Глава 10. На шаткой чаше весов

 

Как раз на благодатной земле Прикарпатья впервые схлестнулись пути-дороги молодого националистического повстанца Василия Назеренко и красноармейского командира Ивана Конюхова. И случилось это приключение при довольно нелепых для Конюхова обстоятельствах.

Лето 1947 года выдалось жарким. Рота, в которой Иван служил командиром стрелкового взвода, почти два года непрерывно гонялась за бандитскими отрядами. К осени накал стал стихать, и роту расквартировали в небольшом хуторе под поселком Рошаны. Место было завлекательное, горы и протекающий неподалеку Прут напоминали родную Затопиху. Но враждебно настроенное местное население не пускало солдат в дома. И военные разбивали для ночлега палаточные лагеря.

Зажатый в тиски отряд повстанцев под руководством Назеренко мелкими группами прорывался к границе Болгарии. 24 июля он был блокирован в местечке Яремча двумя стрелковыми ротами. С севера по лесистому склону горы мятежников прижимали к Пруту бойцы капитана Майстренко, с юга двумя группами наступали на пятки автоматчики капитана Стрельцова. Впереди протекал глубоководный Прут с арочным железнодорожным мостом. К ночи перестрелка стихла, бойцы передовой линии окопались. Взвод Конюхова установил на небольшой высотке две просторные брезентовые палатки. Южная ночь темна и охрану штабных палаток несли четверо часовых одновременно. Офицеры спали на набросанном в скорую руку сколоченных нарах еловом лапнике, не снимая верхней одежды и с автоматами в руках. Но тут получился курьез.

- Товарищ командир, у вас кровь размазана на гимнастерке, вы случаем не ранены? - заботливо спросил Конюхова его вестовой.

- Это после вчерашнего боя, пока раненых собирали, запачкался. Давай-ка простирнем гимнастерку.

Иван отстегнул значки, затем обе медали и оглядел нары, куда бы их сунуть, чтоб не потерялись. Ложить было некуда, еловый лапник густо топырился ветками.

- А вы товарищ лейтенант пристегните их к пологу палатки, вон там, где сержант Сидоров свои повесил. Удобно, тут уж точно мимо не пройдешь, - шутливо посоветовал ординарец.

Командир вначале недоверчиво ухмыльнулся шутке, но прикинув, решил воспользоваться ей, как разумным советом. Он пристегнул медали и значки на материал входного полога, а гимнастерку отдал подчиненному.

Какими военными хитростями сумели вражеские лазутчики обмануть передовой дозор и проникнуть в офицерскую палатку, даже приехавший наутро лейтенант СМЕРШа восстановить не смог. Проснулся Иван от тонкого металлического звона. Инстинктивно резко откатившись в сторону, он упал с нар и тут же услышал тупой удар: острый кинжал со всего размаха вонзился в доски нар, где только что лежал Иван. Руки сами собой автоматически сняли затвор с предохранителя, и спасительно застрочил автомат. При вспышке выстрелов было видно, как по палатке заметались чужие тени. К счастью тотчас загремели выстрелы и в другой палатке, отстоявшей в двадцати шагах. Кто-то из нападавших бросил гранату и вспышка выхватила пять мчащихся к лесу серых теней. Навстречу из лесу почти одновременно вылетели две ракеты и тени пропали.

Короткий бой завершился быстро. Прижатые к опушке лазутчики оказались меж двух огней. Со стороны лесного склона их в упор расстреливали бойцы роты Стрельникова. Со стороны высотки бойцы Конюхова. Вскоре стрельба затихла. Прочесав с рассветом лощину, нквдешники насчитали двенадцать трупов и троих раненых лазутчиков. Только на рассвете, придя в себя от грома и грохота, Иван понял: спасли его от верной гибели наградные медали и значки. Это они зазвенели, когда полог двинул вражеский лазутчик. Значки и медали пели тонко, но в боевой обстановке достаточно звонко, чтоб разбудить чутко спавшего командира. Пока пробравшийся к нарам противник изготовился для удара, Иван успел откатиться и поднять тревогу. Медали «За отвагу», полученные на японском фронте спасли жизнь не только хозяину на Украине! Они же помогли выиграть ночной поединок, хотя четверых бойцов рота все-таки потеряла.

Скрутив руки плененных националистов брезентовыми вожжами, Иван с двумя стрелками конвоировал их в райцентр Коломыя.

- Ну, что москаль? Радуешься, сегодня ваша взяла?

- И сегодня и завтра наша будет! – заносчиво отвечал Иван.

- Это в твою железку я на входе угодил? – усмехнулся бандит.

- Так это тебе выходит я вторым рождением обязан? – с интересом воззрился Иван на потенциального убийцу. Парень был примерно одногодок, вельветовая куртка с замком и темные брюки не первой свежести подчеркивали хорошие манеры, но выказывали долгую походную жизнь. Давно не видевшее бритвы лицо не потеряло приветливости. Наоборот, бородка придавала ему очевидно интеллигентный вид.

Его недавний противник не имел причин для веселья. Однако явной враждебности, видимо, тоже не испытывал. Он устал от бессонных ночей, от многолетних беспричинных зверств и возможно был рад непредвиденному завершению затянувшейся бойни.

- Не зацепись я за твои побрякушки, и наша взяла бы. Гнили бы ваши поганые кости на нарах, - вроде с обидой, но без особой злости проговорил он.

