Преподобный Зосима (Верховский) (1767-1833)

В девятнадцать лет юный Захария (так звали преподобного Зосиму в миру) оставил мир. В Брянских лесах он был учеником старца Адриана, а после того, как старец переселился в Коневскую обитель, — старца Василиска. В Коневской обители (на одном из островов Ладожского озера) Захария был принят в число братии и пострижен старцем Адрианом в иноческий чин с именем Зосима. Вскоре в этот же монастырь перебрался и старец Василиск, который вместе с преподобным Зосимой поселился в лесных дачах монастыря.

Безмолвствуя в течение пяти дней недели, пустынники в субботу приходили в обитель ко всенощной, проводили ночь в кельях настоятеля и в воскресенье, отслушав литургию и отобедав с братией за общей трапезой, снова возвращались в свое уединение.

Вскоре об отцах Василиске и Зосиме стало известно во всей округе, и Коневский остров стал наполняться приезжавшими и приходившими издалека за благословением, советами и утешением к этим пустынникам. Но слава человеческая была так тяжела для них, что они просили отца Адриана отпустить их на Афонскую гору или на какой-нибудь необитаемый остров. Престарелый настоятель долго не соглашался на их просьбу и, только уезжая на покой в Московский Симонов монастырь, дал им благословение удалиться из Коневца и посоветовал поселиться в дикой, необитаемой пустыне далекой Сибири.

Получив увольнение из Коневского монастыря, Василиск и Зосима хотели все же отправиться на Афон, но это им никак не удавалось, и только тогда старцы отправились в Сибирь. Зима застала в Тобольске, и, по благословению Тобольского епископа, они до самой весны остались в этом городе и жили в Ивановском монастыре. Весной и летом они стали объезжать и обходить разные пустынные места и следующую зиму провели в Кузнецком округе, в семи верстах от деревни, в землянке, вырытой ими среди дремучего леса. Когда началось таяние снегов и разлитие рек, крестьянин, который всю зиму доставлял им их муку, крупу и соль, перестал приходить, и Василиск и Зосима, боясь умереть голодной смертью, решились выйти из леса и добраться до ближайшего селения, до которого было сорок верст. Они надеялись пройти это расстояние за три дня, но заблудились, едва не утонули, переходя через замерзшую реку, и только через десять дней, полумертвые от голода и холода, добрались до деревни. Около двух месяцев бедные пустынники не могли ходить от изнеможения.

В Кузнецке Василиск и Зосима решили основать пустынное жилище и выбрали для своих двух келий поляну, окруженную пихтовым и кедровым лесом и озерами, богатыми рыбой. Старцы поселились здесь осенью 1799 года и прожили в этой пустыни более двадцати лет. Они жили в строгом уединении и часто по нескольку дней даже не видели друг друга.

Старцы Зосима и Василиск являются основателями женского Туринского монастыря, где, среди прочих сестер, подвизались и племянницы старца Зосимы.

Отцу Зосиме, попечителю и духовнику обители, пришлось претерпеть гонения и клевету, обвинения в расколе, неправильном употреблении монастырских денег, в притеснении сестер.

Начался долгий процесс, закончившийся тем, что отец Зосима был уволен с должности попечителя и удален из Туринского монастыря. К этому времени старец Василиск уже умер.

Получив свободу, отец Зосима хотел снова удалиться в пустынь, но вместе со старцем монастырь покинули двадцать сестер, которые из-за него претерпели столько скорбей и гонений. Чтобы устроить их и приготовить им какое-нибудь пристанище, старец решился отправиться в Москву.

В Москве он явился к святителю Филарету, своему неизменному покровителю, и рассказал ему все свое горе. Святитель дал убежище старцу в Чудовом монастыре. Здесь, в Москве, вдова Бахметьева приняла сестер в своем пустующем доме, а затем предложила им для проживания свою загородную мызу.

Получив благословение святителя Филарета, а от благодетелей материальную помощь, старец Зосима с согласия сестер приступил к устройству обители, которую назвал Одигитриевской в честь чудотворной Смоленской иконы Божией Матери, особенно почитаемой на его родине.

Неустанно трудясь над устроением новой обители, отец Зосима чувствовал, что силы его с каждым днем слабеют. Свои последние дни он хотел провести в уединении, в пустыни. После того, как старец принял великий ангельский образ (схиму), он стал еще более желать уединения и, несмотря на слабость, решил отправиться пешком в Соловецкий монастырь. Сестер старец просил не препятствовать этому и обещал возвратиться через год.

