Что значит – лично сочинить песенку — КиберПедия 

Адаптации растений и животных к жизни в горах: Большое значение для жизни организмов в горах имеют степень расчленения, крутизна и экспозиционные различия склонов...

Автоматическое растормаживание колес: Тормозные устройства колес предназначены для уменьше­ния длины пробега и улучшения маневрирования ВС при...

Что значит – лично сочинить песенку

2017-10-16 210
Что значит – лично сочинить песенку 0.00 из 5.00 0 оценок
Заказать работу

Домашний урок хитрологии

Простую эту просьбу не уважили. Наоборот: привязали его крепко-накрепко. Веревкой! Один ее конец стянул ногу Людвига у щиколотки, а другой – петелькой держится на запястье у старшего брата, у Лабана! Так он выгуливал Людвига на другой день... Унижение, которого ну никак нельзя было ожидать, предвидеть, от которого прямо-таки дух перехватывало!..

Лабан взобрался на большущий, покрытый мхом валун. И деловито вглядывался в какие-то туманные дали; у него для этого был полевой бинокль с собой. А Людвиг сидел у подножья валуна. Он пробовал не думать о чудовищном своем унижении – вот, к примеру, можно землянику тут найти... Две ягодки он уже сорвал и высматривал еще. Увидел и третью, и четвертую – но к ним, оказывается, не пускает проклятая веревка! Попробовал совладать с узлом на ноге – нет, не получается, узел хитрый и тугой, без ножа или, в крайнем случае, чего-то наподобие шпильки – никак...

– Лабан, может, хватит уже? – спросил пленник, сперва дернув веревку два раза. – Ну что я тебе, игрушка?

Лабан будто не слышал. Он просто задал встречный вопрос:

– У тебя спички есть?

– Откуда? – удивился Людвиг. – Я ж не курю...

– Да мне – не курить, мне – в зубах поковырять... Мясо застряло. – И Лабан вышел из положения, подобрав тоненькую щепку.

– Индюшка, да? – поинтересовался Людвиг, после чего сразу сделал безразличное лицо. Но слюну проглотил все же! Черт, как дразняще она выглядела... – Я вот не стал есть и правильно сделал: зубы целей будут.

Лабан засмеялся:

– Ну ты даешь! Беречь зубы, чтобы – что? Чтобы щелкать ими от голода? – Потом скомандовал:

– Давай-ка сюда... подымайся, ну!

– Зачем?

Последовал окрик: "Не рассуждай!" – и веревка так натянулась, что пришлось лезть наверх, на вершину этого валуна, поневоле. Там брат передал ему бинокль:

– На другой стороне поля коробку с окнами – видишь? Это – людская нора.

Людвиг не ждал, что от Лабана удастся узнать такие интересные вещи. Ждал, что одна ругань будет между ними. Во всяком случае, сегодня. В другое время старший брат не давал ему бинокля своего, как и многих других вещей, которые считались его личными...

– Двухэтажная, – сказал Людвиг. – А рядом – коробки без окон...

– Это домишки для коров, лошадей, овец... это нам без интереса. Если уж нанести туда визит, – так в тот главный маленький домик, где живут куры, цыплята и яйца... – у Лабана, похоже, поднялись на голове рыжие вихры, словно от сильного ветра. Но ветра не было, даже слабого. – Вот где есть нам занятие по вкусу и по способностям!

Людвиг честно высказал свое впечатление:

– У тебя сейчас лицо стало... ну совершенно бандитское!

Лабана не обидел такой отзыв:

– Ишь ты... не нравлюсь? Нет-нет, там я буду сплошное обаяние излучать! И благородство! – он постарался изобразить обольстительную "рекламную" улыбку.

– А Пес Максимилиан? – напомнил Людвиг. – Папа говорит, что он ужасный... забыл?

– Пугаешь меня этим кривоногим страшилищем? Меня? Да я в три раза моложе его! И знаю такие новые приемчики, от которых он будет иметь бледный вид и ломоту в коленях!

Людвиг сказал тихонько, а все же разборчиво:

– Один хвалился, да в лужу свалился...

А потом вскочил и замахал руками: от белой мазанки (по эту, по лесную сторону поля) бежали в своих теннисных костюмчиках Юкке-Ю и Туффа-Ту. Ужасно захотелось поиграть с ними! Может, к ним-то Лабан отпустит? Отвяжет свою окаянную веревку, чтобы перед друзьями не позорить его?

– Это те самые Зайцы? – спросил Лабан. – Твои приятели?

Людвиг не ответил.

Увидев не только Людвига, но и почти взрослого Лабана, эта парочка остановилась на всякий случай поодаль. И поклонилась вежливо:

– Доброе утро! – это они произнесли одновременно. – Людвиг, топай с нами, не пожалеешь!

Юкке-Ю объявил, куда и зачем они бежали:

– Горностаи сказали, что в киоск завезли свежие медовые пряники! И что они – нарасхват!

А Туффа-Ту добавила:

– Мы разбили свою копилку, представляешь? Юкке, покажи.

Юкке предъявил глиняного кота с дырой в голове и трещиной вдоль спинки. Внутри кота звякало. И сказал, что они подсчитали: денег должно хватить ровно на пять фунтов пряников! И снова пригласил: айда с нами!

