Ненависть и презрение к себе

Выше мы проследили невротическое развитие, кото­рое начинается с самоидеализации и шаг за шагом с не­умолимой логикой развивается через трансформацию ценностей в феномен невротической гордости. Это разви­тие в действительности сложнее, чем я до сих пор пока­зывала. Оно усиливается и усложняется другим процес­сом, происходящим одновременно, — процессом, кото­рый внешне противоположен, хотя также открывается самоидеализацией.

Коротко говоря, когда человек перемещает свой центр тяжести в свое идеализированное Я, он не только превоз­носит себя, но также будет обречен смотреть на свое акту­альное Я — на все, чем он является в данное время, на свое тело и рассудок, здоровый или невротичный — с неверной точки зрения. Прославленное Я становится не только фан­томом, за которым надо гнаться; оно также становится единицей измерения, которой меряется его действитель­ное Я. И это действительное Я — столь жалкое зрелища если смотреть с точки зрения богоподобного совершенства, что он не может не презирать его. Более того, что важнее динамически, его реальное Я продолжает вмешиваться и значительно — в его полет к славе, и, таким образом, °^н обязательно должен будет его ненавидеть, ненавидеть се­бя. А так как гордость и ненависть к себе.—-фактически одно целое я предлагаю называть совокупность вовлечен­ных факторов одним общим именем: система гордосШ—¹-- Как бы то ни было, в ненависти к себе мы встречаем совер шенно новый аспект процесса, который значительно:

т наше видение его. Мы намеренно оставляли до сих пор опрос о ненависти к себе в стороне с тем, чтобы сначала получить ясную картину прямого влечения к актуализа­ции идеализированного Я. Но теперь мы должны завер­шить картину.

Вне зависимости от того, насколько неистово наш Пиг­малион пытается сформировать из себя наделенное вели­колепными качествами существо, его влечение обречено на неудачу. В лучшем случае он может быть в состоянии устранить какие-то беспокоящие несоответствия из свое­го сознания, но они продолжают существовать. Остается тот факт, что он всегда должен жить с собой: ест ли он, спит ли, идет ли в ванную, работает или занимается любо­вью. Иногда он думает, что все было бы лучше, если бы только он мог развестись с женой, взяться за другую рабо­ту, переехать на другую квартиру или отправиться в путе­шествие; в действительности же он всегда должен брать с собой себя. Даже если он функционирует подобно хорошо смазанной машине, существуют еще ограничения энер­гии, времени, силы, выносливости — ограничения челове­ческого существа.

Лучше всего описать ситуацию в понятиях двух людей. Имеется уникальный, идеальный человек; и имеется вез­десущий незнакомец (реальное Я), всегда вмешивающий­ся, все нарушающий, затрудняющий. Описание конфлик­та в понятиях «он» и «незнакомец» кажется уместным, потому что это близко ощущениям невротика. Более того, Даже если бы он мог отвергнуть реальные недуги как не­соответствующие или не относящиеся к нему, он никогда ^Не сможет так далеко убежать от себя, чтобы не «ощущать ^Их неполноценность» ¹. Хотя он может иметь успех, может Достаточно хорошо функционировать или даже уноситься

См. книгу «Невротическая личность нашего времени», где я пользовала понятие «регистрировать» для обозначения того фак-■ ^Что мы как бы чувствуем интуитивно, что происходит в нас, не ^ос°знавая этого.

в грандиозные фантазии уникальных достижений, он тем не менее будет уступать кому-то или быть неуверенным. У него может быть гложущее чувство, что он лжец, обман­щик, урод, — чувство, которое он не может объяснить. Его внутреннее знание себя безошибочно проявляется в его снах, когда он близок к реальному Я.

Обычно реальное Я вторгается болезненно и неотврати­мо. Богоподобный в своем воображении, он неловок в со­циальных ситуациях. Желая произвести неизгладимое впечатление на кого-то, он заикается или краснеет, или у него трясутся руки. Ощущая себя уникальным любовни­ком, он вдруг может оказаться импотентом. Говоря в своем воображении со своим боссом как мужчина, на деле он оказывается способен только на глупую улыбку. Блестя­щая реплика, которая окончательно решила бы спор, при­ходит ему на ум только на следующий день. Желаемая грациозная стройность никогда не достигается, потому что компульсивно он ест слишком много. Действительное, эм­пирическое Я становится оскорбительным чужаком, к ко­торому оказывается привязано идеализированное Я, и по­следнее с ненавистью и презрением ополчается против не­го. Действительное Я становится жертвой гордого идеали­зированного Я.

