Глава VI генеральный архитектор Москвы

«Генеральный архитектор Москвы» — это гениальный итальянец Петр Антонио Солари. [...] Однако, хотя он и «гениальный», но русским историкам мало или совсем неизвестен. Как иначе объяснить, что в капитальном двухтомнике «Опыт русской историографии» В. С. Иконников о нем совсем не упоминает? Впрочем, в названном «Опыте» не упоминается вовсе ни один из героев нашего труда: ни Петр Солари, ни Ниенштедт, ни Иван Федоров, ни Конон Осипов, ни Дабелов, ни Тремер не нашли себе места в его обширном «Опыте». Уже из этого видно, какую целину пришлось поднимать автору.

Академик С. Ф. Платонов в своем труде «Москва и Запад» упоминает о Солари, кажется, только раз, когда говорит: «Иные мастера-иноземцы (Антон Фрязин(2), Марко Руффо(3), Пьетро Соларио, Алевиз) с участием того же Аристотеля строили кремлевские башни и стены»(4). В действительности Солари имеет гораздо большее значение в русской истории, поскольку фактически является одним из основных триумвиров-зодчих Московского Кремля как державной твердыни!

 

ПОД НЕБОМ ГОЛУБЫМ, Петр Антонио Солари был на примете у Аристотеля Фиораванти уже подростком 14 лет. Аристотель ценил его способности и трудолюбие и увез его с собой в Москву как многообещающего сотрудника и возможного преемника.

Перед этим на родине, в Милане, Солари работал подмастерьем у своего отца, известного в свое время миланского зодчего Гвинифорте. Дед его Джиованни (ум. в 1480 г.) также был видным зодчим в родном Милане.

Биография Солари на редкость скудная фактами, к тому же крайне запутанная и противоречивая.

Умер он, говорили, холостым, а на самом деле он был женат: жена, узнав об его смерти в Москве в 1493 г. возбудила дело о наследстве. Говорили еще, будто он впервые появился в Москве в 1490 г. В действительности это был год его вторичного приезда. Если в первый свой приезд с Аристотелем вместе он строил подземный Кремль и потайной книжный сейф в нем, то теперь строил Кремль — стены и башни.

Родился он, по одним источникам, в 1460 или 1453 г., по другим — уже в 1446 г. приступил к работе.

Будучи младшим представителем славной миланской династии зодчих, он охотно помогал в работах отцу и деду, помогал и учился, впитывая опыт и знание двух поколений.

Дед строил Павийскую Чертозу(5), крепости, каналы (Навилио), средневековые замки, [...], а также цистерны всякого рода, на случай осады или засухи. Был он (дед) также главным строителем исполинского Миланского собора, а заодно и знаменитого Миланского замка-крепости, мало-мало не двойника Московского Кремля.

Славен был дед, а сын, Гвинифорте, побил рекорд, хотя и был короток его век — 52 года всего.

Едва умер отец Солари (точнее, на пятый день), герцог Миланский выдал последнему диплом (на латинском языке), где содержались дифирамбы всему роду строителей Солари, в особенности же Гвинифорте, «удивительному по своему дарованию». Да и юный Солари был аттестован «не уступающим отцу по способностям», Амадео, женатый на сестре Солари, был отмечен как строитель гигантского Миланского госпиталя.

От Амадео Солари несколько поотстал: первый имел мужество рано порвать с готикой, создав свой собственный стиль в духе Возрождения; второй этого не успел или не сумел.

В Милане со смертью Гвинифорте, естественно, встал вопрос об его преемнике. А Солари, оказалось, дома нет: он в далекой Московии. Выписать! — постановили отцы города. И что же? Аристотель и даже сам суровый великий князь, вообще не охотник мирволить «летунам», отпустили его... без всяких проволочек. [...]

Двенадцать лет оставался Солари на творчески продуктивной работе в родном Милане. В это время он женился. А Москва тем временем осиротела... Сам шеф строителей после военного похода с великим князем на Тверь был, как говорят, за просьбу об отпуске на родину брошен в тюрьму, откуда, как видно, уж не нашел выхода. В опытных руках отсутствующего Солари оказалась острая нужда. Так или иначе, в начале 1490 г. Солари вторично«появился в Кремле в качестве преемника своего шефа и главного руководителя по постройке нынешнего наземного Кремля.

 

НАЗЕМНЫЙ КРЕМЛЬ. Аристотель и Солари, можно сказать, поделили сферы своих работ в Кремле: Аристотель взял для себя подземный Кремль, Солари — наземный. Из этого не следует, что Солари «подземного» не знал: он вместе с Аристотелем и Андреем Палеологом водворял греческий книжный багаж в подземный сейф.

