Путешествие «голубой Стрелы». М. Гордиенко. Г. Семизарова. — КиберПедия 

Типы оградительных сооружений в морском порту: По расположению оградительных сооружений в плане различают волноломы, обе оконечности...

Двойное оплодотворение у цветковых растений: Оплодотворение - это процесс слияния мужской и женской половых клеток с образованием зиготы...

Путешествие «голубой Стрелы». М. Гордиенко. Г. Семизарова.

2017-10-17 261
Путешествие «голубой Стрелы». М. Гордиенко. Г. Семизарова. 0.00 из 5.00 0 оценок
Заказать работу

Ресторан на вокзале под вечер похож на остров - здесь остались лишь те, чей корабль давно ушёл. Я смеюсь по привычке, не веря, что это просто - быть на острове грешных молящимся моряком. Не читаю канцоны, не повторяю имя - моя библия стёрта пьяным гольфстримом в ноль. Она будет прочитана тысячу раз другими - но лишь мной переложена в песню, в морскую соль.

 

Девушка опять пела что-то тревожное и незнакомое. И этот долгий, переходящий в ночь вечер, и дорожная усталость, и тепло старой таверны так чертовски правильно сочетались со словами ее баллады:

 

И пока я на острове тех, кто не верит в южный, в корабельные снасти, в бога чужих морей - будет голос мой холоден, груб и слегка простужен - это значит опасен для большинства людей. Для сирен, их мужчин, капитанов, бродяг и кошек моя кровь так сладка, что не нужен потом коньяк. Эта чаша конечна... Только кого тревожит, что другой не отыщешь после - пьянеть вот так.

 

Похоже, в этом заведении мою попутчицу слышали уже не раз. Молодежь покачивалась в такт музыке и подпевала. Даже обладатели мощных косух оторвались, наконец-то, от своего пива и издали несколько одобрительных возгласов.

 

Я умею смотреть на тебя бесконечно - как на древнюю медь и бегущую воду.

Я вдыхаю твой запах, когда больше нечем дышать. И уже ненавижу свободу.

Я могу каменеть, останавливать вечность, приникая губами к ознобу мурашек.

Это все, что мы взяли, идя на восход, это все, что несли мы в горячих руках,

Через холод и кровь, через тьму непогод, Это все, что погубит нас в ваших глазах…

 

И замолчал на полуслове, вспомнив последние слова песни. Но все же взял себя в руки и допел их.

 

Многие я вспоминаю края. Море в пенной короне, реки лугов, храмы и звоны, камень столиц и сталь. Но больше всего на свете я люблю простые перроны, по которым с любимыми шел к вагону, чтобы занять места. Снова куплю билеты в кассе и выйду на самую кромку. Стукнут колеса, звякнет дверь, в тамбуре – горький дым. Можно о жизнь разбиться насмерть, можно гнить потихоньку. А мир за окнами, верь не верь, останется молодым. А те, кто со мною из года в год за поручни, как за ванты, крепко держатся, им не вдруг стал кораблем вагон. Здесь из радио прет «Арго». Значит, мы – аргонавты. Встречный товарный режет слух. Видимо, есть резон в том, что качает допьяна, что незнакомы станции. Капли ложатся на стекло, ищет строку строка. Жизнь скоротечна и так длинна – всякое может статься. Капли ложатся набело. И нет черновика. Многие я вспоминаю края. Море в пенной короне, реки лугов, храмы и звоны, камень столиц и сталь. Но больше всего на свете я люблю простые перроны, по которым с любимыми шел к вагону, чтобы занять места

ПУТЕШЕСТВИЕ «ГОЛУБОЙ СТРЕЛЫ». М. Гордиенко. Г. Семизарова.

ПРОЛОГ. Ночью лежишь во тьме, понимаешь - смертен...

