Средняя фаза терапии и проработка

Львиная доля интерпретаций переноса и весь длительный процесс проработки, включающий в себя проживание, приходятся на среднюю фазу лечения. Именно на этой

стадии пациенты чаще всего испытывают отчаяние, ибо они начинают понимать ограниченность результатов лечения, а также возможность непредсказуемых измене­ний и поисков. Какова вероятность всего этого, часто неизвестно ни пациенту, ни терапевту. Лично я склоняюсь к тому, чтобы предоставить каждому пациенту максимум времени, в котором он нуждается и которое ему необхо­димо для работы на этой неведомой территории лечения. Именно самим пациентам предоставляется возможность открыть для себя, какие аспекты их личности обладают гибкостью, а какие не поддаются изменениям.

Нередко данный период лечения растягивается на го­ды. Пациенты, испытывающие серьезные трудности с се­парацией, зависимостью и базовым доверием, нередко могут задержаться на восемь-десять лет на этой средней стадии лечения. Когда пациенты приходят к пониманию того, чего они в принципе могут достигнуть, а чего — нет, и когда они чувствуют, что в результате психотерапии наметилось определенное улучшение их жизни, тогда они заводят речь о завершении лечения.

завершение терапии

Учитывая длительность курса психотерапии, изобилующе­го поворотами и сомнениями, неудивительно, что вопрос, связанный с завершением лечения, покрыт туманом не­определенности. Даже когда мы имеем явные доказатель­ства того, что терапия достигла значительного успеха, все равно остается вопрос, когда именно следует ее завер­шить. Мы сможем приблизиться к ответу на этот вопрос, когда станем свидетелями постепенного развертывания переноса. Мы увидим стадию его зарождения и порадуемся тому, как углубляется и разнообразится перенос с тече­нием времени. В частности, если мы заметим, что пациент выражает свою враждебность с особой силой и настойчи­востью, то мы почувствуем уверенность, что нащупали важные болевые точки.

Неразрешенный негативный перенос в подавляющем большинстве случаев служит основной причиной незавер­шенности психотерапии. И пациент, и терапевт не склонны

 

выражать и принимать на себя аффекты ненависти. Если ненависть пациента, как и его любовь, не находит своего выражения и долго таится в глубине, то мы не очень удивим­ся, если он начнет обсуждать возникшие у него мысли о за­вершении терапии. Услышав такие реплики, я либо продол­жаю заинтересованно молчать, либо выражаю некоторый интерес к высказанным идеям. Однако это не слишком живой интерес. Я ни в коем случае не хочу выглядеть чело­веком, хватающимся за первую попавшуюся возможность, чтобы закончить этот долгий и трудный терапевтический процесс. Честно говоря, на этой стадии я крайне сдержан, ибо действительно не знаю, когда на самом деле наступит время окончить лечение. Конечно же, я не делаю никаких конкретных предложений о его завершении. Я стараюсь занимать следующую позицию: «Возможно, окончание тера­пии было бы для вас лучшим вариантом, но точно сказать не могу. Как обычно, мы будем полагаться на ваши мысли и ваши суждения, на то, что вы будете думать об этом через некоторое время».

Такие периодические мысли об окончании терапии через несколько недель или месяцев выльются в более продолжительное обсуждение пациентом своего ухода.

«Мне думается, я имею представление о том, насколько сложна жизнь... или по крайней мере о том, чего я хотел добиться и чего действительно добился, что я могу еще сделать с этим в процессе терапии. Я вижу, что во многих отношениях мне значительно лучше и я не так несчастен и не так мучаюсь, как раньше. Раньше я чувствовал себя как беспомощное, раненое животное... Сейчас я не впадаю в панику перед трудностями. Передо мной по-прежнему много целей, но я чувствую, что смогу продолжить работу по их достижению... Мне будет не хватать отсутствия критики. Это дает мне свободу мыслить. Я должен пы­таться делать то, что по силам мне самому. Ранее я иногда хотел вас покинуть, когда вы очень расстраивали меня, не давая мне того, что я хотел. Со своей стороны я всегда хотел слишком многого, я застрял на этом. Во мне не так много того, чего бы мне хотелось, и я по-прежнему должен над этим работать... [Затем пациент рассказал сон, в ко-

