Ул. Пушкинская, здание УКГБ по УАССР

Июля 2010 года

 

Машины моей так у меня и не было. Витя – тот самый кагэбэшник из дома напротив – молодец, дождался.

– Ты чего улыбаешься? – спросил он, когда мы сели в машину.

– Настроение хорошее… – я попытался пристегнуться, не удалось. – Вить, сменил бы ты свою колымагу, что ли. Ей сколько лет? Неудобно как-то – сотрудник КГБ на старой «четверке» ездит. Вон, в москвичовский магазин «Арбаты» новые привезли, у тебя как раз дети – самое то. И рассрочку на пять лет дают. [75]

– Следующий раз пешком пойдешь… – обиделся сосед.

– Да ладно, ладно.

 

Машину мою уже пригнали, она стояла во внутреннем дворике здания КГБ. Рядом с моей «Тойотой» стоял «Мерседес-420» генерал-лейтенанта Кружилина…

– …погибших одиннадцать человек. Из них шесть человек террористы, один – разрабатываемый объект, еще пятеро – случайные жертвы. Среди сотрудников КГБ погибших нет, один ранен тяжело и один – легко. Ранено восемнадцать человек, считая двоих сотрудников КГБ, в том числе семеро тяжело, среди них один сотрудник КГБ. Среди раненых – трое детей. Большинство жертв мы имеем на площадке перед парком Кирова, на входе в метротрам. События начали развиваться неконтролируемо с момента перестрелки на аллее в парке. Группа террористов, которым удалось оставаться незамеченными, услышав выстрелы, попытались пробиться в парк, при них было автоматическое оружие. Принятыми мерами группе резерва не удалось допустить прорыва террористов в парк, иначе жертв было бы намного больше. Увидев подходящую от электромеханического завода вторую группу резерва, террористы отказались от намерения скрыться на принадлежащих им автомашинах и попытались скрыться в подземке. При этом один террорист уже был убит огнем группы резерва, второй попытался захватить в заложники ребенка и был ликвидирован снайпером. Третий террорист прорвался в метротрам и сел в поезд, но был обезврежен.

Кем обезврежен – об этом удмуртские коллеги скромно умолчали. Вроде и не вранье, но все же. Если мне не удалось ликвидировать террориста одним выстрелом – то он либо открыл бы огонь по пассажирам в вагоне, и мы бы сейчас имели три-четыре десятка трупов на руках. Либо он захватил бы заложников и выдвинул требования – и мы бы сейчас имели ситуацию с заложниками, с которой могли бы не справиться и до сего момента.

Но я не в обиде, честно. Это надо понимать. Мне получить орден проще простого, у нас то и дело спецоперации. А представьте себе, что вы сидите в заштатной республике, террористов тут в глаза не видывали, вся работа – это контрразведывательный режим на предприятиях, да фестиваль Чайковского [76] раз в год – иностранцев профилактировать. Многие из местных контрразведчиков за всю жизнь ни разу не видели живого шпиона! А тут тебе и МОССАД, и перестрелка с террористами, и освобождение заложников. Да у них список на награждение на листе не уместится! Кружилин – явно не меньше, чем на Красную звезду рассчитывает. И формально он прав, я прикомандирован к первому отделу «Ижмаша», даже не выведен в действующий резерв, первый отдел подчиняется ему, значит, он мой прямой начальник, как и Кобяков, который сейчас докладывает. А для нас, грешных, лучшая награда – это снятие ранее наложенного взыскания…

– …хотелось бы отметить героические действия подполковника Васнецова (правильно, Кобяков, второе управление, я под ним), который в условиях боя не растерялся, принял правильное решение и лично остановил двоих террористов, не позволив им совершить новые преступления против советского народа!