Людвиг отозвался с большой охотой:

– Это здорово! Я как раз голодный, как Волк...

Осторожные его приятели на это заметили с упреком, что вспоминать про всяких уголовников совсем необязательно в такое чудесное утро! И опять спросили:

– Так ты идешь?

Людвиг сказал "еще бы" и рванулся к ним. На минуту забыл он про пленное свое положение. И был наказан постыдным падением, когда, как домашнего козлика, стреножила его натянутая веревка!

Потрясенные Юкке и Туффа только тогда и поняли, что он привязан, но все-таки переспросили: так ли это и почему... Лабан сказал с ленцой:

– Да это у нас так... прыгалки. Рукой ему надоело крутить, вот и пробует ногой... Эй, ну покажи дружкам, как это у нас выходит.

Свой конец веревки Лабан отдал Юкке, а Людвиг принялся вращать ногой: нелепо, конечно, но чуть лучше все-таки, чем козликом быть на привязи! Лабан сам попрыгал четыре раза через эти скакалки, а потом Туффу пригласил, у которой это получалось несравненно лучше...

– Ну попрыгайте, попрыгайте... никуда не денутся ваши пряники... – улыбался Лабан.

Звякало во время прыжков содержимое глиняного кота.

– Вот как славно! Весело, да? – оценивал Лабан мастерство Туффы. – Прямо как эта... как Белка!

– А теперь поменяемся, – предложил Людвиг. – Ногой покрутишь ты! Ну отвяжи, Лабан, ну зовут же меня...

– А наше занятие? – спросил брат, что-то обдумывая. – Уже побоку? Впрочем... – фраза повисла, недосказанная. Лабан вытащил большой кнопочный нож, испугавший Зайцев, оттуда выскочило сверкающее лезвие, и веревка на ноге у Людвига была обрезана, наконец-то.

– Отпущу его с вами: наш урок все равно пришлось бы свернуть, сократить: общественное поручение у меня... Всех подряд обойти надо – от Косули до Медведя, от Черепахи до Кабана... – Лабан рассказывал это, полуобняв брата почему-то. Людвиг не помнил, когда он так нежничал в последний раз, бывало ли с ним вообще такое!

Людвиг спросил, для чего понадобилось обходить всех в лесу.

Брат отвечал: это по делу, о котором твои друзья должны знать наверняка. Но у Юкке и Туффы выражение лиц не прояснилось ничуть, а еще больше озадаченным стало.

Тогда Лабан сказал:

– Я собираю у всех – кто сколько может – для их породы. Да-да, для несчастных соплеменников ваших... так-то, Зайчики. Расскажите сами Людвигу, что стряслось... Я не говорил ему, поскольку он слишком у нас впечатлительный... – глубоко вздохнув после этих слов, Лабан стал сматывать веревку.

– Простите, – решился спросить Юкке после паузы. – А что мы должны ему рассказывать?

Как? И вы ничего не знаете?!

Нет, они даже не понимали, о чем речь.

– Ну вот! Взрослые, как всегда скрывают от ребят все плохое и трудное, а потом удивляются, что вырастают эгоисты! Да вы сами должны были дознаться у мамы: отчего это она вздыхает украдкой?..отчего у нее такие тени под глазами? Но разве вы замечаете такое? Вы – морковку в зубы и айда гулять, горя не зная! Так или нет?

Юкке подтвердил, что да, именно так и бывает чаще всего... Туффе сделалось стыдно по-настоящему:

– А правда, Юкке, нам бы только играть... а у нее – тени... А Людвигу стало уже невтерпеж:

– Лабан, ну говори же!

– Речь идет об одном негодяе... Он потряс и возмутил всех имеющих сердце, – начал Лабан, сильно удивляя младшего брата серьезностью и печалью своего тона и самих слов. – Случилось это не у нас, а в лесу Святого Августина, по ту сторону Большого Оврага. Там он захватил в заложники ровно 77 зайцев...

– Желтый Питон? – спросил шопотом Юкке и побледнел.

– Он самый, погибели на него нет, – мрачно подтвердил Лабан. – Семьдесят семь душ, в основном – женщины и дети. Держит он их в своих жутких объятьях и требует огромный выкуп за их жизнь. Причем – срочно! Если сегодня до захода солнца он не получит половину этого выкупа... двадцать два зайца будут уже с едены! Такие дела. Моя задача – разбудить совесть каждого, у кого она есть, и собрать нужную сумму. Для этого детоубийцы, террориста... твари этой кровожадной! – не знаю даже, как назвать его... слов не хватает!

Людвиг ни разу в жизни не слышал от старшего брата речей о совести, о жалости... Поэтому не мог не спросить:

– Эй, Лабан... а ты... ты не обманываешь?

Брат посмотрел на него озадаченно:

– Что? Думаешь, я преувеличиваю? Нет, братишка... На самом деле я преуменьшаю. Я еще не все вам сказал! Ужас в том, что несколько душ уже задохнулось в кольцах Питона! Первыми, конечно, не выдерживают дети...

Все трое слушателей почувствовали, что слезы перехватывают Лабану горло, хотя зубы его были мужественно стиснуты, а желваки затвердели; он нервно искал по карманам носовой платок, и Людвиг протянул ему свой... Туффа попыталась соответствовать, но получился только скулеж, ни то, ни се – слезы ей не давались сейчас. Юкке и Людвиг стояли очень мрачные.

