Субъективный смысл деятельности

Когда говорят о понимании, то обычно имеют в виду понимание языка, речи иди языковых текстов, объяснений, доказательств. Что значит «понять» какой‑то текст? В самом общем виде это означает связать с ним некоторый смысл. Понять некоторое слово — значит связать с ним определенное понятие, понять предложение — значит связать с ним какое‑то суждение, т.е. мысль. Вот эта мысль и есть «смысл» языкового выражения — тот смысл, о котором мы так много говорили в первой части. Не будем здесь обсуждать сложного вопроса о том, «открываем» ли мы смысл, который уже как‑то заложен в языковых выражениях, или создаем его в процессе понимания и «приписываем» языковым выражениям. Можно допустить, что в процессе понимания смысл и открывается, и создается. Ниже мы будем говорить о понимании только как об интерпретации, т.е. как о приписывании смысла неинтерпретированному материалу.

Вовсе не обязательно ограничиваться языковыми выражениями. Точно так же можно говорить о понимании музыкальных или живописных произведений: понять полотно художника или музыкальную пьесу — значит приписать им некий смысл — какие‑то мысли, чувства, настроения, которые вызывает в нашей душе произведение и которые, возможно, хотел донести до нас автор. Вообще говоря, при таком подходе можно говорить о понимании всего, что создано человеком. В любой предмет, который создает человек, он вкладывает какие‑то цели, замыслы, представления. Вот эти цели и представления или функции, для исполнения которых создается предмет, и являются его смыслом, который можно понять.

В данном случае интересно то, что можно говорить и о понимании человеческой деятельности. Деятельность, как мы уже много раз повторяли, есть целенаправленная активность. Если учесть, что в активности свободно действующего субъекта сливаются воедино деятельность и поведение, а в поведении выражаются особенности личности действующего субъекта, то активность человека может побуждаться не только осознанной целью, но и чувством, желанием, страстью, т.е. любым мотивом. В современной литературе принято называть любое побуждение к деятельности интенцией. Таким образом, всякая деятельность интенциональна, неинтенциональная активность не является деятельностью. Когда деятельность состоит из ряда последовательных действий, то каждое из этих действий имеет свою интенцию. В единую деятельность этот ряд действий объединяет то, что все они подводятся под одну общую интенцию. Например, вы ищете катушку с нитками, затем ищете иголку, вдеваете нитку в иголку, отыскиваете пуговицу, находите пиджак, пришиваете пуговицу к пиджаку. Вот ряд последовательных действий, каждое из которых имеет собственную цель, интенцию. Что объединяет их в единую деятельность? Только то, что все они подчинены одной цели или единой интенции — пришить к пиджаку пуговицу.

Важно подчеркнуть два обстоятельства. Две разные деятельности отличаются главным образом своими мотивами‑целями, интенциями. С внешней стороны две деятельности могут состоять из одних и тех же действий и использовать одни и те же средства, но если побудительные мотивы их различны — это будут разные деятельности. Вы видите, например, человека, сколачивающего какие‑то доски. Что он делает? Он может сооружать будку для собаки, а может сколачивать яшик, чтобы хранить ожидаемый урожай. Это разные виды деятельности. Кстати сказать, то обстоятельство, что именно мотив определяет, с какой деятельностью мы имеем дело, а вовсе не сами по себе действия и средства, хорошо известно юристам: скажем, убийство с заранее обдуманным намерением — это одно, а то же самое убийство по неосторожности — это совсем другое. Поэтому следствие и суд уделяют самое большое внимание выяснению мотивов совершенного поступка, ибо порой только мотив отличает преступление от легкомыслия или неосторожности.

И второе. Одно и то же действие может входить в разные сложные виды деятельности, скажем, я могу шагать на работу, в магазин или на встречу с друзьями. Само по себе действие всегда мотивировано, но его включенность в ту или иную сложную деятельность сообщает ему новую, дополнительную интенцию. Согласитесь, что шагать на работу и шагать на свидание — совершенно разные веши, хотя само по себе «шагание» остается тем же самым.

Субъективный смысл деятельности есть интенция (набор интенций) действующего субъекта.

Вы совершаете некоторое действие или ряд последовательных действий, и они имеют смысл лишь постольку, поскольку приближают вас к поставленной цели или удовлетворяют какие‑то ваши желания. И этот смысл может быть более или менее глубоким в зависимости от иерархии мотивов‑целей (интенций), которым подчинены ваши действия. Зачем я вожу песок на тачке? Хочу засыпать песком площадку. Зачем мне песчаная площадка? Хочу поставить на нее бетонные блоки. Зачем мне эти блоки? На них я воздвигну великолепный сарай. Вот субъективный смысл моей возни с песком.