Бронзовая рама портрета была покрыта толстым слоем пыли. Когда я провел по ней рукой, на пальцах остался серый след. Все огни в зале были погашены, но мягкий свет старой зеленой лампы падал точно на лицо моего далекого предка. Он горделиво улыбался, восседая на белом коне, и не обращал внимания на летящие вокруг ядра и пороховой дым, затянувший половину неба. В правой руке он сжимал обнаженную шпагу, а левую призывно поднял вверх, поднимая усталое войско в атаку. Знаменитая треуголка, сбитая шальной пулей, валялась у ног коня, а косица седого парика воинственно топорщилась. Смотрел предок куда-то вперед и вверх, мимо меня. Я вздохнул и отошел от картины. Потоптался на месте. Потом зачем-то взял лампу и начал обходить с ней остальные портреты, которые в великом множестве украшали обветшалые стены моего «родового гнезда». Знаменитого замка в Ганновере, который с 17 века принадлежал древнему и славному роду, произведшему на свет «самого правдивого человека на земле».

Если честно, то я и сам не знаю, кем на самом деле был мой знаменитый предок. Великим волшебником, способным шагать сквозь пространство и время, запросто приглашая на чай Гомера и Шекспира? Непревзойденным вруном и обманщиком, как считали многие? Гениальным писателем, заставившим поверить тысячи читателей в реальность всего того, что с ним происходило? И тем, и другим, и третьим?! Поколения исследователей его биографии веками бьются и не могут найти ответ на этот вопрос. Куда уж мне, неудачливому и не шибко ученому потомку, разбираться во всех этих тонкостях!

Портрет великого предка открывал целую галерею изображений его детей внуков, правнуков и так далее. Я приподнимал лампу, и свет выделял на холсте, то блеск эполетов, то лихо закрученные усы, то тусклый свинец оружейного дула. Странно, но в нашем роду повелось так, что каждый потомок наследовал от легендарного барона только одну выдающуюся способность. СУПЕРСПОСОБНОСТЬ, как сказали бы в нашем новом веке!

Я продолжал задумчиво вглядываться в лица своих прапрапрадедов.

Конрад Ламберт Олберих. Он был невероятно, немыслимо удачливым охотником! Художник изобразил его со старинным мушкетом в руках, гордо стоящим возле очередного трофея – огромного кабана. Говорят, Конрад укокошил его порцией старых, окаменевших до состояния шрапнели земляных орехов, которыми зарядил свой оружие, когда клыкастый обитатель леса, разъярившись, накинулся на него. Этот мой предок свято чтил семейную традицию и всегда ходил на охоту без единой пули в подсумке. Без добычи не вернулся ни разу!

Следующий портрет – Дитрих Отто Иоганн. Прославленный в свое время повар и кулинар. Что там облитая соусом и посыпанная яблоками свежезажаренная утка, вывалившаяся из дымохода! Прадед Дитрих был личным поваром самого короля и пред лицом его величества, а также послов иностранных держав, вельмож и фрейлин, умудрялся доставать самые изысканные блюда из абсолютно невозможных мест.

Он шел к пруду королевского сада, бросал в воду удочку и через пару секунд вытягивал из воды огромное блюдо с заливными осетрами.

Дамы ахали, мужчины аплодировали! Затем Дитрих подходил к яблоне, легонько стукал по ее стволу, и из густой кроны, прямо ему в руки выпадал огромный фруктовый пирог. Черт его знает, как он это делал! Но король был в восторге и самолично прикрепил к белому рабочему колпаку прадеда специально изготовленный алмазный орден в виде большой сковородки.

Я ускорил шаг. Лица на портретах закружились перед глазами, сливаясь в пеструю карусель. Карл Петер Вольфганг – знаменитый путешественник, перешедший Гибралтарский пролив, не замочив ботфорт. Каспар Филипп Максимилиан – великий полководец и тактик, способный в одиночку разгромить весь штаб противника. Фридрих Теодор Харманд – известный на весь мир дрессировщик. Крокодилы подносили ему тапочки, а львы выполняли роль сторожевых собак. Если честно, этого предка я недолюбливаю. Мне кажется, пользуясь своим ДАРОМ, он заставлял животных делать то, что им было совершенно не нужно и даже противно.

Последний портрет в галерее – мой отец. Эрих Маркус Парсифаль. Курьер на королевской службе. Летал на утках, на ядре, на дырявом воздушном шаре. Он был способен отправиться в небо на чем угодно, да хоть на бумажном самолетике! И всегда приносил донесения точно в срок. По совместительству подрабатывал еще и разведчиком. Во время многочисленных военных кампаний летал над позициями противника, запоминая расположение вражеской техники. Хотя сам по жизни был человеком абсолютно мирным и скончался в собственной постели от банального сердечного приступа.