В каком виде были водворены в хранилище книги — в сундуках или извлеченными из них? Думается, по типу позднейшего архива Грозного — «в сундуках до стропу»(6). […] Впрочем, многие ящики были при водворении вскрыты: Аристотеля интересовали латинские раритеты, Андрея Палеолога — уникумы ценою подороже...

Максим Грек, когда перевел Толковую Псалтырь из этой библиотеки, преподнес ее великому князю со следующими словами: «Прими убо сия, да не паки в ковчезах, яко же и преже, богособранное сокровище, да воссияет всем обще»(7).

 

Когда подземный Кремль (а строился он десять лет) стал перерастать в наземный, Аристотель еще находился в Москве (в 1485 г.), верный своему девизу: «Всегда бодр!» [...] Возможно, он был жив еще в 1486 г. Во всяком случае, зачинателем стройки наземного Кремля был Аристотель. И начал он стройку с самой ответственной стороны и с самой таинственной башни: сторона — вдоль Москвы-реки, откуда следовали первые удары врага; башня — Тайницкая. Последнюю недооценивали в веках: она гораздо более сложна (и окутана покровом подземных тайн), чем думали и думают. Недаром же засекреченное на века подземелье — дело рук такого мастера-спелеолога, как Аристотель Фиораванти!

Летописец, который вообще не разбирался в тайниках подземного Кремля, писал по поводу этого знаменательного события: «Майя в 29 заложена бысть на реце на Москве стрелница у Шешковых ворот, а под нею выведен тайник, а делал ее Онтон Фрязин»(8) [...]

 

Зачем под башней тайник?

«Тайником,— отвечает С. Бартенев,— обеспечивалась одна из самых нужных вещей во время осады — вода»(9). Бартенев по инерции утверждает старую ошибочную установку. Он, видимо, не задавался вопросом: как практически проникнуть к воде при наличии осады Кремля неприятелем. Башня на значительном расстоянии от реки — к ней от башни по открытому берегу незамеченным было не прошмыгнуть. Стало быть, пройти подземным ходом, как из гоголевского костела в г. Дубно в «Тарасе Бульбе»(10)? Но в таком случае выход к самой реке был бы отлично виден с противоположного берега, и по нему неприятель попытался бы проникнуть в город, Такого прецедента история не знала. Следовательно, не ради речной воды был в башне тайник. Для чего же он?

Быть может, под тайником надо разуметь колодец, виденный в башне многими. Быть может, близость колодца от реки обеспечивала в нем близкий уровень подпочвенной воды? В действительности, колодец является глубоким и сухим! Когда в этот колодец спускали в пожар 1547 г. полузадохшегося в дыму в Успенском соборе митрополита Макария, «вужище»(11) оборвалось и несчастный рухнул... на сухое дно! Тайна на тайне, тайной погоняет.

 

Если не с плачем, как еврей к «Стене плача»(12) — в Иерусалиме (картина, которую пришлось наблюдать лично), то с исследовательской тоской советского спелеолога подходил я к этой Тайницкой во время сноса ее пристройки но неизменно отгонял милиционер. Муки Тантала, перевоплотившиеся из легенды в действительность!..

Вскоре после работ по сооружению Тайницкой наступил в работах перерыв (может быть, вызванный смертью Аристотеля надолго, на целых два года. Хотя и жив был Антон Фрязин, но в 1487 г.появляется, судя по летописи, другой, некий... Марко Фрязин, который и закладывает наугольную стрельницу, называемую Беклемишевской(14). Стена между Беклемишевской и Тайницкой ждала своего подлинного строителя — Петра Антонио Солари: его-то Москва экстренно и требовала подать из из Милана. А так как была «дистанция огромного размера» то тот же Антон Фрязин закладывает в следующем (1488 г.) «стрелницу вверх по Москве, где стояла Свиблова стрелница(15); а под нею вывел тайник» (16)

Что за «тайник» — абсолютная тайна, никогда не покушений ни любительски, ни научно обследовать его(17).

Постройка стены с башнями вдоль Москвы-реки медленно но продолжалась, и ко времени вторичного прибытия в Москву Солари этот важный отрезок стены московской твердыни был закончен.

Наконец, с Андреем Палеологом приехал из Италии Солари. На обязанности Солари лежало поставить стены и башни с трех остальных сторон Кремля — задача грандиозная, экзамен на века! Но Солари был молод, полон удали и уверенности в себе.

Превосходно изучив топографию Кремля — наземную и подземную — еще 15 лет тому назад, Солари решил начать с самого трудного, с прясла(18) между Боровицкой(19) и Свибловской башнями. Тут сливались Неглинная с Москвой-рекой. И хотя эта (самая высокая) сторона Кремлевского холма представляла собой чуть не отвесные стремнины, почва у подножия была болотистой, а в глубине едва ли не песок-плывун(20).