 

Утром в аэропорту сел спецборт, на нем прибыли спецы из Второго главного управления КГБ во главе с начальником управления, генерал-полковником Мезенцевым. Первое управление не прислало никого. Чтобы скрыть свой провал, в контрразведывательном прикрытии, а провал оглушительный, сильно похоже на взрывы в Ленинграде, они будут валить все на Первое главное управление – разведку. Хотя именно разведке они обязаны девяноста процентами своей работы…

Я когда только начинал – мне Михаил Ефимович все подробно объяснил. Второе и особенно Пятое (идеологическое) управление – законченные дармоеды. Все они – дети и внуки тех, кто «дул» дела, пытал, расстреливал в тридцать седьмом, «липачество» [77] там неистребимо. При огромном штате – Второе и Пятое управление имеют большую штатную численность, чем первое, эффективность работы, если оценивать ее объективно – стремится к нулю. Ни один (!!!) серьезный шпион не был разоблачен в результате работы системы контрразведывательных мероприятий. Сеть британской разведки была разгромлена благодаря Киму Филби. С тех пор как у нас не стало своего источника в MI-6, появились Гордиевские. Олдридж Эймс сдал сто семьдесят шесть человек – всех агентов ЦРУ в СССР и странах Восточного блока, в том числе генерала ГРУ и сотрудника аппарата ЦК КПСС. Имя того, кто выдал французскую сеть, неизвестно до сих пор, видимо, кто-то из французских коммунистов, пробравшихся в разведку. Результаты работы Первого главного управления были реализованы Вторым, но само Второе управление и понятия не имело о том, что, к примеру, генерал ГРУ Поляков, [78] начальник особой школы ГРУ, является американским агентом на протяжении более двадцати лет и выдал более тысячи человек, в том числе несколько выпусков школы ГРУ в полном составе, пока Эймс не сказал об этом. Все, чем занимается Второе и Пятое управление, – это профилактирует антисоветчиков и анекдотчиков, следит за иностранными туристами, львиная доля которых просто хочет посмотреть Ленинград или послушать Чайковского, или сходить в Большой, работает со всякими прибалтийскими и украинскими националистами. И конечно, ненавидит Первое управление, потому что с каждым ценным кротом их начинают тыкать носом в тех реальных шпионов, которых они пропустили, которые годами работали у них под носом. Да… разоблачить Гордиевского, [79] Полякова или Толкачева [80] – это не с антисоветчиной бороться! [81]

– Про героические действия это понятно, – сказал Мезенцев, – главное понять, как террористы попали в страну. Сколько еще групп может быть.

– Это палестинские студенты, – тяжело сказал Янкель, – из братского палестинского народа, приехали учиться в Университет дружбы народов. Оказались исламскими экстремистами.

– Совсем ох…и, – сказал генерал из второй службы, – сами пустили террористов в страну. Братский народ, б… И опять по вашей линии, полковник…

– Это вы ох…и! – вдруг дико заорал Янкель. – Кто, е… вашу мать, отвечает за контрразведывательный режим?! Они в столице страны учились! Какого х… они два года учились, на них никто внимания не обращал?! Кто их группу освещал?! Может, завтра они Мавзолей на воздух подымут?

Никогда я не видел Михаила Ефимовича в такой ярости.

– Разрешите, товарищ генерал-полковник, – погасил начинающийся скандал генерал Кружилин, – так или иначе, благодаря самоотверженным действиям сотрудников местной госбезопасности террористов удалось ликвидировать. Жертвы есть, но их могло быть намного больше. Террористы располагали автоматическим оружием и осколочными гранатами.

Здорово. Кружилин – понятное дело, выставляет местных, как будто нас там не было. Тот еще жук. Но сейчас он объективно на нашей стороне.

А вообще, звездец, если не сказать покруче. Мы принимаем на учебу молодых представителей братского палестинского народа из лагеря в Рамалле. Даем им возможность получить образование в прекрасном университете бесплатно. А они создают террористическую группу.

Ничего не напоминает? Правильно, теракты 11 сентября, один в один. Ведь тогда Ленинград студенты взорвали. Самые настоящие афганские студенты, из семей коммунистов. У одного отец был министром социалистического правительства. Мы их приняли, учили, кормили. В дом пустили.

А они нас взорвали.

Я читал материалы дела. Ни одной плохой характеристики! Двое были защитниками революции [82] до того, как их послали в Союз. Правда, потом выяснили, как присмотрелись, что именно там, где они служили, душманы не раз проходили к Кабулу. А так – у одного брат в Царандое, у другого отец – в ХАД. [83]

А они все равно нас взорвали.