– Так тебе надо к самому Питону, что ли? – спросил Людвиг.

– А по-твоему, есть другой выход, малыш?

– Слушай... а можно и мне с тобой?

– Вот еще! Такой риск... Мама перекусит мне горло за тебя...

– Ну Лабан! Я от тебя – ни на шаг! А маме не скажем!

– Ладно, твоя взяла... Это ведь недолго: пакет с выкупом надо будет просто кинуть через бамбуковые заросли. И тогда освобожденные зайцы станут сигать к нам в объятья по одному! Вот тут твое дело – считать внимательно: 22 штуки должно быть! Успеть бы только: их жизни – на волоске, а выкупа еще нет...

Все было яснее ясного, но зайцы проявляли недогадливость, они почесывались только и сопели... Юкке объявил, что он вспотел весь, а Туффа сказала, что ей напрочь расхотелось пряников. А про то, чтобы помочь с выкупом – ни гу-гу! Лабан заторопился:

– Ну все, Людвиг. Если ты со мной, – прощайся и уходим.

Туффа смотрела на них обоих с ужасом и только попросила:

– Людвиг... ты поаккуратней там... уж пожалуйста!

И протянула руку ему. Но Людвиг убрал свою: разочаровался он как-то в этой парочке: то ли жадины необычайные, то ли редкие такие тугодумы? Он повернулся к брату:

– Лабан, а кто поможет-то?

– Искать надо... тех, кто и побогаче, и поотзывчивей...

Только после этих слов Юкке, наконец, осенило:

– Так возьмите же наши сбережения! И простите, что мы не сказали сразу!

И Туффа-Ту закричала:

– Все-все, до последней кроны, возьмите! Мама только похвалит нас, – верно, Юкке? У нас же полно родственников в лесу Святого Августина!

Но Лабан был весь в сомнениях, когда они совали ему своего глиняного кота, брякающего кронами:

– Не-не-не, дети в этом не участвуют.. Ну у кого поднимется рука – оставить вас без медовых пряников?

Юкке-Ю и Туффа-Ту кричали, что они не хотят, что пряники застрянут у них в горле, что им теперь и думать неохота про сладости... Лабан взял копилку, но не слишком охотно. Позволил им уговорить себя:

– С другой-то стороны – ведь ради гуманности, а? Ради невинных страдальцев... Нет, вы – стоящие ребята!

Юкке подсчитал, что после выкупа у Питона останется 55 заячьих душ в заложниках. И обещал сделать все возможное, чтобы и за них собралась нужная сумма. Он и Туффа-Ту, прощаясь, кричали Людвигу, чтобы он был осторожнее... И просили передать братский привет тем несчастным 55-ти, которым свобода еще не светит сегодня:

– Если увидите их – скажите, что мы помним про них... что мы будем за них бороться! Нет, – что мы уже боремся! А главное – не опоздайте до захода солнца!

Зайцы долго махали им вслед. Оставшись одни, рыжие братья некоторое время бежали рядом. Бежали под бряканье внутри глиняного кота.

Людвиг спросил:

– Мы теперь сразу к Большому Оврагу? Нет... погоди, он же не там... А куда мы?

Лабан сперва отставал немножко, а теперь и вовсе остановился.

– Нам надо – к киоску, разве не так? В оврагах пряники не растут, по-моему... Ну? Сообразил, нет? Сейчас нам отвесят целых пять фунтов...

Ужас, настоящий ужас пополам с омерзением отразился на лице ошеломленного Людвига:

– Ты... ТЫ ВСЕ НАВРАЛ?!

Тут Лабан захохотал. И случилось необыкновенное: в эту минуту сама природа, кажется, содрогнулась заодно с Людвигом – зарокотал гром, сверкнула молния! А Лабан, глядя на обескураженную, абсолютно несчастную физиономию брата, валился от смеха на траву, дрыгал ногами...

Людвиг твердил одно и то же, только теперь уже без вопроса:

– Ты все наврал... ты все наврал... С неба, потемневшего грозно, упали первые капли. Крупные они были и весили, пожалуй, не меньше, чем монеты...

– Дельце обделано чисто, признаешь? – спросил Лабан мирно, по-хорошему.

Но разве мог Людвиг по-хорошему – с ним?

– Я признаю, что ты – ПОДЛЕЦ! Ты сам похож на того Питона!

– Я похож на настоящего ЛИСА. И тебя, глупыш, сделаю таким же!

– Никогда в жизни! Ни за какие коврижки!

– Ну и рожа у тебя, – смеялся Лабан, – будто мир перевернулся... Будто капкан защемил тебе нос! Правда же, мой урок хитрологии поинтересней, чем в школе?

Дождь хлестал теперь уже по-настоящему. Людвига трясло, а Лабану этот ливень был в радость: он ликовал и хохотал, особенно, когда Людвиг стал кидаться на него с криком: "Отдай деньги! Сейчас же отдай!" – отфутболить его (в буквальном смысле: отбросить, отпасовать, как мячик!) было старшему брату легче легкого. Он с ленцой и без труда отражал эти безумные наскоки, а между тем пел!

