Методологический индивидуализм и нормативная

Логика обмена благами

(Чистая экономическая теория)

Настойчивая критика мэйнстримовской экономике со стороны растущего числа «диссиденствующих экономистов» постепенно становится уже неприлично заметной как для называющей себя «либеральной» философии хозяйства, так и для претендующей на «нейтральность» академической экономической теории. Ранней нео­классике, очевидно, еще не совсем удалось «очистить»²⁰⁵ себя от теоретических посылок классики, основанных на метафизике есте­ственного права. Нужна вторая стадия методологической рацио­нализации дисциплины, в ходе которой необходимо критически подойти к утилитаристскому фундаменту неоклассики. Широкий фронт экономистов пришел к этому выводу только в 70-е гг. XX века — несмотря на наличие уже упомянутых ранних критиков (Мюрдаль, Вейсер, Альберт и т.д.). Решающие импульсы происхо-

²⁰⁴ Ulrich P. Transformation der okonomischen Vernunft. Fortschrittsperspek­tiven der modernen Industriegesellschaft, 3. revid. Aufl. (первое издание 1986 г.).Bern-Stuttgart-Wien, 1993. S. 203 и далее. Методологическую характеристику economic approach см. выше.

²⁰⁵ Krusselberg H.-G. Property-Rights-Theorie und Wohlfahrtsokonomik / Schuller A. (Hrsg.).

 

дили из дальнейшего развития теории благосостояния, но еще больше — из философско-этических дискуссий.

В философской дискуссии по поводу утилитаризма Джон Ро­улз²⁰⁶, до этого сам представлявший утилитаристскую этику, был первым, кто осознал симптоматичные для социальной философии последствия, вытекающие из того факта, что прелполагаемый утилитаризмом безличный взаиморасчет преимуществ одних и потерь других затронутых рыночной экономикой нарушает права человека и основополагающий либеральный принцип «не­прикосновенности» личного достоинства²⁰⁷. Опираясь на Канта, он исходил из того, что в «благоустроенном» обществе свобод­ных граждан, обладающих равными правами и возможностями, действует примат (преимущество) справедливости — понимаемой как равенство основных свобод, прав и жизненных шансов — и что этот примат важнее любой калькуляции благосос­тояния, именно он определяет качество общества, степень его свободы и либеральности.

Здесь нас интересует прежде всего тот системный толчок, кото­рый получило от Роулза дальнейшее развитие неоклассической эко­номической мысли. А он основан не столько на его желании обно­вить концепцию справедливости, сколько на его методе. Роулз со­вершил теоретический переворот в социальной философии, раз­вернув ее, по крайней мере интенциально, в сторону теории дого­вора: уже не утилитаристская этика, но политическая философия общественного договора, развиваемая в различных вариантах начи­ная с эпохи Просвещения (Томас Гоббс, Джон Локк, Жан-Жак Рус­со, Иммануил Кант), должна была в обновленной форме составить нормативный базис либерального и демократического общества²⁰⁸. С этой идеей Роулз пробудил в 70-е гг. XX века настоящий ренессанс политической философии, который в силу своих методологических установок послужил также базисом для дальнейшего развития нео-

^ш'Raw/s J. Eine Theorie der Gerechtigkeit, Frankfurt 1979 (в английском ва­рианте: A Theory of Justice, 1971). В случае с этой книгой Роулза мы имеем дело, возможно, с самым дискутируемым в мире — в том числе и среди эконо­мистов — произведением XX века в области социальной философии.

²⁰⁷ Там же, с. 19 и далее.

²⁰⁸ Подробное изложение теорий общественного договора у Гоббса, Лок-ка, Руссо, Канта и заканчивая Роулзом и Бькжененом см.: Kersting W. Die ро-litische Philosophic des Gesellschaftsvertrags. Darmstadt, 1994.

классической экономической теории и для возобновления пре­рванной традиции либеральной политической экономии на нео­либеральной основе.

Посредством определенных методических приемов, в особенно­сти с помощью мыслительного эксперимента (as if!) гипотетическо­го «исходного состояния», пребывая в котором, отдельные члены общества не могут распознать собственные интересы под «покро­вом незнания», Роулз замещает нравственность личности, уже не нужную ей, изначально предполагаемым, нейтральным структур­ным качеством социальной исходной позиции. Так, Роулз совер­шенно сознательно редуцирует этико-рациональную проблему раз­решения социальных конфликтов до проблемы умелого использо­вания собственных индивидуальных шансов в жизни, в ситуации стратегической неуверенности по поводу будущего социального положения каждого отдельного индивида²⁰⁹. То есть с помощью ме­тодического трюка предпринимается попытка объяснить этический принцип обязательного взаимного признания людьми интересов друг друга как критерий «взаимовыгоды»²¹⁰, и это позволяет пола­гать, что индивиды действуют строго ориентируясь на личную вы­году, «экономически рационально»²¹¹.