В первую голову Солари вывел краеугольную Боровицкую башню, затем связал ее пряслом со Свибловой. Чтобы поставить башню на болоте нерушимо на века, надо было надежно укрепить фундамент: Солари загнал в грунт множество длиннейших свай. [...] Этот важный и трудный участок работы был закончен в год приезда (1490 г,). Летописец бесстрастно записал: «Петр архитектон Фрязин поставил на Москве две стрелницы, едину у Боровитцкых ворот, а другую над Костентиноеленскими вороты (21), да и стену свершил от Свибловские стрелницы до Боровитцкых ворот»(22)

 

Таким образом, одновременно с боровицким участком стены Солари вел работы и на самом ответственном, особенно изобильном всякого рода подземными тайнами участке — вдоль Красной площади. Задачей Солари здесь было особенно тщательно увязать им же строенный подземный Кремль с теперь возводимым наземным.

1491 год особенно ответственный во втором кремлевском периоде жизни славного зодчего. Здесь уже было все организовано, материалы и средства заготовлены и в паузах надобности не было,

Солари построил Набатную башню(23) и — отныне навсегда связанную с Мавзолеем В. И, Ленина — загадочную Сенатскую (24).

Очистка последней от строительного мусора, произведенная в связи с ходом работ по сооружению Мавзолея, обнаружила удивительные вещи. Башня внутри оказалась колодцем неизвестной глубины, так как и на восьмом аршине дно еще не было встречено. Уж не люк ли это общекремлевский в подземную Москву?

В 1491 г. в марте, «заложил Петр Антон Фрязин две стрелницы, едину у Фроловских ворот(25), а другую у Никольских ворот(26), а Никольскую стрелницу не по старой основе заложил, да и стену до Неглимны» (27)

Летописец задал трудную задачу: «не по старой основе...» Это значит: наметил стену вдоль Красной площади не по линии старой кремлевской стены, а отступивши на Красную площадь. Однако это «отступление» не было делом инициативы самого Солари, оно было намечено Аристотелем в его плане Кремля еще 15 лет тому назад,

«Отступить» Солари был вынужден по двум причинам: во-первых, из необходимости увязать подземные ходы из Фроловской, Никольской и Собакиной(28) башен с тоннелем под Красной площадью, тоннелем, который строил в свое время сам же Солари; во-вторых, из необходимости «накрыть» особой башней удивительный по силе родник минеральной воды, бывший на берегу Неглинной. [...]

Эту задачу Солари выполнил блестяще в 1492 г. Летописец замечает: «От Фроловские стрельници и до Никольские заложила подошву и стрельницу новую над Неглимною с тайноком»(29). «Стрельница новая» — знаменитая Собакина башня, важнейший ключ к подземному Кремлю и таинственному в ней книжному сейфу Аристотеля вместе!

 

В Крекшиной летописи (30) встречаем драгоценнейшие указания на тайны как этого шедевра итальянского средневековья в Москве, так и связанного с ним «подземного Кремника» вообще. Солари, говорится в летописи, «построил две отводные стрельницы, или тайника, и многие палаты и пути к оным, с перемычками по подземелью, на основаниях каменных водные течи, аки реки, текущие через весь Кремль-град, осадного ради сидения». В этих скупых и туманных словах представлена целая удивительная система, раскрыта вся механика подземной Москвы

«Отводными» назывались башни с тайниками — «отводами» к реке. «Многие палаты...» это загадочные подземные камеры. Их зарегистрировано, но еще не объяснено наукой, всего несколько; множество ждут своей очереди подо всей Москвой. Таинственные сооружения связаны между собой подземными «путями» — магистралями или ходами, сливающимися под Кремль в узловую станцию. Ходы поделены на участки, принадлежавшие разным лицам, отсюда столь частые в подземных ходах железные двери с тяжелыми замками, или, по образному выражению летописца, «перемычки по подземелью».

 

Подземные реки под Кремлем «на основаниях каменных» — это секрет Арсенальной башни, заключающий целый ассортимент загадок. Великокняжеский замок нуждался в пору «осадного сидения» не только в воде вообще, добывавшейся через солариевский «тайник» из Неглинной, но и в непосредственном снабжении ею царских покоев. Природа пошла навстречу людским удобствам: под Арсенальной башней оказался обильный водой источник. Его Солари обработал в колодец. В нем вода периодически поднималась, переливалась за борта. Образовались естественные «водные течи», направленные по «основаниям каменным» (желобам или трубам) в подземных галереях, куда следует, с «отводами» в сторону(31)

В конечном счете, вся восточная сторона Кремля, сторона «приступна» была почти готова. Ее оградили раньше той, которая имела естественное прикрытие непроходимыми местами, образуемыми рекой Неглинной и кручами ее берега.