Простившись с сестрами, старец Зосима хотел принять благословение у святителя Филарета, но его тогда не было в Москве (он находился в Петербурге), и отец Зосима пришел в Новоспасский монастырь к старцу Филарету, которого он давно знал, любил и уважал. По пути к нему отец Зосима зашел в Иверскую часовню и усердно молился Божией Матери, прося открыть ему волю Божию через старца Филарета. В монастыре, выслушав отца Зосиму, старец Филарет сказал, что ему надо вернуться к оставленным сестрам.

Эти слова успокоили преподобного Зосиму, и он, к великой радости сестер, возвратился в обитель.

Кончина старца наступила на шестьдесят седьмом году его жизни, в день праздника иконы Пресвятой Богородицы «Всех скорбящих Радость», 24 октября 1833 года.

 

Духовные наставления

◊ Чем, как не безумием и ослеплением, говорил старец, можно назвать то, что Божии заповеди, легкие, и приятные, и утешительные, не любим и не исполняем, а диавольские внушения, и мучительные, и тяжкие, и горестные, охотно исполняем?

Вот размыслите: быть в любви святой утешительно и радостно; а в смущении и во вражде и в зависти — и мучительно сердцу и весьма горестно.

Быть нестяжательным — значит не иметь никаких попечений и печалей, а чтобы обогащаться, сколько надобно хлопот, безпокойства, ответственности! И сколько против сего зависти и разных бед и скорбей!

◊ Когда живешь в чистоте и целомудрии, то как мирна совесть и какое бывает в душе утешение от милости Божией и от людей похвала и уважение, а вдавшихся в развращение преследует обличение совести и разные неприятности и поношения, и стыд.

Имеющий смирение и Богу, и людям любезен, и все с ним бывают в мирном и дружелюбном обхождении; а гордый и презорливый всем неприступен и тяжек и ни с кем не может быть в искреннем дружестве; не может самолюбивое, надменное сердце его ощущать никакого чистого, сердечного утешения.

Помыслите еще: что легче, уступить ли обидящему или ссориться и драться?

Что лучше: быть ли молчаливу и скромну или много говорить и быть дерзку?

Что полезнее: быть ли всегда в умеренном воздержании или объедаться и опиваться? И простою ли пищею довольствоваться, которую без излишних забот можно иметь по милости Божией, — или стараться неусыпными хлопотами и ласкательствами около богатых снискивать удовлетворение чреву?

Скажем для примера: один употребляет хорошую пищу, а другой простую, и оба, насытившись, перестали есть. Теперь вопрос: когда прошла минута ядения, чем первый счастливее последнего? Напротив, последний, вероятно, и здоровее, и крепче, и трезвее, а первый сколько хлопотал, безпокоился для гнусных последствий и неминуемых болезней!

Еще посмотрите на примере: один носит одежду простую, не дорогую, а другой драгоценную и щегольскую. Кто из них более спокоен и свободен? Богатая или красивая одежда есть не что иное, как тяжкие оковы, не только души и уму, но и самому телу. Садясь, надобно остерегаться, чтобы не замарать, не смеешь ни прилечь, ни прислониться, чтобы не измять; все должно думать о платье, чтобы его не испортить, и как не тяжко и не скучно в такой неволе?! А в простом платье без забот можно заниматься и трудиться во всяком деле; а утрудившись, свободно можно полежать и посидеть и на лугу и на земле и как случится; и не обращая мысль на одежду, можно весь ум занять лучшими и достойнейшими предметами, нежели платье.

Итак, видите, что Господь требует от нас всего того, что и в этой жизни и легко и приятно и свободно, а в будущей заслуживает вечное благо. Диавольское же и здесь все мучительно и тяжко, и трудно, и в вечности готовит горькую участь. Вот какое бесчувствие и злонравие наше! Божие легкое и доброе оставляем, а диавольское трудное и неприятное любим и исполняем. И так справедливо правосудный Господь наказует за сие, но еще счастлив тот, кого по милосердию Своему наказует в этой жизни, а не блюдет на день суда.