тором похожий на меня персонаж совершал много оши­бок.] Я стараюсь видеть вас несовершенным... для меня большое облегчение считать, что ничто человеческое вам не чуждо. У вас, как и у меня, тоже могут быть непри­ятности. Я не такойужурод, мы во многом схожи... Напри­мер, мне трудно признать, что у меня все идет хорошо; я чувствую давнюю вину и депрессию. Кроме того, призна­ваясь вам, я вспоминаю, что никогда не мог признаться в этом своему отцу. Я боялся, что он перестанет обо мне заботиться, если я стану от него независим. То же самое я часто ощущал по отношению к вам... и я не должен быть таким же несчастным, как моя мать, чтобы показывать ей, как я ее люблю и что никогда ее не брошу... Вместе с тем мне приятно, что я не чувствую по отношению к вам сильной ярости, даже если я не могу решить здесь свои проблемы. Я ощущаю нечто похожее на сожаление или грусть... у меня возникает чувство, что мое решение закон­чить терапию не связано с местью... но я же могу самосто­ятельно заниматься исследованием своих возможностей, когда прекращу терапию? [Я сказал: жизнь время от време­ни бросает нам вызов. Это не кончается никогда.] Точно! Я долго думал о том, что должен обрести здесь состояние нирваны... все должно остаться неизменным на все време­на... Но это невозможно до тех пор, пока человек жив, и кто на самом деле к этому стремится?... Я думаю о том, чтобы установить точную дату окончания. И мне бы хоте­лось, чтобы вы не сочли эти слова предметом для вашего дальнейшего исследования!»

Так как эта терапия продолжалась около шести лет и многие элементы переноса хотя и развивались медлен­но, но проявлялись затем достаточно интенсивно, я почув­ствовал, что рассуждения пациента на эту тему имели солидное терапевтическое обоснование. Мы действи­тельно работали над многими болезненными проблемами, и хотя и я, и пациент хотели решать их и дальше, более реалистичный подход был связан с его движением в на­правлении независимости. В этот период он старался продемонстрировать гибкость, сравнивая свои ирраци­ональные чувства ко мне с подобными чувствами в своей

обычной жизни и высказывая идею относительно их про­исхождения. Было очевидно, что он воспринимает меня более реалистично, под меньшим влиянием переноса. Другим явным признаком завершающей стадии лечения является выход терапевта из кокона переноса и его пре­вращение в более реальную фигуру. Пациент уже не ис­пытывает такой острой потребности в удовлетворении со стороны трансферентного объекта, а потому перенос теряет для него свое очарование. Реалистичный образ терапевта (не связанный с переносом) более ясен для пациента в самом начале лечения (прежде чем возник клинический перенос), а также в процессе завершения лечения, когда основные элементы переноса уже получи­ли ту или иную рациональную интерпретацию. В при­веденном выше случае мысли о завершении терапии не оставляли пациента во время сеансов на протяжении нескольких месяцев. Таким образом, эти идеи не казались мне демонстративным прикрытием какой-то враждеб­ности, возникшей в самое последнее время.

Если я определил для себя, что завершение лечения впол­не закономерно, очень важно определить его точную дату. До тех пор, пока не намечено точное время, вращающиеся шестерни процесса печали не соединяются в слаженный механизм. Многие пациенты после нескольких месяцев разговоров об окончании лечения попадают в совершенно иную реальность, когда устанавливается его точная дата. Хотя такая аналогия не совсем уместна, мне приходит в го­лову замечание Сэмюэля Джонсона: «Когда человек знает, что через две недели его повесят, у него очень хорошо кон­центрируются мысли». Давление времени приводит к появ­лению темы печали. Весь воздух наполнен потерей, и реак­ция пациента определяется сочетанием того, насколько исходные симптомы были вызваны потерей объекта, на­сколько эта потеря смягчилась в процессе лечения, в какой степени ей было найдено замещение в реальной жизни, а также тем, как долго терапевт способен помнить о значи­мости перенесенной пациентом потери. Нельзя выразить в точных цифрах, сколько именно времени потребует этот процесс, но в порядке вещей, если он продлится один-два месяца, помноженных на каждый год терапии.

У многих пациентов появится тревога из-за того, что они уже не смогут отказаться от своего решения, если вдруг захотят это сделать. Лучше эту тревогу исследовать и ин­терпретировать, но уже не менять дату завершения терапии. Лишь в исключительных случаях допускается сдвиг даты окончания терапии или ее отмена. Необходимость в этом возникает тогда, когда состояние пациента настолько серьез­но ухудшается вне терапии, что становится ясно: он нужда­ется в неотложном и длительном наблюдении терапевта. Такие случаи чаще возникают, если лечение не было доста­точно систематичным и адекватным. Обычно такого не про­исходит после многолетнего и плодотворного терапевтиче­ского сотрудничества.

