Должностные обязанности нашего мозга

 

Мы не должны забывать о том, что эволюция вылепила наш мозг, со всеми протекающими в нем процессами, чтобы позволить нам принимать оптимальные решения, повышающие репродуктивный успех. Должностные обязанности нашего мозга — передать наши гены следующему поколению. Годы изучения расщепленного мозга ясно дали понять, что этот орган — не универсальная вычислительная машина, а устройство, состоящее из неимоверного количества последовательно соединенных узкоспециализированных электросхем, которые работают параллельно и распределены по всему мозгу27. Такая структура позволяет различным бессознательным процессам протекать одновременно28, а вам — осуществлять такие действия, как, например, вождение машины. Вы единовременно держите в уме свой маршрут, оцениваете расстояние между своей машиной и соседними, а также скорость движения, когда тормозить, когда разгоняться, когда переключить передачу, и при этом помните правила дорожного движения, следуете им и подпеваете Бобу Дилану, чья песня звучит по радио. Весьма впечатляюще!

Однако сейчас нам важнее всего другое: хотя внутри разных модулей происходят иерархические процессы обработки информации, похоже, у самих модулей нет никакой иерархии[17]. Они не подчиняются таинственному главному управлению — это открытая, самоорганизующаяся система. Иная, нежели представлял себе нейробиолог Дональд Маккей, читавший гиффордские лекции. Он думал, что сознание — это результат некой контролирующей активности: “Сознательный опыт не рождается ни в одном из участвующих центров мозга, а возникает в цепочке положительных обратных связей, когда оценивающая система начинает оценивать саму себя”[18].

 

Кто за главного?

 

Перед нами все еще стоит вопрос, почему мы чувствуем себя такими цельными и все контролирующими. У нас нет ощущения, что в нашем мозге грызется свора собак. И почему людям, страдающим шизофренией, кажется, будто их действиями и мыслями управляет кто-то другой? На вечеринке ваши друзья, ничего не знающие о нейробиологии или психологии, удивятся или даже не поверят, если вы им расскажете об этих бессознательных процессах, просто потому, что эти вещи неочевидны для личного опыта человека. Все это слишком парадоксально для нас, людей, твердо уверенных в том, что каждый представляет собой единое “я” и контролирует собственные действия. Даже в своем узком кругу нейробиологам с трудом удается отвергнуть представление о гомункулусе, неком центральном процессоре, который командует в мозге. Так, Дональд Маккей предположил, что в нас существует система контроля, которая отслеживает наши намерения и поступки и помогает нам приспосабливаться к окружающей среде. Мы можем и не называть слово “гомункулус”, а пользоваться эвфемизмами вроде таких, как “организующая функция” или “нисходящая обработка информации”. Но как все-таки система может работать без старшóго и почему нам кажется, что у нас он есть? Ответ на первый вопрос, по-видимому, заключается в том, что наш мозг функционирует как сложная система.

 

Сложные системы

 

Сложная система состоит из множества различных систем, взаимодействующих между собой и порождающих эмерджентные свойства, которые больше суммы своих частей и не могут быть сведены к свойствам элементов, составляющих сложную систему. Классический и понятный пример — дорожное движение. Глядя на детали машины, невозможно предсказать схему организации дорожного движения. Этому не поможет и исследование следующего, более высокого уровня организации — самого автомобиля. Только взаимодействие всех машин, их водителей, общества и его законов, погоды, дорог, случайно попавших на них животных, времени, пространства и бог знает чего еще создает дорожное движение.

Раньше считалось, будто сложность таких систем объясняется тем, что о них мало известно, и будто их поведение станет совершенно предсказуемым, стоит нам выявить и понять все переменные. Абсолютно детерминистическая точка зрения. Однако на протяжении многих лет экспериментальные данные и теории ставили это представление под вопрос. Собственно, сейчас начинают признавать, что сложность как таковая коренится в законах физики, и мы обсудим это ниже, в четвертой главе. Изучение сложных систем — само по себе трудное и междисциплинарное занятие: оно задействует не только физиков и математиков, но и экономистов, биологов (от молекулярных до популяционных), социологов, психологов, инженеров и специалистов в области теории вычислительных машин и систем.

