Что мне делать со всем этим?

- Хорошо бы для начала понять, - говорил молодой Джон Аде, - почему я

не могу жить как все, упиваясь своей респектабельностью и отдавая силы семейному делу, как мои многочисленные родственники? В конце концов, все Голсуорси, и я в том числе, плоды одного и того же родословного древа.

Ада слушала внимательно, похоже, ей было интересно.

- Оно очень большое и ветвистое, - продолжал Джон, - забавно, но я мог бы называться среди родни не молодым Джоном, а Джоном четвертым, по числу сменившихся поколений Голсуорси, среди которых непременно оказывался очередной Джон.

Разговор незаметно перешел с родового древа вообще на предков «оче­редного Джона», в частности. Может быть, обратившись к жизни своих дедов и прадедов, он найдет ответ хотя бы на один из мучивших его вопросов?

...Они кружили и кружили по бесчис­ленным дорожкам парка. Джон расска­зывал, Ада слушала. Поначалу речь за­шла о Голсуорси первом. Тот был ферме­ром, соседи называли его Большой Гол­суорси, потому что он владел самым большим наделом земли в родных краях. Известно, что, покинув свою деревню, тот перебрался в Лондон, где занялся коммерцией и весьма преуспел. Партне­ры говорили о нем: «человек упорный и не очень стеснительный». Трудно ска­зать, чего было больше в такой оценке - одобрения или порицания.

- Да, последнее можно понимать двояко, - продолжил свой рассказ молодой Джон. - Предполагаю, что мой предок, стремясь разбогатеть, не стеснялся в средствах и превыше всего ценил ощу­тимую практическую выгоду, а все ос­тальное для него было делом второсте­пенным и малозначимым. И, знаете, все последующие поколения нашего семейства, за редким исключением, следовали тому же незыблемому принципу.

- Но ведь вы не такой, Джон?

- Надеюсь. Должен сказать, что уже мой отец не такой. Пара­докс - возглавляя несколько процвета­ющих промышленных компаний, он умеет ценить многое из того, что не при­носит ощутимой прибыли. Например, красоту во всем: живописи, музыке, при­роде. Это унаследовал и я. Только вот не знаю, что мне делать со всем этим?

Листая страницы жизни

...Шло время. В Гайд-парке одни цве­ты, прожив отпущенный им недолгий срок, сменялись другими, а Джон и Ада по-прежнему бывали здесь. И по-преж­нему он больше говорил, а она слушала. Чтобы ответить на вопрос: «Кто я?», за­данный прежде всего самому себе, он словно читал вслух книгу своей жизни.

Страницу за страницей.

...Детство, родительский дом в предместье Лондона. Джон-старший перевез сюда из столицы свое семейство, чтобы, как он часто говаривал, «у детей бы вдоволь свежего воздуха, парного молока и всех для них взращенных плодов земли».

- Кругом была такая благодать, - вспоминал Джон. - Вечерами, когда отец возвращался из офиса, он с нами, детьми, неспешно обходил владения, учил нас видеть красоту, старался, чтобы мы обращали внимание на жаворонков, взлетавших прямо из-под ног, на голубей, которые ворковали, спрятавшись в зарослях...

Страница перевернута.

Джонни - девять лет. И он начинает постигать премудрости латыни и древнегреческого в Харроу - привилегированной аристократической школе.

- С Харроу у меня связано, - говорил молодой Джон, - несколько счастливых, но в смысле получения образования страшных лет... Теперь я понимаю, что юношей учить трудно, потому что главная забота - ничему не учиться. И все же... Беда в том, что нас натаскивали, а не учили. Склонность к самостоятельному мышлению, воображение не поощрялись.

Следующая страница: Джон Голсуорси -студент.

- Это время запомнилось разнообразнейшими хитроумными уловками, которые мы с моими однокашниками изобретали, чтобы увильнуть от занятий. И все же годы учения дали мне немало. Грех жаловаться...

Ну, а за пределами Оксфорда я существовал, как и прочие молодые люди нашего круга: охота, скачки, верховая езда. Ах да, еще карты…

Можете себе представить, однажды я проигрался в пух и прах, спустив за ночь все наличные деньги, часы с цепочкой, булавку от галстука, кольцо с печаткой. Но игроком, на радость отцу, не стал. Что же до остального...

