Перед вратами души сознательной. Как Михаил через победу над Люцифером сверхземным образом подготовляет свою земную миссию

Вмешательство Михаила к концу XIX века в развитие мира и человечества является в особенном освещении, когда рассматривают духовную историю предшествовавших веков.

В начале XV века находится тот момент времени, в котором имеет свой исток эпоха души сознательной.

Обнаруживается полный переворот в духовной жизни человечества перед этим моментом времени. Можно проследить, как до того в человеческие воззрения повсюду еще вплетались имагинации. Отдельные личности, правда, уже раньше обрели в своей душевной жизни чистые "понятия", однако, общий душевный склад большинства людей проявляет себя во взаимопроникновении имагинации и представлений, происходящих из чисто физического мира. Так обстоит дело и с представлениями о. природных событиях, и с представлениями об историческом становлении.

Внешние свидетельства вполне подтверждают то, что в этом направлении может открыть духовное наблюдение. На некоторые из них пусть будет тут указано.

Как раз перед наступлением эпохи сознания было записано многое из того, что в предыдущих столетиях думалось и говорилось об исторических событиях. Таким образом, из этого времени до нас дошли "сказания" и тому подобное, дающие верную картину того, как раньше люди представляли себе "историю".

Прекрасный пример - рассказ о "добром Герхарде", сохранившийся в одном стихотворении Рудольфа из Эмса, жившего в первой половине XIII века. "Добрый Герхард" - богатый кельнский купец. Он предпринимает торговое путешествие в Россию, Лифляндию и Пруссию для покупки соболиных мехов. Потом он едет в Дамаск и Ниневию, чтобы приобрести шелковые ткани и тому подобное. Во время обратного путешествия на родину его сбивает с пути буря. В чужой стране, куда он попал, он знакомится с человеком, у которого в плену находятся английские рыцари и невеста английского короля. Герхард отдает все приобретенное им во время путешествия за выкуп пленных. Он берет их на свой корабль и отправляется в обратный путь. Когда корабль доплывает до того места, где пути на родину Герхарда и в Англию расходятся, Герхард отпускает пленных рыцарей на их родину; невесту же короля он оставляет у себя в надежде, что ее жених - король Вильгельм - приедет за ней, как только получит весть об ее освобождении и местонахождении. Наилучшим образом была принята Герхардом королевская невеста и сопровождавшие ее подруги. Как любимая дочь жила она в доме ее освободителя из плена. Проходит много времени, но король все не приезжает за ней. И тогда, чтобы обеспечить будущность своей приемной дочери, Герхард решил обвенчать ее со своим сыном. Ибо можно было подумать, что Вильгельм умер. Уже было в разгаре празднество свадьбы сына Герхарда, как на пиру появился в образе неузнанного пилигрима Вильгельм. Он долго блуждал в поисках своей невесты. После самоотверженного отречения сына Герхарда, его невеста была ему возвращена. Некоторое время они оба еще оставались у Герхарада; затем он оснастил корабль, чтобы доставить их в Англию. Когда вновь восстановленные в своем достоинстве пленники смогли приветствовать Герхарда в Англии, они захотели выбрать королем его. Но он возражает, что привез им их законную королевскую чету. Ведь и они также думали, что Вильгельм умер и хотели выбрать другого короля для страны, в которой во время Вильгельма все пришло в беспорядок. Кельнский купец отклонил все предложенные ему почести и богатства и возвратился назад в Кельн, чтобы быть там и дальше тем простым купцом, каким он был прежде. - История оборачивается так, что саксонский король Отгон I приезжает в Кельн, чтобы познакомиться с "добрым Герхардом". Ибо могучий король подпал искушению притязать на "земную награду" за многое, что он совершил. Узнав же Герхарда, он имеет в нем ощутимый пример того, как простой человек творит неслыханно много добра - отдает все добытые им товары, чтобы освободить пленников; возвращает Вильгельму назад невесту сына; затем все то, что он делает, чтобы снова доставить Вильгельма в Англию, и так далее, - без притязания на какую-либо земную награду, а ожидая награды лишь от Божественной Власти. Люди величают его "добрым Герхардом"; король чувствует, что он получил могучий религиозно-моральный импульс благодаря знакомству с душевным складом Герхарда.

Этот рассказ, схему которого я тут набросал, чтобы нечто мало известное не обозначить всего лишь именами, показывает (пусть с одной стороны, однако, совершенно отчетливо) душевный строй эпохи перед вступлением души сознательной в развитие человечества.

Кто дает воздействовать на себя этому рассказу Рудольфа из Эмса, тот может почувствовать, насколько изменилось переживание земного мира с того времени, когда жил (в Х веке) король Отгон.