– Убиты советские люди, – сказал Мезенцев, – этого так оставлять нельзя. Мы должны быть уверены в том, что произошедшее больше не повторится.

Не знаю, это только у нас начальство такое, умеет так высокопарно излагать такие бессмысленные банальности, или везде так? Впрочем, Мезенцев сюда ненадолго, отметится, раздаст ценные указания и уедет. А мы знаем о происходящем не больше, чем в самом начале. И это незнание обошлось нам уже в несколько трупов…

 

 

 

Ижевск, СССР

Центр города

Июля 2010 года

 

Самый старый магазин, в котором продавали ювелирные изделия в Ижевске, находился на Советской, напротив Детского мира, там еще были такие интересные кованые двери, с чем-то наподобие полудрагоценных камней. Стекло цветное, конечно, но выглядело как ювелирное изделие.

В этом магазине я купил недорогой (серебро недорого стоит, относительно, конечно), но искусно сделанный набор серебряной чеканки. Два браслета на руки и что-то вроде колье – на шею. На выходе куснула совесть – это я покупал Маше. Чтобы заранее оправдаться за то, что еще не сделал, но сделать, скорее всего, придется. Но делать нечего – разведка есть разведка. И защищать страну можно по-разному.

Михаил Ефимович, хитрый как змей, сказал: я не заставляю тебя с ней спать, ваши отношения это ваши проблемы. Но расколоть ее ты обязан. Если ты заманишь ее в ловушку самой передовой в мире марксистско-ленинской идеологией – я буду этому только рад. Еще один идейный агент будет весьма кстати после провала Эймса.

Кстати, Михаил Ефимович не шутил. Про самую передовую в мире идеологию как инструмент для вербовки агентов было сказано в совершенно секретном учебном пособии КГБ СССР издания 1980 года. К счастью, там было сказано и многое другое, что реально работало и позволяло выжить.

За несколько минут до оговоренного времени я затормозил у гостиницы «Ижевск», где поселили иностранцев – она располагалась на Пушкинской, через дорогу от обкома партии, по обе стороны были стоянки для служебных машин. Толстый и довольный собой мент среагировал на нарушение, вразвалочку направился ко мне. Постучал по стеклу:

– Нарушаем, товарищ водитель. Знак «Остановка запрещена».

– Так вон же, стоят, – я показал на ряд «Волг» с глумливой усмешкой.

Лицо милиционера закаменело.

– Документы…

Я показал красную корочку со щитом и мечом на обложке – КГБ СССР.

– Отвали.

На лице мента отразилась досада.

– Вы бы недолго. Горский поедет, заметит…

Горский – это наш первый секретарь. Звереет от безделья, видимо. После того как партии оставили только идеологию – делать им фактически нечего. Впрочем, тут многое зависело от личности первого секретаря, если он был хороший организатор, то дело ему находилось, ведь фонды пробить в Москве – дело нелегкое…

– Я быстро….

И тут из старомодных, стеклянных дверей гостиницы появилась Николь.

 

Ехать было довольно далеко, но оно того стоило.

Я завез американскую шпионку «к Лосю» – это одно из лучших кооперативных кафе города. Расположено оно на Як-Бодьинском тракте, в нескольких километрах от города. Тайна происхождения названия покрыта мраком, говорят, что один раз лось вышел прямо к гостям. Как бы то ни было – теперь там стоял деревянный лось, все его гладили (на счастье) и туда в обязательном порядке заворачивали свадьбы. Благо недалеко мост – считается, что для крепкой семьи жених должен перенести невесту через семь мостов.

В остальном это было отличное кафе, где не обвешивали, не обсчитывали, не кормили собачатиной и не поили компотом в банках из-под майонеза. Конечно, банки из-под майонеза в далеком прошлом даже в общепитовском тресте, но разница между общепитовскими и кооперативными кафе все еще сохраняется. Потому что в одном случае клиент приносит тебе деньги, в другом мешает работать.