◊ Старец нередко повторял: «О угодники Божии! Где ваши страдания, где мучения? — прошли как минутный сон, и за то теперь вы вечно ликуете с Господом. А мы, сестрицы, что покажем на страшном суде, ежели и малого труда, и малой печали, и малой какой скорби или болезни не захотим потерпеть Господа ради? И между тем хотим быть там, где святые, которые пролили кровь свою за Господа. Мы и малого отсечения своим прихотям и своей воли не терпим, а хотим быть вместе с теми, кои терпели для Господа отсечение всех удов своих и переносили ужасные мучения! Если не будем со святыми, то будем с диаволами; третьего места ведь нет для нас. Старайтесь же, сестрицы, о своем спасении; одно время! одна душа! Спохватимся при смерти; но ах! уж поздно будет, — уж не воротимся!»

◊ Когда старец узнавал, что кто-либо получал от его наставлений пользу для души и приступал к исправлению жизни, то говорил: «Я знаю и чувствую, что я груб и глуп; но нужды ради и чрез осла Бог проговорил».

◊ Если которая из сестер скорбела, что ее обидели или кто на нее имеет неудовольствие, то старец говорил: «Смирись, и смирится тебе небо и земля».

◊ Когда старцу хвалили что-нибудь: «Посмотри, отче, как это хорошо», то старец отвечал: «Хорошо, да не вечно; всякая вещь говорит: не люби меня, — уйду от тебя».

◊ Часто старец говорил: «Все хорошо, все хорошо; но как-то умирать будем; и уже не воротимся. Что как да не угодим Господу?»

Еще говорил: «Нельзя одним глазом на небо, а другим на землю глядеть. Так нельзя и душе к земному и к небесному прилепляться; а одно что-нибудь надобно избрать и одного держаться».

◊ Если происходили ссоры между сестрами, старец говорил: «Как вам не стыдно; все это земное не вечное — стоит ли огорчаться? Не будьте подобны известным животным (свиньям. — Ред.), которые глядят только в землю; но они так и созданы, что не могут зреть на небо. Кто забывает небесное и прилепляется к земному, тот подобен сим животным, но несчастнее их: они не имеют разумной души, — а ты безсмертною душою если будешь углубляться в одно только земное, то бойся, чтобы не уронить ее под землю, в ад, навеки».

◊ Старец говорил: «Помнить надобно, что сказал Господь, что сей род ничимже может изыти, токмо молитвою и постом (Мк. 9, 29; см. также: Мф. 17, 21). И так без воздержания и поста и молитвы нельзя избавиться от бесовских страстей».

◊ «Не гонитесь за одним постом, — говорил старец сестрам. — Бог нигде не сказал: аще постницы, то мои ученицы; но аще любовь имате между собою. И диавол никогда не ест и не спит, но все он диавол. Без любви и смирения, от одного поста и бдения, из человека сделается, пожалуй, бесом».

◊ Говорил также: «Превозноситься постом — безумие; ибо может ли мастер превозноситься тем, что у него много орудий, если он ими не делает полезных и хороших работ? Так точно и пост и все телесные труды суть как бы только орудия добродетели, а не самые добродетели».

◊ Старец часто повторял: «Не теряйте дорогого времени, возлюбленные; молитесь, поститесь, трудитесь в простоте, любви и смирении; придет конец — тогда будем жалеть и раскаиваться, да не поможет».

◊ «Слышал я, — говорил старец Зосима, — от одного духовного и благорассудительного настоятеля, что в обители его был брат, который, часто приходя к кузнецу монастырскому, также послушнику той обители, неотступно убеждал его сковать ему втайне вериги, чтобы этим подвигом мог он удручать тело свое для спасения души. Не могши более отказываться, кузнец, скрытно от брата, сказал об этом настоятелю. Настоятель приказал ему: когда придет к тебе брат просить о веригах, то ударь его в щеку: если он со смирением перенесет, скуй ему вериги; а ежели осердится или оскорбится, то обличи его, говоря: «Научись прежде переносить обиды, а тогда носи вериги». Так и сделал кузнец; при сем брат не только осердился, но даже отомстил за себя кузнецу таким же образом и, обличенный и пристыженный от кузнеца, ушел от него и уже более не упоминал о веригах.

И действительно, — продолжал старец Зосима, — подвиг терпения скорбей, обид и поношений выше всяких вериг и власяниц. Ибо Иисус Христос не дал нам заповеди о веригах и власяницах, но заповедал нам переносить обиды и любить обидящих нас, и молиться о них. И подлинно, мы должны почитать их даже нашими благодетелями, потому что они со вредом для души своей соделывают наше спасение».