Примеры сложных систем повсюду: погода и климат в целом, распространение инфекционных заболеваний, экосистемы, интернет и человеческий мозг. Как это ни странно для психологов, стремящихся как можно полнее понять поведение, характерный признак сложной системы — “многообразие возможных исходов, наделяющее ее способностью делать выбор, анализировать и адаптироваться”29. Представление о мозге человека как о сложной системе подразумевает, что оно влияет на рассмотрение вопросов свободной воли, детерминизма и связи нейробиологии с юриспруденцией. Некоторые из них мы обсудим в последующих главах.

В свете обсуждаемого вопроса, почему мы ощущаем себя цельными и все контролирующими, важна одна особенность, отмеченная физиком Луисом Амаралом и инженером-химиком Хулио Оттино из Северо-Западного университета: “Общее свойство всех сложных систем в том, что они проявляют организованность без применения какого-либо внешнего организующего принципа”30. Это означает, что нет никакого старшóго, никакого гомункулуса.

Чтобы убедиться, что может существовать система, которая только выглядит так, будто кто-то всем управляет, достаточно разобраться, как работает рекламный аукцион в поисковой системе Google. А работает он с помощью алгоритмов. Аукцион должен угодить трем заинтересованным сторонам: рекламодателю, который стремится продать какую-то продукцию, а потому нуждается в релевантной рекламе; пользователю, которому нужны релевантные объявления, чтобы не тратить время понапрасну, ища что-либо; и самой поисковой системе Google, которая хочет, чтобы удовлетворенные рекламодатели и пользователи возвращались и дальше. Каждый раз, когда пользователь отправляет запрос в Google, поисковая система проводит аукцион, учитывающий кликабельность ключевого слова. Рекламодатели должны платить, только когда получают “клик”. Работает это так: рекламодатели составляют список ключевых слов, рекламных объявлений и предложений цены, которую они будут платить за каждый “клик” пользователя на свое объявление. Впрочем, рекламодатель платит не заявленную им самим цену, а ту, которую предложил стоящий ниже в рейтинге конкурент, — таким образом, он платит минимальную сумму, необходимую, чтобы сохранить свою позицию в рейтинге. Пользователь вводит запрос, и Google создает список объявлений с подходящими ключевыми словами. Поисковая система хочет быть уверена в том, что показываемая пользователю реклама имеет высокий уровень качества. О нем судят по трем характеристикам. Самая важная из них — кликабельность. Всякий раз, “кликая” по объявлению, пользователь голосует за него. Вторая характеристика — релевантность. Google отслеживает, насколько хорошо ключевые слова и контекст отвечают поисковому запросу. Система использует только релевантную рекламу и охраняет потенциальных потребителей от нерелевантной, препятствуя самоокупанию объявлений при запросе не связанной с ними продукции. Третья характеристика — качество целевой страницы рекламодателя, которая должна быть релевантной, удобной для навигации и “прозрачной”. Рейтинг рекламы определяется предложенной ценой, умноженной на показатель качества страницы. Красивый дизайн — вот что использует в своих корыстных интересах каждый участник процесса, и вуаля! Как говорит финансовый директор поисковой системы Google, в результате происходит наиболее продуктивное взаимодействие31. Хотя кажется, что системой управляет единственный начальник, она работает без него, опираясь на алгоритмы.

Почему же люди чувствуют свою цельность? Мы обнаружили кое-что в левом полушарии — очередной модуль, который собирает всю информацию, поступающую в мозг, и строит нарратив[19]. Мы называем его модулем интерпретации, и ему посвящена следующая глава.