Поэтому не удивляет, что идеи Роулза встретили живой отклик в экономической теории, тем более, что в новейшей теории благосос­тояния независимо и параллельно философской дискуссии об ути­литаризме уже началась переориентация, похожим образом проте­кающая и столь же радикальная, как мы увидим (паретианская эко­номическая теория). Особенно следует выделить Джеймса М. Бью-кенена, который использовал подход Роулза и еще больше радика­лизировал его. Если в концепции Роулза еще всплывает кантовская идея равенства основных прав всех людей, то Бьюкенен хочет — не

²⁰⁹ RawlsJ. Eine Theorie der Gerechtigkeit. Frankfurt, 1979. S. 34 и далее.

²¹⁰ Там же, с. 123.

^21! Роулз (там же, с. 31) дефинирует применяемое им «понятие разумности в самом узком смысле..., который принят в экономической теории: достижение поставленных целей наименьшими средствами». Следует, однако, заметить, что Роулз в полной мере признает наличие морального измерения личности и предполагает обязательное условие их взаимного признания. В контексте дебатов относительно либерализма/коммунизма позиция Роулза за последнее время претерпела значительные изменения, см.: Raw Is J. Politischer Uber*lismus. Frankfurt a.M., 1998. (New York, 1993).

в традиции Канта, а в духе предлагаемого Томасом Гоббсом вари­анта теории договора — вовсе обойтись без всяких моральных пре­тензий к субъекту и приписать ему исключительно преследование собственных интересов. Эта предпосылка, принимаемая также и Роулзом в его модели исходного состояния, принадлежит, как мы сейчас увидим, к аксиоматике методологического индивидуализма. На ее базисе, и в этом заключается основной замысел Бьюкенена, должен был наконец состояться фундированный политэкономиче-ский «либерализм без метафизики»²¹².

Системным результатом всеобъемлющего теоретического пере­ворота, произошедшего в итоге разворота в сторону теории догово­ра, стало новое парадигмальное основание всей поздней неокласси­ки, понимающей себя как чистая экономическая теория. Ее фунда­мент — а о его нормативном содержании мы и говорим здесь в пер­вую очередь — можно приблизительно обрисовать, если мы будем знать, какие новые основные признаки заняли место описанных на­ми трех главных элементов ранней, утилитаристской неоклассики. Парадигмальное развитие ведет

(1) в отношении концепции личности: от психологического ге­донизма к методологическому индивидуализму,

(2) в отношении концепции рациональности: от утилитарист­ского принципа к принципу Парето,

(3) в отношении концепции рынка и социальной концепции: от теории равновесия к (двухступенчатой) теории договора²¹³.

Три этих основных признака, и прежде всего последний, мы хо­тим охарактеризовать, сравнивая их нормативные основания, пото­му что за ними скрываются глубинные экономистические упроще­ния, свойственные современной экономической теории, понимание которых имеет решающее значение для критической по отношению к идеологии хозяйственной этики.

²¹² Kersting W. Die politische Philosophie des Geselischaftsvertrags. Darmstadt,1994. S. 330. Высказанное в другом месте мнение Керстинга о том, что этупозицию Бьюкенена тоже следует признать «состоятельной», мы никак неможем разделить, к такому же выводу приходит сам Керстинг в конце своейкниги.

²¹³ Ulrich P. Die Zukunft der Marktwirtschaft: neoliberaier oder ordoliberalerWeg? Eine wirtschaftsethische Perspektive / Archiv fur Rechts- und Sozialphiloso-phie, Beiheft 62 (1995), S. 33-52.

 

(1) Методологический индивидуализм

Ранняя неоклассика еще очевидно базировалась на вульгарном понимании человека, не отвечающем современному состоянию культурно-антропологической дискуссии: на картине человека, присущей психологическому гедонизму; именно с этой гипотезой экономического поведения связывались неудержимо растущие в то время претензии на научность. К этому прибавилось — на основа­нии уже цитированного нами ошибочного натуралистического вы­вода Бентама («Природа поставила над человеком две силы...») — нормативное преувеличивание психологического гедонизма и воз­ведение его в степень этического гедонизма (как максимы правиль­ного поведения). Таким образом, ранняя неоклассика еще полно­стью находилась под властью идущей от идеи естественного права традиции экспликативной и нормативной двойственной функции²¹⁴ классической политэкономии. Ее методологический статус оставался еще в своеобразном взвешенном состоянии; насколько обе имплицитно выраженные методологические претензии могли перейти в эксплицитную стадию, никогда не было до конца ясно. И только с переходом к концепции методологического индивидуализма эконо­мическая мысль окончательно и радикально распрощалась с обеими претензиями, подведя под свою дисциплину строго аксиоматический базис в духе идеально-типической модели as if²¹⁵. Соответственно, новое методологическое кредо гласило: «Экономическая теория не имеет никакой картины человека»²¹⁶. При этом рефлексирующие представители economic approach разорвали порочный круг некритичного понимания этого кредо как констатации факта и ос­торожно рассматривают его только как теоретическое приближение и методологический идеал, как регулятивную идею²¹⁷.