Ненависть к себе делает видимым разрыв в личности, начавшийся с формирования идеализированного Я. Она означает, что идет война. И это действительно неотъемле­мая черта каждого невротика: он находится в состоянии войны с собой. В действительности было положено основа­ние для двух разных видов конфликтов. Один из них на­ходится внутри самой системы гордости. Как мы подроб­нее рассмотрим далее, это потенциальный конфликт меж­ду экспансивными влечениями и влечениями к уступчи­вости. Другой, более глубокий конфликт — конфликт между всей системой гордости и реальным Я. Последнее, хотя и отодвинуто на задний план и подавлено, так как гордость господствует, все еще потенциально могуществен-

но и может при благоприятных обстоятельствах обрести свою полную действенность. В следующей главе мы обсу­дим черты и фазы этого развития.

Этот второй, более глубокий конфликт в начале анализа неочевиден. Но когда система гордости разрушается и че­ловек становится ближе к себе, когда он начинает испыты­вать свои собственные чувства, узнавать свои желания, завоевывать свободу выбора, принимать собственные ре­шения и брать ответственность за них, выстраиваются дру­гие силы. С возрастающей ясностью разгорается битва между системой гордости и реальным Я. Ненависть к себе теперь направлена не столько против ограничений и недо­статков актуального Я, сколько против появляющихся конструктивных сил реального Я. Это конфликт более крупных размеров, чем любой невротический конфликт, который я обсуждала до сих пор. Я предлагаю назвать его центральным внутренним конфликтом ¹.

Я бы хотела вставить здесь теоретическое замечание, так как оно поможет яснее сфокусироваться на этом кон­фликте. Когда ранее, в других своих книгах, я использо­вала термин «невротический конфликт», я имела в виду конфликт между двумя несовместимыми компульсивны-ми влечениями. Однако центральный внутренний конф­ликт — это конфликт между здоровыми и невротически­ми, конструктивными и деструктивными силами. Следо­вательно, мы должны будем расширить наше определение и сказать, что невротический конфликт может действовать либо между двумя невротическими силами, либо между здоровыми и невротическими. Важность этого различия выходит за пределы терминологического разъяснения. Есть две причины того, почему конфликт между системой ^ГоРДости и реальным Я гораздо вероятнее, чем другие кон­фликты, может расщепить нас на части. По аналогии с ^г°сударством, это различие между столкновением интере-^с°в отдельных групп и вовлечением всей страны в граж-

Термин предложен д-ром Мьюриел Айвимей.

данскую войну. Другая причина содержится в том, что сама сердцевина нашего бытия, наше реальное Я с его спо­собностью к развитию борется за свою жизнь.

Ненависть к реальному Я дальше от осознания, чем не­нависть к ограничениям актуального Я, но она формиру­ет всегда присутствующий фон ненависти к себе — то есть подводное течение, которое постоянно отвлекает основную энергию, даже если ненависть к ограничениям актуально­го Я может находиться на переднем плане. Следовательно, ненависть к реальному Я может выступать почти в чистой форме, в то время как ненависть к актуальному Я — все­гда смешанное явление. Если, например, ненависть к себе принимает форму безжалостного самоосуждения за «эго­изм» — т.е. за действия в свою собственную пользу — это может быть, а, скорее всего, и есть одновременно и нена­висть за несоответствие абсолюту святости, и способ по­давления нашего реального Я.

Немецкий поэт Кристиан Моргенштерн сжато выразил природу ненависти к себе в поэме Entwicklungsschmerzen ¹ («Боли развития»):

Я буду отступать, разрушенный собою, Кто есть и кем бы мог я быть — во мне нас двое. В конце концов один другого уничтожит. Подобен скакуну горячему «Быть-может», К хвосту которого привязано «Я-естъ», Распятое — ни встать, ни лечь, ни сесть, Быть-может — как вампир, что в темноте грядет. Он сердце оседлал, и пьет, и пьет, и пьет.