Нередко случается так, что в процессе завершения терапии вновь возвращаются какие-то первоначальные симптомы. В этом случае у обоих участников терапевти­ческого процесса появляется последняя возможность быстро пройти через соответствующие фазы переноса и проработать их тем же способом, что и раньше. В целом этот процесс не столь значителен по масштабу и продол­жается гораздо меньше, чем вначале. Через такой этап проходят далеко не все пациенты.

Процесс завершения почти всегда сопровождается углубленным и напряженным вниманием пациента к тера­певтической работе. Материал, который не появлялся на поверхности в прошлом, теперь может выйти на пер­вый план. В знаменитом случае Вольфсманна терапевтиче­ский процесс пошел с нужной скоростью только тогда, когда Фрейд, потеряв терпение, установил дату заверше­ния терапии. Именно в последний год анализа на по­верхность вышло большое количество наиболее важного материала. В главе 12 мы отметим, как в сновидениях этого периода будет отражаться проделанная или непроде­ланная терапевтическая работа. Эти сны являются цен­ным источником ярких визуальных образов, суммиру­ющих всю терапевтическую работу.

Некоторые терапевты сообщают, что они сознательно стремятся изменить и перестроить свой подход на конеч­ной фазе терапии. Действуя в унисон со стремлением паци­ента найти разрешение своим чувствам, сопровождающим

 

перенос, они свободнее оперируют фактами, относящи­мися к своей жизни, не так строго придерживаются техни­ки и в каком-то смысле ослабляют свою терапевтическую «хватку». Они хотят, чтобы пациент закончил лечение с ясным ощущением своего равенства с терапевтом.

Другие терапевты строго сохраняют свою нейтраль­ность и профессиональную позицию на завершающей стадии терапевтического процесса. Лично я могу откро­венно сказать, что не следую никакой заданной заранее или определенной линии. И опять же мое поведение соответствует тому, что каждый пациент хочет получить от меня. По отношению к некоторым из них я веду себя более или менее одинаково до самого окончания терапии. В их поведении существует нечто подкрепляющее мое мнение, что подобная последовательность и стабильность является для них полезной и максимально безопасной. Кроме того, у меня сохраняется возможность оставаться их терапевтом в будущем, ибо я не отступил от своей особой роли. Возможно, это и определяет мою позицию: я чувствую, что могу понадобиться им снова. Всем своим пациентам я внушаю уверенность в том, что, несмотря на завершение терапии, в будущем они всегда смогут, если захотят, прийти ко мне на консультацию. Более того, если пациент этим не интересуется, то мне обычно хочется узнать, почему именно.

Даже если мы работали с пациентом много лет, про­шли длительную завершающую стадию и думали, что ни­чего нового уже не может произойти, на самом деле мы ни­когда не можем быть в этом уверены. Например:

После почти шестилетнего интенсивного лечения каза­лось, что женщина отдавалась терапии с полной добросо­вестностью. Она была открытой, насколько могла, изба­вилась от многих тревог и симптомов, но ее решение закончить терапию было принято прежде всего потому, что она почувствовала, что в своей основе она никак не меняется. После стольких лет работы, принимая во внимание, что в ее жизни не было никаких явных терзаний — наоборот, много счастливых моментов,— я исследовал высказанные ею резоны, не подвергая их со-

мнению. Завершение терапии проходило без особой печали и без переживания глубокой потери.

Через два года эта женщина вернулась ко мне. За это время она развелась с мужем, серьезно и страстно влюби­лась в мужчину, который казался ей полностью подходя­щим. Удивительно, но у нее прекратились всяческие фобии и исчезли многие внутренние затруднения, кото­рые мы пытались устранить в течение многих лет.

Она рассказала мне, что чувствовала мое неодобрение ее развода с мужем и по этой причине имела постоянное внутреннее ощущение, что терапия ей не поможет. Я стал протестовать, заметив, что я делал интерпретации в этом направлении, однако она всегда пропускала их мимо ушей. Пациентка засмеялась, но не могла вспомнить, что я говорил ей что-то про это. Я сделал вывод, что для нее было очень важно, прежде всего из-за ее сверхопека-ющих родителей, чтобы она могла оставить мужа сама.

