Глава XXI. Одна баба на двоих

 

- Помянем парней, Николай, - Эрих поднял рюмку с коньяком.

Мы выпили. Жгучая жидкость прокатилась по телу и я сразу впился зубами в свиной стейк, который приготовила рыжая. Мне стало абсолютно по хуй на все. На мертвых друзей, на свою покорёженную жизнь, на разорванную в клочья страну. По Мильке было видно, что он искренне печалится о ребятах, которых он и знать-то не знал. Мне же было похуй и это меня ужаснуло. На меня накатила такая тяжесть, что если бы она имела физические свойства, то раздавила бы весь дачный поселок, где базировался тевтон и сарматская потаскуха. Мне стало омерзительно само существование, сама белковая жизнь, с ее извечными потребностями - жрать, испражняться и размножаться.

«Дьявол (Бога я давно презирал, так что пытался общаться лишь с падшим ангелом) сделай так, чтобы я сдох», - на меня стала наваливаться депрессия.

Амелия, задев меня бедром, поставила две тарелки с лимонами и русским салатом (в России его нагло называют оливье).

- Эрих, - я разлил Хенесси по бокалам, - а что тебе за дело до Сани и тем более до Андрюхи, ты же их и не знал вовсе.

Мильке ответил не сразу. Он выпил дозу не чокаясь со мной, и опять плеснув себе элитного пойла задумался. Я же смотрел то на него, то на увешанную шкурами (имеются ввиду не шлюхи) гостиную, на камин, в котором трещал огонь, некоторое время взглядом я зацепил сидящую в сторонке с бокалом вина рыжую дрянь. Я видел достаток, вкус, ту роскошь, которую в России мало кто мог себе позволить.

- Ты знаешь, Коля, - Эрих стал говорить с явным акцентом, - тогда, в Йемене я почувствовал в вас что-то такое, чего нет у нас, в сытой Европе.

Он опять выпил, немного поморщившись и закусив коньяк лимоном продолжил.

- Николай, ответь, что лучше - гнить в роскоши или жить в говне? Вот вы живете в говне, а там, - он махнул рукой и коньяк из бокала плеснулся на стену, - а там гниют.

Рыжая заворчала, но взяла тряпку и стала оттирать стену забрызганную этанолом.

- Пусть земля им будет пухом, - сказал я подняв бокал и мы выпили не чокаясь.

Алкоголь наконец проник в мой мозг и я закурив задумался. Перед глазами замелькали образы прошлого - оскаленная пасть моджахеда, стеклянные глаза мертвого араба, предсмертное удивление краповика. Смерь, трупы и кровь.

«Много думать стал - старею наверное, как-никак 29 год пошел».

Мы молчали некоторое время, тишину прерывал лишь треск поленьев в камине и шум дождя за окном.

- Мальчики, - подала голос польская курва, - ну что вы опять загрустили.

Мы не ответили. Я достал очередную сигарету, а Мильке фарфоровую трубку и по небольшой гостиной поплыли ароматные клубы дыма.

Рыжая, видя что на нее кладут болт, прикусила губу, включила кассетный магнитофон с медляком Скорпионс и встав с диванчика вышла на середину комнаты. Эрих откинул голову на спинку кресла и прикрыл глаза, я же заинтересованно повернулся и стал наблюдать за рыжей. Амелия змеиными движениями, очень плавно стала расстегивать свою блузку. В танце чувствовалась неподдельное желание показать себя и свои прелести. Она кинула блузку на диван и медленно сняла юбку. Оказавшись голой, она продолжала извиваться. Рыжая не танцевала как стриптизерша (этим блядям мужчины допизды, им нужны деньги), она танцевала как сука текущая и жаждущая мужской хуй, а лучше два. Амелия плавно легла на медвежью шкуру и сжав колени поводила ими из стороны в сторону. Ее ладони держали грудь, пропустив сквозь пальцы ярко красные большие соски. Потом рыжая закусив губу и закатив глаза выгнулась, раздвинула ноги и затряслась всем телом. Ее влагалище было красным, а с половых губ сочилась влага. Амелия застонала, как будто в нее проникла дивизия SS и дернувшись замерла. Опьянения как рукой сняло и было ощущение, что мой член порвет ширинку и выскочит из штанов.

Амелия еще извивалась, когда Мильке плеснув мне в бокал конины подмигнул и спросил меня.

- Коля, забирай на ночь, - он выпил и закусил куском сыра, - она давно по тебе скулит.