Песня у него была такая:

Послушай-ка меня: судьба – она нахалка,
Она ласкает тех, кто смело ей грубит!
На что ей размазня, которому всех жалко?
Такой не будет сыт, а вечно будет бит!

Получалось как бы продолжение урока хитрологии... А в то же время песня как песня – с припевом, как водится:

Хоть убейте, не вижу стыда,
Если дельце сработано чисто!
И разбойник бывает артистом, –
Уважайте талант, господа!

– Мне стыдно, что ты мой брат!!! – кричал Людвиг.

– Ну, за такие слова ты даже запаха медовых пряников не услышишь. А ну не мешай... не видишь, – я "в ударе"!

Я сам не выношу, когда вопят "клиенты",
Когда сочится кровь и лают сторожа...
У нас, у мастеров, другие инструменты:
С "клиентом" мы дружны в процессе грабежа!

И опять он требовал в припеве, чтоб уважали его плутовской талант! Людвиг пытался перебить:

– Ну отдай же копилку, Лабан! Пожалуйста! Я не верю, что ты такой гад... Ну пошутил – и ладно... Отдай, я отнесу им!

Отброшенный после очередного наскока, Людвиг полетел в лужу...

Меня смешит до слез мечтатель и чистюля –
Такой он честный весь, от носа до хвоста...
Но ежели в обед пуста его кастрюля,
То, значит, голова – тем более пуста!

Людвиг крикнул напоследок:

– С тобой никто водиться не будет! Вот увидишь... От Косули до Медведя! От Черепахи до Кабана! Ни у нас, ни в лесу Святого Августина... нигде, никогда!

А Лабан отвечал припевом своей наглой песенки:

Хоть убейте, не вижу стыда,
Если дельце сработано чисто...

 

Глава 6.

"Если любящий взгляд не перехватит их мысли..."

Когда Людвиг, мокрый весь, с засохшими на лице полосками слез и грязи, вернулся домой, сестричка Лаура преградила ему дорогу в гостиную. На подносе, который она держала перед собой, стояли кофейник и молочник со сливками.

– Умылся бы сперва, поросенок! Фру Алиса у нас. Что смотришь? Да-да, в твою честь!... Мама ушла за рыбой, отец на работе – так что пока мы сами принимаем ее...

– А Лабан где? – быстро спросил Людвиг. Впечатления, доставленные старшим братом, были еще слишком остры, чтобы переключаться с них на какие-то новые...

– Спать завалился...

– Лаурочка, это... это такой подлец! Он не брат мне больше...

– Фу ты, ну ты, елки гнуты! Не тебе, желторотому, решать, кто подлец, кто молодец. Брысь умываться!

Лаура прошла в гостиную, оставив Людвига одного в длинном коридоре. Нужно заметить, эти узкие, петляющие коридоры – важная конструктивная особенность жилища Ларсонов. Один из них мог привести в детскую, минуя гостиную, – Людвиг как раз им и воспользовался.

В детской он увидел старшего брата, который и в самом деле спал безмятежно... Ничего странного: ведь с момента, когда они расстались прошло часа два. Тогда, оглушенный поступком Лабана, Людвиг еще ошалело бродил по лесу, еще долго сидел на пеньке – в позе "Мыслителя" работы скульптора Родена, только без его мускулов (а разве нужны они, чтоб до чего-то додуматься?).

Приставшая к нижней губе Лабана пушинка дрожала от негромкого его храпа... Сильно захотелось чем-нибудь треснуть по этому довольному, спокойному, розовому лицу! Но Людвиг удержался. Вместо этого он встал на стульчик, снял со стены картину (это был натюрморт: изображалась приготовленная к пиру дичь), – и там, на месте картины, нашел то, что искал – это была дырка в стене, про которую не знали родители, через нее можно было наблюдать за событиями в гостиной...

Сестра на этот раз не обманула: действительно, сидит фру Алиса, она и здесь не сняла своей рыжевато-седой шапки. Луиза с Лаурой показывали учительнице последний журнал мод, и она, попивая из крохотной чашечки кофе, говорила:

– Гляди-ка, снова муфты в ходу... Но не из чернобурки, надеюсь? Нет, вижу: это – ондатра...

– А вон та – беличья, – сказала Луиза.

В этот момент в гостиную вошла Мама с увесистой сумкой:

– Батюшки... фру Алиса! Какая радость!

– Дорогая фру Ларсон, я позволила себе заглянуть, потому что ваш младшенький...

– Знаю, милая, все знаю... Сегодня вообще не был в школе, так? Мы с отцом – в шоке, просто в шоке... А долго вы меня ждали? Знаете, я польстилась на карпиков... давненько, думаю, мы карпиков не пробовали...

– Карпики – это вещь, да. А где давали?

– Давали, да не всем. Лично я обязана этой удачей Бобру Вальтеру. Если б не его изумительная запруда...

Людвиг не стал подслушивать и подглядывать дальше. У него поважней было дело! И выполнить его предстояло быстро, пока не проснулся Лабан. Прежде всего – поиск: куда мог он упрятать то, что отнял у Зайцев с помощью своей хитроумной отмычки? Найти надо обязательно, причем бесшумно и за считанные минуты, найти любой ценой... Людвиг ползал под кроватью.

– Людвиг! – раздался мамин голос. – А где Людвиг, девочки?

