Борьба за истину по-научному

Культурно-историческими символами двух принципиально различных типов отношения к истине принято считать Джордано Бруно и Галилео Галилея. Вот как писал о различии между ними выдающийся немецкий философ-экзистенциалист ХХ в. Карл Ясперс:

"Вера отличается от знания. Джордано Бруно верил, Галилей знал. Оба они были в одинаковом положении. Суд инквизиции требовал от них под угрозой смерти отречения от своих убеждений. Бруно был готов отречься от нескольких, не имевших для него решающего значения положений своего учения; он умер смертью мученика. Галилей отрекся от утверждения, что Земля вращается вокруг Солнца, и возникла меткая острота, будто он впоследствии сказал - и все-таки она движется. В этом отличие: истина, страдающая от отречения, и истина, которую отречение не затрагивает. Оба совершили нечто, соответствующее провозглашаемой ими истине. Истина, которой я живу, существует лишь благодаря тому, что я становлюсь тождественным ей; в своем явлении она исторична, в своем объективном высказывании она не общезначима, но безусловна. Истина, верность которой я могу доказать, существует без меня; она общезначима, вне истории и вне времени, но не безусловна, напротив, соотнесена с предпосылками и методами познания в рамках конечного. Умереть за правильность, которая может быть доказана, неоправданно. Но если мыслитель, полагающий, что он проник в основу вещей, неспособен отказаться от своего учения, не нанося этим вред истине, - это его тайна. Не существует общего мнения, которое могло бы потребовать от него, чтобы он принял мученический венец. Только то, что он его принимает, причем, как Бруно, не из мечтательного энтузиазма, не из упорства, порожденного моментом, а после длительного преодоления своего сопротивления, - признак подлинной веры, уверенности в истине, которую я не могу доказать так, как при научном познании конечных вещей"(24).

Думаю, что многие, подобно К.Ясперсу, считают, что научные истины не стоят того, чтобы за них умирали, и не только потому, что истины науки далеки от проблем обыденного человеческого существования, но и потому, что они все равно восторжествуют - хотим мы этого или не хотим.

Действительно, глупо умирать за то, что Земля вращается вокруг Солнца! Но... глупо вовсе не потому, что это утверждение безразлично для Галилея или Кеплера, или любого другого истинного коперниканца 17 в., и не потому, что объективная истина все равно будет признана, независимо от личной борьбы за ее утверждение.

/Интересно, кстати, а как именно она будет признана, если эту истину никто не отстаивает?! Право, только наивные люди могут рассуждать подобным образом. Что касается католической церкви вообще и инквизиции - в особенности, то они никогда не страдали ни наивностью, ни недомыслием, ни нерасторопностью, а потому подвергли гонениям систему Коперника более, чем через полвека, после ее создания именно потому, что революционное значение этой системы обнаружилось только после астрономических открытий Галилея. И дело было не столько в том, что открытия Галилея послужили эмпирическим подтверждением истинности коперниканского учения (в конце концов, предстояло еще доказать, что это действительно астрономические явления, а не оптические иллюзии), сколько в самом факте приверженности одного из крупнейших и влиятельнейших ученых Италии этому не совместимому с Библией учению. Коперниканство стало представлять реальную опасность для католической церкви только тогда, когда стало очевидным, что на его основе формируется традиция научного исследования, способная занять ведущее положение в развитии науки, т.е. иными словами, когда стало очевидно, что есть те, кто эту истину готов отстаивать!/

Без личной борьбы за ее утверждение никакая идея специализированного духовного производства: научная, эстетическая, религиозная или политическая - утвердиться в общественном сознании не может. Вопрос, однако, в том, какпонимается сама эта борьба, и главное - за что именно эта борьба ведется?

Прежде всего: не существует Истины, которая не обладала бы, по мнению того, кто является сторонником, защитником, провозвестником этой Истины, объективностью и общезначимостью. Вселенная бесконечна, по убеждению Бруно, не только лично для него (что вообще бессмысленно для христианина, верующего в Создателя!), а для всех и каждого, независимо от их воли и желания. Но, в отличие от всех и каждого, Бруно знает, что Вселенная бесконечна, а они - не знают.

Как подчеркивал Л.Витгенштейн, человек, заявляющий, что он знает, что..., - "передает степень достоверности, которую нечто для него имеет. И важно, что эта степень максимальна"(25). Сказать "Я знаю" - значит высказать истину о своем состоянии (26). "Я знаю" означает, что я, который это знаю, и тот, кто этого не знает, разделены разницей постижения" (27). Причем, постижения того (добавлю я), что имеет значение как для говорящего, так и для всех остальных именно в силу своей объективности и общезначимости.

Но теперь перед Знающим Истину встают вопросы: как утвердить свое понимание Истины? Как доказать ее другим? Как сделать всех знающими Истину?

Сократ и Бруно идут на смерть не потому, что считают невозможным доказательство истин, которые им открылись, как полагал К.Ясперс, а потому, что они считают смерть реальным доказательством истинности своих взглядов. Такое понимание способов доказательства истинности не редко встречалось в истории мировой культуры, но особенно характерно для носителей религиозного мировоззрения, а потому для Бруно именно смерть есть последний и решающий аргумент в защиту Истины.

Что касается Галилея, то для него и суд инквизиции, и возможная смерть есть лишь трагическая развязка абсурдной ситуации, возникшей в результате религиозно-политического насилия, не имеющего отношения к существу научного познания, с точки зрения которого подписание "Акта отречения от Истины" равносильно заключению "Договора о недопущении приливов и отливов". Подобно Бруно, Галилей ничем не погрешил против Истины, хотя каждый из них представил свои аргументы в ее защиту.