Но теперь появилась возможность обсуждать с ней подобные вещи. Она казалась более открытой и доступ­ной, чем раньше, и наша терапевтическая работа продол­жалась еще около полутора лет.

Фактически в первый раз эта женщина не завершила терапии окончательно. Совершенно бессознательно она сделала «перерыв» в лечении. Все это время она желала быть самостоятельной (заново переживая подростковый возраст), чтобы затем вернуться к сотрудничеству на бо­лее взрослом уровне. В следующий раз, когда мы заканчи­вали лечение, ее реакция на потерю меня как терапевта действительно выражала потерю и содержала в себе печаль.

Эта пациентка все еще может служить примером неза­конченного лечения. Даже после вторичного окончания те­рапии она время от времени продолжает консультировать­ся у меня, и, по сути, мы можем так никогда и не закончить. Я остаюсь ее постоянным консультантом, что освободило ее мышление от излишней критичности и позволило при­нимать независимые решения. Она посещает меня несколь­ко раз в год или даже с более чем годичным перерывом. Она с большой пользой использовала результаты нашей

предшествующей совместной работы. Это хороший итог для терапевтической пары. Во время нашей долговремен­ной психотерапии была проделана большая работа. Жизнь сложна и часто даже жестока на крутых поворотах челове­ческой судьбы, и человек счастлив иметь надежного тера­певта, которому можно спокойно доверить свои спутанные мысли и душевную боль. Вместе с тем мы, терапевты, долж­ны быть готовы к тому, что после окончания успешной терапии мы почти ничего не услышим о пациентах за ис­ключением очень редких, «хватающих нас за живое» писем. Трудно расставаться с этим навсегда; естественно, нас весь­ма интересует, что же случилось после терапии.

Постоянство и изменчивость

Клинический перенос - как цветок, который начинается с бутона, затем вступает в период пышного расцвета и, на­конец, прекращает свою жизнь, с грустью теряя аромат и лепестки. Как нет предела разнообразию цветов в при­роде, так невозможно определить и все качественные особенности индивидуального переноса. Я выделил опи­санные выше стадии не для того, чтобы ограничить инди­видуальные особенности терапии, а для того, чтобы пред­ложить некую общую схему. Внимание к человеческим отношениям, которые являются источником нашего те­рапевтического поиска и ключом к его успеху, помогает нам не утонуть в зыбких песках клинических деталей и симптомов.

глава 11. Сны

«"Толкование сновидений"... содержит в себе, даже в со­ответствии с моим нынешним мнением, самое ценное среди всех открытий, которые благосклонная фортуна предоставила мне сделать. Подобное озарение выпадает на долю человека не более одного раза в жизни».

Зигмунд Фрейд. «Толкование сновидений»,

3-е изд. (1931)

Сны — это нечто особенное. Один мимолетный образ сновидения может многое рассказать о жизни в про­шлом, в настоящем и в переносе. Посредством сновиде­ний даже самые непоэтичные и неискушенные в ли­тературе люди создают волшебные истории, настолько глубоко выражающие человеческую природу, что они выходят за рамки личных проблем и приоткрывают универсальные истины. Туманные и смутные мотивы врываются в жизнь и обретают форму и материальность галлюцинации. Свободное и нестрогое течение сно­видений несет информацию о том, чего можно ожидать от пациента во время аналитического сеанса, позволяя запрещенным темам войти в сознание и давая возмож­ность как бы со стороны наблюдать за этим процессом. Если это не является контрпереносом от терапевта, то пациент, который никогда не рассказывает своих снов, обычно пассивно сопротивляется терапевтическо­му воздействию или сильно подавлен, или как-то по-ино-, му недоступен. Использование сновидений в психо­терапии затрагивает практически все технические и теоретические аспекты лечения. Терапевт, не уме­ющий работать с этим основным и ежедневным центром бессознательной коммуникации, очень много теряет как психоаналитический психотерапевт.

образы сновидений

Изумительная черта сновидений заключается в их спо­собности превращать идеи в визуальные образы. Скрытые мысли, нечеткие представления обретают живую конкрет­ную форму в содержании сновидений.

Молодой человек видит во сне своего отца, стоящего на краю бассейна. Он обнажен, у него огромный, неверо­ятных размеров пенис. Возникает совершенно новое видение отца.