Я опустил лампу. Если бы отец был жив, возможно, и у меня все сложилось бы иначе. Хотя, что я себя обманываю! Отцу, наверно, было бы больно смотреть на ТАКОГО потомка великого барона. Ведь я не унаследовал от предка ни одной легендарной способности! Я не умел летать на ядре, скакать верхом на тигре и путешествовать в животе гигантской рыбы. Я ненавидел охоту и все с ней связанное. Вишневые косточки в моих руках не превращались в пули, и никогда ни один, даже самый захудалый, древний философ не заходил ко мне «на огонек». Я не умел путешествовать сквозь Время и превращать день в ночь. На моем рабочем календаре никогда не появится волшебная дата «32 мая». Я последний в роду непревзойденного выдумщика и фантазера. Неудавшийся потомок! Выродок…

Нет, таким страшным словом никто из родни меня, конечно, не называл! Наоборот, и мать, довольно скоро вышедшая замуж второй раз, и ее многочисленные братья и сестры, – все исключительно жалели меня. И вслух о моей беде не говорили. Относились ко мне, как к тяжело больному, опекали, сочувствовали приторно - ласково. Наверно, от этой вечной жалости и сочувствия я и кинулся лет десять назад, как говорится, во все тяжкие!

Я сделал шаг в сторону. Потемневшее от времени зеркало отразило мою длинную, чуть сутуловатую фигуру. Мда! Узкая, худая, физиономия типичного рефлексирующего интеллигента, а вовсе не героя и пижона, как подобало бы наследнику столь одиозной личности, как знаменитый барон. Прическа в беспорядке, классический английский пробор давно зарос.

И темные волосы падают почти до плеч. Просто хиппи какой-то!

Легкая небритость и оттенок вдохновенного безумия в серых глазах – служат отличным дополнением к образу. Губы сжаты в прямую линию, брови трагически изломлены. Да не похож я ни разу на своего жизнерадостного предка! Вот разве что фамильный крупноватый нос с горбинкой выдает историческое происхождение.

Поймав себя на мысли, что уже несколько минут рассматриваю себя в зеркале, как юная девица перед первым свиданием, я хмыкнул, опустил, наконец, лампу и сел в продавленное кресло. Пружины жалобно пискнули. Сколько лет я здесь не был? С тех пор как первый раз сбежал из дома в восемнадцать? И чего я только с тех пор ни перевидел!

Сплавлялся на плотах по горным рекам, пас коней в южных степях, пытался добывать золото в холодных предгорьях Страны Кленового Листа, жил в шатрах с цыганами, бродяжил и ночевал под мостами вместе с чернокожими бродягами Западного Континента. Однажды попробовал окончить универ по факультету истории языка и литературы, но был отчислен с третьего курса. Не столько за не посещаемость, сколько за бесконечные срывы лекций, вернее превращение их в словесную дуэль с почтенными седовласыми профессорами. Зачем я все это делал? Теперь думаю, что не только из неуемной тяги к приключениям. Мне кажется, что подсознательно я все же верил, что в один роковой, смертельно опасный для жизни момент, кровь прославленного барона все же даст знать о себе. И я спасу других и спасусь сам невероятным и диким, но блистательным способом. Но этим тайным мечтам так и не дано было сбыться.

Последним моим, поистине идиотским поступком, было добровольное вступление в Иностранный Легион. О чем, точнее – ЧЕМ я думал?!! Я ведь даже до капрала не дослужился!!! Полковник заявил, что он отказывается принимать донесения от барона Мюнхгаузена. Когда на поверке выкрикивали мою фамилию, солдаты кусали губы, чтоб не расхохотаться! Да и вообще – служба это не мое! При моей-то анархической сущности, и искреннему отвращению к любого вида приказам.

Да-а! Вот где я сполна понял смысл пророческой фразы: «Я согласен бегать в табуне. Но не под седлом и без узды!» Пришлось, пришлось мне и побегать, и пострелять, и лишний раз убедиться, что война – называй ее хоть «справедливой», хоть «священной» - все же однозначно гадостная штука! И для защитников и для агрессоров.