После этого опять наступил перерыв в работах по возведению самих стрельниц и стен. Чтобы продолжить работы, надо было сперва расчистить и укрепить от оползней левый берег Неглинной, а также ее правый берег на известном пространстве разгрузить от всех и всяческих построек.

Самоочищение места было связано с значительными трудностями. Дворы, церкви, монастыри прочно срослись с теми или иными участками, и снос их был прямым правонарушением, мерою весьма крутою, затрагивавшей не одни материальные интересы стародавних владетелей этих мест. Но воля самодержавного строителя была непреклонной. Летописец замечает по этому поводу, что в 1493 г. «повелением великого князя Ивана Васильевича церкви сносиша и дворы за Неглимною и постави меру от стены до дворов сто сажень (32) да девять»(33).

Таким образом, жилье, где мог бы укрыться неприятель, и мешавшее свободе действий крепостного огня, было отнесено от стены на выстрел. «Того же лета повелением великого князя копаша ров от Боровитцкие стрельницы и до Москвы до реки» (34).

 

Этот ров, идущий вдоль линии стены, был необходим в стратегическом отношении, так как от Боровицких ворот Неглинная устремлялась в сторону, оставляя перед кремлевскими стенами значительный треугольник свободной земли, который мог служить неприятелю для агрессивных действий.

Восточная стена оставалась незаконченной: были заложены только фундаменты Никольской башни и прясло до Собакиной; достроена последняя только на другой год после ее закладки Петром Солари. [...] Участок неприступной стены между Никольской и Угловой (Собакиной) башней, зиявший пустотой, был временно загорожен деревянной стеной: без этого Кремль являлся проходным двором. Летописец считал это важным и потому записал у себя: «Того же лета поставила стену дровяну от Никольские стрельници до Тайника до Неглимны»(35).

Чрезвычайно характерно, что летописец нынешнюю Арсенальную Угловую башню называет без обиняков «Тайником», с большой буквы, Этим он как бы подчеркивает, что башня «Тайник» и башня Тайницкая являются альфой и омегой подземного Кремля, что таинственный сезам, раз соблаговолив открыться, откроет и книгохранилище Палеологов в подземном Кремле.

Только недолго простояла деревянная стена: она сгорела во второй (самый страшный) пожар 29 июля того же 1493 г., когда «погоре град Москва и Кремль весь».

 

Солари до мая этого года вел непримиримую борьбу с напористым родником в нынешней Арсенальной башне, но погасить пылавшую рядом деревянную стену, используя воду источника, он уже не мог, по той простой причине, что умер в расцвете сил (43 года), простудившись, как думают, при укрощении родника.

Второй июльский пожар 1493 г. был четвертый пожар в пятилетку (1488 — 1493 гг.). Софья не переставала благословлять судьбу, что надоумила ее еще 18 лет тому назад надежно запрятать ее книжное наследство [...] в потайных глубинах Московского Кремля. Сгорел и дом перед тем умершего Солари в Кремле, где огнем было уничтожено множество зданий, в том числе «и Боровицкаа стрелница выгоре и граднаа кровля вся сгоре и новая стена вся древянаа у Никольских ворот згоре»

Если Собакина (Арсенальная) башня, каменные стены которой тщетно опалял гигантский костер, поразивший воображение современного ему летописца, тем не менее уцелела от огня, то как же могла сгореть (в один из бывших до или после этого пожаров) задвинутая глубоко в землю белокаменная палата с книгами? Остается только удивляться подобному недомыслию.

 

ГОЛОС В ВЕКА. Уцелевшая Собакина башня, повторяю, фокус тайн подземного Кремля!

Недаром сюда именно упорно, но бесплодно стучались века; ХVIII век (Конон Осипов); ХIХ век (Николай Щербатов)(37) ХХ век (Игнатий Стеллецкий). Но только советской власти посчастливилось раскрыть все секреты этого удивительного в Москве творения итальянского Возрождения, бессмертного творения Петра Антонио Солари. И пусть Иконниковы небрегут памятью великого члена зиждительной тройки Кремля, забывая в своих трудах упомянуть хотя бы его имя; великий советский народ и культурное человечество не забудут его, пока живет, цветет Москва, стоит Фроловская (Спасская) башня, а на ней, над въездными воротами две надписи: латинская, иссеченная на каменной плите рукою строителя башни, и славянская; первая со стороны Красной площади, другая — со стороны Кремля.