Так поэт выразил процесс в нескольких строках. Он говорит, что мы можем ненавидеть себя ослабляющей я мучительной ненавистью — ненавистью настолько разрУ" шительной, что мы против нее беспомощны и можем унй⁴"

¹ Сборник стихотворений Auf vielen Wegen. R.Piper & Co., JVi nich, 1921. Перевод Д. Леонтьева с англ. перевода К. ХьютоЯ-

тозкить себя физически. И он говорит, что мы ненавидим себя не потому, что ничего не стоим, а потому, что нас вле­чет стремление превзойти себя. Ненависть, говорит он, вытекает из несоответствия между тем, чем я хотел бы быть, и тем, что я есть. Это не просто раскол, а жестокая и смертоносная битва.

Сила и упорство ненависти к себе изумительны даже для аналитика, знакомого с тем, как она действует. Пыта­ясь объяснить ее глубину, мы должны осознать гнев гор­дого Я на чувство его унижения и сдерживания на каждом шагу реальным Я. Мы должны также увидеть крайнее бес­силие гнева. Ибо, как бы невротик ни старался рассматри­вать себя в качестве бесплотного духа, он зависит в своем существовании, а, следовательно, в достижении славы от актуального Я. Если бы он хотел убить ненавистное Я, он должен был бы в то же самое время убить свое славное Я, как это сделал Дориан Грей, когда разрезал на кусочки портрет, выражавший его деградацию. С одной стороны, эта зависимость, как правило, предупреждает самоубий­ство. Если бы не эта зависимость, самоубийство было бы логичным исходом ненависти к себе. В действительности, самоубийство — сравнительно редкий случай, и оно про­исходит при сочетании факторов, только одним из кото­рых является ненависть к себе. С другой стороны, сама за­висимость делает ненависть к себе все более жестокой и беспощадной, как это происходит при любой бессильной ярости.

Кроме того, ненависть к себе — не только результат са­мопрославления, но и служит для поддержания его. Точ-^Нее> она служит побуждением для актуализации идеали-^Зированного Я и нахождения полной интеграции на этом ^в°звышенном уровне путем устранения противоречивых лементов. Само осуждение несовершенства подтвержда-^{т ст}андарты богоподобия, с которыми идентифицирует я Человек. В анализе мы можем наблюдать эту функ­цию ненависти к себе. Когда мы обнаруживаем ненависть

пациента к себе, мы можем наивно ожидать, что он буд_ет готов от нее избавиться. Иногда такая здоровая реакция действительно происходит. Чаще реакция двояка. Чело­век не может не признавать тяжелого бремени и опаснос­ти ненависти к себе, но он может считать даже еще более опасным бунт против этого ярма. Он- может признать в весьма благовидных понятиях правильность высоких стандартов и опасность стать слабым при большей терпи­мости к себе. Или он может постепенно обнаружить свое убеждение, что полностью заслуживает то презрение, с которым к себе относится, а это указывает на его сохраня­ющуюся неспособность принять себя иначе как на основе его кичливых стандартов.

На третий фактор, придающий ненависти к себе такую жестокую и беспощадную силу, мы уже намекали. Это от­чуждение от себя. Проще говоря, у невротика нет ощуще­ния себя. Должна быть какая-то симпатия к страдающе­му себе, какое-то переживание этого страдания, прежде чем осознание нокаута может привести к конструктивно­му движению. Или возьмем другой аспект: нужно какое-то признание существования собственных желаний, преж­де чем осознание фрустрации может начать беспокоить или даже интересовать человека.

Всегда ли человек осознает ненависть к себе! То, что выражено в «Гамлете», «Ричарде III» или в цитирован­ных здесь стихах, не ограничивается ясновидящим пони­манием поэтом агонии человеческих душ. В течение бо­лее долгих или коротких периодов многие люди пережи­вают ненависть или презрение к себе как таковое. У них могут вспыхивать чувства «я себя ненавижу» или «я се­бя презираю»; они могут быть в бешенстве на себя. Но та­кие энергичные переживания ненависти к себе происхо­дят только в периоды несчастий и забываются, когда не счастья убывают. Как правило, не встает вопрос, являют­ся ли такие чувства — или мысли — чем-то большим, че ситуативная реакция, ответ на «неудачу», «глупость».

_ощущение неверного поступка или осознание психологи­ческого прокола. Таким образом, здесь нет осознания подрывного и длительного действия ненависти к себе.