Для самого субъекта смысл его деятельности ясен. Но мы смотрим на его физическую активность со стороны и стараемся понять смысл этой активности. Перед нами сразу же встает первая трудность, связанная с ответом на вопрос: что это — деятельность, игра, исполнение какого‑то ритуала, эпилептический припадок? Оставим эту трудность в стороне и допустим, что мы поняли — это деятельность, имеющая интенцию.

Однако из того, что некоторую физическую активность мы поняли как деятельность, т.е. решили, что она сопровождается какой‑то интенцией, еще вовсе не следует, что мы поняли ее как определенную деятельность, т.е. приписали ей определенную интенцию. На этот момент почти не обращают внимания, а между тем он чрезвычайно важен. Конечно, если мы смотрим на некоторую физическую активность с точки зрения действующего субъекта, так сказать, изнутри, то, поняв некоторое свое движение как действие, имеющее мотив, мы уже знаем, какой это мотив. Здесь понимание физической активности как интенциональной деятельности и ее понимание как определенной деятельности неразличимы. Но если встать на точку зрения внешнего наблюдателя, то что мы увидим? Лишь «внешнюю», физическую, двигательную активность субъекта. Мы можем согласиться с тем, что эта активность носит осмысленный характер, является деятельностью. Но каков смысл этой деятельности, какова ее интенция? Понимание этого требует дальнейших предположений. Здесь дело обстоит так же, как с пониманием китайских иероглифов: глядя на ряд иероглифов, я понимаю, что это — не рисунок, не украшение, что это — языковое выражение, но каков его смысл, какую мысль оно выражает?

На первый взгляд может показаться, что особых трудностей с пониманием деятельности нет. В обществе выработаны и закреплены определенные правила, нормы, навыки поведения и деятельности, обусловленные как природой самих вещей, так и уровнем развития общественной практики. Усваивая их в детстве, мы учимся действовать так, как принято в обществе, к которому принадлежим. Поэтому в миллионах стандартных ситуаций люди пользуются одними и теми же стереотипами поведения и деятельности, что значительно облегчает понимание их действий. Все опираются на одни и те же стандарты рациональности — и тот, кто действует, и тот, кто пытается понять действия другого. Увидев, например, человека, идущего куда‑то с пустыми ведрами, мы рассуждаем примерно так: «Ага, вот идет человек с пустыми ведрами. С ведрами обычно ходят за водой. Значит, этот человек хочет принести воды». Чаще всего мы оказываемся правы.

Тем не менее понимание деятельности всегда гипотетично, ибо возможность ошибки сохраняется даже в наиболее простых, обыденных ситуациях. Эта возможность обусловлена тем, что связь между мотивами и физической активностью не является однозначной, как и связь, скажем, между понятием и словом. Если бы она была однозначной, т.е. мотив был бы всегда связан с одним и только одним видом физической активности, а некая активность была побуждаема всегда одним и только одним мотивом, ошибок в понимании деятельности быть не могло. Увидев человека с пустыми ведрами, мы с уверенностью могли бы утверждать, что он идет за водой. Однако такой однозначной связи нет. С ведрами можно ходить не только за водой, но и по грибы, и за картошкой. Поэтому мы можем лишь предполагать, что наблюдаем именно такую, а не иную деятельность и стремимся подтвердить наше предположение дополнительными данными.

Здесь можно спросить: а результат? Разве не устраняет он все сомнения в отношении интенции деятельности и не делает наше понимание совершенно безошибочным? Чтобы оценить роль результата в понимании деятельности, предположим сначала, что результат не достигнут. Известный финский философ Г.Х. фон Вригт полагал, что результат является необходимым элементом действия и если он не достигнут, то вообще нельзя говорить, что деятельность была осуществлена: «Связь между действием и его результатом является внутренней, логической, а не каузальной (внешней). Если результат не материализовался, действие просто не было осуществлено. Результат есть существенная “часть” действия. Грубая ошибка — думать, что действие является причиной своего результата»^1[136].