Сновидец заявляет: «Теперь я понимаю, что мой отец невероятное ничтожество».

Женщине снится, что она взбирается на трубу своего дома. Она ощущает себя очень высоко над землей и да­леко внизу замечает подростков. Они ей знакомы еще со школьных времен. Ей бы очень хотелось до них до­браться, но она не может спуститься.

Сновидица, привыкшая описывать свои визуальные образы словами, говорит: «Когда я была в старших классах, я заносилась, чувствовала, что я выше всех остальных, а позже, когда я стала ощущать себя по-другому, я не знала, как это изменить, как выбраться из этой ситуации».

Способность к словесному описанию визуальных обра­зов широко варьирует как у пациентов, так и у терапевтов. Некоторым из них это дается легко. Другие могут найти иные подходы к скрытому смыслу сновидений (мы их об­судим позже). Однако пристальное внимание к воссоздан­ным пациентами картинам способно помочь терапевтам в понимании психологической драмы, разыгрываемой каждым пациентом. Фрейд сравнивал визуальные образы сновидений с египетскими иероглифами, придающими письменному языку динамизм и живость. Когда пациент рассказывает сон, терапевту полезно постараться нагляд­но представить образы, о которых идет речь, чтобы попы­таться оказаться внутри сновидения. Естественно, такая попытка может вызвать ряд вопросов. Если пациент упо­мянул о дороге, как мы можем узнать, похожа ли та дорога, которую мы себе представляем, на дорогу, которую имел

в виду пациент? Несколько позже, после того как пациент изложил материал сновидения, мы в процессе его интер­претации можем задать вопросы, направленные на уточне­ние его образов. По ходу визуального прояснения рассказ о сновидении расширяется. В какой-то степени снови­дения используют и другие модальности ощущений, чтобы выразить замаскированные, скрытые мысли, но визуаль­ная форма все равно преобладает.

Соединение психологического гения Фрейда с его склонностью мыслить при помощи наглядных образов привело к озарению, раскрывшему перед ним жизнь сно­видений. Внимательное чтение работ Фрейда дает множе­ство примеров того, как часто он прибегал к визуальным образам для выражения своих мыслей. «Катексис» описы­вается им как движение армии, в которой часть войска продвигается в авангарде, а все остальные находятся позади и удерживают тыловые позиции. Когда Фрейд дает инструкции для свободных ассоциаций, он предлагает пациенту вообразить себя сидящим у окна в движущемся поезде. Сидящий рядом с ним человек не может видеть панораму, открывающуюся за окном, и его представление о ней зависит исключительно от точности рассказа наблю­дателя. Этот визуальный метафорический перевод явля­ется основной характеристикой экспрессивной и обман­чивой природы сновидений.

галлюцинаторное качество

Другим важным элементом сновидения является его галлю­цинаторное качество, переживание реальности. Оно из­меняется с изменением уровня и глубины регрессии во вре­мя сна. Некоторые сновидения настолько реальны, что при пробуждении мы бываем сильно удивлены, испытываем чувство изумления (а иногда облегчения), что «это всего лишь сон». В других снах наблюдающее Эго сохраняется, и мы можем следить за собой и за развитием сновидения. Во время сна поток сновидений никогда не прерывается и не включается на полную мощность; он лишь в большей или меньшей степени доступен для бодрствующего Эго. Этим состояние сна отличается от состояния бодрствования.

Мы часто не осознаем окружающих нас предметов, напри­мер, когда ведем машину, а потом удивляемся, как нам удалось, не заметив, преодолеть такое расстояние.

Галлюцинаторное качество полезно иметь в виду, что­бы уметь отличить ночные сновидения от снов наяву. В снах наяву, несмотря на высвобождение сил бессозна­тельного, человек сохраняет способность сознательно контролировать свои мысли. Более того, сны наяву всегда остаются на психологическом уровне мыслей, а не галлю­цинаторных переживаний.

Галлюцинаторное качество сновидений в совокупности с регрессивными элементами является для нас источником важной клинической информации. Сон возвращает человека к его прежней жизни, причем не просто к воспоминаниям, а к сильным переживаниям. Когда сны сочетаются с возвра­щением к прежним 'способам мышления, это помогает нам реконструировать влияние прошлого на настоящее.