Относительно той формы ненависти к себе, которая вы­ражается в самообвиненях, диапазон различий в осозна­нии слишком широк, чтобы позволить какие бы то ни бы­ло обобщения. Те невротики, которые замкнулись в рако­вине уверенности в своей правоте, так заставляют умолк­нуть все самообвинения, что ничто не достигает сознания. Противоположны им уступчивые типы, которые откровен­но выражают самопорицание и чувство вины или выдают существование таких чувств своим явно извиняющимся или оборонительным поведением. Такие индивидуальные различия в осознании действительно значительны. Мы позже обсудим, что они означают и как протекают. Но они не оправдывают вывод, будто уступчивые типы осознают ненависть к себе, ибо даже те невротики, которые осозна­ют свои упреки, не осознают ни их интенсивности, ни их деструктивной природы. Они не осознают также присущей этим упрекам бесполезности и склонны рассматривать их как свидетельство своей высокой моральной чувствитель­ности. Они не ставят под сомнение их адекватность и, соб­ственно говоря, не могут этого сделать до тех пор, пока оце­нивают себя с точки зрения богоподобного совершенства. Однако почти все невротики осознают результаты не­нависти к себе: чувства вины, неполноценности, ограни­ченности, измученности. Тем не менее они, по крайней ^МеРе, не осознают, что сами были причиной этих болезнен­ных ощущений и самооценок. И даже небольшая частица дознания, которую они могут проявить, может вытеснять­ся невротической гордостью. Вместо того, чтобы страдать °^т ограничений, они гордятся тем, что «неэгоистичны, ас-^етичны, жертвуют собой, рабы долга» — понятия, которые °гут скрывать множественные прегрешения против себя. Вывод, к которому мы приходим на основании этих ^Л1оДений, состоит в том, что ненависть к себе во всех ^новных компонентах является бессознательным про-

цессом. В последнем анализе жизненно важно оказыва ется не осознавать его влияния. Это основная причина того, что основная часть процесса обычно экстернализи-рована, т.е. переживается как действующая не внутри самого человека, а между ним и внешним миром. Мы мо­жем грубо различать активную и пассивную экстернали-зацию ненависти к себе. Первая является попыткой на­править ненависть к себе вовне, против жизни, судьбы, институтов или людей. Во второй ненависть остается на­правленной против себя, но воспринимается или пережи­вается как идущая извне. В обоих случаях напряжение внутреннего конфликта высвобождается путем превраще­ния его в межличностный конфликт. Мы обсудим ниже особые формы, которые может принимать этот процесс, и его влияние на человеческие взаимоотношения. Здесь я ввожу это только потому, что многие вариации ненави­сти к себе удобнее наблюдать и описывать в их экстерна-лизованных формах.

Проявления ненависти к себе идентичны проявлениям ненависти в межличностных отношениях. Иллюстрируя последнюю с помощью исторического примера, еще свеже­го в нашей памяти, — ненависти Гитлера к евреям — мы видим, что он злобно запугивал и обвинял, унижал, пуб­лично позорил их, всеми видами, формами и способами уничтожал надежды на будущее и, в конце концов, систе­матически пытал и убивал их. В более цивилизованных и скрытых формах мы можем наблюдать большинство этих проявлений ненависти в повседневной жизни в семьях или между конкурентами.

Мы сделали обзор основных проявлений ненависти к себе и их прямых действий на человека. Большая час представленных конкретных проявлений была описана психиатрической литературе со времен Фрейда, например самообвинения, самоуничижение, чувство неполноцен сти, неспособность получать удовольствие, прямые ^са деструктивные действия, мазохистские тенденций-

еле фрейдовской концепции влечения к смерти и разра-й тки ее Францем Александером и Карлом Меннингером¹ не было предложено всеобъемлющей теории, которая бы объясняла все феномены. Между тем теория Фрейда, хотя и имеет дело с подобным материалом, исходит из настоль­ко отличных теоретических предпосылок, что понимание проблем и терапевтический подход к ним полностью меня­ются. Мы обсудим эти отличия в другой главе.

Чтобы не утонуть в деталях, давайте различать шесть способов действия, или проявлений, ненависти к себе, помня в то же время, что они пересекаются. Это — неумо­лимые требования к себе, беспощадное самообвинение, презрение к себе, фрустрирование себя, самоистязание и самоуничтожение.