Славянская гласит: «Иоанн Васильевич божией милостию великий князь Владимирский, Московский, Новгородский, Тверской, Псковский, Вятский, Угорский, Пермский, Болгарский и иных и всея России государь, в лето 30 государствования своего сии башни повелел построить; а делал Петр Антоний Соларий, Медиоланец, в лето от Воплощения господня 1491. К. М. П.»(38) [...]

 

В ПОГОНЮ ЗА МАСТЕРОМ. Умирая, Солари указал себе преемника в лице своего земляка и друга, миланца Алевиза.

Нужда в специалисте «стенного дела» была настолько острая, что великий князь уже в самый год смерти Солари отправил на Запад посольство — отыскать и привезти Алевиза, ["]

Кто они, послы? Имена их называют по-разному: у Пирлинга — Докса и Мамырев; у С. Бартенева — Мануйло Ангелов, грек, и Данило Мамырев. Пирлинг послал послов почему-то в Венецию, тогда как Алевиз... жил в Милане, [...]

Послы вернулись не одни: с ними прибыло несколько иноземцев, согласившихся поступить на службу к великому князю. Кроме оружейного мастера Пьетро, неизвестного происхождения, приехали три уроженца Милана: Алоизо Каркано (39), Микале Парпайоне(40) и Бернардино Боргоманеиро(41).

Первое место среди них принадлежало Алоизо — Алевизу. В одном из документов той эпохи он именуется maestro da mura(42).

Алевиз поддерживал сношения с родней, оставшейся в Италии. Его первые письма из Москвы дышат чувством полнейшего удовлетворения, Тотчас по прибытии великий князь милостиво пожаловал миланскому зодчему восемь смен одежды. Денег у Алевиза оказалось столько, что он собирался при первом удобном случае поделиться ими с родней (по сведениям, собранным Пирлингом в миланском архиве).

 

МАСТЕР НА СТРОЙКЕ. В Москве Алевизу были поручены все работы, требующие знаний гидротехники, как-то: сооружение рва, устройство шлюзов для наполнения его водой, связанное с этим образование прудов на Неглинной, исправление ее русла, укрепление берега и, наконец, постройка... стен и стрельниц. На следующий (1495) год «заложила стену градную камену на Москве возле Неглимны, не по старой основе, града прибавиша»(43)

Солари, как отмечено, провел стену вдоль Красной площади «не по старой основе», а прихватив новую часть самой площади. Это было ему необходимо, чтобы накрыть Угловой (Арсенальной) башней минеральный источник. Натурально, Алевиз вынужден был провести свою стену частично по новой основе, чтобы сомкнуть ее с отошедшей Собакиной башней.

Кремлевская стена со стороны р, Неглинной не была укреплена другой, добавочной стеной, Топи Неглинной и крутой склон горы, на которой стена стояла, служили для нее достаточным обеспечением от нападения врагов. Но зато эта же речная вода Неглинной, которая вследствие сделанных при Иване III, запруд стояла весьма высоко, просачиваясь в подстенье, и была причиной особенно частых повреждений в самой стене, почему не раз случались обвалы ее на протяжении многих сажен. По описанию середины XVII века от Боровицких ворот к Денежному двору стена каменная (алевизовская) вдоль 98 сажен осыпалась с обеих сторон от подошвы по зубцы.

Вследствие неблагоприятной конфигурации местности Алевиз, как и Солари, западную стену вынужден был ставить на сваях. […]

 

Подземная часть алевизовской стены снабжена рядом камер 6 Х 9 м с коробовыми сводами. В одной из таких камер, соответственно оборудованной железными дверями с висячими замками, можно полагать, и размещен архив Ивана Грозного в 230 ящиках до сводов, виденный лично дьяком Макарьевым в 1682 г. сквозь решетчатые оконца. В случае продолжения подземных поисковых работ этот архив незамедлительно будет найден в первую очередь. Для этого надо только пройти макарьевским тайником до конца.

Названный тайник представляет собой солидный тоннель 3 Х 3 м с плитяным перекрытием. Тоннель северной стороной просто примыкает к алевизовской стене. Тоннель, судя по всему, строил Алевиз, строго руководившийся планом подземного Кремля, выработанным Аристотелем Фиорованти за 20 лет перед этим.