Женщине приснилось, что она сидит за круглым столом со своими матерью и бабушкой. Сверху на стол просачи­вается и капает жидкость. Пациентка боится, недоуме­вает и испытывает сильную тревогу из-за этой жидкости. Она пытается сказать об этом матери и бабушке, но те не обращают на нее внимания и ведут себя так, словно ничего не случилось. Как только она начинает настаи­вать, они раздражаются. Поэтому ее испуг не проходит и она удерживает свои страхи в себе. Она чувствует себя одинокой и беспомощной.

Сновидение возвращает ее ко времени появления мен­струаций, которые начались у нее довольно рано. Мать не обращала на нее внимания и к этому ее не подготовила. Поэтому пациентка испугалась и не смогла свыкнуться с этим неприятным физиологическим фактом. То, что мать обращала мало внимания на потребности своей доче­ри, привело пациентку к серьезным конфликтам, свя­занным с зависимостью. Эти конфликты поддерживали ее депрессивные тенденции и чувство одиночества.

В процессе терапии этот сон вызвал живые воспоми­нания о том периоде жизни, о котором она забыла. Глубо­ко эмоциональный и в высшей степени правдоподобный,

он перенес пациентку на двадцать пять лет в прошлое, чтобы она могла почувствовать то, что чувствовала тогда, и ощутить влияние этих чувств на настоящее.

сгущение, смещение и универсальные символы

Сновидение обладает замечательной способностью сжимать материал. Сильные и сложные жизненные переживания концентрируются в символической форме. Сгущение приво­дит к тому, что длительность сновидения сильно переоцени­вается по сравнению с его реальной продолжительностью. Символы используются в сновидениях как бессознательные механизмы, указывающие не только на переживания про­шлого, но и на болезненные аффекты. Раскрытие значений символов, с одной стороны, освобождает воспоминания, а с другой — обнажает фрустрированные желания. Пациент проявляет сильное сопротивление полной интерпретации сгущенного символа сновидения. Он обычно способен рас­крыть лишь те элементы, которые готово выдержать его Эго. Однако нет необходимости навязывать пациенту полную интерпретацию насильно; обычно это даже невозможно. Только в очень редких случаях при удачном стечении обстоя­тельств удается за время одного терапевтического сеанса раскрыть чрезвычайно конденсированный смысл одного сновидения.

Женщине приснилось, что она пришла в какую-то квар­тиру с привлекательным мужчиной. Войдя в помещение, он повернулся к ней и сказал: «Il faut parler francais».

Пересказывая этот сон, пациентка была поражена тем смыслом, который заключался для нее в этой фразе. Пере­вод ее такой: «Нужно говорить по-французски». От фран­цузского языка она получала большое удовольствие. Она чувствовала себя свободной, когда жила во Франции. Эта поездка освободила ее от влияния доминирующей ма­тери. Ее эмоциональность впервые проявила себя на фран­цузской земле. Более того, она сравнивала терапию у меня с разговором по-французски. Я учил ее языку свободы.

«Il faut» означает «нужно, необходимо». Эта фраза относилась ко всем навязчивым «нужно» ее существа,

 

к ее испуганному и зажатому правилами Я. Слово «faut» звучало так же, как «Гаих» («ложный»), и напоминало о фальшивой элегантности ее семьи. Укороченное «Il faut parler» — это «Il faut pa-» «ложный шаг» — нарушение социальных приличий. Чрезвычайно жесткая социаль­ная структура ее семьи мешала ей наслаждаться жизнью, прежде всего любовными отношениями. «Faux pas» на­помнил ей оговорку, имевшую гомосексуальное значение, которую она допустила в разговоре с подругой.

Французский язык вызвал у нее мысли о ее франкого-ворящей тете, которую она любила больше матери, и о со­перничестве с матерью. В связи с этим соперничеством нахлынули воспоминания. От многих мужчин она ожида­ла заботы, которая должна была заменить недостаток внимания со стороны матери. Мужчина из ее сна давал ей то, чего она не ожидала от матери и что хотела получить от меня в процессе терапии. Мать ненавидела пациентку за то, что она говорила по-французски: это означало неза­висимость и выбор иных моделей жизни.