– Да тут я, – пришлось высунуться в коридор, чтобы родные не полезли сюда. – Сейчас... переоденусь только... У меня колготки порвались.

В гостиной Мама Лора сделала девочкам знак, что им не место на столь серьезном совещании взрослых. Оставшись с мамой с глазу на глаз, фру Алиса спросила:

– Скажите честно, дорогая фру Ларсон... как ни глупо это звучит – "скажите честно"... Я хотела бы знать: когда Людвиг был еще совсем мал, вы, прошу прощения, не роняли его случайно? Он нигде не мог удариться головкой? И вообще – что говорили специалисты о его способностях?

– Вы думаете... – ужаснулась Мама Лора, – он... как бы это сказать... не в себе?

Лео в этот момент доложил:

– Ма, Людвиг там ползает! Он у нас вместо швабры: всю пыль на себя собрал!

– Людвиг, прекрати сейчас же! Приведи себя в порядок – мы ждем тебя! – громко распорядилась Мама. Она нервно сплетала и расплетала пальцы. – Нет, фру Алиса, я не роняла его! Кроме гланд и частых простуд, ничего такого... Мальчик пропустил несколько занятий, – вот и оказался слабее других на этом вашем тренажере...

– Кстати, – засмеялась учительница, – аппарат был в неисправности! Сам господин завуч захотел проверить на нем свою сообразительность – и теперь весь в бинтах и пол-лица дергается!

– Вот видите! Видите!

– Да, но господин завуч, даже контуженный, не скажет ведь при всех, что ему ПРОТИВНО ХИТРИТЬ! Нет, фру Ларсон, трудность в том, что и прежде Людвига увлекали больше стишки да песенки, чем практическая хитрология! Не в тренажере, а в нем, в самой, так сказать, душе его случилось "короткое замыкание"; вот когда и почему – это вам лучше знать...

– Значит, ничего... совсем ничего утешительного вы не скажете?!

Фру Алиса прошлась по гостиной, остановилась над сумкой с рыбой. Проникновенно и грустно глядя на карпиков, она подытожила:

– Учитель, дорогая фру Ларсон, не в силах забраться в каждую из 30-ти душ... высморкать каждый из 30-ти носов... Вам – проще, у вас только пятеро. И если они карпиков недополучат – это не страшно... А вот если любящий взгляд вовремя не перехватит их мысли, если допустит, чтоб они по опасному руслу пошли... это, как вы сами понимаете, гораздо, гораздо хуже... Хотелось мне застать господина Ларсона, ну да ладно...

– А с Людвигом как же? Я все-таки приведу его...

И Мама Лора вышла. В узком коридоре ее чуть не сбил с ног Людвиг, обхвативший большой пакет. Он крикнул:

– Ма, я скоро! Я только туда и сразу обратно...

– Куда "туда"? Ты нужен сию минуту! А ну вернись!

– Я ско-о-рооо!- это она услыхала уже издали.

Вышла в коридор фру Алиса, поправляя свою сумку на длинном ремне. Она скорбно улыбалась, она всем сердцем сочувствовала госпоже Лоре Ларсон... Но она отвечала за тридцать душ, а Мама Лора – за пять; чья доля труднее?

Глава 7.

"Мы прибьем твои уши к дверям!"

Лаура, Луиза и Лео переглядывались непонимающе, прислоненные к стенке коридора: странное что-то творилось со старшим братом! Да, на этот раз – со старшим, с Лабаном. Буря, девятый вал! Он просто сатанеет от злости!

– Глаз не отводить! – командовал он, и лицо его поражало красными пятнами, признаком крайнего раздражения. – По очереди дыхнуть на меня! От кого пахнет медом – тот и вор!

– На, на, убедись, – первой дыхнула Луиза. – Я и не видела твоего меда... В чем он был-то?

– Не мед, а медовые пряники, – отвечал Лабан. – Целых пять фунтов... Открывайте глотки!

Лаура дернула плечом:

– Если б знали, уж конечно, тяпнули бы, можешь не сомневаться... Ты знал, Лео?

Тот, очкастый, хотел что-то сказать, но Лабан не позволил:

– Молчать, Хорек! Словам все равно не поверю – только запаху!

А тут из гостиной появилась Мама. Она была расстроена не меньше Лабана:

– Дети, кто стянул рыбу? Ну? Карпиков, которых я принесла только что...

Однако, изумленный их вид все отрицал. Лабан ходил взад-вперед, как маятник:

– Ну и семейка! У тебя – карпиков... у меня – пряники... И главное, в надежном месте были!

– А я поставила на виду, тут, в гостиной... – Мама честно пыталась вспомнить все. – Мы беседовали с фру Алисой... и никто из вас... Клянусь моей первой добычей, это сделала...

Мама сама себе прикрыла рот: такого дикого подозрения не должны слышать дети! Потом она сдавила себе виски:

– Нет, нет, я не имею права... Это сумасбродная мысль. И, главное, антипедагогичная...

Бедная, ограбленная госпожа Лора Ларсон повернулась и пошла по коридору, как лунатик, произнося еле слышно:

– Но это она, больше некому. На три дня мог быть обед! Учительница! Воспитатель! И я должна загонять ребенка в такую школу! С ума сойти...