²¹⁴ Albert Н. Okonomische Ideologie und politische Theorie, 2. Aufl. (первое издание 1954 г.). Gottingen, 1972. S. 14.

^2,5 Эта методологическая концепция уже освещалась выше.

²¹⁶ Критический обзор этой проблематики см.: Held М. «Die Okonomik hatkein Menschenbild» — Institutionen, Normen, Menschenbild / Biervert В., Held M.(Hrsg.). Das Menschenbild der okonomischen Theorie. Frankfurt-New York, 1991.S. 10-41.

²¹⁷ Так, например, звучит формулировка В. Кербера: «Homo oeconomicus:в идеальном случае термин без определенной картины человека» (Kerber W. Homo oeconomicus. Zur Rechtfertigung eines umstrittenen Begriffs / Biervert В.,

Но методологический индивидуализм, как его трактует поздняя неоклассика, выходит за рамки тривиального предположения, что социальные феномены объясняются в конце концов только образом мыслей и поведением индивидов²¹⁸. Он имплицитно включает центральный для теории as //'исследовательский метод, а именно, новое толкование рациональности в духе economic approach: «Я рассчитываю, следовательно, существую» — гласит (переиначивая знаменитые слова Декарта) формула идентичности в остальном лишенного всякой идентичности Homo oeconomicus²¹⁹. Ее методологическая цель заключается в утверждении рационального детерминизма, который позволил бы однозначно просчитывать поведение индивида так, «будто бы» все индивиды были Homines oeconomici. С помощью этой аксиоматической модели чистая экономическая теория в своем методе элиминирует этическое измерение из проблематики рациональной социальной практики и редуцирует его до проблемы межличного согласования индивидуальных преимуществ, не предусматривающего саму этическую постановку вопроса, абсолютно в духе утилитаристской традиции. Как системный итог, чистая экономическая теория развивает исключи­тельно логику рационального поведения индивидов, нацеленных только на максимизацию личной выгоды — можно еще сказать, логику индивидуального самоутверждения и обусловленной взаим­ной кооперации (обусловленной теми или иными соображениями личной выгоды). В конце концов заинтересованные только в соб­ственном успехе индивиды мыслятся как «дезингересованные»

Held М. (Hrsg.). Das Menschenbild der okonomischen Theorie. Frankfurt-New York, 1991. S 56-75, здесь s. 59.

^2,8 Об истории методологического индивидуализма в экономической тео­рии см.: Arrow К. Methodological Individualism and Social Knowledge / Ameri­can Economic Review, 84 (1994), No. 2, S. 1-9. Наиболее последовательно, как мы еще увидим, концепцию методологического индивидуализма развивает нобелевский лауреат Дж. М. Бьюкенен, см. особенно: J. М. Buchanan Die Gren-zen der Freiheit. Zwischen Anarchie und Leviathan. Tubingen, 1984. S. 1 и далее (в английском варианте: The Limis of Liberty. Chicago-London, 1975).

²¹⁴ При всей методологической абстрактности эта версия рациональности поразительно точно соответствует пониманию этого предмета и коррес­пондирующей с ним картине человека у Томаса Гоббса (Hobbes Th. Leviathan. Hrsg. von I. Fetscher. Frankfurt, 1984. S. 32), для которого «разум...означает не что иное, как расчет». О гоббсианской «натуралистической картине чело-зека» см. предисловие И. Фетчера к указанной книге (там же, s. Х!Х и далее).

друг в друге²²⁰; им не знакомы моральные представления об общ­ности, а также и, следовательно, никакие другие межличностные связи, кроме деловых. Поэтому им также «не нужна» и хозяйст­венная этика.

Как мы уже видели, в подобных аксиоматических теориях as if не обнаруживается ни способность предложить обоснованную нор­мативную ориентацию, ни возможность эмпирического объяснения реальности (которое выдерживало бы проверку практикой)²²¹. В ка­кой же тогда степени при трактовке рациональности можно гово­рить о «useful fiction»*, как ее называет один из самых радикальных представителей методологического индивидуализма Дж. М. Бьюке­нен²²²? Его ответ заключается в том, что модель Homo oeconomicus полезна в качестве мыслительного эксперимента для проверки предложенных социальных правил или институционального поряд­ка в том отношении, будут ли они функционировать также и в худ-

²²⁰ Дефиниция «взаимно дезинтересованной рациональности» как основ­ной черты методологического индивидуализма происходит из работы Роулза (RawIs J. Eine Theorie der Gerechtigkeit. Frankfurt, 1979. S. 30 и далее, 168). По­хожую формулировку, так же дефинирующую субъекта в сугубо индиви­дуалистическом духе, см.: Gauthier D. Morals by Agreement. Oxford, 1986. S. 87и далее, s. 326 и далее.