Московский Кремник он (Алевиз) превратил в неприступный остров, соединив в 1508 г. реку Москву с Неглинной глубоким водяным рвом, принятым Таннером(44) за другой рукав Неглинной. Глубина рва — 12 аршин, ширина 50. Ров был выложен белым камнем с зубчатой оградой, обнаруженной при сооружении Мавзолея В. И. Ленина. Через ров к Спасской и Никольской башням были переброшены железные мосты; ворота затворялись тремя дверьми. Из Кремля, со стороны Никольской башни, в Китай-город Алевизом был устроен подземный ход, обследованный в 1896 г. Под ров на глубине до 14 аршин вела каменная лестница. Подо рвом — обширная палата. Из нее — другая лестница, в направлении к нынешнему Историческому музею. Ров просуществовал около 300 лет, а мосты на 20 лет дольше(45).

Судьба Алевиза?

Нет никаких данных считать, что он выбыл на родину умирать, но все говорит за то, что и он, как верный триумвир, сложил в Кремле свои кости.

Является ли он очевидцем библиотеки Палеологов? Думается, что внутренности давно уже замурованной либереи он не видел, но воочию убедился в ее местонахождении в процессе работы по сооружению последнего отрезка кремлевской стены вдоль Александровского сада.

 

Глава VII ЛИБЕРЕЯ С НЕБА

БОРЬБА ЗА ТРОН. Иван III — видная фигура русской истории — первый принял титул царя и герб двуглавого орла византийской империи, принесенный туда от хеттов, [...]

Иван III оказал огромную услугу истории и отечеству, приютив у себя в подземном Кремле своеобразное, беспрецедентное в истории «приданое» Софьи Палеолог в виде ядра библиотек византийских царей и патриархов.

Он оставил своему сыну от Софьи Василию (1479-1533) (сын Юрий был слаб умом) огромное богатство, которому рачительно составил реестр и опись, но в которых ни словом не обмолвился о таинственном греческом культурном сокровище, совсем, казалось, забытом и никому при дворе не нужном, Да так оно в сущности и было. Для Ивана III книжное иноязычное собрание в заколоченных ящиках было чуждо, а для Софьи - раз оно было надежно укрыто от огня и лихих людей, то и ладно...

К тому же со стройкой Кремля было в основном закончено: Алевиз своею стеной по Неглинной замкнул Кремль, а обведя его еще и водяными рвами, обратил его в неприступный остров, с подъемными мостами на железных цепях. Иван III мог торжествовать: миланский замок-крепость в основном был перенесен в Москву. Его преемнику оставалось довершить пустяки: отстроить в 1514 г. рухнувшие от землетрясения церкви св. Лазаря (прогремевшую в конце ХIХ в. в связи с библиотекой Грозного) и церковь Рождества Богородицы, в подвале которой Софья хранила первое время привезенные ею сундуки с книгами. Наконец, с возобновлением собора Спаса Преображения в 1527 г. начатая еще Иваном III постройка нового Кремля была закончена: Кремль преобразился совершенно, Великий князь Василий III вошел с семьей в новый каменный дворец, чуть-чуть только недостроенный его отцом.

 

Однако путь к благополучному трону Василию достался нелегко, это был путь через кровь и трупы.

В 1498 г. «по диавольскому навождению и лихих людей совету, въоспалеся князь великий Иван Васильевич на сына своего Василия да на жену свою на великую княгиню Софью, да в той вспалке велел казнити детей боярских (шесть человек.— И. С.) на леду, головы им секоша декабря 27»(1).

«Спалка» была за то, что к великой княгине «приходили бабы с затеи», а сын Василий хотел «израду»(2) учинить над внуком (Ивана III) князем Димитрием и захватить великокняжескую казну в Вологде и на Белоозере.

Борьба между невесткой Ивана III Еленой(3) и женой Софьей Фоминичной из-за того, чей сын получит московский престол, разделила весь двор на два враждебных лагеря и поставила самого Ивана III в положение, угрожавшее его личной безопасности. Он принужден был «жити в брежении» от своей жены, вынужден был утопить «лихих баб», с которыми та вела темные переговоры, порубать головы сначала боярам, злоумышлявшим против внука Димитрия, и засадить под стражу сына Василия, а затем, в свой черед, казнить приверженцев Димитрия, а его самого, венчанного уже на царство, «посадили в камень и железа на него возложить».

При таких семейных условиях, понятно, Василию не до библиотеки было какой-то там неведомой, подземной. [...]

 

«ОБЫКНОВЕННЫЙ ЧЕЛОВЕК». Русские летописи в отзывах о Василии соблюдают крайнюю осторожность, Зато о нем подробнее поведали два иноземца. Первый из них — австриец, барон Герберштейн(4), побывавший в Москве дважды, Другой - епископ Ночерский, Паоло Джьовио(5), которого еще Герасимов посвятил в тайны московского двора. Таким образом, можно воскресить среду, где действовал Василий, и разобраться более или менее в характере этого государя.