Тут я невольно поморщился и потер слегка занывшее колено. Рана давно заросла, но на плохую погоду моя многострадальная нога до сих пор реагирует. Ладно, это меньшее из зол. Случись пуля парой сантиметров ниже, мог бы и на протезе в фамильный замок приковылять. Представив себе сию мелодраматичную картинку, я горько усмехнулся. А как пригодилось бы мне внезапное пробуждение чудесных способностей во время того, последнего боя! Вернее, после его окончания, когда мой отряд, отрезанный врагом от товарищей, безнадежно застрял посреди огромного мерзкого болота. Я бы вытащил за волосы из трясины себя и всех ребят! Но проклятый ДАР так и не вышел из отключки. И я с хрипом и матюками тащился по пояс в черной жиже, неся на спине раненого друга. Мы выжили. Проползли на карачках к своим позициям через вражеский тыл.

А там подоспело известие, что «владельцам» двух воюющих держав внезапно надоело «играть в солдатики», и они решили замириться.

Не исключено, что для того, чтобы создать коалицию, и тем вернее напасть на третье государство. Только вот меня от таких игр уже тошнило! И, получив положенную сумму денег от полкового казначея, я поехал назад по ликующей, пьющей и пускающей фейерверки в честь наступившего мира стране.

Я вернулся в опустевший дом, который когда-то считал родным. Чтобы ответить на тупые и вечные, как небо, вопросы, которые в один, далеко не прекрасный день, всегда приходят к человеку. Кто я? И что мне делать в этом мире? Я сунул руку в карман и достал копию своего военного контракта. Черные буквы на желтоватой бумаге гласили, что оный документ подписал двадцативосьмилетний житель Ганновера, потомственный дворянин, Карл Себастьян Иероним фон… Фамилию предка размыла случайная капля дождя. Кстати, второе имя мне подарила влюбленная в музыку и ненавидевшая прусского завоевателя Фридриха Барбароссу бабушка. А так – почти готовая копия с имени предка…Господи, как же мне надоела эта овеянная веками почтительность к основателю рода! Это восторженное придыхание, с которым тетушки произносили знаменитую фамилию! Эти вопросительные и печальные взгляды в мой адрес, которые я с детства привык чувствовать на расстоянии!

Хватит! Надоело! Пора перестать жалеть себя! Если не удалось разобраться с двумя вопросами, попытайся хотя бы найти правильный ответ на третий. Итак! Что делать, если жизнь приелась?!

Пожав плечами, я встал и захотел выйти из зала с картинами, но споткнулся на пороге обо что-то твердое. Наклонился и поднял тяжелый, непонятно как очутившийся здесь потертый том. Бабушкина кулинарная книга! Вот и ответ на мой третий вопрос. Все элементарно: если жизнь приелась, надо перестать есть ее под этим соусом. Пора поменять вкус. А заодно имя, улицу, город и век. Впрочем, последнее сделать проблематично. А вот написать свою страницу в поваренной книге жизни – запросто! Надо только снова уйти, чтобы увидеть то, чего никто не видел. Сделать свое блюдо с одним или несколькими компонентами, не похожее ни на что.

Я снова бросил взгляд в зеркало и на этот раз подмигнул своему отражению.

- Какой интересный вкус! Что это?.. Не угадаете. Это я… Такая вот новая ягода…

Потом рассмеялся над глупостью сказанного. И неожиданно почувствовал странную, окрыляющую легкость. В самом деле, как просто-то все оказалось! Отказаться от громкой фамилии. Встать спиной ко всем эпичным деяниям предков. И признать, что ты – это только ты! Со всеми достоинствами и недостатками. Другого такого на свете нет. А те, кто ищут в тебе сходства с кем-то там еще, и шепотом сетуют на отсутствие оного – могут смело отправляться лесом! От внезапного открытия пьяняще кружилась голова.

Да вот же оно – долгожданное чувство СВОБОДЫ! Она открывается человеку в тот момент, когда ему безразлично, какое впечатление он должен производить. А путешествие тоже в какой-то мере освобождает. Ты едешь куда-то и буквально чувствуешь, как меняешься. Ты можешь стать любым для людей, которые увидят тебя всего один раз. И это называется свободой. Быть любым. Быть таким, каким хочется.