День был рабочий, потому народу было… умеренно, скажем так – в выходные тут яблоку негде упасть. Есть шпана, с Подлесных, с яхт-клуба – вон, машины их стоят. Колхозный тюнинг – обрезать пружины подвески спереди, завысить сзади, побольше пластика и обклеить все наклейками. Но есть и нормальные люди – владелец кафе человек достаточно авторитетный, чтобы не допускать тут разгула криминала. Здесь просто со вкусом едят. Разбираться – айда за ворота…

– На улице, – обратился я к официанту, – где потише.

– Разумеется.

Профессионально окинув взглядом меня, потом мою спутницу, он понял, что деньги у меня есть….

– Прошу… сделаете заказ?

– Да, стейк из медвежатины… остальное посмотрите сами.

– Пить что будете?

– «Калашников»…

– Сию минуту…

Официант убежал на кухню. Николь с прищуром посмотрела на меня.

– Вам даже не интересно мое мнение?

– О чем?

– О заказе. Возможно, я предпочла бы что-то другое…

– Нет. Вы не знаете местную кухню. Вряд ли стоит проехать такое расстояние, чтобы попробовать стейк из телятины. Нужно есть местную пищу.

– Здесь водятся медведи?

– И лоси тоже. Это же Россия.

Николь посмотрела в сторону стоянки.

– Не следят… странно.

– Вы же со мной.

– Вам так доверяют?

Я усмехнулся.

– У вас неправильное представление о нашей стране. Здесь нет тотального и всеобъемлющего контроля. Один пример – вы живете в центре города. Сколько раз вы слышали погоню с сиренами? Раз? Два? А в США – постоянно слышно сирены.

– Вы были в США?

– Следующий вопрос…

Она улыбнулась… надо сказать, она умела привлечь внимание. В ней привлекал именно ум, какая-то… харизма, что ли.

– Расскажите про Афганистан…

Я посмотрел на часы. Не знаю, как мне вообще пришла в голову эта идея, но она мне пришла…

– Сейчас…

Я встал…

 

В «Лосе» обычно слушали музыкальную систему, но по новой моде недавно установили и караоке. Я дал официанту двадцать рублей – что было много больше, чем требовалось в таком случае. Пощелкал по микрофону, пока официант рылся в памяти компьютера, выискивая нужную мелодию. Тишина… потом жуткий щелчок снайперской пули. Вот. Это – оно…

 

Вам…может быть одна из падающих звезд,

Может быть для вас, прочь от этих слез,

От жизни над землей принесет наш поцелуй домой…

И может, на крови вырастет тот дом,

Чистый для любви…Может быть, потом

Наших падших душне коснется большезло…

Мне страшно никогда так не будет уже,

Я – раненое сердце на рваной душе.

Изломанная жизнь,бесполезный сюжет.

Я так хочу забытьсвою смерть в парандже.

Лишь солнце да песок жгут нам сапоги,

За короткий срок мы смогли найти

Тысячи дорог, сложенных с могил, нам с них не сойти.

И может быть кому не дадим своей руки,

Может потому,что у нас внутри

Все осколки льда не растопит ни одна звезда.

Мне страшно никогда так не будет уже.

Я – раненое сердцена рваной душе.

Изломанная жизнь – бесполезный сюжет.

Я так хочу забыть свою смерть в парандже…

 

Это была единственная песня об Афганистане, которую я когда-либо пел. Афганских песен было много, существовало целое направление – песни об Афганистане, теперь, когда было можно, даже конкурсы проводились. Но я пел только эту.

В ней не говорилось о духах. В ней не говорилось о наших, о вертолетах, о засадах и горящих наливниках, о «стингерах» и перехваченных караванах. В ней говорилось о том, какими мы пришли оттуда. Изломанная жизнь, бесполезный сюжет. Раненое сердце, рваная душа. Из тех, кто там побывал – никто не вернулся таким же, каким туда уходил.

Я слышал от одного человека… еще в царской армии было такое понятие «инвалид». Оно обозначало не человека, у которого рук-ног нет, а участника боевых действий, по-нашему – ветерана. Каждый, кто участвовал, считался инвалидом.

И видимо, правильно считался.