²²¹ Для объяснения действительных отношений методологически необ­ходимо вернуть предположенную модель as //обратно к виду реальной науч­ной гипотезы, которая может и не подтвердиться на опыте, что приведет насоднако к «реалистической», субстанциональной картине человека. Затемпредставляется убедительным, если в основу наших объяснительных попытокбудет положено приближенное к реальности моделирование субъектов пове­дения, не имеющее ничего общего с экономически-рациональным детерми­низмом. Те экономисты, которые вслед за Гари С. Бекером (Gary S. Becker. The Economic Approach to Human Behavior. Chicago, 1976; в немецком вариан­те: Der okonomische Ansatz zur Erklarung menschlichen Verhaltens. Tubingen,1982) стараются использовать современную экономическую теорию непосред­ственно как эмпирически-аналитическую «науку об отношениях» (Frey B.S. Okonomie als Verhaltenswissenschaft / Jahrbuch fur Soziaiwissenschaften, 31,1980. S. 21-35), фактически выступают за существенное эмпирическое обога­щение «Homunculus oeconomicus», например, психологическим содержанием,повышая тем самым реально-научные познавательные и прогнозирующиевозможности своих моделей. См., например: Frey B.S. From Economic Imperi­alism to Social Science Inspiration / Public Choice, 77, 1993. S. 95-105.

* useful fiction (англ.) — полезная фикция.

²²² Brennan G., Buchanan JM. The Reason of Rules. Constitutional PoliticalEconomy. Cambridge, 1985. S. 51 и далее.

 

шем случае (worst case*), т.е. если предположить, что все участни­ки действуют как Homines oeconomici — только для этого необхо­димо допущение «систематично циничных»²²³ моделей. Карл Го-манн метко обозначил эту as //-проверку институционального по­рядка на его выносливость в условиях поведения, направленного исключительно на извлечение личной выгоды, как Ното-oeconomicus-гест (или сокращенно: «Н-О-тест»)²²⁴. По Бьюкенену, именно в этом качестве теория модели полезна для политики²²⁵, т.е. бросок из мира as if в область нормативной практики кажется ему все-таки осуществимым.

Однако решающий этико-нормативный вопрос заключается в том, ради каких общественно-политических целей социальные правила, подвергаемые тесту, должны функционировать Н-О-устойчиво. Центральным моментом является представление ме­тодологических индивидуалистов о том, что этико-политическая целевая установка —- а тем самым и хозяйственная этика — во­обще не нужны] Н-О-тест проводится как раз для того, чтобы выяснить, при каких институциональных условиях (экономиче­ских стимулах и ограничениях) индивиды могли бы руководство­ваться исключительно соображениями выгоды, как это со всей ясностью следует из сочинения Бреннана и Бьюкенена с названи­ем, которое о многом говорит, «The Normative Purposte of Economic "Science"»*:

«Допущение Homo oeconomicus поддерживают не потому, что оно является наиболее точной моделью человеческого поведения, а потому, что эта модель подходит для теста, годятся ли общественные институты для того, чтобы трансформировать личные интересы во всеобщие»²²⁶.

* worst case (англ.) — самая неблагоприятная ситуация.

²²¹ Вгеппап С, Buchanan J.M. The Reason of Rules. Constitutional Political Economy. Cambridge, 1985. S. 55, 58. Об этом см. выше.

²²⁴ Нотапп К., Blome-Drees F. Wirtschafts- und Unternehmensethik. Gottin-gen, 1992. S. 95; Homann K., Pies I. Wirtschaftsethik in der Moderne: Zur okono-mischen Theorie der Moral / Ethik und Sozialwissenschaften, Jg. 5, H. I. S. 11.

-²⁵ Bn?nnan G., Buchanan J.M. The Reason of Rules. Constitutional Political Economy. Cambridge, 1985. S. 50.

* The Normative Purposte of Economic «Science» (англ.) — нормативныецели экономической «науки».