Когда в предыдущей главе мы обсуждали требования к себе, мы рассматривали их как свойственные невротику способы переделать себя в свое идеализированное Я. Мы также утверждали, что внутренние диктаты образуют си­стему принуждения, тиранию, и что люди могут реагиро­вать шоком и паникой, когда терпят неудачу в следовании им. Теперь мы в состоянии полнее понять, что объясняет принудительность, что делает попытки исполнять дикта­ты такими неистовыми, почему так глубоки реакции на «неудачу». Долженствования настолько же детерминиру­ются ненавистью к себе, насколько и гордостью, и фурии ненависти к себе срываются с привязи, когда долженство­вания не выполняются. Их можно сравнить с грабежом, ^к°гда бандит наводит на человека револьвер, говоря: «Ли-

⁰ вы отдадите мне то, что у вас есть, либо я застрелю вас».

алдитский грабеж, вероятно, более гуманен. У человека,

^ОТоР°му угрожают, есть возможность спасти себя, подчи-вщись, в то время как долженствования не могут быть

^миротворены. Быть застреленным, ввиду полной оконча-

vou ^{Alexander F}-, The Psychoanalysis of the Total Personality. Ner-s and Mental Disease Publishing Co., 1930. ^lenmg_er K., Man Against Himself. Harcurt, Brace and Co., 1938.

тельности смерти, также кажется менее жестоким, чем пожизненные страдания от ненависти к себе. Приведем цитату из письма пациента ^J: «Его реальное Я подавлено неврозом, монстром Франкенштейна, первоначально со-зданным для его защиты. И не велика разница, живете ли вы в тоталитарной стране или в личном неврозе; и так, и этак вы окончите жизнь в концентрационном лагере, где главный смысл — уничтожение Я как можно более болез­ненным путем».

В действительности долженствования самодеструктив-ны по своей природе. Но до сих пор мы видели только один аспект их деструктивности —/то, что они облекают чело­века в смирительную рубашку и лишают его внутренней свободы. Даже если он ухитряется лепить из себя поведен­ческое совершенство, он может это делать только ценою своей спонтанности и аутентичности своих чувств и убеж­дений. Долженствования, в действительности, нацелены, подобно любой политической тирании, на удушение инди­видуальности. Они создают атмосферу, подобную атмосфе­ре семинарии, описанной Стендалем в «Красном и чер­ном» (или Джорджем Оруэллом в «1984»), где любые ин­дивидуальные мысли и чувства вызывают подозрения. Требуется безусловное послушание, которое даже не ощу­щается как послушание.

Кроме того, многие долженствования демонстрируют свой самодеструктивный характер в самом своем содержа­нии. В качестве иллюстрации я бы хотела сослаться на три долженствования, которые действуют в условиях патоло­гической зависимости и которые будут детально разраоо-таны в соответствующем контексте: я должен быть доста­точно велик, чтобы не обращать внимания абсолютно н на что, что сделано по отношению ко мне; я должен быт в состоянии заставить ее полюбить меня; я должен аос лютно всем жертвовать ради «любви»! Сочетание трех э

------------ тХ

¹ Опубликовано в American Journal of Psychoanalysis, том

1949.

лженствований обязательно увековечивает муки болез­ненной зависимости. Другое часто встречающееся должен­ствование требует от человека, чтобы он принимал на себя всю ответственность за своих родных, друзей, учеников, работников и т.д. Он должен быть в состоянии решить проблемы каждого для немедленного удовлетворения каж­дого. Это подразумевает, что все, что идет не так, являет­ся его виной. Если его родственник или друг по какой-то причине расстроен, жалуется, критикует, недоволен или чего-то хочет, такой человек вынужден быть беспомощной жертвой, которая должна ощущать вину и все улаживать. Он (цитируя пациента) подобен обеспокоенному управля­ющему летним отелем: гости всегда правы. Не имеет зна­чения, являются в действительности неудачи его виной или нет.

Этот процесс хорошо описан в недавно вышедшей фран­цузской книге «Свидетель» *. Главный герой и его брат катаются на лодке; лодка дает течь, поднимается шторм, и они опрокидываются. Так как у брата сильно поврежде­на нога, он не в состоянии плыть в бурной воде. Он обре­чен утонуть. Герой пытается доплыть до берега, поддержи­вая своего брата, но вскоре понимает, что не может этого сделать. Альтернатива такова: либо утонут оба, либо герой спасется один. Ясно понимая это, он решает спастись. Но он чувствует себя так, будто является убийцей, и это для него настолько реально, что он подозревает всех в том, что °ни должны считать его убийцей. Его разум беспомощен ^и не может быть эффективен до тех пор, пока он действу-^{ет на} основании предпосылки, что он должен быть ответ­ственным в любом случае. Конечно, это крайняя ситуация. ^{0 эм}°Циональная реакция героя точно иллюстрирует то, ^То люди чувствуют, когда их влекут особые долженство­вания.