Я положил микрофон на столик. Кто-то зааплодировал, потом еще один. Зря. Я не умею петь, честно…

Возвращаясь к столику, я увидел, что Николь уже не одна…

– Э, пацаны… – сказал я.

Гостей было двое. Ни одного я раньше не видел. Молодые.

– …место занято.

– Кто сказал?

– Я.

Я рассматривал их и не мог понять. На шпану не похожи. Но не играют, на самом деле наглые в предел. Кто они? Раньше никогда не видел.

Подоспел официант.

– Разбираться за ворота.

Один из нахалов согнул вилку и встал. Аккуратно подобрал курточку.

– Пошли…

Мы вышли на стоянку. Темнело, под ногами похрустывал щебень. Я уже нащупал в кармане связку ключей, там есть один ключ, самодельный, вроде как от гаража, длинный. На самом деле это японский куботан, палочка, которую использовали даже японские ниндзя. А круглая головка позволяет и взять удобно, а если перевернуть, то использовать его как небольшой кастет. Прилетает конкретно – проверено.

Мигнула фарами машина, из нее выбрались еще двое троглодитов. Итого четверо. Круто, но не для того, кто знает, что такое «долматовская шестерка». [84] Четверо – в драке активно могут действовать двое, если навык есть, то трое. Может, и вообще драки не случится, одного-другого быстро и конкретно вырубить, остальные отвалят. Понятия у них крысиные. Повадки не лучше.

– Иди к машине, – негромко сказал я Николь по-английски просто, – отставай и иди.

– Че ты там вякнул?

Не американцы. Такое сыграть невозможно. На Востоке мы писали записки на блатном сленге, общались по рации на нем же – ни понять, о чем это мы, ни подделать душманы этого не могли. Если они и учили, то русский язык, а не блатной.

Я наметил себе рубеж – вон, там машина стояла, там можно эффективно защитить спину. Но получилось все еще проще.

– Э, братва!

Красная «Тойота» остановилась за спинами наглецов. С заднего сиденья торчал ствол «Фокстерьера». [85]

– Ну чо, фраера? Хвост подняли? [86] Ничо, ща опустим…

 

Разборка происходила совсем неподалеку, как раз за мостом. Отморозков было меньше, оружия у них не было, нашли обычные кастеты, арматурину, в их машине нашли еще примитивную венгерскую переделку. Такие могут при выстреле просто развалиться, потому что делаются из немецких газовых пистолетов, а те, в свою очередь, внешне напоминают боевые, но делаются в основном из пластика.

Отморозки стояли на коленях в свете фар. Жека вершил скорый суд, чувствуя себя хозяином положения.

– Кто старший? Кто старший, спрашиваю?!

Один из отморозков поднял голову.

– Ты? Кто такой, под кем ходишь?

– Ошмесовские мы… – сказал отморозок.

– Ошмесовский. А если я ща Дуле позвоню, он тебя признает?

– Ошмесовские… мы.

– Ты сам сюда пришел, или тебя Дуля послал?

…

Жека достал телефон, коротко переговорил с кем-то. Телефон у него был старый, еще с выдвижной антенной.

– Харе. Дуля говорит, он тебя никуда не посылал. Значит, он за тебя мазу держать не будет, так? Ну и чо с тобой делать, чувырло? В Кенский лес вывезти? [87]

– Не надо…

– А чо делать с тобой? Ты по беспределу на моего брата наехал, за него я мазу держу. Что с тобой сделать за это?

– Мы… отработаем.

– Каким местом работать будешь?

Я подошел поближе, присел на корточки рядом с главным.

– А я ведь тоже, можно сказать, с Ошмеса – тебе не стремно на своих кидаться, а, братан? Как тебя погоняют?

– Метлой.

– На меня наехать сам придумал, или подписал кто?

Отморозок ломался недолго.

– С…а одна.

– И что за с…а? Говори правду, если скажешь, как было, все предъявы к нему будут, ты тут как бы ни при делах. Если не скажешь, отвечать за беспредел будешь ты.