ГЛАВА 1. Я на страницах старых книг себя в чужих портретах вижу.

Головокружение прошло, но начался знакомый символический зуд в пятках.

Я бегом кинулся в свою комнату, торопливо накидал в видавший вида армейский вещмешок самые необходимые в дороге вещи.

Сунул деньги во внутренний карман куртки. Копию контракта и еще несколько документов, удостоверяющих мою личность, бросил в догорающий камин. Потом приостановился на минуту и вернулся в зал в картинами. Дернул за незаметный на фоне пыльных драпировок, шнур. Потертый малиновый бархат с шуршанием взлетел к полотку. И мне открылся совсем другой портрет.

Там мой предок сидел за письменным столом с гусиным пером в руке.

В простой белой рубашке, без сверкающего орденами мундира, без шпаги и напудренного парика. Он был совсем молод, ну, может быть, лет на пять старше меня. Каштановые волосы, густые усы, легкая улыбка. И взгляд! Пронзительный. Веселый и отчаянный. С болью и смехом над собой, со все понимающей мудростью, скорбью и надеждой. Казалось, глаза барона на картине каждую минуту меняют выражение. Я почувствовал, как по спине пробежал холодок. Неудивительно, что моя родня успешно прятала портрет все эти годы. А гостям показывала парадное полотно с баталией, конем и всеми делами. Трудно стоять и пытаться что-то сообразить, когда на тебя смотрят ТАК.

- Ну вот - негромко сказал я, но в тишине опустевшего замка мой голос прозвучал, как удар колокола. – Я все-таки ухожу, господин барон. На этот раз – навсегда. Пусть и не в небо, как это когда-то сделали вы. Легенда гласит, что вы вернетесь через триста лет. И срок как раз подходит. Не знаю, понравится ли вам наш двадцать первый век. Во всяком случае, добро и зло в нем местами не менялись. И как пел один известный бард, наш мир до сих пор «поделен на подонков, утративших совесть, и на людей, у которых она еще есть». Но плох или хорош этот мир, а мне пора посмотреть его снова. Другими глазами. Глазами человека, свободного от чувства вины за свою «неправильность». Прощайте, господин барон. Ключ от замка я спрячу в большом фонаре справа от ворот.

И я снова дернул за шнурок, закрывая картину. Но в последний миг снова уловил на себе взгляд предка. Мне показалось, что он посмотрел мне вслед с одобрением и пониманием. Я повернул тяжелый бронзовый ключ в замке. Сунул его в середину фонарной металлической розы со стеклянными лепестками. И пошел по направлению к городу, напевая себе под нос старую детскую песенку:

 

Слева горка, справа ямка, посредине бугорок. Вышел раз Король из зáмка,

запер зáмок на замóк.

И то сказать – к чему все эти бесполезные копания в родословной? Или, может быть, в себе? Черт возьми! Всю мою сознательную жизнь дорогие родственнички чего-то от меня ждали. А я – мучился, не понимая – ЧТО именно я должен сделать? Родись я в семье лавочника, все было бы гораздо проще. Там иногда мечтают, чтобы сынок стал премьер-министром, а не торчал у прилавка.

Но я-то – родился бароном! Они, что – боялись, что я свалю в лавочники?

Кстати, о лавочниках. Ту дурацкую войну, в которую я затесался наемником, как раз и устроили премьер-министры с «темным» происхождением. Видимо, желание набить карман, жило в них на генетическом уровне…

Впрочем, я отвлекся. С самого детства мне вбивали в голову мысль, что жить надо так, чтобы предки тобой гордились. Интересно, каким образом? Если их давным – давно нет на свете. Мне вот абсолютно все равно – КТО родится после меня, и КАК он будет жить? Если, конечно, у меня случатся дети и внуки. Что весьма проблематично, если учесть, что на данном этапе ни жены, ни подружки у меня нет. Тут я вспомнил бедного монаха, давшего начало нашей фамилии. Когда его род почти пресекся, бедолага специальным указом был расстрижен, чтобы получить возможность иметь потомство. Хм! Хорошо, что в наше время это никого не волнует! И меня – в том числе. Если бы в нашем прошлом были только вруны, маршалы и премьер-министры – я бы еще подумал. Но, куда девать прадедушку – поэта, ставшего академиком и одним из наиболее видных официозных литераторов при Гитлере? Он, правда, успел покончить с собой после поражения Германии в войне. Но, как в анекдоте с ложечками - осадочек остался. И вот как прикажете теперь жить – с такой фамилией?!!

