились возле небольшой дозорной башни на мосту, чтобы полюбо­ваться спокойной гладью озера. Мы поцеловались, сна­чала робко, потом уверенно. Сладкий поцелуй. Обеща­ние. Я не еду в Калифорнию.

Юго-западная комната была театром для гостей. В суб­ботнюю ночь Майкл Холлингшед показывал слайды, Ралф Метцнер ставил кассеты с музыкой. Тим сидел, скрестив ноги, на ковре возле роскошного камина и командовал парадом, говоря, где кому из гостей и на­шей команды стоять. У всех у нас были роли. Сценарий был такой: космический корабль, кислород на исходе, жить осталось пять минут, что вы напишете в письме домой?

Кое-кто пошучивал, несколько человек исповедо­вались в грехах. Большинство говорило о любви и се­мье, потом наступил черед капитана Тима. Он прочис­тил горло. И тут перегорели пробки. Свет погас. Микрофон умер.

- Кто-нибудь, принесите света, - сказал он раз­драженно. Но все были слишком в улете, чтобы шеве­литься.

Я прошла через комнату и села рядом с ним. У меня было чувство, что я совершила рискованное путеше­ствие. Мэйнард и Фло предложили мне подушку, из тех, что лежали на полу. Я почувствовала любовь к ним и же­лание быть полезной, а также гордость от того, что мне удалось безопасно пересечь эту большую комнату, все больше чувствуя действие ЛСД, которое было в вине.

- Ты принесла свечу?

- Нет, но вот спички.

Но тут появился какой-то свет. Майкл Холлингшед, чье чувство юмора можно описать как причудливое, был в шотландском килте, по которому бегали мигающие огни. Наверное, он хотел развеселить всех, но ничего, кроме испуга, его непристойные прыжки на трамплине вызвать не могли. Так завершилась эта лекция.

Я лежала в постели перед распахнутым окном, за которым было полночное небо, и ломала голову над переделанным Тимом стихотворением Лао-цзы, когда он сам вошел в комнату. Я махнула рукой в сторону сти­хов, лежащих на кровати.

Ворота нежной тайны Постоянно открыты, Ворота нежной тайны Будь нежен с ней, Не причини ей боли.

- Почему «боли», и что ты имел в виду под «поте­рять разум»?

- Я расскажу тебе сказку, - он погасил свет. - Жили-были три принцессы. Их отец, король, задал им загад­ку. Кто угадает, чего хочет каждая женщина, та и будет лучшей из принцесс, - его голос нежно убаюкивал меня. Он словно гладил меня по коже. Я чувствовала его, этот голос, и чуть не упустила конец сказки: «...и ведьма от­ветила: "Женщина хочет полного подчинения себе"».

Я была удивлена. Он словно сдавал себя мне, на милость победителя. Я не чувствовала, что полностью готова к этому, но его руки и голос обещали нежность и наслаждение.

Мы разрисовали каминную стену пересеченными треугольниками, посадили в нишу золоченого Будду, вставили искусственные рубины в глаза гипсовому льву и после этого провели наш первый ЛСД-трип вместе. Он притащил кассеты с записью ламы, кашляющего высоко в Гималаях, и несколько других. Он никогда не слышал моего приятеля Дилана, и я пела ему в ухо: «Awl I really want to doooo, is baby be friends with you!»

«Целью является достижение психоделического или эк­статического опыта без использования наркотиков. Методом является интенсивное десятичасовое погру­жение в программное стимулирование сенсорной, эмо­циональной, интеллектуальной, художественной, фило­софской составляющих, которые воспроизводят опыт ЛСД».