– Жидок один. Скользкий. Мы его во дворах выцепили, на гоп-стоп взять решили, а у него ствол! Спросил, пацаны, заработать хотите? Вот, дал нам наколку на вас, говорит, фраер деловой на «Тойоте» с телкой будет, надо его опустить, побить этого фраера хорошенько. Обязательно перед телкой. Кто ж знал, что вы в авторитете…

– Жидок, значит…

Я поднялся.

– Брат, не щеми их. Это мои дела, они тут боком.

– Харе… – Жека подобрел, – раз так… опускать не будем. Отправлю вас к Змею, он вас на Восточном рынке припашет. Будете три месяца свой косяк отрабатывать, валамон? [88]

Я вернулся в машину, Николь смотрела на все расширенными от ужаса и возбуждения глазами. Я включил заднюю передачу…

 

Полтора часа спустя моя «Тойота» стояла в одном из дворов на переулке Широком. Николь деловито приводила себя в порядок… а мне было стремно. Хорошо и в то же время донельзя стремно. Я понимал, что нормально после этого с Машей уже никогда не будет. Даже если она об этом не узнает, помнить буду я…

– Ну, как? – спросила она совершенно обыденным тоном, как будто речь шла о приготовленном ужине.

Я не ответил. Она засмеялась.

– Знаешь, ты похож на моего первого парня. Он был из Техаса. Вырос в христианской семье… тоже не знал, куда деваться после этого.

Я снова ничего не ответил. Николь заметила это, сказала куда более серьезным тоном:

– Мне понравилось. На самом деле. Если ты думаешь…

– Я ничего не думаю, – перебил я.

– Просто относись к этому проще. Вы, русские, любите все усложнять. Бал Наташи Ростовой, Татьяна Ларина и все такое, я, кстати, читала и Толстого, и Пушкина. Врачи говорят, это нужно для здоровья.

– Николь, – устало сказал я, – что тебе нужно от меня?

– Ты знаешь. То же самое, что нужно от тебя всем, я, кстати, слышала про перестрелку. И про погибшего агента МОССАД. Знаешь, как это было на Диком Западе – каждый мог просто взять себе землю, но ее надо было застолбить. Вот и я… столблю территорию.

– Николь… вы все можете не верить мне… но у меня ничего нет. Понимаешь, ничего. Нет ничего. Совсем ничего. Вы просто зря теряете время, находясь здесь, и зря рискуете.

– Ну… это мой риск… я ведь ничего противозаконного не делаю, так? Я просто ученый из научной делегации, который готов заплатить неплохие деньги за информацию. Понимаешь, о чем я…

…

– А что касается того, что у тебя ничего нет. Я думаю, что есть. МОССАД думает, что есть. Думаю, даже твое начальство думает, что есть. Ты в меньшинстве.

…

– Ты подвезешь меня? И помни, терроризм это общий враг. И нам нужны не документы. Просто информация…

 

Янкель снимал квартиру как раз недалеко от кафе «Ошмес», в старом сталинском доме. Я подъехал туда уже в два часа ночи, набрал номер, и через несколько минут Михаил Ефимович спустился вниз. На нем был синий спортивный костюм, и он выглядел как физкультурник-общественник.

– Ну и зачем все это было надо? – спросил я. – Натравливать на меня бандитов.

– Это получилось случайно, – сказал Янкель, и, видимо, без фальши, – но каждый случай надо уметь использовать. И потом – женщины странные существа… они намного менее… цивилизованны, чем мы, мужчины. Это мы придумываем всякие условности, с женщинами все проще. Ты завоевал ее в схватке, ты пролил за нее кровь – она твоя. Им нужны завоеватели, победители.

…

– Ну, так что?

– Да ничего!

Я помолчал.

– Михаил Ефимович. Я все понимаю…

Михаил Ефимович тяжело вздохнул.

– Если бы…

– У меня ничего нет. Можете обыскать меня… можете дом обыскать. Нет ничего. Можете допросить всех, кто там был – Юсеф был уже мертв. Он ничего не сказал и не мог сказать, потому что был мертв.

– Уже допросили.

– И что?

– Готов пройти тестирование на полиграфе? – вопросом на вопрос ответил Янкель.

 

 

 

Ижевск, СССР