²²⁶ Вгеппап G., Buchanan J.M. The Normative Purpose of Economic «Sci­ence»: Rediscovery of an Eighteenth Century Model / International Journal of Law and Economics, Winter 1981, переиздано: Вгеппап G., Buchanan J.M. Economics

За методологическим интересом к worst case явно проступает ра­дикальный нормативный индивидуализм как донаучный объясни­тельный метод: речь идет о практической задаче по возможности до конца освободить человека от моральных обязательств, чтобы он мог во всей полноте проявить приписываемую ему потребность в абсолютной максимизации своих выгод (т.е. старый гедонизм вуль­гарной психологии)²²⁷. Заключенный внутри модели «худший слу­чай» проявляет здесь себя как желаемый вне модели, с точки зрения формирования общества лучший случаи. Этот подход служит соци­альной философии, стремящейся к строго индивидуалистическому фундированию общественного или политического поведения: тре­бования этико-политической легитимации редуцируются в идеале без остатка до приватных соображений выгоды отдельных инди­видов. Они не могут создать никакой другой этос, кроме буржуаз­ного, собственнического эгоизма! Идея, что с такой предпосылкой все же можно разумно организовать общество, составляет экономи-стическое базовое положение всего подхода.

Таким образом, сами постановки вопроса в методологическом индивидуализме сознательно или бессознательно мотивируются в конечном итоге совершенно определенной общественно-политичес­кой концепцией общества, носящей ярко выраженный нормативный характер (об этом ниже), а также корреспондирующей с ней и воспринимаемой даже еще более нормативно картиной человека, а именно, принадлежащей присвоительному индивидуализму²²*. Якобы очевидная «рудиментарная антропология, заключенная в определении Homo oeconomicus»²²⁹, при ближайшем рассмотрении ока-

Between Predictive Science and Moral Philosophy. College Station, 1987. S. 51 —65, здесь s. 59 (выделено Петером Ульрихом); в похожем ключе см.: Вгеппап G., Buchanan J.M. The Reason of Rules. Constitutional Political Economy. Cam­bridge, 1985. S. 53.

²²⁷ Эта «private ethics», назовем ее так в отличие от «social ethics» (Вгеп­пап G., Buchanan J.M. The Reason of Rules. Constitutional Political Economy.Cambridge, 1985. S. 47), в самом деле не только граничит с цинизмом, но и де­монстрирует непонимание социальной структуры всякой морали.

²²⁸ См. об этом: Macpherson СВ. Die politische Theorie des Besitzindividua-lismus. Von Hobbes bis Locke. Frankfurt, 1967; Biervert B. Menschenbilder in derokonomischen Theoriebildung. Historisch-genetische Grundziige / Biervert В.,Held M. (Hrsg.). Das Menschenbild der okonomischen Theorie. Frankfurt-NewYork, 1991. S. 42-55, здесь s. 44 и далее.

²²⁴ Kerber W. Homo oeconomicus. Zur Rechtfertigung eines umstrittenen Be-griffs / Biervert В., Held M. (Hrsg.). Das Menschenbild der okonomischen Theorie. Frankfurt-New York, 1991. S. 56-75, здесь s. 65.

зывается не столь уж свободной от ценностных смыслов и не такой уж ненормативной, как внушает формальная и скупая на слова аксиоматика. Кредо «Экономическая теория не имеет никакой картины человека», по нашему промежуточному выводу, можно заменить следующим, более точным высказыванием: Чистая экономическая теория является не чем иным, как экспликацией определенной картины человека — «просчитываемого», стремящегося к максимизации своей выгоды человека Гоббса, чья потребительская натура полностью инструментализирует разум и сжимает его до размеров «чисто» экономической рациональности.

(2) Принцип Парето

Принцип Парето — названный по фамилии социолога Вильф-редо Парето, на чьи подготовительные работы начала XIX в. он опирается, — представляет собой ответ поздней теории благо­состояния на «коммунистическую фикцию» утилитаристского принципа и основанного на нем представления о «народнохозяй­ственном максимуме». Коллективным (народнохозяйственным) улучшением благосостояния, согласно принципу Парето, могут быть признаны только такие социальные изменения, благодаря которым улучшится (в субъективном восприятии) положение хотя бы одного индивида, и при этом не станет хуже положение ни одного другого. Эффективным, по Парето, можно, следователь­но, считать любое общественное (политическое) реформаторское предложение, с которым все затрагиваемые члены общества со­глашаются по причине того, что оно является реальной альтерна­тивой, обеспечивающей преимущество для каждого из них, и та­ким образом служит «преимуществом всех»²³⁰. Неэффективным, по Парето, надо считать, наоборот, любое предложение изменить социальные правила игры, вызывающие несогласие отдель­но взятых персон (отсутствие «признания»), потому что эти изменения, по их субъективному ощущению, нанесут урон их состоянию²³¹.

²¹⁰ Нотапп К., Blome-Drees F. Wirtschafts- unci Unternehmensethik. Gottin-gen, 1992. S. 55.