 

 

Глава 3. Интерпретатор

 

Хотя мы и понимаем, что мозг собирается из несметного количества центров принятия решений, что нейронная активность, происходящая на одном уровне организации, необъяснима на другом и что, как в интернете, здесь нет начальника, все это не перестает оставаться загадкой. Устойчивая убежденность в том, что мы, люди, обладаем собственным “я”, которое принимает все решения о наших поступках, не ослабевает. Эту мощную и всепоглощающую иллюзию почти невозможно с себя стряхнуть. На самом деле, у нас нет или почти нет причин от нее избавляться, поскольку она сослужила нам добрую службу. Однако имеет смысл постараться понять, как она возникла. Как только мы разберемся, почему чувствуем себя главными, хотя и знаем, что мозг просто с небольшой задержкой транслирует нам запись о том, что делает, мы поймем, как и почему совершаем мыслительные ошибки и ошибки восприятия. В следующей главе мы также обсудим, где следует искать личную ответственность, и увидим, что она жива и здорова в нашем редукционистском мире.

 

Сознание: медленный путь

 

В детстве я провел много времени в пустыне Южной Калифорнии — среди кустарников и сухих злаков, в окружении лиловых гор, креозотовых кустов, койотов и гремучих змей. Там находился участок земли, принадлежавший моим родителям. И я сейчас еще жив потому, что в моем мозге протекают бессознательные процессы, выкованные эволюцией. В частности, я жив благодаря врожденному чувству настороженности по отношению к змеям (“змеиному шаблону”), которое упоминалось в прошлой главе. Я не раз отскакивал от гремучей змеи. Но это еще не все. Я отпрыгивал также и от травы, когда она шелестела на ветру. Иначе говоря, я бросался в сторону еще до того, как осознавал, что в траве шуршит ветер, а не трещотка гремучника. Если бы я полагался только на сознательные процессы, то, вероятно, отскакивал бы реже, но был бы укушен, причем далеко не один раз. Сознательные процессы — медленные, равно как и то, что мы считаем осознанными решениями.

Когда человек идет, сенсорные сигналы от зрительной и слуховой систем поступают в таламус, нечто вроде станции ретрансляции. Затем импульсы посылаются к зонам обработки в коре головного мозга, а потом передаются лобной доле. Там они интегрируются с другими высшими психическими процессами — и, видимо, информация попадает в поток сознания, то есть человек начинает ее осознавать (“Змея!”). При столкновении с гремучей змеей память воскрешает сведения о ядовитости этого животного и о последствиях его укуса — и я принимаю решение “Не хочу, чтобы змея меня кусала!”, быстро прикидываю, насколько она близко и какова ее дистанция для броска, и отвечаю на вопрос: “Нужно ли мне сейчас поменять направление движения и скорость?” Да, надо отступить. Команда посылается мышцам, чтобы они принялись за работу и выполнили ее. Вся эта обработка занимает много времени, до одной-двух секунд, — и змея могла бы меня укусить, пока я еще был в раздумьях. К счастью, все это и не должно происходить. Мозг срезает путь по бессознательной тропке через миндалевидное тело, которое располагается под таламусом и следит за всем, что в него поступает. Если миндалевидное тело узнает нечто, напоминающее об опасности в прошлом, оно посылает импульс напрямую стволу мозга, который активирует реакцию борьбы или бегства и бьет тревогу. Я автоматически отскакиваю, еще не понимая почему. Я не принимал сознательного решения отпрянуть, это произошло без моего осознанного согласия. Еще нагляднее случай, когда я отскочил на ногу брата, и только тогда мое сознание наконец сработало — это не змея, просто ветер. Этот хорошо изученный, более быстрый путь — древняя реакция борьбы или бегства, отшлифованная эволюцией, — характерен, разумеется, и для других млекопитающих.

Если бы вы меня спросили, почему я отпрыгнул, я бы ответил, что подумал, будто вижу змею. Такой ответ, определенно, имеет смысл, однако на самом деле я отпрыгнул до появления осознанной мысли о змее: я ее увидел, но еще не знал об этом. Мое объяснение основывалось бы на информации, полученной сознанием уже задним числом, — на фактах, что я отскочил и что увидел змею. Реальность же состоит в том, что я отпрыгнул задолго (в миллисекундах) до того, как отдал себе отчет о змее. Я не принимал осознанного решения отскочить и не осуществлял его затем сознательно. Мой ответ на ваш вопрос в каком-то смысле был конфабуляцией: я придумал рассказ о событии прошлого, веря в его истинность. Подлинная причина моего прыжка — автоматическая, бессознательная реакция на чувство страха, которое было запущено миндалевидным телом. Я выдумал объяснение произошедшему событию по той причине, что человеческим мозгом движет установка выявлять причинно-следственные связи. Он стремится находить объяснение событиям, собирая разрозненные факты. Факты, с которыми моему сознательному мозгу пришлось работать, — что я увидел змею и что я отпрыгнул. Он не зафиксировал, что я отпрыгнул до того, как осознал встречу со змеей.