– Уже два продукта – тю-тю! – сообщил Лео то, что и без него все уже поняли.

– От вас, и правда, не пахнет, – сказал Лабан задумчиво. – А где дурачок-то наш? Где Людвиг? – это было спрошено тихо, а потом - громовым голосом: – ЛЮДВИГ!!!

Из глубины коридора явился наш герой. Может быть, с начала истории у него в первый раз такое выражение на физиономии – ясного и спокойного удовлетворения.

– Ел мои пряники в уборной? – надвигался на него Лабан с жуткой улыбкой.

– Во-первых, они не твои, – отвечал Людвиг. – Во-вторых, можешь проверить... – он сам шагнул к брату и дыхнул на него. – Ну что? А в-третьих, этот пакет я передал моим друзьям, которых ты одурачил и объегорил!

Лабан в тот миг понял, что так оно и было... но продолжал спрашивать:

Зайцам? Ну если это правда... Если только это правда...

Тут Лео сообщил, что был, в самом деле был у Людвига какой-то пакет! И зачем-то ведь ползал он под кроватью... значит, все сходится. Лаура стала допытываться, кто дороже Людвигу – собственные сестры и братья или совершенно чужие зайцы? А Луиза вспылила:

– Тогда сматывайся вообще к этим своим зайцам! ТЫ – НЕ ЛИС!

Из этого выкрика они потом сделали злой стишок, целое издевательство в рифму! Но это позже, а теперь все они кинулись на Людвига! Злы были по-настоящему: всем хотелось ароматных медовых пряников, и все были готовы избить придурка, который лишил их лакомства из-за идиотских своих "принципов"!

Была погоня по хитрой, путанной коридорной системе ларсоновского дома... Поймали Людвига довольно легко. Он сразу схлопотал несколько затрещин...

А потом из рук в руки стали переходить маски разнообразных животных – они валялись в детской, они служили и просто забавам, и так называемым "полезным играм", то есть – охотничьим упражнениям и тренировкам. И вот младшие Ларсоны стали эти маски примерять Людвигу, насильно напяливать их на его лицо! Двое держали его, отбивающегося и уже уставшего, а еще двое подбирали маски поуродливее и поглупее! Буйная радость мщения молодых лисят... Радость эта удвоилась, учетверилась, когда рождался тот самый злой стишок! Вот какой:

Ну и братец у нас – его только в музей! Чтобы все с отвращением видели: Вот посмешище леса, лопух, ротозей, Чудо-юдо, ошибка родителей! Если в пользу чужих ты свихнулся, милок, – Отправляйся к своим зайцам-кроликам! Мы возьмем еще с них, лопоухих, налог! Доведем это племя до нолика! Может быть, ты – Гусак? Может быть, – Павиан? Может быть, ты из рода Овечьего? Кто б ни был – Ишак, Поросенок, Баран, Нам с таким церемониться нечего! За подмогу чужим, посторонним зверям Мы прибьем твои уши к дверям!

Стишки накручивались еще и еще, не желая кончаться, они уточняли и совершенствовали способ наказания, которое грозило Людвигу:

Проучить его надо, изменника -
Привязать его у муравейника!
Пусть покажут его Муравьи -
КТО ЧУЖИЕ ЕМУ, КТО – СВОИ!

После долгих издевательских примерок остановились на маске Барана. В ней Людвига повели в столовую, к родителям, причем сестры успели связать ему руки за спиной, чтобы он не сорвал, не скинул маску...

Глава 8.

У папы – заветное слово. У Лабана – крутое дело.
А у Людвига – поцелуй натощак...

– Кто это у нас в гостях? – воскликнул Папа, сразу включаясь в игру. Он только что вернулся с работы (то есть с охоты), он еще не знал, что это у детей не игра, а кое-что похуже. – Гляди, Лорочка: дети уже забыли про твоих карпиков, им весело... Забудь и ты, милая.

– Погоди радоваться, – остановил отца Лабан. – Этот ненормальный обманул меня! Я учил его... я дал ему сногсшибательный урок, а он... он предал меня! Обманул... обжулил...

– Тебя? Учителя своего? – переспросил Папа и сделал неожиданный вывод: – Значит, у вас обоих большие успехи в хитрологии и обмановедении! Вас поздравить надо!

– Зайцев поздравь! – Лабан даже зубами скрипнул. – Это они, безмозглые, наворачивают сейчас пряники, которые я купил, я лично!!!

Из-под маски Барана послышалось уточнение:

– На их монеты. Из их копилки...

– Да они мне совали их сами! Упрашивали, чтобы взял! Не ври, что не помнишь!

– Потому что они доверчивые... а ты их... это... объегорил... Да снимите же маску с меня! Надоело! – дернулся Людвиг, задыхаясь от всего сразу – и от бараньей морды, и от возмущения...

Папа поднял его маску так, что лицо она открыла, но шапочкой осталась на Людвиговой голове. Отец честно хотел понять:

– Погодите... где были пряники? Позвольте: пряники или карпики? Какие-то 22 несчастья у вас сегодня!

– Карпики – это другая история! – сказала Мама. – О, как бы я хотела глянуть сейчас на чью-то плиту... с поличным поймать кого-то за лапу! – и зубами Мама рванула свой шелковый платочек так, что он затрещал...