Сгущение соединяет множество желаний. Мужчина из ее сна был привлекательным (он походил на нескольких мужчин, которые ей нравились), говорил по-французски (как любимая родственница и как она сама) и играл роль, сходную с моей (одобрял ее эмоциональную свободу и сек­суальность). Сплав прошлой жизни, жизни настоящей и жизни в терапии становится ощутимым, ярким и реали­стичным, когда со сновидения снимается защитное покры­вало. В сновидении концентрируются живые переживания наших исключительно сложных чувств по отношению к дру­гим людям. Образ А похож на человека В, говорит, как С, чувствует, как В, и т. д., и все это одновременно. Скрытые мысли сновидения маскируются не только посредством визуализации, галлюцинации и сгущения, но и путем сме­щения (с заменой одного на другое) и использования уни­версальных символов.

Женщине снится, что она читает книгу о немецкой дипло­матии XVIII века. Она ощущает сексуальное возбуждение, как если бы это был любовный роман.

После возвращения с урока истории ее очень заинте­ресовал разговор с привлекательным для нее молодым человеком. Ей нравились его легкие, вежливые и тактич­ные (дипломатичные) манеры. Ее голова была наполнена связанными с ним сексуальными фантазиями. Опреде­ленная конфликтность ее сексуальных чувств привела к смещению с молодого человека на замаскированную идею, представленную в сновидении в форме возбужде­ния от чтения.

Универсальных символов, которые появляются в сно­видениях, не так много, и относятся они к типичным житейским переживаниям, общим для всех людей. Эти символы связаны с основными телесными ощуще­ниями и восприятиями, сексуальными чувствами и пере­живаниями раннего детства. Например, когда мы были еще совсем маленькими, то относились к своим родителям как к гигантам. Точно так же образы королей и королев относятся к отцу и матери. Здания и их внутренняя обста­новка — к телесным ощущениям. Протяженные в про­странстве образы часто имеют фаллический смысл, тогда как сосуды, кошельки и другие вместилища часто символи­зируют женские половые органы. Сны о полетах, которые очень часто снятся мальчикам-подросткам, имеют отноше­ние к эрекции. Ритмическая деятельность во сне часто связана с мастурбацией, а восхождение по лестнице — с половым актом. Большие водные пространства, такие, как реки или океаны, обычно относятся к раннему пережи­ванию слияния, чаще всего — к слиянию с матерью.

Эти символы не объясняют сновидений. Они просто являются точками отсчета, отправными пунктами для заполняющих сновидения тем и предрассудков. Пациенту и терапевту они могут служить только намеками. Паци­ентам остается лишь уложить такие символы в единую канву с остальными ассоциациями, остатками дневных переживаний, темами, прорабатываемыми в данный мо­мент в терапии.

Универсальные символы, наряду со сгущением, смеще­нием, обманчивыми галлюцинаторными переживаниями и визуальной передачей скрытых идей, характеризуют

 

маскирующую природу сновидений. Бесконечные вари­ации этих процессов создают напряженную таинствен­ность символической драмы. В терапии мы открываем части и фрагменты таких процессов — только и всего. Полная интерпретация многочисленных смыслов снови­дения является скорее исключением, чем правилом. Пожа­луй, примером такой интерпретации может являться полностью завершенное лечение.

особая роль аффекта

Первичные процессы образования сновидений (сгуще­ние, смещение, конкретная метафора) обладают безгра­ничными возможностями по преобразованию идей. Редко одна и та же идея существует в одной и той же форме в двух разных сновидениях. Даже в повторяющихся снах можно найти некоторые различия. С аффектами дело обстоит иначе.

Сны не способны полностью маскировать аффект. Он может присутствовать, отсутствовать, возрастать, снижаться или видоизменяться (например, истерическое отвращение вместо сексуального возбуждения). Подоб­ными изменениями ограничиваются возможности сно­видения по маскировке аффекта. С клинической точки зрения это исключительно важно: ведь аффект всегда относится к какому-то реальному эмоциональному пережи­ванию! В мрачном таинстве сна аффект становится тем лучом, который приносит в мир фантазии свет реаль­ности.

Женщина рассказывает длинный и чрезвычайно слож­ный сон, включающий в себя образы еще двух других женщин. Одна из них спала в одной постели со снови­дицей, и в сновидении пациентка обнаружила, что эта женщина ласкает руками ее половые органы. Хотя это было приятно, ей не нравилась эта женщина. В этом сновидении были также ее мать и ее мужчина; при этом сюжетная линия сна была очень длинной.