В этой главе нам предстоит узнать нечто странное о самих себе. Когда мы беремся объяснять свои поступки, у нас в голове всегда возникают истории, выдуманные задним числом, с использованием запоздалых наблюдений, без доступа к бессознательным процессам. Мало того, наш левый мозг немного жульничает, стараясь подогнать данные под правдоподобный рассказ. И только когда история слишком сильно отклоняется от фактов, правое полушарие сдерживает левое. Все подобные объяснения строятся на том, что попадает в наше сознание, но в действительности поступки и чувства случаются прежде, чем мы их осознаем, и большинство их них — результат бессознательных процессов, которые никогда не будут упомянуты в наших историях. Таким образом, слушать, как люди объясняют свое поведение, интересно, а в случае политиков и забавно, но зачастую это пустая трата времени.

 

Айсберг бессознательного

 

Осознание требует времени, которым мы не всегда располагаем. Наши предки были теми, кто быстро реагировал в опасных для жизни ситуациях или в ситуациях конкуренции; медлительные же жили недостаточно долго, чтобы оставить потомство, и потому не стали прародителями. Можно легко продемонстрировать различие в скоростях автоматических реакций и тех, при которых в процесс вмешивается сознание. Если я посажу вас перед экраном и предложу нажимать на кнопку всякий раз, как вы видите вспышку, после нескольких попыток вы сможете выполнить такое задание за 220 миллисекунд. Если же я попрошу вас делать это чуточку медленнее, скажем, за 240-250 миллисекунд, вы не сумеете. Ваша скорость снизится более чем вдвое — приблизительно до 550 миллисекунд. Поскольку сознание работает с меньшей основной скоростью, как только вы его подключаете, ваш сознательный контроль быстроты реакции занимает больше времени. Вероятно, вам это уже знакомо. Вспомните, как вы занимались на фортепиано или на любом другом инструменте и разучивали музыкальное произведение. Когда вы хорошо отрабатывали какую-то часть, ваши пальцы могли прямо-таки порхать, пока вы не ошибались и сознательно не пытались исправить то, что сделали не так. В тот момент вы даже едва могли вспомнить, какая нота шла следующей. Вам было проще начать играть произведение заново и надеяться, что пальцы самостоятельно преодолеют трудный участок. Вот почему хорошие преподаватели предупреждают своих учеников, чтобы те не останавливались, когда делают ошибку во время концерта, а просто продолжали играть, чтобы автоматические движения оставались автоматическими. То же справедливо и в спорте. “Не думай об этом штрафном броске, просто кидай, как ты делал сотни раз на тренировках!” “Заклинивание” происходит, когда сознание вступает в игру и все затормаживает.

Естественный отбор поощряет бессознательные процессы. Быстрота и автоматизм — вот залог успеха. Сознательные процессы дорого обходятся: они требуют не только много времени, но и много памяти. Неосознаваемые процессы, наоборот, протекают быстро и на основе правил. Яркие примеры таких процессов легко продемонстрировать с помощью оптических иллюзий. Наша зрительная система регистрирует определенные сигналы и автоматически подстраивает под них наше восприятие.

 

Эти столы кажутся неодинаковыми, хотя на самом деле их размеры и форма полностью совпадают. Если вы их измерите, то убедитесь, что они идентичны.