Все это мало-помалу стало надоедать, пока в один прекрасный день я не понял: занятиями, приличествующими джентльмену, жизнь не заполнить.

Джон замолчал и молчал, пожалуй, дольше, чем позволяли приличия. Наконец Ада спросила: «А дальше? Ваше путешествие хотя бы немного разнообрази­ло вашу жизнь?»

- На какое-то время - да, пожалуй. Я познакомился с удивительным челове­ком. Он был первым помощником капитана на клипере «Торранс». Мне повезло - я плыл до Кейптауна в его обществе целых пятьдесят шесть дней. Человек этот (его зовут Юзеф Теодор Конрад Коженёвский) - опытный моряк, прекрасно образован, знает несколько языков.

Но главное, что меня в нем поразило, он собирается заняться литературой. У него уже готова первая повесть. Подписал ее для краткости на английский манер - Джозеф Конрад. Повесть замечательная. А какой он рассказчик!

Джозеф Конрад, впоследствии ставший известным автором многих приключенческих романов, будет верным другом Джона Голсуорси и первым ценителем его литературных опытов. Но до этого еще далеко. Пока молодой Джон бродит с Адой по дорожкам Гайд-парка и не устает петь дифирамбы своему новому знакомому.

 

А вы почему не пишете?

Ада перебила его неожиданным воп­росом:

- Джон, а вы почему не пишете?

- Я? Как вы догадались? Я, кажется, ни единым словом...

- Догадалась? О чем?

- О том, что я давно думаю об этом. Но, во-первых, нужен талант...

- Вы такой великолепный рассказ­чик. По-моему, вы прямо созданы для этого.

- Ада... Если даже предположить, что я обладаю кое-какими способностями, этого мало. Джозеф двадцать лет плавал по морям. Представляете, какой у него запас впечатлений? А я? О чем мне пи­сать? О семействе Голсуорси, о своих дя­дюшках и тетушках? У нас же ровным счетом ничего не происходит.

- В самом деле? Вы считаете, что ко­раблекрушения бывают только в океа­нах? - Голос Ады дрогнул. – Что человеческая жизнь не может превратиться в обломки и пойти ко дну в достойном респектабельном семействе?

С прогулки они возвращались молча. Каждому было, о чем подумать. А точнее - думали они друг о друге.

 

Из-за твоих капри­зов я окажусь в долговой тюрьме!

 

Глубокой ночью Ада Голсуорси стояла у открытого окна, вцепившись в подо­конник, и все крепче стискивала зубы, чтобы не закричать в голос. За ее спиной на супружеском ложе громко храпел Ар­тур Голсуорси. А она все повторяла и по­вторяла про себя: «Как я могла?» И еще: «А что я могла?»

Действительно, что? Мать Ады, миссис Купер, была весьма своеобразной женщиной. Поскольку их с дочерью никак нельзя было назвать людьми состоятель­ными, все свои надежды и чаяния она возлагала на удачное замужество Ады.

Жизнь они вели по меньшей мере стран­ную. Ада о многом догадывалась, хотя миссис Купер предпочитала не делиться с ней тем, что происходило в их малень­ком семействе. Скорее всего, мать Ады просто-напросто избегала платить по счетам. Как только долги мяснику, мо­лочнику, булочнику достигали угрожаю­щих размеров, она попросту меняла квартиру. За три года, переезжая с места на место, они тридцать три раза обжива­ли новое жилье.

Миссис Купер не устава­ла твердить дочери: «Из-за твоих капри­зов я, в конце концов, окажусь в долговой тюрьме». Капризы Ады выражались в том, что она отказывала всем претендентам на ее руку и сердце.

Когда посватался Артур Голсуорси, миссис Купер решила, что с нее хватит. Она настояла, и Ада, поколебавшись, дала согласие на брак. Для нее это был акт отчаяния. А миссис Купер считала, что после долгих мытарств подвернулся, наконец, подходящий жених для дочери.

Конечно, предварительно миссис Купер навела необходимые справки и выяснила, что Артур Голсуорси - единственный сын очень богатого человека. Значит, вне всякого сомнения, впереди их ждет сказочное богатство. (Бедной женщине было невдомек, что Голсуорси отличаются завидным здоровьем и, долголетием.) И потому вероятность увидеть в скором времени получившего наследство зятя казалась ей очень близкой.