В решительном отрицании смерти как аргумента в доказательстве Истины разум всегда противостоял религиозной вере. За научные истины не борются ни голодовками, ни забастовками, ни мученичеством лютой смерти на костре, но не борются такими способами не потому, что какие бы то ни было истины могут быть безразличны для человека, открывающего, добывающего их в процессе своей деятельности, а потому, что даже смерть в науке ничего не доказывает, кроме личной убежденности ученого, которая, строго говоря, может быть и ошибочной.

В науке истинность своих идей доказывают, приводя аргументы, основанные на законах логики, опирающиеся на научные методы, факты и теории. А отрекаются от научной истины вовсе не тогда, когда под угрозой пыток подписывают "акты о признании" законов физики или генетики недействительными, а тогда, когда умышленно фальсифицируют данные экспериментов, используют подложные источники, намеренно искажают мнения оппонентов - и вообще совершают действия, руководствуясь не стремлением к добыванию научного знания, а желанием любой ценой утвердить истинность собственной точки зрения.

Единственное оружие ученого в борьбе за свои идеи - это научный метод, включающий в себя всю совокупность материальных и идеальных, теоретических и практических средств и способов изучения объекта познания. Каждая отдельная наука обладает собственным арсеналом методов научного исследования тех объектов реальности, которые входят в ее предметную область, но есть и такие методы, которые применяются во всех науках. Анализ методов научного познания не входит в содержание данного пособия, однако главное отличие научного метода от ненаучных или псевдонаучных подходов мы должны попытаться выяснить уже сейчас.

Собственно н а у ч н ы й метод тем и отличается от гаданий, разговоров, рассказов, бесед и прочих форм добывания информации, что является последовательным, систематическим, основанным на доказательствах рассмотрением любого предмета исследования. Каждый шаг такого методологически направляемого исследования доступен многократной проверке, открыт для критического анализа и публичного обсуждения.

При этом научная мысль начисто лишена как равнодушия, так и благодушия, или того, что Гегель назвал "благожелательной сердечной растроганностью", поскольку стремление к истине есть одновременно сознательное противостояние тому, что осознается ученым как ложное, неистинное. Именно поэтому история "большой науки", т.е. той, действующими лицами которой выступают творцы новых идей и теорий, - это история бескомпромиссной, непримиримой борьбы за утверждение собственных идей, это споры, в которых стороны подчас не слышат друг друга, это дискуссии, которых никогда не прекращают переубежденными. И если, в конце концов, истинный результат все-таки достигается, то отнюдь не потому, что деятельность ученых "по-особому объективна", а исключительно потому, что Истина всегда остается ее сознательно преследуемой конечной целью.

Поскольку человечество заинтересовано в истинном познании мира ничуть не меньше, чем в обосновании и идеологическом оправдании тех или иных социальных институтов, а человеческие страсти разыгрываются по одним и тем же законам, каких бы конкретных объектов они ни касались, история науки - это история и драма именно людей, а не святых и не ангелов. А потому, вспоминая о кострах инквизиции, нельзя забывать и о том, что сами ученые додумались до таких методов борьбы с оппонентами, "убойная сила" которых значительно превосходит силу огня: только напечатанную рукопись можно сжечь и только напечатанные рукописи, как известно, "не горят", следовательно, - если рукописи оппонентов вовсе не печатать, то и хлопот с кострами не будет!

Исключительно важно, на мой взгляд, понять, что, будучи простым смертным, ученый может поступать так же безнравственно, как и не ученый. Однако, оставаясь именно ученым, он может облекать свою безнравственность в формы, либо имитирующие, либо использующие приемы самой научно-познавательной деятельности. Именно поэтому и возникает вопрос: обладает ли наука специфически научными средствами борьбы с безнравственностью ученых?

Безусловно, обладает. Но, как и в любой иной сфере человеческой жизнедеятельности, эти средства не могут выходить за пределы той самой нравственности, для защиты которой они существуют и нормы которой безнравственные ученые попирают. Поэтому, скажем, на безнравственный отказ публиковать статью, в которой содержатся идеи, не разделяемые членами редколлегии журнала, автор статьи не может ответить тем же: не публиковать статьи своих оппонентов, - но может усомниться в подлинности их научной деятельности и поделиться сомнениями с другими учеными. Научный авторитет и научную репутацию нельзя приобрести замалчиванием чужих идей, но зато очень легко потерять. В конце концов, самым мощным средством защиты от подделок в науке остается естественное отторжение имитаций в процессе развития научного познания.

Стремление всех подлинных ученых к Истине подтверждается не только их готовностью публично обсуждать любой результат, претендующий на статус научного знания, но и безусловным признанием за каждым ученым, стремящимся к Истине, права на ошибки и заблуждения, неизбежные в процессе добывания научного знания. Поскольку никто не обладает монополией на Истину, никто не смеет утверждать свои "особые права" на нее, за каждым ученым в науке признается право высказывать и отстаивать свою точку зрения, даже в том случае, когда все остальные ученые считают эту точку зрения ошибочной.

Борьба за Истину "по-научному" - дело тихое, незаметное, требующее "скромного героизма" повседневной работы и, по сути, одного-единственного качества (коль скоро способность к научной деятельности обнаружена): честного и последовательного осуществления цели научного познания. Иными словами: действительно "борется за Истину" в науке лишь тот, кто к Истине стремится, кто хочет получить новое научное знание, и только реально стремящийся к получению научного знания считается, по определению, ученым.