В лице сына Ивана III и Софьи Палеолог мы имеем результат смешения двух рас (Пирлинг). Однако от слияния византийской крови с русской не родилось ни мощного гения, ни выдающегося характера,

Василий III был «дюжинным человеком». Быть может, он больше казался таким, нежели был им в действительности: слишком уж заслоняли его могучие фигуры и отца его Ивана III, и сына Ивана IV Грозного. Тем не менее и этот великий князь обладал энергией и выдержкой истинного потомка Калиты. Подобно своим предкам, он много потрудился над объединением Русской земли. За Псковом наступила очередь Рязани и Новгорода Северского. Дело территориального объединения России можно было считать законченным,

Нападали крымцы с казанцами и, другой раз, запорожцами. Василий не был Димитрием Донским. Ему недоставало личного мужества. В 1521 г. хан подступил к самой Москве. Москва чуть-чуть не была взята приступом. Великий князь заботился только о своей собственной безопасности. Предоставив боярам оборонять столицу, сам спасся бегством на север. Рассчитывать на помощь Василия III в крестовом походе на турок было невозможно: помехой этому являлась уже его оглядка — как бы чего не вышло! Правда, он громогласно заявлял о своей ненависти к неверным, но ведь удобнее действовать языком, нежели мечом.

Можно ли думать, по крайней мере, что Василий III был благосклонно настроен по отношению к римской церкви и папе? Он отмалчивался. Когда же его припирали к стене, всякий раз решительно заявлял о своей преданности греческой вере. То был язык сердца. А каковы были его чувства к папе?

Он питал к нему, по Герберштейну, какую-то исключительную ненависть и просто именовал его учителем римской церкви, В этом, несомненно, сказывалось также влияние его матери, убежденной православной. Поведение ее сына доказало лишний раз бессилие над нею римских плутней времен кардинала Виссариона.

 

НЕОЖИДАННОЕ ОТКРЫТИЕ. Молодому наследнику Василию шел всего 23-й год, когда смерть принялась беспощадно косить великокняжескую семью: в 1502 г. скончался Андрей Палеолог, брат Софьи, продавший ей свое первородство на византийский престол; через год после него ушла и сама Софья; за ней, два года спустя, и великий князь Иван III, в 1505 г.

Остался 26-летний наследник Василий III обладателем несметных сокровищ, о которых он больше смутно слышал, чем знал. Тогда решил он осмотреть лично все, что досталось ему от отцов и дедов, где бы оно, в каких бы тайниках ни хранилось. Обшарил все во дворце, осмотрел все подклеты и тайники, спустился в таинственный для него подземный Кремль. Каждую щель примечал, которую ему тут же расчищали. Так, неожиданно для себя и своего окружения, натолкнулся он на таинственный каменный сейф с «мертвыми книгами» своих греческих предков. Это было совершенно неожиданно и совершенно случайно. […]

 

Если бы он знал или даже подозревал об этом раньше, ему не потребовалось бы несколько лет, чтобы раскачаться. Новгородский повествователь XVI в. «О Максиме Философе» говорит: «Осмеи убо тысячи наставши, в четвертое-на-десять лето годищного обхождения русские земли скипетр держащу благо... Василию Ивановичу... непоколицех убо летах державы царства своего, сей православный Василий Иванович отверзе царская сокровища древних великих князей, прародителей своих, и обрете в некоторых полатах бесчисленное множество греческих книг»(7).

Тайное родительское сокровище, скрытое от него! Чувство удивления и обиды сжало сердце князя„.

Пораженный неожиданностью открытия неслыханного клада, Василий III терялся в догадках: когда и почему он здесь? Каким образом великий князь «отверзе» сейф, мы не знаем. Что за помещение было так неожиданно открыто великим князем? Была ли это круглая Свиблова башня в миниатюре, с тремя сводами-ярусами, или сводчатые четырехугольные двухъярусные белокаменные палаты типа тайников Троицкой башни, трудно сказать, не имея никаких, хотя бы и отдаленных намеков в источниках на этот счет.

Великий князь, порывшись, убедился, что книги и манускрипты почти исключительно по-гречески. Язык хотя и материнский, но которого он не знал. Нужен был переводчик. Да мало переводчик: нужен был человек образованный, который мог бы библиотеку изучить, описать, богослужебные книги перевести, поврежденные исправить и ересь жидовствующих(8) побить...

 

ЗАЧЕМ ВЫЗЫВАЛИ? Решение Василия III раздобыть ученого грека-переводчика было непреклонным. Он обратил внимание на Восток: там рассадник ученых монахов греческой веры Афон. После падения Константинополя Афон был главным хранителем и складом книг. Но Афон был под султаном!