Обнаженное тело польской суки еще дергалось в животных конвульсиях, а я уже схватил ее и перебросив через плечо, как неандерталец оленя, потащил на второй этаж. Я хотел это тело, хотя знал, что в душе у этой мрази тьма, непроглядная и жуткая ночь. Амелия не ожидала такой грубости, так как привыкла к другой форме транспортировки, на руках, все дела. Ага сщаз. Она стала сопротивляться, возможно ей было больно. А может она хотела, чтобы я ее отодрал прямо там, на шкуре в гостиной, при тевтоне. «Отодрать шкуру на шкуре. Забавно».

Открыв дверь ногой и чуть качаясь от выпитого алкоголя я с размаху бросил голое тело рыжей на двуспальную кровать. Рыжие волосы раскидало по подушке. Рот Амелии был приоткрыт, красные соски стояли торчком. Она раздвинула ноги и выжидающе выгнулась. Я же судорожно срывал с себя одежду. На простыне под упругой задницей суки образовалось пятно.

«Замироточила курва. Ну сейчас Суворов возьмет Варшаву».

Я не стал делать никаких прелюдий. Вот еще, пусть радуется, что такой как я будет вертеть ее на своем хую. Я вошел в нее, рыжая чуть охнула и вцепилась в мою спину когтями. «Больно блять».

Я долбил ее влагалище что было сил, резко, грубо. Она прижалась и кусая мочку моего уха что-то стала быстро говорить на польском, одновременно подмахивая тазом, навстречу моему члену. Вдруг ее тело чуть дернулось и красивое лицо перекосило. Она закричала и выгнулась. «Блять, баба скорострел».

Я перевернул обессиленную женщину на живот и резко схватив задницу полячки, поставил ее раком. «А неплохо смотрится».

Она еще не отошла от оргазма и красное влагалище блестело от влаги, но я уже засадил ей новую порцию охуительного огурца. Она стала орать с завыванием, с каждым движением все громче и громче. «Животное, блять». Я все всаживал и всаживал русский штык в польское мясо. Темп усилился, пот с моего лица падал на спину Амелии. Все. Я кончил прямо в нее. «Да и хуй с ним, вряд ли эта сука подаст на алименты, да и вообще родит хомосапиенса». Мы упали на мокрую от пота, смазки и спермы кровать. Ее тело сотрясала судорога.

- Как долго я ждала этого дня, - прошептала Амелия.

«Ага, заибись так ждать, прыгая по хуям и отсасывая у банкиров».

Я проигнорировав вброс закурил и выпустив дым к потолку прикрыл глаза.

- Коля, ты думал обо мне, - не унималась рыжая.

«Чем бы ей уебать? Нет ничего более омерзительного, чем баба после секса».

Я уже стал проваливаться в сон, но вдруг почувствовал, что ее язык прохаживается по моему усталому члену, который за считанные секунды начинает по твердости напоминать ментовскую резиновую дубинку.

Дверь в комнате, где я жарил свинину по-польски, скрипнула и к нам вошел Эрих.

- Не помешал, - он пьяно улыбался, держа в одной руке бутылку Хенесси. Рыжая ни чего не ответила, так как дел у нее было по горло. Я же шутливо отсалютовал рукой зигу и через несколько минут мы с Мильке подписав пакт Молотова-Риббентропа принялись вторгаться в Польшу с двух сторон. От алкоголя все плыло перед глазами, но я отчетливо видел прыгающие сиськи с красными сосками перед своими глазами. Она тоже была пьяна в жопу и не только от члена тевтона, который чистил ей анус своим панцершреком. Двое убийц проникали в нее с неистовой силой. Ни за какие деньги ей не приобрести такое удовольствие. Она орала как белуга в проруби и я предполагал, что представляла она себя жертвой маньяков, что было недалеко от истины. Трахали ее мы, самые что ни на есть убийцы, с руками по локоть в крови.

Я лежал на спине и входил в ее влагалище, а Эрих втыкал своего партаагеносца ей в задницу, одновременно поливая ее спину дорогущим коньяком. «Если бросить на нее горящую спичку, то она вспыхнет как ведьма на костре». Теперь я понимал, почему в средние века инквизиция жгла красивых баб, именно за их суть. Ведьмы.

Через час, а может два мы лежали все втроем. Голые, мокрые и усталые. Амелия расположилась между нами и гладила мой член и наверное член Эриха. Пьяное умиротворение и какая-то животная сытость проникли в меня. Тевтон курил и о чем-то думал, у меня же в голове было пусто. Я посмотрел на Амелию. Голая. Красивая. Сука конченная, но полезный член (вернее пизда) банды.

«Мда, ничто так не объединяет мужчин, как одна баба на двоих».