Мы были на дороге. Караван из автомобилей, на­битых оборудованием: Дон Сайндер, Майкл, Ралф, Тим и я. Мы были чем-то вроде странствующего цирка. Мы снимали номера отелей или частные квартиры, покры­вали стены индийскими тканями, устанавливали проек­торы и юпитеры, ежедневно проходя сквозь нервную систему двадцати и больше человек, не считая себя самих. Восьмидесятилетние ведантисты, райхианцы, поклонники Викки, епископиане, проповедники амери­канского образа жизни, мистические домохозяйки, за­думчивые мыслители, широкий спектр оккультистов в поисках просветления. Ралф размеренно и монотонно чи­тает ритуальные тексты, способствующие расслаблению. Тим объясняет свою теорию о том, что «надо покинуть ум, чтобы использовать голову». Я сижу за проектором,

 

который показывает на стене яркие цветовые пятна, слушая его голос, скользящий по длинному красному тоннелю. Кислотно-красному. Загипнотизированная, я мурлычу его стихи вместе с ним. «Ты можешь плыть че­рез вселенную твоего тела и при этом не заблудиться? Все забыть, раствориться?»

Его голос был моей путеводной нитью. Не тембр его, а тон, гениальной теплоты и богатого ума. Элемен­том убедительности была вера, помноженная на гаран­тию химически-индуцированного блаженства; ирландс­кий шарм, соединенный с магией мира, слово, ставшее плотью. Я не могла представить, что я люблю не его, а другого. Любой по сравнению с ним показался бы скуч­ным.

«Дорогая мама.

Позже я напишу тебе подробней. Я хотела послать тебе фотографии и кое-какую литературу о нашей орга­низации. Я совершенно здорова и счастлива. Я живу в прекрасном поместье с друзьями и никогда раньше в сво­ей жизни не чувствовала себя так хорошо, как сейчас. Пиши мне с/о Leary, Castalia Fonndation, Millbrook, NY

Люблю тебя».

Он попросил меня быть его женой. Я сказала да. Но надо было ждать его развода. Вместе с его дочерью Сьюзан мы съездили в Нью-Йорк за моей мебелью и прочим имуществом и привезли это все в Миллбрук.

Угол Девятой улицы и Пятой авеню был моим адре­сом в течение нескольких лет; большая комната с вы­соким потолком и камином была моим убежищем и уте­шением. Я никогда не собиралась с нею расставаться, а, наоборот, мечтала купить и соседнюю квартиру, что­бы соединить их. Со всем, что там было, меня связыва­ли какие-то воспоминания, все имело какое-то значе-

ние, и мне нравилась моя обстановка. Я думала, оста­нусь ли я прежней в многокомнатном поместье в Мил-лбруке.

Сьюзан вернулась в школу. Мы жили втроем в ог­ромном, отзывающемся эхом доме. Джек Лири, шест­надцатилетний сын Тима, красивый, как принц из сказ­ки, Тимоти и я. Я полюбила их обоих в то время краткого затишья между двумя войнами, наши прогулки по по­местью с собаками, лунные ночи.

Мы обедали в нашей комнате на третьем этаже, перед горящим камином. После того как Джек ушел го­товить уроки, Тим начал расхаживать по комнате, а я смотрела на него. Он был так прекрасен, так мил. Когда он дошел до стены, то развернулся и улыбнулся мне. Он пересоздал мир в соответствии со своим момен­тальным видением. Он окружил меня цветами и смею­щимися детьми. Мне льстило убеждение, что я разде­ляю его взгляды, понимаю его цели. Я восхищалась его умом. Что бы он ни сказал - поучительное, хвастливое, льстивое, очаровательное, все это было важным. Было очень важным и то, что он ждал от меня ответа. Я чув­ствовала себя умной, красивой, избранной и была уве­рена, что я встретила свою судьбу. Кроме того, он нуж­дался во мне, в зените счастья, которого никто до нас не знал, он чувствовал возможность достичь «совер­шенной любви», как он говорил.

