Возвращение Эвфориона клаудио Наранхо

Я счастлив принять участие в книге воспоминаний о Ти­моти Лири, хотя у нас и были с ним некоторые разно­гласия в период IFF. Несмотря на то, что часто подоб­ные книги воспоминаний имеют тон прижизненной эпитафии, я думаю, что эта не будет только восхвалять Тима Лири, искателя истины и свободы, льстя его имид­жу. Поэтому я надеюсь, что мне позволительно будет, наряду с признанием его заслуг, высказать и некоторую долю критики в его адрес. Однако учитывая, что Тим по-прежнему с нами, я собираюсь писать не только о нем, но и ему⁵⁴.

Я полагаю, что могу одновременно и выразить свою теплую к нему симпатию, и слегка поспорить с ним, поскольку тоже имею некоторое отношение к духу

Клаудио Наранхо, всемирно известный психиатр и учитель трансперсональных дисциплин. Автор книг «Поиск», «Психология ме-дитации» (в соавторстве с Робертом Орнстайном), «Целительное пу­тешествие», «Техники гештальт терапии», «Агония патриархата», «Энеа-типологические структуры» и других книг и статей.

⁵⁴ Настоящая статья была написана в 1995 г. - Прим. авт

шестидесятых. Я всегда восхищался его талантом и со­чувствовал его мечте о «лучшем мире через химию», хотя я думаю, что он слегка перегибал палку в своем эпатаже властей и коллег по медицинской профессии, и я считаю, что его чрезмерно эмоциональное стрем­ление к свободе было ошибкой.

Да, в результате победу одержал консерватизм, а психоделическая революция, сделавшись чересчур ре­волюционной, потерпела поражение. И мы не можем винить в этом только истеблишмент и темные силы. Разные позиции приводят к разным результатам, и еще в шестидесятые я думал, что не стоило поднимать та­кой шум вокруг психоделиков, а предоставить зани­маться ими тем, кто был готов правильно использовать их для терапевтических, духовных и, может быть, даже образовательных целей. Я писал об этом Тиму в сере­дине шестидесятых, когда Фрэнк Бэррон интересовал­ся моими взглядами на последние открытия.

Конечно, я не могу всерьез винить Тима, поскольку всем нам свойственно становиться несколько фанатич­ными в первоначальный период нашего освобождения. Я не раз говорил о том, что это неизбежно - когда дух бросает свой первый луч на нас, принимать это за при­знак избранничества и говорить только об этом. Мы знаем, что иногда экзальтация одного человека дей­ствует на очень многих, ускоряя их вступление на путь перемен; также мы знаем, что в иных случаях «постил­люминационное раздувание» ученика волшебника мо­жет быть деструктивно. Я не смею надеяться быть дос­таточно прозорливым для того, чтобы предсказать, плюсы или минусы перевесят на чаше весов вдень окон-чательной оценки жизни Тима. И я не уверен, можно ли сказать, что это именно его позиция перекрыла в свое время возможность нормального научного исследова­ния этих вновь открытых веществ. Допускаю, что мир

психиатрии был слишком догматичен и что его реакция могла быть менее настороженной и агрессивной.

Конечно, я могу понять анархический импульс одиночки, видевшего закостенелость взглядов патри­архального мира и мечтавшего об истинной демок­ратии. Хотя на протяжении многих лет я никогда не был солидарен с теми, кто считает, что надо настаи­вать на демократизации отношения общества к нар­котикам. Скорее следовало бы выступить с лозунгом «демократизации психиатрии», и я думаю, что мы дол­жны двигаться в этом направлении, если мы не хотим топтаться на месте. (В свое время я присутствовал на митинге, посвященном легализации МДМА, - и в то время, как все ратовали за свободу, я настаивал, что это должно быть рецептурное средство, с теми же ог­раничениями в доступе, как амфетамины. Конечно, вскоре МДМА было запрещено полностью и непри­миримые радикалы проиграли.)

Я допускаю, что мои слова звучат как слова пожило­го человека, а не подростка. Я научился идти на некото­рые компромиссы. Хотя я не могу не оценить красоту бескомпромиссной позиции Тима, так же, как той, почти самоубийственной храбрости, с которой он проповедо­вал свою мечту, бросая вызов мощным силам, противо­стоявшим ему. Возможно, Юнг сказал бы, что он являет­ся носителем архетипа Христа. Позволив себя распять, он, несомненно, привлек внимание к табу на психодели­ки в обществе, которое опирается на запреты.

Когда я думаю о том, как около двадцати лет назад Тим взял на себя роль козла отпущения, я вспоминаю гетевского Эвфориона, прекрасное существо, родив­шееся в результате визионерского романа между Фа­устом и мифической Еленой Троянской. Хотя Эвфори-он как персонаж проходит по внутренней канве драмы, Гете ассоциировал его с Байроном, единственным из

современных ему поэтов, которым он по-настоящему восхищался.

«Хочу подпрыгнуть, /Чтоб ненароком/Небес достиг­нуть/Одним наскоком!» - восклицает Эвфорион и дей­ствительно ведет себя таким образом, что Фауст начи­нает бояться за его безопасность. «Оставьте руки./ Кудрей не гладьте/Оставьте платье...»⁵⁵ - отвечает Эв­форион и продолжает резвиться, долетая до таких пре­делов, что его озабоченные родители (сами пересту­пившие все границы) боятся, как бы беспечность и безумие их сына не довели его до погибели. Так же, как у Байрона и байронического Тима, жизненный девиз Эв-фориона - пользуясь словами персонажа - «бой и па­денье», и он заявляет Фаусту и Елене, что не остано­вится и пойдет до конца. Когда в последний раз он взмывает ввысь, от головы его исходит сияние и светя­щийся след тянется за ним, а хор в это время называет его Икаром, напоминая нам еще об одном примере са­моубийственного энтузиазма, о герое, который поднял­ся так высоко и так близко к солнцу, что его скреплен­ные воском крылья растаяли и он упал в море. Кто может осудить избыток эйфории, который кажется неотдели­мым от духовной юности? Эвфорион является характе­ром не менее архетипическим, чем ищущий дух Фаус­та, его позиция - это что-то вроде божественного безумия, привнесенного в человеческую жизнь Прови­дением.

Я согласен с утверждением, что определенный set and setting психоделических наркотиков имеет огром­ный потенциал преображения, но, увы, несмотря на мое признание талантов Тима и его интуиции, позволившей ему увидеть, что психоделики могут сделать для пре­ображения общества, я вынужден думать, что мы не

можем осуждать доминирующую идеологию современ­ности за то, что она назвала его безумцем. Может быть, это вопрос перспективы и беспристрастного взгляда. Я думаю, что если и был он безумцем, то таким же, как Дон Кихот, личностью более интересной, чем обыкно­венные люди.

Давайте надеяться, что его героизм в шестидеся­тые годы, как бы ни был он заражен высокомерием, в конце концов, был не напрасен. Давайте надеяться, что придет день, когда, оглянувшись на эти десятилетия, мы увидим торжество гегелевской диалектики и поймем, что слишком агрессивная реакция репрессивного ис­теблишмента была необходимой для того, чтобы смог осуществиться культурный синтез.

⁹⁵ Перевод Б. Пастернака.