"еловек может также принимать на себя задачи, кото-^{1е Па}губны для всего его существования. Классический

Bloch-Michel J., The Witness. Pantheon Press, 1949.

пример долженствования такого типа содержится у Досто­евского в «Преступлении и наказании». Раскольников чувствовал, что для утверждения своих качеств Наполеона он должен быть в состоянии убить человеческое существо Как показывает нам Достоевский в безошибочных выра­жениях, несмотря на многообразный протест Раскольни-кова против мира, не было ничего более противного его чувствительной душе, чем убийство. Он должен был зас­тавить себя совершить это. То, что он действительно чув­ствовал, выражено во сне, в котором он видит худую, ис­тощенную кобылу, которую пьяные крестьяне заставляют тащить невозможно тяжелый воз. Ее жестоко и беспощад­но хлещут кнутом и в конце концов забивают до смерти. Раскольников сам бросается к кобыле в порыве глубокого сострадания.

Этот сон приснился в то время, когда Раскольников был занят жестокой внутренней борьбой. Он чувствовал и то, что должен быть в состоянии убить, и то, что это настоль­ко противно ему, что он просто не может это сделать. Во сне он понял бессмысленность жестокости, с которой он принуждал себя сделать что-то, невозможное для себя так же, как было невозможно для кобылы тащить тяжелый воз. И из глубины его существа появилось глубокое состра­дание к себе из-за того, что он с собой делает. Переживая таким образом свои подлинные чувства, он сильнее ощу­тил себя заодно с собой после сна и пришел к решению не убивать. Но его наполеоновское Я вскоре вновь победило, потому что реальное Я было настолько же беспомощно про­тив него в это время, насколько истощенная кляча была беспомощна против жестоких крестьян.

_2 Третьим фактором, делающим долженствования само-деструктивными и более, чем другие, отвечающим ^заЯ_и принудительность, является ненависть к себе, с которо мы можем ополчаться против себя, когда нарушаем и Иногда эта связь совершенно ясна или легко может о установлена. Человек не был так всезнающ или во в

лезен, как, как он чувствует, он должен быть, и, как в вести «Свидетель», полон необоснованных угрызений вести. Чаще он не осознает такого нарушения, но без сякой видимой причины чувствует себя слабым, беспо­койным, усталым, тревожным или раздраженным. Давай­те вспомним пример с женщиной, которая внезапно испу­галась собаки после того, как не смогла подняться на вер­шину горы. Здесь была такая последовательность: снача­ла она пережила как неудачу свое благоразумное решение отказаться от подъема — неудачу в свете диктата, говоря­щего ей, что она должна справляться со всем (и остающе­гося бессознательным). Затем последовало ее презрение к себе, которое также осталось бессознательным. Потом при­шел ответ на порицание себя в форме ощущения беспо­мощности и испуга — первый из эмоциональных процес­сов, достигший сознания. Если бы она не анализировала себя, испуг перед собакой остался бы загадочным происше­ствием — загадочным потому, что не был связан со всем, что ему предшествовало. В других случаях человек пере­живает в сознании только особые способы, которыми он автоматически защищает себя от своей ненависти к себе, такие как его особые способы снимать тревогу (кутежи с обжорством, выпивки, покупки и т.д.), свое ощущение, что является жертвой других (пассивная экстернализация) или раздражение на других (активная экстернализация). нас будет много возможностей увидеть с разных точек ^Зрения, как действуют эти попытки самозащиты. В этом контексте я хочу обсудить еще одну подобную попытку, потому что она легко ускользает от внимания и может при-^ВоДить к тупику в терапии.

^та попытка делается, когда человек бессознательно °ДИтся на пороге понимания тсхго, что он, вероятно, не

^ет соответствовать своим специфическим долженство-иям. Далее может случиться, что являющийся в иных

аях разумным и контактным пациент может развол-

^ТЬся и, так сказать, эмоционально разгуляться, счи-

тая, что с ним плохо обращаются все и вся: его родственны ки эксплуатируют его, его босс несправедлив, его дантис испортил ему зубы, аналитик ничего хорошего ему не дед_а ет и т.д. Он может оскорбительно вести себя по отношению к аналитику и выдавать бурные припадки гнева дома.