Тут я громко вздохнул. Размышляя над тем – признаваться ли кому в своем самом большом грехе? Ведь от всех моих дорогих и не очень предков, мне досталась дурацкая способность сочинять истории. Черт бы побрал барона Бёрриса!!! Сколько себя помню, тетушки за обедом вечно и неодобрительно перемывали косточки именно ему. Кстати, он был единственным, чей портрет отсутствовал в замке! Точнее сказать, портрет, безусловно, был. Но, говорят, после войны перекочевал сначала в дровяной сарай, а потом и вовсе исчез неизвестно куда. Беда в том, что «играть в слова», я научился гораздо раньше, чем узнал о прадедушкиных «пятнах в биографии». У меня хватило ума никому не рассказывать о своем умении. Особенно после того, как я своим детским умишком сложил эти «банки с литрами», то есть, провел параллели между словом «поэт» и словом «фашист». Понятное дело, что одно из другого никак не вытекает, но – не в нашем семействе. А так, как выключить в своей голове проклятую «бетономешалку» у меня не получилось, то я и подался в наемники при первом удобном случае. Видимо, рассчитывая избавиться от нее вполне радикальным способом: потеряв свои способности вместе с головой. Но быстро понял, что я не хочу своей смерти. И главным образом потому, что в почетном карауле будут стоять отъявленные головорезы. И совершенно не близкие мне люди.

Конечно, со стороны очень легко укоризненно покачивать головой и призывать к благоразумию. Будь оно трижды проклято, это благоразумие! Всё не так просто! Жизнь есть жизнь, она не стоит ничего и стоит бесконечно много. От неё можно отказаться – это нехитро. Но разве одновременно не отказываешься от всего, что ежедневно, ежемесячно высмеивается, оплевывается, над чем глумятся, что зовется верой в человечность и человечество? Эта вера живет вопреки всему. Хоть она и пуста, твоя жизнь, но её не выбросишь, как стреляную гильзу! Она ещё сгодится для борьбы, когда настанет час, она ещё понадобится.

Бррр! Что за чушь я сейчас несу? Какая борьба? Не иначе во мне Карл Людвиг Август просыпается! Это он у нас не только в литературе наследил, но и в американской войне за Независимость отметиться успел. Мда! Не многовато ли среди нас писателей и наемников?!! А, с другой стороны, – какая разница? Не меняться же мне из-за каждого идиота! К тому же фамилию можно и сменить. Надеюсь, что полторы тысячи предков меня поймут и не обидятся.

А полсотни ныне живущих – вздохнут с облегчением.

Под аккомпанемент своих нелегких мыслей я шагал по улицам знакомого с детства города: вдоль старинных домов, мимо красивой, как пряничный домик ратуши и собора с острым шпилем. Уже смеркалось, случайных прохожих распугал начинающийся дождь, и я, по счастью, не встретил ни кого из знакомых. Когда я подошел к зданию вокзала, дождь усилился, постепенно грозя стать тропическим ливнем. Так что внутрь я влетел, как мокрая комета, громко шлепая по мраморным плитам своими тяжеленными армейскими ботинками. В зале ожидания, к моему удивлению, было темно и совершенно безлюдно. Да и сам вокзал оказался погружен в какой-то полумрак. Где-то в глубине зала одиноко светилось окошко кассы. К нему я и кинулся, как капитан корабля на свет маяка.

- Дайте, пожалуйста, билет…

Тут я на мгновение замялся. А в усталой голове зазвучала фраза из знаменитой песенки: «Куда же мне ехать? Скажите мне, будьте добры!» Но не обращаться же, в самом деле, к кассиру с таким странным вопросом. Однако старушка в зеленом пиджаке с серебряными пуговками неожиданно проявила ко мне участие.