Великий князь с грамотой — к султану — прислать ему какого-нибудь ученого грека. Великому князю указали на Максима. Одновременно великий князь обратился к патриарху в Константинополь. Патриарх ревностно искал такого ученого и в Болгарии, и в Македонии, и в Салониках. Наконец, узнали, что на горе Афонской есть два инока: Савва и Максим, «богословы искусные в языках».

Обрадованный Василий III — на Афон, к проту(9), с грамотой, «чтобы есте к нам прислали вместе с нашими людьми с Василиим с Копылом, да с Иваном Варавиным из Ватопед монастыря старца Савву переводчика книжного на время, а они есте нам послужили, а мы от даст бог, его пожаловав, опять к вам отпустим»(10).

С Саввой великому князю, однако, не повезло: «старей Савва, быв многолетен, ногами немощен, не возможе исполнити повеления... великого князя, о нем же и прощения просит»(11), по другой версии — вследствие «старости и болезни кожные». Наиболее правильным и решающим все неясности надо считать заявление самого Максима, что он пришел «Савве за старость отрекшуся ко царствующему всея Руси граду Москве». [...]

Максим прибыл в Москву в 1518 г.

Зачем, собственно?

Ответы самые разнообразные: а) для исправления книг в связи с ересью жидовствующих; б) для перевода Псалтыри и исправления книг; в) для описания великокняжеской библиотеки; г) по частному книжному делу; д) за милостынею.

Нагрузка на одного ученого, как видим, колоссальная. [...] Самым первым по времени, самым обширным и важнейшим трудом, ради перевода которого, собственно, и вызван был Максим Грек в Россию, над которым он трудился год и пять месяцев (с марта 1518 г. по август 1519 г.) — является перевод... Толковой Псалтыри, заключавшей в себе толкования многих древних отцов и учителей церкви, а также Триоди. [...] Около этого же времени (1519) Максим сделал опись книгам великокняжеской библиотеки по поручению великого князя(12).

 

Глава VIII

ШЕМЯКИН СУД

Максим Грек выработал в себе прямой, открытый характер...аскетизм сделал его неподкупно честным, правдивым человеком, для которого говорить правду когда бы то ни было и пред кем бы то ни было составляло стихию его жизни и деятельности.

 

Полученное Максимом высокое научное образование облагораживающим образом отразилось на всем его характере. Максим вообще мало знал жизнь, а явившись в Россию, страну дотоле ему совершенно неизвестную, он, естественно, оказался в положении человека, для которого все представлялось новым и неизвестным.

А что касается до всякого рода интриг, которыми так отличался московский двор того времени, то Максим, по особенностям своего характера, совершенно не был подготовлен к ним,

Положение Максима в Москве на первый раз было очень завидное: он составил себе репутацию человека высокопросвещенного. [...] Первые годы своего пребывания в России Максим Грек провел благополучно, Первым его занятием, как отмечено, был перевод Толковой Псалтыри. Вручил он свой перевод великому князю, который передал его на рассмотрение митрополиту Варлааму(1), Тот и собор одобрили и назвали перевод «источником благочестия». Переводчик Максим был щедро награжден великим князем.

После перевода Толковой Псалтыри Максим просил у великого князя позволения, согласно обещанию, отпустить его на Афонскую гору. Просьбу свою повторял неоднократно, Но всегда получал отказ. Причина — в особом взгляде на Максима. «Держим на тебя мненья,— говорил один опальный боярин Максиму,— пришел еси сюда, а человек еси разумный, а ты здесь увидал наша добрая и лихая, тебе там пришед все сказывати»(2). Совершенно та же тенденция, какую при Иване III мы наблюдали по отношению к Аристотелю, Солари, Алевизу... [...]

Великий князь Василий III, как отмечено, не любил видеть никакого противоречия себе. [...] Даниил, игумен Волоколамского монастыря, человек тонкий по уму, гибкий по своим нравственным убеждениям, с задатками честолюбия, сумел понравиться великому князю. Следствием было возведение его на митрополию 22 февраля 1522 г., единоличною волею князя, без санкции собора, Новый митрополит сделался вполне покорным слугою великого князя.

Митрополит Даниил — типическая личность иерарха-иосифлянина(3), Даниил любил внешние условия жизни: богатые одежды, пышные выезды, хороший стол и вообще довольство во всем, [...] Положительною чертою митрополита Даниила была любовь к труду и научным занятиям. Проповедь служила для него самою главною стихией его жизни. Своею редкой начитанностью и познаниями митрополит Даниил возвышался над всеми своими русскими современниками, как и захожий ученый Максим Грек, И между этими двумя китами тогдашней учености, после нескольких лет добрых отношений, возгорелась смертельная бо<