²³¹ Первоначально в традиционном для утилитаризма концепте максими­зации коллективной пользы в качестве так называемого оптимума Парето определялось такое состояние общества, при котором уже невозможно улуч­шить положение хотя бы одного отдельного индивида без того, чтобы в резуль-

 

Хотя паретианская эволюция теории благосостояния состоялась независимо от методологического индивидуализма, они двигались совершенно параллельно; эту эволюцию можно рассматривать как новое формулирование нормативного индивидуализма, точно так же обращались к нему и методологические индивидуалисты, им­плицитно, применяя на практике Н-О-тест, или эксплицитно. Ведь, как уже было сказано, принципиальный тезис нормативного инди­видуализма гласит: индивиды должны (иметь возможность) макси-мировать их личную выгоду. Любая попытка ставить под вопрос этическую обоснованность «данной» привилегии нормативно ис­ключается; никто не может быть принужден отказаться от макси­мального удовлетворения своих интересов ради блага других. Ис­ходя из этого, каждый обладает абсолютным и категорическим правом вето^21,2 для защиты своих личных интересов и льгот.

Рассматривая критерий Парето, можно говорить о своего рода индивидуалистическом пересмотре понятия общего блага: как об­щее благо дефинируется то, в чем заинтересованы все, поскольку оно служит личным преимуществом для каждого в отдельности. Другими словами: то, что эффективно по Парето, дефинируется как эффективное для всех. Тем самым идея анонимной, беспристраст­ной, независимой ни от каких социальных вопросов распределения экономической рациональности, а с ней и старая экономистическая фикция общего блага, на базе методологического индивидуализма возникают в новой форме. Этим объясняется, почему методологи­ческие индивидуалисты считают, что они тоже вполне могут поль­зоваться понятием «публичных интересов» или общего блага, как мы уже видели из приведенной цитаты Бьюкенена.

тате ухудшилось положение какого-нибудь другого. Но при этом идея макси­мизации теряет смысл, потому что существует сколь угодно много оптиму-мов Парето (Ulrich P. Transformation der okonomischen Vernunft. Fortschritts-perspektiven der modemen Industriegesellschaft, 3. revid. Aufl. Bern-Stuttgart-Wien, 1993. S. 209). Поэтому сегодня ограничиваются тем, что дефииируют критерий Парето в смысле эффективности, по Парето, частичных изменений в социальных отношениях. См. об этом и о последующем: Thielemann U. Das Prinzip Markt. Kritik der okonomischen Tauschlogik. Bern-Stuttgart-Wien, 1996. S. 40 и далее.

²²² Так пишут об этом авторы, представляющие методологический инди­видуализм: Нотапп К., Blome-Drees F. Wirtschafts- und Unternehmensethik. Gottinsen, 1992. S. 56.

 

Методологические индивидуалисты, как правило, даже называ­ют принцип Парето этическим критерием (легитимации). Так, Бью-кенен подчеркивает:

«Закон Парето сам по себе представляет этическое утверждение»²".

Согласно нормативному индивидуализму, этически «верным» без любых оговорок признается все, что «обусловлено свободным решением участвующих индивидов»²³⁴. Словами Карла Гоманна:

«Рынок и конкуренция обладают моральным качеством в наших глазах потому, что они "эффективны", т.е. поскольку только они спо­собны гарантировать и увеличивать шансы всех отдельно взятых на устройство их жизни согласно их представлениям»²⁵⁵.

Очевидно, чистая экономическая теория полагает, что открыла в критерии эффективности, по Парето, «чисто экономическую» волшебную формулу, которая позволит окончательно свести про­блему легитимности к вопросу эффективности. Экономистиче-ский «трюк» очень прост: эффективность, по Парето, дефинируется как способность согласования экономических мер со всеми затрону­тыми индивидами на почве их эгоистических интересов (при инди­видуальном праве вето!); поэтому она, по мнению методологиче­ски-нормативных индивидуалистов, совпадает с «требованием ле­гитимного консенсуса»²³⁶.

Что нас не устраивает в паретианском представлении об этиче­ских достоинствах «эффективного» рынка? Корень проблемы и са­ма суть экономизма заключается в этом ограничении легитимации согласием (проблема согласования) и в связанной с этим зависимо­сти индивидуальных преимуществ от исходного положения инди­вида (проблема статус-кво). Легитимность как деонтологически-этическое понятие подразумевает признание достоинства социаль­ного положения или поведения с учетом моральных прав (к кото-

²³³ Brennan G., Buchanan J.M. Economics Between Predictive Science andMoral Philosophy. College Station, 1987. S. 4.

²³⁴ Buchanan J.M. Die Grenzen der Freiheit. Zwischen Anarchie und Leviathan,(английское издание — The Limits of Liberty. Chicago-London, 1975). Tubin­gen, 1984. S. 8.