Попытки интерпретировать этот длинный сон не име­ли большого успеха. В конце концов я вернулся к аффекту

«это было приятно». Пациентка стала живо и заинтере­сованно размышлять на эту тему. «Это приятно» — такое чувство она испытывала при мастурбации. Этот аффект вызвал у пациентки еще и чувство фрустрации по отноше­нию к женщинам, первоначально направленное к матери, а сейчас ощущаемое в переносе. Основная волна аффекта теперь вернулась, омыв собой все содержание сновидения и все его образы. На этом аффективном фоне пациентка смогла соотнести женщин в сновидении с материнскими и женскими конфликтами, а также с переносом.

Часто бывает так: пациент отмечает, что видел сон, но при этом не может ничего вспомнить из его содержа­ния. Иногда вопрос о пережитом аффекте обнаруживает, что пациент помнит об этом аспекте сна. Даже если аф­фект не вспоминается, то вопрос: «Было ли у вас «хоро­шее» или «плохое» ощущение?» — может помочь в получе­нии какого-то ответа. Затем мы можем сделать следующий шаг: «Когда вам вспоминается это чувство, что при этом приходит в голову?» С.клинической точки зрения совер­шенно несущественно, что содержание сна раскрывается именно таким образом. Нас интересует элемент, оказы­вающий наибольшее давление на пациента. И аффект является лучшим указателем на это переживание.

дневные остатки

Как исторический документ сон хранит в себе не только события далекого прошлого, но и скрупулезные, с точно­стью до минуты, записи текущих событий. Особенно часто он включает в себя события, происходившие в предшеству­ющие двадцать четыре — сорок восемь часов. Мы называем этот материал дневными остатками. Они чрезвычайно важны по нескольким причинам. Во-первых, они позво­ляют нам увидеть самые актуальные, самые жгучие пробле­мы пациента. С прагматической точки зрения прошлое важно лишь постольку, поскольку оно объясняет будущее. Пациент обратился к терапевту прежде всего для того, чтобы тот помог ему в повседневной жизни. Дневные остат­ки фокусируют главные конфликты, затронутые событиями

 

текущего дня. Это клинический магнит, указывающий, какой нам сделать выбор, куда направить наше терапевти­ческое внимание.

Женщине приснился длинный запутанный сон, действие которого происходит на вечеринке. Она знает, что там находится ее муж, но никак не может там его найти, поэтому порой думает, что на самом деле его там нет. Она расстроена и зла на хозяйку, которая пригласила целую толпу людей, но скрывает свое недовольство, поскольку хозяйка — ее подруга и она не хочет ее обидеть. Пациентка и ее муж действительно были на шумной вечеринке с большим числом приглашенных. Она не по­теряла его там физически, но весь вечер чувствовала его отстраненность. Эта проблема была типична для их брака в целом: казалось, что муж психологически то прибли­жается к ней, то отдаляется от нее. Сокрытие ею своих чувств от хозяйки было смещенным сокрытием чувств от мужа. Ей нравился муж как спутник, как друг, но она смертельно боялась обидеть его, сказав о своих сомне­ниях относительно жизнеспособности их брака.

Разобраться в дневных остатках очень важно с клини­ческой точки зрения. Мы всегда испытываем сильное желание быть на самой грани сознания пациента и его переживания. Когда мы приближаемся к ней, наши ком­ментарии направлены прямо на актуальные проблемы пациента. Мы можем быть одновременно интеллекту­ально понимающими и эмоционально сочувствующими. Подобно дереву, корни которого скрыты, а источник питания удален на определенное расстояние, в то время как его видимая часть расположена над землей, бессозна­тельные устремления пациента наиболее заметны в днев­ных остатках. Итоговым результатом нашей прошлой истории является наша жизнь в настоящем. Сон дразнит нас мириадами фактов из повседневной жизни, помещая их в основную канву своей запутанной тематики, чтобы наилучшим образом выразить наши актуальные проблемы.

Среди этих проблем наиболее интересной для тера­певта является перенос. Как уже отмечалось в нашем об­суждении, на определенной стадии лечения клинический

перенос кристаллизуется. Когда терапевт начинает играть такую важную роль для пациента, очень часто и он сам, и аналитический сеанс становятся основным содержа­нием дневных остатков. Пациент часто думает о терапевте и терапии. Если вы регулярно встречаетесь с пациентом в процессе интенсивной терапии, то приблизительно по истечении года почти все его сновидения будут так или иначе содержать отношения переноса.