Конечно, врубаться во все это папе пришлось долго. Когда главные факты улеглись в его мозгу, когда оба родителя узнали про последний "подвиг" младшенького, тяжкое молчание повисло над столом. Такая правда плохо переваривалась.

– Людвиг, так оно и было? Ты побежал к Зайцам, чтоб отдать им все пряники? – переспросил Папа со слабой надеждой, что все было не так глупо.

– Да. То есть нет! Сперва я хотел сам... но я сразу встретил Гиену Берту – она ведь теперь у нас почтальонша, да? – и передал ей этот пакет. Она сказал: через полчаса доставит его по адресу...

И опять повисла пауза.

– Ты хочешь сказать... о, мама миа!... что ты поверил? Гиене Берте?!

Отец захохотал. Потом Лабан. Потом остальные. И даже Мама, забыв про уплывших из сумки карпиков, тоже развеселилась! Члены семьи показывали друг другу пальцами на Людвига, как на диво дивное! Как будто у него три уха или два носа... Отец, отсмеявшись, стал объяснять своему униженному, часто моргающему младшему сыну то, что известно всем и каждому в их лесу: Гиена Берта – воровка; никому, кроме последних дурачков, не придет в голову доверить ей продуктовую посылку! Она дважды попадала под суд за это! Но судьей была Росомаха Дагни, ее тетка, с которой Берта делится наворованным, и только поэтому негодяйка выходила сухой из воды!

Вот это последнее, насчет Дагни, произнес Лео, и Мама удивилась:

– Откуда такая опытность, Лео?

– От жизни! – гордо отвечал тот. – Лучше ранняя опытность, чем поздние слезы! Ты погляди на нашего "барашка"...

Да, на "барашка" стоило посмотреть, особенно – если вам любопытно, как выглядит крайнее отчаяние. Жизнь показалась ему отвратительной.

– Но почему, почему никому нельзя верить?! Она же сказала – ей по дороге... она с удовольствием... Почему вокруг столько жулья?!

Мама сжалилась:

– Я его понимаю! Мама понимает тебя, Людвиг!

Но тут и Папа сказал, что когда-то задавал сам такие вопросы. Он задавал их старому мудрому Барсу, сбежавшему из зоопарка во французском городе Марселе, а потом еще раз – в городе Кале! О, каким серьезным уважением пользовался этот видавший виды Барс! Полиция и охотники нескольких стран шли по его следу, палили в него – и остались ни с чем! (Папа с нажимом повторил: нескольких стран полиция!..Надо быть... не знаю, кем... дьяволом! – чтоб такую силищу одолеть... – он восхищался, у него редкое выражение лица появилось, когда зашла речь об этом Барсе, – почти не знакомое семье выражение!)

– Так вот, именно к нему, такому большому авторитету, обратился когда-то я, юнец, со своими вопросами о жизни... Помню, что желтые глаза Барса, повидавшие самое страшное в жизни – неволю, усмехнулись печально. От наивности, наверно, этих вопросов... Он положил свою мощную лапу на спину мне и сказал:

– Се ля ви, дитя мое, се ля ви...

– Это как понимать? – спросила Лаура тихо-тихо. Все почему-то затаили дыхание во время папиного рассказа.

– По-твоему, я должен был вот так перебить старого Барса? – раздраженно спросил отец. – Но я был воспитанный лисенок... Я слушал и запоминал!.. Да, хотелось мне, еще как хотелось спросить то же самое...Но – неловко было. Вернее, я не успел... Он стал хрипло напевать песенку, которую я – с одного раза, представьте себе! – запомнил на всю жизнь! Вот она, слово в слово...

Я не нравился всем сторожам,
Я был гордый, я дважды бежал!
Чтоб клыков я не скалил, -
Все телков мне таскали...
Но кормильцев я не уважал!

В общем, прав сторож был,
Когда жался к стене
И показывал "пушечку" мне...

Я скажу, как француз: Се ля ви!
Ты судьбу не дразни, не гневи,
Ты считай ее редким гостинцем,
Если сам не в клетке зверинца.

...Я свалил его с ног по весне,
Словно дал топором по сосне!
Мы с тобою, кормилец,
От вражды притомились, -
Полежи, поскучай обо мне...

В общем, странно грустя,
Я ушел в темноту,
Все твердя поговорочку ту...

И тебе ее скажу: се ля ви!
Ты судьбу не дразни, не гневи...
Ты считай ее редким гостинцем,
Если сам ты – не в клетке зверинца...

Песня была спета, полминуты длилось уважительное молчание, а потом обсуждение началось. Вот такое:

ЛАБАН. Вообще-то здорово, впечатляет... Я только не понял, отец: мне судьбу и сейчас надо гостинцем считать? Когда мои пряники – у безмозглых Зайцев?

ПАПА. Ты видишь, Лора? Им о высоких истинах толкуешь, а они...

ЛАУРА. Нет, а как все-таки переводится это се ля ви? До конца это как-то не ясно...

МАМА. Не мог папа приставать к господину Барсу, он же сказал... Он выяснит – да, отец?

ПАПА (раздраженно) Непременно! Специально отправлюсь в зоопарк города Марселя, чтобы разузнать! Или прямо в зоологический сад Парижа! Нет, как вы не слышите, глухие тетери, что в этих словах – ответ на все самые трудные вопросы? Се ля ви... се ля ви... Мне лично никакого перевода не требуется!