- На войне как на войне! Кому удача подфартит, тот и победитель, - не стал терзать поверженного врага Конюхов.

Впоследствии в сообщении ОУН по Карпатскому краю указывалось, что после ударов весной-летом УПА перестала существовать как боевая единица. Не лучшее было положение и в других регионах. В 1946 было депортировано 2612 семей «бандитов и бандпособников» — 6350 человек. Предшествующий рождению Салавата 1947 по иронии судьбы стал последним годом для украинского сопротивления.

Вторая встреча бывших врагов случилась совершенно случайно и за тысячу верст от мест былых схваток. Оказавшиеся в лагерях бендеровцы, частью угодили на новостройку в Белогорске.

Иван Конюхов тоже очутился в Белогорске, но совсем иным путем. Отдыхая после завершения чисток в одном из Крымских военных санаториев, Конюхов лоб в лоб столкнулся с бывшим замполитом роты Якимовым. Разговорились.

- Приятный сюрприз! – воскликнул Конюхов, обнимая однополчанина. - Здравия желаю, товарищ капитан.

- Ба! Конюхов! Не может быть. Жив здоров и продолжаешь службу?

- Нет, товарищ капитан, не продолжаю. Вот отдохну месячишко и демобилизуюсь подчистую. – А вы где теперь служите? Небось уже майора получили? - меж делами поинтересовался Конюхов, ибо сослуживец был одет в спортивном костюме.

- Нет! Не получил. Уволился я, давно уже на гражданке, завод строю, - отвечал Якимов.

- Так как вы можете строить? – удивился Конюхов. - Вы ж кадровый военный, небось и профессии гражданской нет?..

- Когда демобилизовали, меня рекомендовали парторгом на новостройку нефтехимии. Там молодежи вербованной тьма тьмущая, работы тоже по горло. А недавно женился, там видимо останусь навсегда. Если хочешь, приезжай! Помогу устроиться на первых порах… Я, кстати, в поселке первым секретарем пока работаю.

- Да ну-у!.. – удивился Конюхов. Он достал из нагрудного кармана карандаш и блокнот. - А что, прекрасная идея. Адресок скажите, авось пригодится. Знаете, ужасно надоело в этом рассаднике жить. Ходишь по улице, а все косятся. Может он хороший человек, а нам уже в каждом прохожем враг мерещится.

- Ну и ладненько. Ты лучше свой адресок черкани, приезжаю домой и сделаю тебе вызов.

Якимов сдержал слово. Три месяца спустя Конюхов, в чине лейтенанта НКВД, прибыл на строительство будущего города нефтехимиков, где был назначен заместителем начальника лагеря по воспитательно-политической работе.

Вечером начальник лагеря собрал контингент свободных от дежурства заключенных в красном уголке и представил нового подчиненного. На следующий день Конюхов стал читать свою первую лекцию о текущем моменте. Одетые в единого покроя спецодежду, слушатели казались ему все на одно лицо. Но облик сидящего в третьем ряду молодого человека не скрывал наглой ухмылки и казался ему чем-то знакомым. Поначалу он принял эту ухмылку как реакцию на свое неумелое выступление.

- А что начальник на Украине голодомор не Хрущев случайно заварил? – услышал он откровенно враждебный вопрос. Откуда прозвучал провокационный вопрос, он не заметил.

- Прошла война. На Украине восстанавливаются колхозы. Но там расплодились и лютуют бандитские группы, которые мешают поднять сельское хозяйство. Вот покончим с бандитами, и заживут люди в светлом будущем! – он ответил прописными истинами, как их учили на курсах политинформаторов.

- Заживут как у нас в лагере. Лекции вместо завтрака, на обед политинформация, затем пешим ходом на десятичасовой рабочий день.

- В гулаге перевоспитываются враги народа и преступники. Кстати условия содержания в нашем лагере гораздо приемлемее, чем в других тюрьмах.

Конюхов понимал, что говорит не слишком убедительно, он уже разглядел подробнее человека, вступившего в дискуссию и мучительно старался вспомнить, где они могли встречаться.

И тут его осенило: он столкнулся с бывшим врагом. Он вспомнил короткий бой в Прикарпатье, дерзкого украинца плененного им после ночной схватки. Теперь бывший ОУНовец трудился в его отряде плотником и ничем из серой массы заключенных не выделялся.

Но случившийся впоследствии пожар в здании администрации вновь и надолго раскидал противников. Ивану Конюхову тот вьюжистый вечер запомнился на всю жизнь. В ликвидации пожара он участия не принял - разбирался с происшествием в бараке. В ту злополучную ночь его подняли с постели, сообщив, что какому-то заключенному отрубили голову. Но выяснить обстоятельства душегубства до конца ему не удалось, так как начался пожар. Конюхов вспомнил, что оставил в горящем здании документацию и бросился в контору, но там опоздал. Вся соповодительная документация на прибывшую партию заключенных сгорела дотла.

Про отрубленную Щухевичу голову больше никто не вспомнил. В лагерях ежедневно убивали по два-три человека и история быстро забылась. Но за сгоревшую документацию Конюхову грозил трибунал. Его несколько раз допрашивали и лишь славный боевой путь и пара солдатских медалей спасли молодого лейтенанта от суда. Конюхова понизили до мастера, и теперь он конвоировал заключенных на строящиеся объекты.