◊ Юный родственник открыл старцу свое маловерие. «Простите меня, — говорил он, — не совсем верю я тем ужасным и безобразным бесовским явлениям, о которых много пишется в Четьих-Минеях и о коих много слыхал я рассказов; и чтобы убедиться в этом, я пожелал сам видеть безобразного и страшного беса; и для того нарочно, ложась спать, не помолился Богу и не оградился крестом; и долго лежал не спавши и потом уснул, — и не видал ни наяву, ни во сне никакого страшилища».

Старец Зосима сказал ему: «Этим-то самым, что не явился тебе, он и провел тебя. Сам подумай, какая была выгода бесу явиться тебе? Только бы возмутил и устрашил юное сердце, а между тем ты бы еще в испуге стал молиться и прибегать к Богу, и он, побежденный от юноши, постыдился бы! А не явясь тебе, он много приобрел: усилив твое маловерие, влечет тебя в неверие о его существовании; он ни о чем так не старается, как только о том, чтобы везде скрывать себя; ибо этот враг никогда не опасен в явной войне, но скрытною войною своею он губит многих».

◊ «Отчего человек не может быть ничем доволен? — говорил старец. — От того, что душа его не сотворена для сего мира. Рожденное от Духа дух есть, и душе, происшедшей от Божественного источника дуновением Божиим, все временное не угодно, и потому ни в чем земном, как не сродном себе, она покоиться не может.

Что ни давай ей земное, не будет довольна, все будет еще желать. Один Бог может вполне удовлетворить ее».

◊ Еще говорил: «Кто желает Царства небесного, тот богатства Божиего желает, а не Самого еще любит Бога».

Иногда, поощряя сестер на труды и подвиги, говорил: «Есть из чего потрудиться, возлюбленные. Должно быть, великое чтонибудь ожидает нас, если Сам Сын Божий Кровь Свою пролил для сего».

◊ Когда сестра жаловалась на скуку, старец отвечал: «Это от того, что Бога еще не любишь. Если невеста любит жениха своего, то ей с любимым ни нищета, ни беды, ни темница не тяжки; только тяжко ей разлучение с ним; а в разлуке с любимым ни богатство, ни радости не утешают.

Если любовь человеческая сие делает, то чего не сделает любовь Божия? Возлюбите Господа и вселите Его в сердца ваши — и тогда не будет скучно, но будете чувствовать всегда несказанную радость и сладость, всегда будете жить в утешении духа. Сказано: вкусите и видите, яко благ Господь» (Пс. 33, 9).

— Да как же, отче, научиться любить Бога и вселить Его в сердце?

— Любите прежде друг друга о Господе, — отвечал старец, — ибо где любовь, там и Бог. И будьте смиренны и простодушны, ибо в простых сердцах Бог обитает: «Близ Господь сокрушенных сердцем, и смиренныя духом спасет» (Пс. 33, 19). Впрочем, кто не познал и не вкусил любви Божией, тот подобен слепорожденному: сколько ни толкуй ему, какое светлое солнце, — не может вообразить, никогда не видав его; и если кто от роду не ел меду, как ни рассказывай ему, какая сладость во вкусе оного, все не может понять.

◊ Одна сестра была послана в Москву по некоторому обительскому делу и, возвратясь, говорила старцу: «Простите меня, отче мой, я могла бы вчера возвратиться, да не захотела праздник быть в дороге и осталась всенощную и обедню пробыть в Москве; но очень раскаивалась и смущалась духом и осуждала мыслями, оттого, что в том приходе, в котором случилось мне быть, не хорошо поют и много пропускают, и в два голоса, и не хорошо читают и спешат». — «Ты не хорошо молилась, — сказал старец Зосима. — Себя осуждай; ибо кто хорошо молится, тот не может замечать, хорошо ли, худо ли читают и поют. Если бы ум твой и сердце твое молились духом и истиною и если бы как странница стояла ты где-нибудь подалее в углу и как мытарь внимала бы только грехам своим и взывала бы с усердием: «Боже, милостив буди мне грешной», тогда недосуг бы было тебе следить за чтением и пением, а тем более не имела бы дерзновения осуждать и не возмущалась бы».

◊ Сестра со скорбью сердца говорила старцу Зосиме: «Что мне делать, отче мой? Очень я побуждаюсь невоздержанием языка, и когда много празднословлю, то всегда скучаю и жалею о том и полагаю в мыслях намерение исправиться, но опять то же делаю».