²³⁵ Homann K. Wettbewerb und Moral // Jahrbuch fur christliche Sozialwissen-schaften, 31, 1990. S. 34-56, здесь s. 41 (выделено Петером Ульрихом).

²³⁶ Homann К., Blome-Drees F. Wirtschafts- und Unternehmensethik. Gottin-gen, 1992. S. 56.

рым нужен ситуативный подход) всех заинтересованных; ее нормативное основное положение состоит в обязательном (категорически) взаимном уважении людей как носителей равного достоинства, обладающих равными правами. В противоположность этому Homines oeconomici, максимирующие свои личные преимущества, дезинтересованы друг в друге; они думают только о реализуемости собственного интереса, по возможности беспрепятственно и наименьшей ценой. Поэтому их готовность к кооперации с другими всегда обусловлена эгоистическим расчетом пользы/цены. Тем самым отсутствует moral point of view, для которой конституирующее значение имеет примат доброй воли. Если рассматривать эффективность, по Парето, как достаточный критерий легитимации, то этическая легитимация (обоснование) сводится к стратегической приемлемости (реализуемости). Поскольку на аксиоматическом базисе методологического и нормативного индивидуализма эта категориальная разница не воспринимается, паретианская экономическая теория неизбежно приходит к редуцированию регулятивной идеи этико-рационального консенсуса до критерия стратегического согласования на основе личных выгод и, следовательно, к экономи-стическому редуцированию этического принципа универсализации до концепции генерализированного обмена преимуществами.

Если этический принцип универсализации говорит о безогово­рочном признании неотделимых моральных прав каждого человека, то ориентированные на идею «общего блага» мероприятия в духе паретианского «преимущества всех» всегда оговаривают условие сохранения экономического положения каждого, все равно, справедливо ли сохранение статус-кво исходного положения, или нет. Справедливость исходного положения не подлежит дискуссии, принцип Парето ссылается здесь на лишь относительную выгодность изменений ситуации. В приверженности статус-кво принцип Парето обнаруживает свою консервативность: исходное положение в распределении власти, ресурсов или покупательной способности, независимо от его этической легитимности или нелегитимности, проникает в terms of trade*, в отношения обмена: кто способен много предложить, может много требовать, кому нечего предложить, должен, соответственно, довольствоваться малым. Так принцип Па-

* terms of trade (англ.) — торговые условия.

 

рето, понимаемый как критерий «рациональной» организации со­вместной жизни людей, имплицитно замещает справедливое обос­нование (принцип морали) фактической властью, «правом сильно­го» диктовать terms of trade слабому. С подлинной оценкой спра­ведливости реформы, ставшей предметом дискуссии, или, тем бо­лее, справедливости «заданной» исходной ситуации в обществе, критерий эффективности, по Парето, не имеет ничего общего.

При этом проникновении власти в любые рыночные отношения речь идет о принципиально неизбежном, органично присущем рын­ку, устранимом отчасти разве что строгой политикой постоянного выравнивания стартовых условий для всех участников рынка, внут-рирыночном эффекте, как его можно назвать (терминологически сближаясь с «внешним эффектом» рыночных сделок для третьих, незаинтересованных лиц, который чаще всего рассматривается ис­ключительно как хозяйственно-этическая проблема)²³⁷. Хотя дебаты об отношениях «власти и экономических законов»²³⁸ велись в 06-

²³⁷ Thielemann U. Die Differenz von Diskurs- und Vertragsethik und die kate-gorialen Voraussetzungen ideologiekritischer Wirtschaftsethik, Beitrage und Be-richte des Instituts fur Wirtschaftsethik, Nr. 63. St. Gallen, 1994. S. 30 и далее; Thielemann U. Integrative Wirtschafts- und Unternehmensethik als Reflexiondes spannungsreichen Verhaltnisses von Einkommensstreben und Moral. ZumVerhaltnis von Wirtschaftsethik und philosophischer (Diskurs-) Ethik, Beitrageund Berichte des Instituts fur Wirtschaftsethik, Nr. 67. St. Gallen, 1994. S. 24; Thielemann U. Das Prinzip Markt. Kritik der okonomischen Tauschlogik.Bern-Stuttgart-Wien, 1996. S. 273 и далее; Ulrich P. Integrative Wirtschafts­ethik als kritische Institutionenethik. Wider die normative Uberhohung derSachzwange des Wirtschafts-systems. Beitrage und Berichte des Instituts furWirtschaftsethik, Nr. 62. St. Gallen, 1994. S. 12. Еще до этого понятие внут­реннего эффекта встречается немного в ином контексте у Виланда: Wieland J. Wirtschaftsethik als Selbstreflexion der Okonomie. Die Mindest-moral im okonomischen System und die Verantwortung fur externe Effekte /Ulrich P. (Hrsg.). Auf der Suche nach einer modernen Wirtschaftsethik. Bern-Stuttgart, 1990. S. 147-177., здесь s. 149.