ЛЕО. А сколько раз надо это повторить, чтобы вернулись наши пряники?

ЛУИЗА. И карпики?

ПАПА. Что за поколение растет?! Деляги какие-то... а, Лора? Ничего святого за душой... Убирайтесь к себе.

ЛАБАН. Зато ваш младшенький – святой: братьев и сестер обманывает ради чужих! Это – как?

ПАПА. Другая крайность... еще хуже... Одному лешему известно, как вас воспитывать!

ЛАУРА. А ты повторяй, пап: се ля ви... се ля ви...

ПАПА. Молчать!!! Людвиг, прекрати всхлипывать!

ЛЮДВИГ. Мамуль, а Гиена Берта не могла исправиться? Вдруг она уже честная, только про это еще не знают в лесу?

Все расхохотались от этих его вопросов. Атмосфера, в которой скапливались грозовое электричество, разрядилась без грома и молний – одним этим смехом. Но вот вместо ответа Мама просто поцеловала Людвига – и тут возник новый всплеск недовольства.

ЛЕО. Мама, что ты делаешь? За что ты целуешь этого психа?

ЛАБАН. Да... Нечего сказать: очень пе-да-го-гично!

МАМА (смутилась) Он самый маленький... и у него нехорошо на душе...

ЛАУРА (направляясь в детскую) Скажите, какие нежности...

Когда родители остались в гостиной одни, Лора спросила у мужа, считает ли он ошибкой этот мелкий факт – что она поцеловала малыша.

– Пустяки, – пробормотал господин Ларсон. – Вполне тебя понимаю. Кто ж его сейчас приласкает, если не мать? Ясно одно: от жизни, от леса он не дождется ласки, он будет у них пасынком...

Уже остался позади ужин, прошедший мрачновато и молчаливо; все казались недовольными друг другом. Отец выглядел обладателем странной какой-то тайны: надо же, без перевода умеет понимать это заклинание: се ля ви... И не делится, не объясняет никак!

Людвиг опять не ел, и мама совершенно извелась, думая о нем.

А потом, в детской, когда все угомонились, когда уже был погашен на ночь свет, Лабан вдруг включил свой фонарик и направил его луч прямо в лицо Людвигу. Тот скривился, а Лабан сказал свистящим шопотом:

– Эй ты, урод! Следующей ночью я иду на дело... Понял, куда? Нет? Куд-куда... Куд-куда! Кудах-тах-тах! Это в самый раз будет – тем более, рыбку увели, а от индюшки уже одно воспоминание... В общем, пусть Гиена Берта тешится этими детскими пряниками – завтра я буду с настоящей добычей!

Людвиг, заслоняясь от луча, сказал:

– Если тебе позволит Пес Максимилиан...

– Он позволит! – хмыкнул Лабан. – Не так страшен черт, как его малютка. Такая, как ты! Ладно, поговорили. Теперь дрыхнуть всем – завтра мне будет не до сна...

И фонарик его погас.

Глава 9.

Отворачиваются все!

Утром Людвиг стучался в дверь белой мазанки, где жили Юкке-Ю и Туффа-Ту. Ему не открывали. Чепуха какая-то: еще когда он приближался к домику, ясно были видны в окошке физиономии его приятелей... А теперь окошко зашторено, и белый домик притворяется пустым, всеми покинутым... Людвиг сперва стучал деликатно, потом - уже и ногой, потом – колотил в дверь камнем, подобранным здесь же, в кустиках...

– Туффа, Юкке, откройте же! Ну видел же я вас! – крикнул он, и тоскливое чувство неслучайности происходящего уже пришло к нему, уже не позволяло слишком возмущаться... до тех пор, по крайней мере, пока он подробно не объяснит друзьям, как было дело... – Эй! Я знаю, я чувствую, что вы дома!

– Мало ли что ты видел, знаешь или чувствуешь! А на самом деле нас нет! – ответили голоса Туффы и Юкке.

А Юкке добавил:

– А ты не чувствуешь, что ты и твой брат – вруны и негодяи?

– Дайте же объяснить, – взмолился Людвиг. – Не могу же я через дверь!..

Рывком дверь отворилась, и перед ним возникла, уперев руки в бока, Зайчиха-мать, госпожа Эмма. Простодушное ее лицо покрылось от возмущения розовыми пятнами.

<

Поделиться с друзьями:

История развития пистолетов-пулеметов: Предпосылкой для возникновения пистолетов-пулеметов послужила давняя тенденция тяготения винтовок...

Состав сооружений: решетки и песколовки: Решетки – это первое устройство в схеме очистных сооружений. Они представляют...

Типы сооружений для обработки осадков: Септиками называются сооружения, в которых одновременно происходят осветление сточной жидкости...

История развития хранилищ для нефти: Первые склады нефти появились в XVII веке. Они представляли собой землянные ямы-амбара глубиной 4…5 м...



© cyberpedia.su 2017-2024 - Не является автором материалов. Исключительное право сохранено за автором текста.
Если вы не хотите, чтобы данный материал был у нас на сайте, перейдите по ссылке: Нарушение авторских прав. Мы поможем в написании вашей работы!

0.192 с.