При попытке понять его расстройство первый фактор поражающий нас, — это его настойчивые притязания на особое внимание. В соответствии с конкретной ситуацией он может настаивать на получении большей помощи в сво­ем офисе, на том, чтобы жена или мать оставили его в покое, чтобы его аналитик уделял ему больше времени, или чтобы школа делала исключения в его пользу. Первое впечатление — впечатление о неистовых претензияиях и чувстве, что с ним плохо обращаются, когда эти претензии фрустрированы. Но когда на эти претензии обращают вни­мание пациента, его неистовство возрастает. Он может стать еще более открыто враждебным. Если мы слушаем внимательно, то обнаруживаем тему, проходящую через его бранные замечания. Он словно говорит: «Ты что, не понимаешь, болван, что мне действительно что-то нуж­но?» Если мы теперь вспомним, что претензии вырастают из невротических потребностей, мы можем увидеть, что внезапное усиление претензий указывает на внезапное усиление довольно настоятельных потребностей. Руковод­ствуясь этим, мы имеем шанс понять дистресс пациента. Тогда может оказаться, что, сам того не зная, он понял, что не может выполнить некоторые из своих императивных долженствований. Он мог, например, почувствовать, что просто не в состоянии добиться успеха в каких-то значи­мых любовных взаимоотношениях, или что он так пере­грузил себя работой, что даже при предельном напряже­нии не может справиться с ней; или он мог понять, ч определенные проблемы, поднявшиеся на поверхност анализе, подавляют его и находятся за пределами даЖ^е выносливости, или что они насмешливо опровергают

Тако^е усилия рассеять их с помощью одной силы воли- l

понимание, в основном бессознательное, заставляв

никовать, потому что он чувствует, что должен быть в

остоянии преодолеть все эти разногласия. Таким образом,

в этих условиях есть только две возможности. Первая —

осознать, что его требования к себе фантастичны. Вто-

_ая__неистово претендовать на такое изменение своей

жизненной ситуации, чтобы не пришлось столкнуться с «неудачей». В своем возбуждении он выбрал вторую доро­гу, а задача терапии — показать ему первую.

Для терапии очень важно признавать возможность того, что осознание пациентом неосуществимости своих требова­ний может привести к лихорадочным претензиям. Это важ­но, потому что они могут породить возбуждение, с которым сложнее всего управляться. Но это важно и по отношению к теории, так как помогает нам лучше понять присущую многим претензиям настоятельность. И это же убедитель­но демонстрирует настоятельно испытываемую человеком потребность соответствовать своим долженствованиям.

Наконец, если даже смутное осознание неудачи — или нависающей угрозы неудачи — в соответствии должен­ствованиям может вызвать неистовое отчаяние, то суще­ствует сильная внутренняя необходимость предотвратить такое осознание. Мы видели, что один из способов, кото­рым невротик его избегает, — это выполнение долженство­ваний в воображении. («Я должен мочь быть или действо­вать определенным образом — поэтому я могу быть таким или делать так».) Мы теперь лучше понимаем, что этот на вид ловкий и бойкий способ избегания правды на самом Деле вызван затаенным ужасом перед столкновением ли-Ц°м к лицу с фактом, что человек не соответствует и не °Жет соответствовать внутренним диктатам. Таким обра-°м, это иллюстрация предложенного в первой главе ут-^еРждения, что воображение поставлено на службу невро-^ТиЧескиад потребностям.

*1з многих бессознательно созданных таким образом Р. предназначенных для самообмана, я здесь проком-^ТиРУЮ только две наиболее важных.

Одна из них — снижение порога осознания Я. Иногда невротик, будучи проницательным наблюдателем за дру гими, может упорно не осознавать свои собственные чув­ства, мысли и действия. Даже в анализе, когда его внима­ние обращают на какую-то проблему, он будет пресекать дальнейшее обсуждение словами «я не сознаю этого» или «я этого не чувствую». Другой бессознательный механизм который надо здесь упомянуть, составляет особенность большинства невротиков; это переживание себя только"в качестве реагирующего существа. Это глубже, чем возла-гание вины на других. Это равносильно бессознательному отрицанию своих собственных долженствований. Жизнь тогда переживается как последовательность рывков и тол­чков, идущих извне. Другими словами, сами долженство­вания экстернализируются.

Резюмируем в более общих понятиях: любой человек, подчиненный тираническому режиму, будет прибегать к средствам избегания диктатов. Он принуждается к дву­личности, которая в случае внешней тирании может быть полностью сознательной. В случае внутренней тирании, которая сама по себе бессознательна, возникающая дву­личность может иметь только характер бессознательнго самообмана.