Взглянем, как в эпоху души сознательной перед душевным взором человека мир в известной степени "прояснился" для всего постижения физического бытия и становления. Герхард со своими кораблями плывет, в какой-то мере, словно в тумане. Он всегда знает лишь кусочек из того мира, с которым он хочет прийти в связь. В Кельне ничего не знают о том, что происходит в Англии, и нужно целые годы искать человека, живущего в Кельне. Жизнь и владения такого человека, как тот, к которому Герхарда занесло на обратном пути, можно узнать, лишь, если судьбою непосредственно приведен в данное место. К нынешнему проникновению взором в мировые взаимоотношения тогдашнее относится так, как взгляд на широкий ландшафт, освещенный солнцем, - к движению ощупью в густом тумане.

То, что теперь признают "историческим", не имеет никакого отношения к тому, что рассказано в связи с "добрым Герхардом". И тем более - к душевному строю и всему духовному положению эпохи. Именно это, а не конкретные события физического мира переданы в имагинациях.

В этом повествовании отражено то, что человек не только чувствует себя существом, которое живет и действует как одно из звеньев в цепи событий физического мира, но он ощущает вмешательство в свое земное существование духовных, сверхчувственных существ и связь с ними своей воли.

Рассказ о "добром Герхарде" показывает, как сумерки, предшествовавшие узрению физического мира в эпоху души сознательной, направляли взор человека к восприятию духовного мира. Глядели тогда не в дали физического бытия, но более взирали в глубины духовного.

Но как сумеречное (сновидческое) ясновидение являло когда-то человечеству духовный мир, так больше не было в упомянутую эпоху. Имагинации тогда были, но они вставали внутри такого облика человеческой души, который уже сильно стремился к мыслительному. Это обусловило то, что больше не знали, как относится к физическому бытию мир, открывающийся в имагинациях. Поэтому для людей, настойчивее державшихся за мыслительное, имагинации казались произвольными "фантазиями" без реальности.

Больше не знали, что через имагинацию взирают в мир, в котором находятся совсем другой частью своего человеческого существа, чем в физическом. Так, в повествовании оба мира стояли рядом; и оба благодаря направленности рассказа носили такой характер, что можно было подумать, что духовные события, о которых шла речь, разыгрывались среди физических событий и воспринимались таким же образом, как сами эти физические события.

К этому присоединялось то, что во многих таких рассказах физические события были перемешаны между собою. Лица, чьи жизни разделены столетиями, выступают как современники; события смещены или в неверное место или в неверное время.

На факты физического мира человеческая душа смотрит так, как можно взирать лишь на духовное, где время и пространство имеют иное значение, чем для физического; физический мир представляется в имагинациях, вместо того чтобы представляться в мыслях; зато духовный мир так вплетен в рассказ, как если бы имели дело не с другой формой бытия, а с продолжением физических фактов.

Понимание истории, держащееся лишь физического, думает, что тут заимствованы древние имагинации Востока, Греции и так далее и поэтически сплетены с историческим материалом, занимавшим тогда внимание людей. Ведь, в сочинениях Исидора Севильского из VII века имеется настоящее собрание древних "легендарных сюжетов".

Однако это внешний способ рассмотрения. Он имеет некоторое значение лишь для человека, не обладающего никаким пониманием такого склада человеческой души, при котором человек осознает себя и свое бытие еще непосредственно связанными с духовным миром и чувствует стремление выразить свое знание в имагинациях. Тогда, если вместо собственной имагинации употребляется имагинация, переданная исторически, в которую вжилась душа, то это - не существенно. Это происходит оттого, что душа ориентирована на духовный мир так, что она видит включенными в этот мир и свои собственные поступки, и природные события.

Но в самом способе рассказа в период, предшествующий наступлению эпохи сознания можно заметить некоторое заблуждение.

Соответствующее духу наблюдение прозревает в этом заблуждении действие люциферической силы.

То, что побуждает душу принять в содержание своих переживаний имагинации, - это меньше соответствует тем способностям, которые она имела в глубокой древности благодаря сновидческому ясновидению, но больше уже тем, которые существовали от VIII до XIV веков христианского летоисчисления. А эти способности уже больше стремились к мыслительному пониманию чувственно воспринимаемого, В переходное время существуют рядом оба рода способностей. Душа поставлена между старой ориентировкой, направленной на духовный мир и позволяющей видеть физический мир лишь как бы в тумане, и новой, которая направлена к физическим событиям и при которой блекнет духовное восприятие.

В это неустойчивое равновесие человеческой души проникает действие люциферической силы. Она хотела бы помешать человеку обрести полную ориентировку в физическом мире. Она хотела бы его с его сознанием удержать в тех духовных областях, которые подходили для него в далеком прошлом. Она не хотела бы в его сновидчески-имагинативное видение мира дать втекать чисто мыслительному рассмотрению, направленному на понимание физического бытия. Она, пожалуй, может удерживать неправильным образом способность восприятия вдали от физического мира. Но она не может правильным образом сохранять переживание древних имагинации. Она позволяет ему думать в имагинациях, не будучи в состоянии совсем перенести его душевно в тот мир, в котором имагинации являлись бы полноценными.