 

Посмотрите на два стола на рисунке (на нем представлена так называемая иллюзия повернутых столов, автор которой — Роджер Шепард): они совершенно одинаковые по форме и площади. Никто не верит! Кстати, когда эту картинку помещают в учебник по психологии, студенты вырезают изображения столов, чтобы убедиться, действительно ли они полностью накладываются друг на друга. Ваш мозг вычисляет и вносит в восприятие поправки, приспосабливаясь к визуальной информации об ориентации столов, — и вы не в силах ему воспрепятствовать. Даже после того, как вы вырежете столешницы, наложите их друг на друга и убедитесь, что они абсолютно одинаковых размеров, вы не сможете сознательно изменить зрительный образ так, чтобы столы стали казаться одинаковыми. Таким образом, когда некие стимулы обманом заставляют вашу зрительную систему создать иллюзию, а вы понимаете, что вам морочат голову, иллюзия все равно не исчезает. Та часть зрительной системы, которая ее вызывает, невосприимчива к корректировкам, основанным на осознанном знании[20].

 

Иллюзия Мюллера-Лайера.

 

Некоторые убедительные иллюзии, однако, могут не влиять на поведение. Например, демонстрируя знаменитую иллюзию Мюллера-Лайера, людей просят показать пальцами длину линий, обрамленных с обоих концов стрелками, которые обе направлены либо внутрь, либо наружу. Хотя стрелки могут изменять воспринимаемую длину отрезка и обманывать глаз (все, как правило, говорят, что линия с “остриями” на концах короче), люди не вносят соответствующую корректировку в расстояние между пальцами. Рука не оказывается обманутой. Значит, процессы, определяющие внешнее поведение, изолированы от тех, которые обусловливают восприятие. Так, зрительно-моторный процесс, отвечающий на визуальный стимул, может проходить независимо от восприятия этого же стимула в тот же самый момент1. Однако все меняется, когда подключается сознание. Если попросить человека показать длину отрезков пальцами только после того, как пройдет немного времени, он сделает поправку и покажет разную длину.

При этом стимулы, воспринятые не сознательно, могут влиять на поведение. Например, в одном французском исследовании Станислас Дехане2 и его коллеги в течение короткого времени (43 миллисекунды) показывали участникам эксперимента какое-либо простое число, записанное цифрами или словом, в качестве стимула, который оказывает воздействие на последующие реакции. За ним следовали маскирующие стимулы — два бессмысленных набора цифр. Добровольцы не могли ни достоверно сказать, присутствует ли то простое число в случайных последовательностях, ни выделить его из них. Иными словами, ключевое число или слово не попадало в их сознание. Затем участникам высвечивали целевое число и предлагали нажать на кнопку одной рукой, если оно больше пяти, и другой, если меньше. В том случае, когда числа — и первое простое, и целевое — были оба меньше либо больше пяти, скорость реакции испытуемых была выше. С помощью методов визуализации мозга исследователи показали, что первое число, которое никогда не достигало сознания и проходило незамеченным, на самом деле активизировало моторную кору. Если вспомнить еще и наблюдение, что стимулы, не воспринимаемые сознательно, могут вызвать устойчивые перцептивные постэффекты3, становится очевидным, что значительная часть работы мозга проходит вне сферы осознанного понимания и контроля. (“Мой мозг заставил меня сделать это!”) Итак, системы, встроенные в наш мозг, осуществляют свои операции автоматически, когда сталкиваются со стимулом в своем поле деятельности, часто без нашего осознанного понимания.

Автоматичность может быть также приобретена. Она приходит с практикой. Наряду с игрой на музыкальных инструментах другой пример — печатание на клавиатуре. Если вы хорошо натренировались, то можете набирать текст, даже не думая об этом. (И каждый из нас встречал несколько таких книг!) Однако, если я спрошу, где на клавиатуре находится буква “в”, вам придется остановиться и задуматься. Это долгий процесс. Работа “на автомате” куда более эффективна. Автоматизированные процессы — вот что делает нас экспертами. Рентгенологи, анализирующие маммограммы, делают это тем точнее и быстрее, чем больше маммограмм изучили. Система распознавания образов в их мозге натренировалась и уже автоматически узнает тени патологических тканей. Люди становятся экспертами, развив способность автоматически распознавать образы, значимые в определенной области.