Все эти механизмы предупреждают прилив ненависти к себе, который в ином случае последовал бы за осознани­ем «неудачи»; следовательно, они обладают большой субъ­ективной ценностью. Но они также влекут за собой диф­фузные нарушения чувства правды; тем самым они факти­чески вносят вклад и в отчуждение от себя ¹, и в большую автономию системы гордости.

Требования к себе, таким образом, занимают критичес кую позицию в структуре невроза. Они представляют п ^ пытку человека актуализировать свой идеализированнь образ. Они двояким образом служат орудием в увеличен

отчуждения от себя: принуждая его к фальсификад

его

¹ См. Главу 6, «Отчуждение от себя».

_{х сП}онтанных чувств и убеждений и порождая диф­фузную бессознательную нечестность. Они также вызваны авистью _{к се}бе; и, наконец, понимание своей неспособ­ности исполнять их спускает с привязи ненависть к себе. В некотором смысле все формы ненависти к себе являются санкциями за невыполненные долженствования, или, дру­гими словами, невротик не чувствовал бы ненависти к себе, если бы в действительности мог быть сверхчеловеком.

Самообвинения являются другим выражением ненави^ сти к себе. Большинство из них с беспощадной логикой вытекают из нашей центральной предпосылки. Если чело­веку не удается достичь абсолютов бесстрашия, великоду­шия, уравновешенности, силы воли и т.д., его гордость выносит вердикт «виновен».

Некоторые самообвинения направлены против суще­ствующих внутренних сложностей. Поэтому они могут выглядеть обманчиво рациональными. Во всяком случае, сам человек ощущает их полностью оправданными. В кон­це концов, не является ли такая суровость похвальной потому, что она соразмерна более высоким стандартам? В действительности он вырывает сложности из контекста и набрасывается на них со всей яростью морального осужде­ния. Они же существуют независимо от ответственности человека за них. В любом случае в конечном счете не имеет значения, мог ли он чувствовать, думать, действовать иначе, даже осознавал ли он их. Невротическая проблема, которую надо исследовать и проработать, превращается в ^твратительный недостаток, клеймящий человека как не Меющего надежды на исправление. Он, например, может ^1ть неспособен отстаивать свои интересы или мнения. Он Мечает, что был довольно равнодушен, когда должен был *разить несогласие или защитить себя от эксплуатации. Рямое наблюдение этого не только действительно дела-^еМу честь, но могло бы быть первым шагом к постепен-У осознанию сил, заставляющих его скорее успокаи-^себя, чем отстаивать свои права. Вместо этого, охва-

ченный деструктивным самопорицанием, он будет обви нять себя в том, что у него «кишка тонка», или в том, что является отвратительным трусом, или же будет считать что окружающие люди презирают его за то, что он слабый человек. Таким образом, полный эффект его самонаблюде­ния — ощущение себя «виноватым» или плохим, а в ре­зультате его снизившаяся самооценка сделает для него еще более сложным поднять голос в следующий раз.

Подобным образом кто-то, кто открыто испытывает страх перед змеями или перед вождением машины, может быть хорошо информирован о том, что такие страхи выра­стают из бессознательных сил, над которыми у него нет контроля. Его разум говорит ему, что моральное осужде­ние «трусости» лишено всякого смысла. Он даже может спорить с собой о «виновности» или «невиновности», но, возможно, не сможет прийти ни к какому заключению, потому что это спор, включающий разные уровни суще­ствования. Как человек он может позволить себе быть под­верженным страхам. Но в качестве существа богоподобно­го он должен быть абсолютно бесстрашен и может только ненавидеть и презирать себя за переживание любых стра­хов. Так, писатель может быть заторможен в осуществле­нии творческой работы из-за нескольких факторов в себе, которые делают писание испытанием. Поэтому его работа движется медленно, он бездельничает или занимается по­сторонними вещами. Вместо сочувствия своему огорчению и исследования его причин он обзывает себя ленивым без­дельником или обманщиком, в действительности не инте­ресующимся своей работой.

Обвинения себя во лжи и обмане являются наиболее частыми. Они не всегда имеют поводом что-то конкретное. Чаще невротик ощущает относительно себя общее неопр деленное беспокойство — сомнения, которые ни с чем связаны и временами не проявляются, а временами