При наступлении эпохи сознания Люцифер действует так, что из-за него человек не подобающим ему образом переносится в сверхчувственную область, непосредственно примыкающую к физической.

Особенно наглядно это можно увидеть в сказании о "герцоге Эрнсте", принадлежавшем к самым излюбленным и рассказываемым повсюду в широких кругах повествованиям Средневековья.

Герцог Эрнст оказывается в распре с королем, который хочет несправедливо покончить с ним войной. Герцог чувствует себя вынужденным принять участие в крестовом походе на Восток, чтобы тем самым избежать немыслимых отношений с главой государства. В переживаниях, им испытываемых, пока странствование не приводит его к цели, физическое указанным образом, в духе "легенд" переплетается с духовным. Герцог, например, на своем пути попадает к одному народу, у которого головы сформированы как у журавля. Его корабли прибивает к "магнитной горе", которая их притягивает к себе, так что люди, оказавшиеся вблизи этой горы, уже не могут возвратиться обратно, а должны плачевно погибнуть. Герцог Эрнст и его свита спасаются тем, что зашивают себя в кожи, и грифы, привыкшие завладевать как своей добычей людьми, прибитыми к магнитной горе, уносят их на гору, откуда они, прорезав кожи, уходят во время отсутствия грифов. Дальнейшее странствование приводит его к народу, имеющему такие длинные уши, что они могут быть обернуты вокруг тела как одежда; затем - к другому, имеющему такие большие ноги, что во время дождя люди могут ложиться на землю, а ноги раскрывать над собой, как зонтик. Он попадает к карликам, к великанам и так далее. Многое подобное рассказывается в связи с крестовым походом герцога Эрнста. Сказание не дает правильным образом почувствовать, как везде, где выступают имагинации, имеет место ориентировка на духовный мир, как события тут передаются в образах, развертывающихся в астральном мире и связанных с волей и судьбой земных людей.

Так обстоит и с прекрасной "Песней о Роланде", в которой прославляется поход Карла Великого в Испанию против язычников. Там даже говорится, - со ссылкой на Библию, - что для того, чтобы Карл Великий мог достигнуть намеченной им цели, Солнце задержалось в своем пути, так что один день стал столь же длинен, как два.

А в "Песне о Нибелунгах" видно, как та же самая форма, которая, сохранившись в северных странах, содержит в чистоте восприятие духовного мира, в то время как в средней Европе имагинации близко подходят к физической жизни. В северной форме повествования выражено, что имагинации относятся к "астральному миру"; а в средне-европейской версии "Песни о Нибелунгах" имагинации проскальзывают в восприятие физического мира.

Также и в сказании о герцоге Эрнсте имагинации, появляющиеся там, в действительности относятся к тому, что между опытами в физической сфере переживается человеком в "астральном мире", между опыта в физической сфере, переживается человеком в "астральном мире", к которому человек принадлежит так же, как и к физическому.

Обратив на все это духовный взор, можно увидеть, что вступление в эпоху сознания означает вырастание из той фазы развития, в которой человечество было бы побеждено люциферическими силами, если бы через душу сознательную - с ее силой интеллектуальности - в человеческое существо не пришел новый импульс развития. Душа сознательная препятствует той ориентировке на духовный мир, которая хочет увлечь человека на пути заблуждения; человеческий взор обращается к физическому миру. Все, что происходит в этом направлении, избавляет человечество от вводящей его в заблуждение люциферической власти.

В это время ради человечества из духовного мира уже действует Михаил. Он из сверхчувственного мира подготовляет свое позднейшее деяние. Он из сверхчувственного мира подготовляет свое позднейшее деяние. Он дает человечеству импульсы, охраняющие такое древнее отношение к божественно-духовному миру, которое не принимает люциферического характера.

Затем, в последнюю треть XIX века сам Михаил проникает в физический мир с той своей деятельностью, которую он с XV века до XIX века предварительно развивал из сверхчувственного мира.

Человечество должно было некоторое врем проходить свое духовное развитие так, чтобы оно высвободилось от того взаимоотношения с духовным миром, какое угрожало стать чем-то невозможным. После этого благодаря миссии Михаила развитие было направлено на те пути, на которых поступательный ход земного человечества снова обретает благотворное для него отношение к духовному миру.

Так стоит в своем деянии Михаил между люциферическим образом мира и ариманическим мировым рассудком. Образ мира становится у него исполненным мудрости откровением о мире, и оно раскрывает мировой разум как божественное мировое деяние. В этом мировом деянии живет Христова забота о человечестве, которая из михаилического откровения о мире может таким образом открыться человеческому сердцу.

(Далее следуют второе и третье рассмотрения.) Гетеанум, 23 ноября 1924.