Потом он слушал мои истории, не сводя глаз с мое­го лица. Его ласковые взгляды ободряли меня, и я с юмором рассказывала о замужествах, выкидышах, раз­водах и прочих несчастьях, бывших со мной до него. Задворки, центр, ночные клубы, жестокосердые домо­владельцы, упадок джаза, ожидание денежного пере­вода, уплата налогов, блюз, короткая вспышка успеха, Калифорния, голливудские фильмы... снова Нью-Йорк. Бегство с мужчиной, вдвое старше меня, композитором,

 

сочиняющим классическую музыку. Седой безумный южанин, неделю напролет пишущий симфонию, а в суб­боту напивающийся и выпадающий в осадок. Он под­садил меня на пейот и нищету в нижнем Ист-Сайде, раньше там было шикарно, потом там поселились пу­эрториканцы, ортодоксальные евреи и украинцы. Сно­ва джаз... Слава Богу, я не подсела на героин.

Снег шел каждый день, прибавляя росту колоннам перед садом, покрывая деревья и холмы одеянием чистоты и не­порочности. Мы мечтали о солнце, горячем песке, про­зрачном море. Было решено на Рождество куда-нибудь поехать. Рекламные брошюры называли Юкатан в Мек­сике, землей меда и конопли С нами поедут Джек, Сью-зан и еще кто-нибудь в качестве сменного водителя.

«Дорогие папа и мама.

Через неделю от сего дня Тим, Сьюзан, Джеки, па­рень по имени Рене в компанию к детям и я едем в Мек­сику. Мы будем по очереди вести новый «Форд» с при­цепом. Мы планируем поехать в Мериду, Юкатан, и найти тихое место, чтобы пожить там несколько меся­цев. Мы вернемся в Миллбрук до конца марта. Нужно будет как следует привести дом в порядок до начала на­ших летних семинаров.

Моя жизнь очень тихая и спокойная. В деревне лю­бое время года прекрасно. Мне нравятся даже холод­ные и дождливые ночи. Я совершаю длинные прогулки в компании двух больших собак, их зовут Фанг и Оби. Мы гуляем по всему поместью. Они показали мне оле­нье кладбище, покрытое большим количеством рогов, и место, где они ловят кроликов. Я хорошо знаю эту зем-лю и очень люблю ее.

По уикендам у нас бывает много гостей. На День благодарения у нас было тридцать человек. Я пригото-

вила две индейки, окорок и бедро оленя. В течение не­дели я стараюсь поддерживать в доме порядок, читаю и гуляю с Тимом. Сьюзан сейчас в отъезде, в школе, и во всех этих комнатах живем только Тим, Джеки, я, две собаки и четыре кошки.

Я очень рада, что мы едем в Мексику. Я буду посы­лать вам открытки по дороге.

С любовью».

Долгая, ленивая дорога до Нуэво-Ларедо. Здесь нас ожидали кое-какие неприятности. Знакомое лицо в зна­комой униформе встретило Тима на мексиканской сто­роне границы - полицейский агент, который сопровож­дал его до самолета в Мехико за несколько лет до того. Нам запретили въезд в страну. Мы должны были вер­нуться на американскую территорию. Он должен про­консультироваться с Мехико. Может быть, завтра нам разрешат пересечь границу, если все будет в порядке, сказал офицер. Мы пошли к своему перегруженному багажом автомобилю. Он был окружен мексиканскими полицейскими. Они лениво топтались на месте, пошу­чивая друг с другом. Я села на заднее сиденье и тороп­ливо начала рыться в нашем багаже. Тим завел мотор. Я попросила его подождать, но он не слышал.

Я нашла, что искала, и хотела открыть окно, но оно было заставлено коробками и одеждой. Я повернулась к Рене и попросила его открыть окно. Он был парализо­ван страхом. Мы находились в нескольких сотнях ярдов от американской таможни.

Таможенный агент подошел к машине: «Вы хоти­те внести что-нибудь в декларацию?» Они обыскали наш багаж и съестные припасы. Потом нас заставили раздеться и обыскали: волосы, уши, даже задницы. Нас обвинили в уклонении от уплаты налогов, контра­банде, транспортировке наркотиков. Нас посадили в

 

тюрьму в Ларедо, штат Техас, за полкоробка очень слабой травы.

Суд состоялся в феврале 1966 года. Тим был при­говорен к