«Старайся помнить, — отвечал старец, — что сказал Спаситель: за каждое праздное слово отдадим ответ; и проси Его помощи. А когда опять согрешишь, проси у Него прощения. И Кто велел ученику до седмидесяти крат седмерицею прощать, Сам ли не простит согрешающих и к Нему прибегающих, с прошением помощи и прощения?»

«Иногда, — продолжала сестра, — говорю что-нибудь нужное, или даже душеспасительное, или с сестрами или и с мирскими: сперва духовная начнется беседа, а потом и не чувствую, как увлекусь в празднословие, или даже пересуды и осуждение, или в любопытство и тщеславие, даже с любопоказанием и прикрасою иное говорю, а после всегда так скучаю и унываю. Что мне делать? Не могу исправиться».

«Чтобы научиться хорошо и непогрешительно говорить, — сказал старец, — прежде надобно выучиться молчать. Я читал в старчестве, что баня, хоть как ни жарко натоплена будет, но если часто отворять двери в сени — остынет. Да и сткляницу с ароматами, если часто откупоривать, выдохнутся ароматы. И потому-то говорит святой Давид: „Онемех и смирихся, и умолчах от благ“ (Пс. 38, 3). Слышишь: умолчах от благ; предпочел лучше молчать, нежели благое говорить, и тогда: „Согреяся сердце мое во мне, и в поучении моем разгорится огнь“ (ст. 4). Ибо „и благая глаголати низше есть молчания с разумом“, — сказал Каллист Катафигиот (гл. 40). Хорошо молчание уст, а молчание ума выше сего, и на столько выше, на сколько душа выше тела. Однако пока мы в теле, оно должно во всем помогать душе, а потому невозможно достигнуть молчания ума, или премирной чистоты, то есть богомыслия, прежде исправления молчания уст с рассуждением. Для того-то и учит нас царь-пророк молиться: „Положи, Господи, хранение устом моим, и дверь ограждения о устнах моих“ (Пс. 140, 3)».

◊ — Я помню, отче, в прологе, — говорила сестра, — что один подвижник (авва Агафон. — Ред.) три года носил камень во рту, чтобы выучиться молчать. Благословите и мне что-нибудь носить всегда во рту, чтобы помнить и удерживать мой окаянный язык.

— Носи камень, Бог благословит, — сказал старец, — камень же наш Христос! И так старайся всегда иметь в устах молитву Иисусову, и лучше всякого камня она поможет не только в молчании, но и во всем исправиться. Что делалось редко и по особому смотрению Божию, то нам не пример, и за то не осудимся, если не сделаем, а что положено Церковью и правилами святых отец, о том надобно стараться, чтобы исполнять. Носить камень во устах никто из святых не заповедал, а иметь Иисусову молитву в устах, в уме и сердце сие предано всем хотящим монашествовать.

Да и всем христианам апостол Павел сказал: «Непрестанно молитеся» (1 Фес. 5, 17).

— Неужели же молчание Бога ради бывает не должное и не благословное? — спросила сестра.

— Бывает, — отвечал старец Зосима, — ибо преподобный Пимен говорит: «Иной человек, кажется, молчит, но в сердце своем осуждает других; — такой непрестанно говорит. А другой с утра до вечера говорит, а между тем соблюдает молчание, потому что он ничего не говорит без пользы». Да и Сам Господь сказал: «от избытка сердца уста глаголют». И царь Давид, который учит молиться: «положи, Господи, хранение устом моим», в благословное время говорит: «и устнам моим не возбраню». И потому-то премудрый сын его (Соломон. — Ред.) сказал: «всякой вещи время». И так, если бы молчали все святые богодухновенные, как бы прославился Бог? Как бы проповедалась вера? Как бы люди пришли в познание закона Божия и Его заповедей? Как бы обратились и исправлялись грешники и все неверные? Сказано: иному дается Дух премудрости, поучать, проповедовать; иному Дух разума, размышлять, углубляться и молчать, — и все действует один и тот же Дух (см.: 1 Кор. 12, 8-11). Господь сказал в Евангелии: «от словес бо своих оправдишися и от словес своих осудишися» (Мф. 12, 37). Если бы мы помнили всегда присутствие Вездесущего, то и молчали бы и говорили бы все во славу Божию и не посмели бы ни говорить, ни делать что Ему не угодное. «Предзрех Господа предо мною выну, яко одесную мене есть, да не подвижуся» (Пс. 15, 8).