- Вам, наверное, билет на проходящий поезд нужен? Он у нас последний остался. Только поторопитесь, молодой человек. Поезд отходит через пять минут.

Еще одна загадка! Какой такой проходящий и куда он едет? При том, что на вокзальном табло не было никаких обозначений, и радиоточка тоже молчала на этот счет. Впрочем, мне-то какая теперь разница! Бежать отсюда – куда глаза глядят, вот и все, что мне нужно. Сунув в окошко наличность, и сжав в руке розовую бумажку, я помчался, петляя как заяц, по каким-то лестницам, коридорам и переходам. Вспотев и запыхавшись, все-таки выскочил на вожделенный перрон. Дождь к тому времени лил уже так, что в двух шагах ничего нельзя было разглядеть. Я услышал гудок и рванулся навстречу двум желтым огням, разбивающим сырую муть. Проводница махнула рукой, я вломился в первый попавшийся вагон. Поезд лязгнул, дернулся и покатил. Вокзал исчез, следом за ним исчез и весь город. Женщина в форме, почти не взглянув на билет, распахнула передо мной дверь пустого купе. Я бросил мокрые вещи куда-то на пол и, не раздеваясь, повалился на нижнюю полку.

А потом почти мгновенно провалился в сон. Видимо, сказался долгий путь домой и тяжесть раздумий последних дней.

Проснулся я от того, что все купе заливали яркие лучи солнца. Золотистые блики бежали по стенам и тонкой искристой сетью дрожали на потолке.

В приоткрытое окно дул плотный, горячий, пахнущий морской солью ветер.

Я встал, потянулся и… пейзаж, увиденный за мутным стеклом, заставил меня раскрыть от удивления рот и плюхнуться обратно на полку.

Там направо и налево, и везде, куда хватало взгляда, тянулась блестящая водная гладь. Время от времени по бледно-голубой воде бежала легкая рябь. Местами поверхность загадочного водоема покрывала плотная розоватая корка соли, по которой, не проваливаясь, медленно прогуливались белые цапли. Я растерянно наблюдал, как за стеклом под мерный стук колес проплывают растянутые на колышках серые рыбацкие сети.

Хотя ни людей, ни лодок в этом странном море не было видно. Лишь вдалеке, у самого горизонта, где вода под лучами солнца горела нестерпимым алмазным блеском, одиноко белел чей-то парус. Все это, я повторюсь, было очень странно. Поскольку я помнил точно, что от моего родного Ганновера до ТАКОГО моря - несколько дней пути. Впрочем, с моим знаменитым предком, о котором я упорно стараюсь не вспоминать, и не такие чудеса приключались!

Немного успокоим себя такой мыслью, я наскоро умылся и остановился в коридоре. Вагон, в котором я ехал, оказался непривычно тихим. Никто не выбегал покурить в тамбур, не шел от кипятильника, осторожно неся перед собой кружку чая. Не было слышно мужских или женских голосов, нигде не плакали и не шумели дети. Лишь из какого-то отдаленного купе доносился негромкий перебор гитарных струн. Поколебавшись, я пошел на звук.

Дверь в чужое купе оказалась открыта. На полке, поджав под себя ногу, сидела девчонка лет пятнадцати в рваных джинсах и пела очень странную песенку.

 


Поделиться с друзьями:

Особенности сооружения опор в сложных условиях: Сооружение ВЛ в районах с суровыми климатическими и тяжелыми геологическими условиями...

Папиллярные узоры пальцев рук - маркер спортивных способностей: дерматоглифические признаки формируются на 3-5 месяце беременности, не изменяются в течение жизни...

Историки об Елизавете Петровне: Елизавета попала между двумя встречными культурными течениями, воспитывалась среди новых европейских веяний и преданий...

Индивидуальные и групповые автопоилки: для животных. Схемы и конструкции...



© cyberpedia.su 2017-2024 - Не является автором материалов. Исключительное право сохранено за автором текста.
Если вы не хотите, чтобы данный материал был у нас на сайте, перейдите по ссылке: Нарушение авторских прав. Мы поможем в написании вашей работы!

0.02 с.