С этим утверждением трудно, конечно, согласиться. Если всякое действие необходимо включает в себя результат, то это означает, что не бывает безрезультатных, безуспешных действий. Все действия оказываются результативными. Но ведь это не так, каждый по собственному опыту знает, как часто мы действуем безуспешно. Однако рассуждение фон Вригта интересно тем, что это — рассуждение человека, рассматривающего действие со стороны и пытающегося описать видимую физическую активность как определенную деятельность. Конечно, для действующего субъекта ясно, что он совершает именно такое, определенное действие, скажем, открывает окно. Интенция его действия ему самому ясна. Поэтому даже если действие не привело к результату, он все равно квалифицирует свои усилия как действие открывания окна, хотя и безуспешное. Но что делать наблюдателю, старающемуся понять его действие со стороны? Он не видит результата и может строить самые разные предположения об интенции этого действия. Слишком велик разброс возможных интерпретаций. Вот на что указывает рассуждение фон Вригта. Например, мы видим человека, сидящего с удочкой на берегу. По‑видимому, человек ловит рыбу. Но ничего не вылавливает. Час сидит, два сидит — ничего, результата нет. Так можно ли сказать, что он ловит рыбу? А может быть, он просто отдыхает? Или проигрывает в уме шахматную партию? Или занят чем‑то другим, а может быть, вообще ничем не занят? Фон Вригт поэтому вообще отказывается понимать безрезультатные действия. Но фактически люди всегда пытаются делать это. Мы не можем с уверенностью установить мотивировку физической активности, если нет результата,— это правда, однако мы все‑таки способны высказать гипотезу о том, какой она могла бы быть.

К тому же вопреки мнению фон Вригта даже результат не делает нашу гипотезу вполне достоверной! Когда мы решаем, что можно считать результатом, а что — нельзя, мы опираемся на свою гипотезу о смысле деятельности. Но допустим, гипотеза оказалась неверной — тогда то, что мы приняли за результат деятельности, для самого субъекта таковым не является, ибо он занят не той деятельностью, которую мы ему приписали. Вернемся к нашему рыболову. Мы видим: сидит человек с удочкой. Интерпретируем его действия так, что он ловит рыбу. Он забрасывает удочку в разные места, меняет наживку, плюет на червяка, словом, совершает все манипуляции, характерные для рыболова. Это подтверждает нашу гипотезу, и мы все больше убеждаемся в том, что правильно поняли его поведение. Но вот рыба забилась на крючке! Сделает ли она нашу гипотезу, наше понимание несомненным? Фон Вригт ответит: да, действие с уверенностью можно квалифицировать как ловлю рыбы. Но вдруг наш рыболов вместо того, чтобы с радостным трепетом положить пойманную рыбу в ведро, огорченно швырнет ее обратно в реку. Вот и рухнула наша гипотеза! Оказывается, мы совершенно не поняли действий субъекта. На самом деле он взялся доказать, что в этой реке никакой рыбы нет, или репетирует роль рыболова для кинофильма, или занят чем‑то еще.

Таким образом, понять деятельность, т.е. приписать физической активности другого человека некоторый смысл, вообще говоря, нетрудно. Тем более что окружающие нас люди, как правило, действуют в соответствии с общепринятыми нормами, рационально, и тот смысл, который мы приписываем их действиям, будет не очень сильно отличаться от того, который они сами приписывают своим действиям. Следует все же помнить о том, что даже в этих случаях возможны ошибки и наше понимание деятельности другого человека всегда гипотетично. Риск ошибки возрастает, когда мы пытаемся понять действия людей, принадлежащих к иной, незнакомой нам культуре. Может оказаться, что мы вообще не можем приписать никакого смысла тем движениям, которые, по‑видимому, для людей иной культуры имеют смысл. В таком случае мы просто не поймем этих движений.

Понимание даже знакомых видов деятельности имеет различные уровни глубины. Когда мы поняли отдельное действие, т.е. приписали физической активности некоторую интенцию, это лишь первый, самый поверхностный уровень понимания. Вспомним, что действие обычно представляет собой элемент более сложной деятельности, подчиненной какому‑то более общему мотиву. Понять действие как элемент более сложной деятельности, т.е. приписать ему более глубокую интенцию, значит перейти на второй, более глубокий уровень понимания. Например, мы видим: человек копает яму. Понять это действие достаточно легко. Но он может копать яму для того, чтобы посадить дерево, скажем яблоню. Это будет уже интенция второго уровня, понять ее — значит более глубоко понять его действие. Яблоню же он сажает для того, чтобы собранные с нее яблоки продать и купить, скажем, автомобиль. Это интенция более глубокого третьего уровня. Понять ее еще более трудно, для этого требуется достаточно полное знание о данном человеке, о его жизни и т.п. К счастью, мы не настолько любопытны, чтобы столь глубоко вникать в мотивы окружающих. К тому же это еще далеко не все.