²³⁸ Bohm-Bawerk E. von. Macht oder okonomisches Gesetz? / Zeitschrift furVoikswirtschaft, Socialpolitik und Verwaltung, 23 (1914), S. 205-271, переизданобез изменений в качестве отдельной книги: Darmstadt, 1975. Бем-Баверк под­ходит к проблеме еще с позиций псевдо-противоположности между «естест­венным ценообразованием» (на свободном рынке) и «искусственными вмеша­тельствами», его ответ был заранее предрешен. О происходящих из теорииестественного права предпосылках идеи о постепенном ослаблении внутри-рыночного фактора власти см.: Rothschild К. Macht: Die Lucke in der Preistheorie /

ществе социальной политики уже в начале XX в., они все же оста­ются полностью в пределах старого мышления, основанного на тео­рии естественного права, и мало что могут прояснить. Во всяком случае, в высшей степени важные с точки зрения хозяйственной этики внутрирыночные властные отношения по-прежнему система­тически игнорируются паретианской экономической теорией — вынужденно, потому что они, как правило, доказывают несостоя­тельность предъявляемых этой теорией претензий на этическое дос­тоинство или по меньшей мере нейтральность критерия Парето. Иначе говоря, благодаря этому экономистическому преуменьшению проблемы достигается видимость внутренней этической беспро-блемности рынка.

Теперь обратимся к третьему основному элементу чистой эконо­мической теории, который строится на индивидуалистической концепции личности (1) и паретианской концепции рациональности (2): на контрактуалйстской концепции общества.

(3) Двухступенчатая теория договора

Ранняя неоклассическая теория равновесия носила характер «астрономии перемещения благ»²³⁹, которое происходит без соци­альных трений, как будто в «социальном вакууме»²⁴⁰, анонимно и детерминированно. На базисе методологического (и нормативного) индивидуализма, как и паретианской экономической теории, возникает, напротив того, экспликация всей логики социального взаимодействия индивидов, действующих сугубо с целью извле­чения выгоды, в категориях гоббсианской теории договора. Роулз и Бьюкенен были предшественниками, совершившими соответст­венный всеобъемлющий поворот в сторону теории договора в проблематике рациональной общественной кооперации и полити-

Schneider Н.К. / Watrin, Ch. (Hrsg.), Macht und okonomisches Gesetzt, 2. Halbband, Berlin 1973. S. 1097-1 111.

²³⁹ Boulding K.E. The Skills of the Economist. Ceiveland, 1958. S. 8 и далее; Albert H. Die Problematik der okonomischen Perspektive / Zeitschrift flir die ge-samte Staatswissenschaft, 117(1961), S. 438-^67, здесь s. 441.

²⁴⁰ Albert H. Politische Okonomie und rationale Politik (впервые издано в1967 г.) / Albert Н. Aufklarung und Steuerung. Hamburg, 1976. S. 91-122,здесь s. 120.

 

ки. Здесь мы ограничимся основной концепцией Бьюкенена, к Ро-улзу вернемся позднее.

Сначала теория договора мысленно вернула рыночный процесс из «астрономии перемещения благ» (скорее уж метафизики) обрат­но в социальный мир. Как известно, на рынке хозяйствующие субъ­екты совершают сделки, т.е. договоры обмена. Когда вступает в си­лу такой договор? Контрактуалистский ответ звучит очень просто: когда оба деловых партнера — покупатель и продавец — приходят к согласию, что они традиционно закрепляют рукопожатием, а «по-современному» — подписями под договором. Но когда они прихо­дят к согласию? Конечно, только тогда, когда дело выгодно обоим, или точнее: когда речь идет о наиболее выгодной возможности вло­жить ограниченные средства (будь то покупательная сила покупате­ля, или товар или услуга продавца), которыми они располагают. За­ключение сделки представляет собой, таким образом, не что иное, как обмен преимуществами между двумя незаинтересованными друг в друге и только рассчитывающими максимировать личную выгоду свободными хозяйствующими субъектами. Это эффективно для обе­их сторон, точно в духе принципа Парето. Поскольку на «свобод­ном» рынке все состоявшиеся сделки обмена происходят доброволь­но, т.е. каждый действует к своей выгоде, значит, рынок по опреде­лению и независимо от исходного распределения ресурсов между участниками эффективен, т.е. в целом эффективен по Парето.

Таким образом, само понятие эффективности, по Парето, лучше всего может быть объяснено в категориях теории договора: то, что договор обмена состоялся фактически, с точки зрения методологи­ческого или нормативного индивидуализма, является вообще един­ственным критерием эффективности рыночной с