Расширение территории СССР как фактор усиления обороноспособности

 

Начало осени 1939 года знаменовало наступление коренного сдвига во всем ходе развития международных отношений – мир вступил в полосу тяжелейших за всю историю испытаний: началась вторая мировая война. Это со временем стало ясно, что началась не просто серия конфликтов локального характера, а подлинно всемирная война, сказавшаяся на судьбах всех стран и народов, вне зависимости от того, принимали ли они прямое участие в войне или нет. Сталин уже на протяжении многих лет в своих докладах и выступлениях предрекал вступление народов в полосу потрясений и империалистических войн. Он сознавал также, что даже при самом благоприятном для Советской России течении событий ей не удастся оказаться в стороне – сама объективная логика исторического процесса непременно должна была вовлечь ее в самую гущу развертывавшихся одно за другим исторических потрясений и драм. Пользуясь словами римского поэта времен античности Вергилия, судьбы сами прокладывали свой путь. Течение и ход исторического развития не было дано предвидеть никому. Не смог предвидеть его и вождь, поскольку оно оказалось таким сложным и противоречивым, наполненным крутыми поворотами и самыми невероятными зигзагами. Это только сейчас, с временной дистанции, измеряемой многими десятилетиями, течение исторического процесса в тот период воспринимается как вполне закономерное и объективно обусловленное.

Желанной, но имевшей ничтожно мало шансов на свою реализацию целью Сталина было максимально долго оставаться вне войны, оттянуть срок ее неизбежного наступления, использовать выигранное время для укрепления обороноспособности страны, усиления и совершенствования ее оборонного потенциала, и прежде всего оснащения армии и флота современными средствами ведения войны. Довольно скромный опыт нашего косвенного участия в испанской войне, весьма полезные уроки, полученные в ходе халхингольской операции, – всего этого было мало, чтобы на такой базе сделать вполне объективные и трезвые оценки реальной готовности страны к большой войне.

Сталин не мог не отдавать себе отчета в том, что предстоящая война коренным образом будет отличаться от всех предшествующих, в которых доводилось принимать участие Советской России. Однако синдром прошлых побед, можно сказать чрезвычайно раздутый синдром побед времен Гражданской войны, довлел над всеми. Довлел он в определенной мере и над Сталиным, хотя он, очевидно, глубже и лучше, чем другие советские политические и военные руководители, сознавал, что в карете прошлого далеко не уедешь.

В первой главе я попытался показать, что в основе всей геополитической и военно-стратегической линии Сталина в тот период было стремление выиграть время. Этой же, в сущности, цели была подчинена и политика, нацеленная на расширение границ Советской России, чтобы таким путем в случае начала войны также обеспечить выигрыш времени и достижение других военных преимуществ. По крайней мере, бесспорным представляется тезис, согласно которому, чем дальше на запад будут отодвинуты границы Советской России, тем большими возможностями она будет располагать в случае агрессии со стороны Германии. А что касается того, что Сталин как до подписания, так и после подписания пакта с Берлином, исходил из того, что нашей стране рано или поздно придется схватиться в смертельном поединке с германским фашизмом, – это представляется бесспорным для такого широко мыслящего и прозорливого политика, каким показал себя Сталин. Он не был наивным государственным деятелем, вся его жизнь, богатый политический опыт развили в нем генетически заложенное чувство недоверия к своим политическим противникам, будь они из внутреннего лагеря, будь они из внешнего. Полагаю, что эту черту вождя как государственного и политического деятеля хорошо знал его ближайший соратник В. Молотов. Касаясь этого сюжета, он говорил:

«– Наивный такой Сталин, – говорит Молотов. – Нет. Сталин очень хорошо и правильно понимал это дело. Сталин поверил Гитлеру? Он своим-то далеко не всем доверял! И были на то основания. Гитлер обманул Сталина? Но в результате этого обмана он вынужден был отравиться, а Сталин стал во главе половины земного шара!

Нам нужно было оттянуть нападение Германии, поэтому мы старались иметь с ними дела хозяйственные: экспорт – импорт.

Никто не верил, а Сталин был такой доверчивый!.. Велико было желание оттянуть войну хотя бы на полгода еще и еще. Такое желание, конечно, было у каждого и не могло не быть ни у кого, кто был близок к вопросам того времени. Не могло не быть просчетов ни у кого, кто бы ни стоял в таком положении, как Сталин»[97].

После заключения советско-германского пакта, и особенно дополнительного протокола, касающегося размежевания границ после неизбежного поражения Польши, события приняли стремительный оборот. Как уже отмечалось в первой главе, план нападения на Польшу был утвержден Гитлером задолго до подписания пакта Риббентроп – Молотов. Вне зависимости от того, был бы подписан этот пакт или нет, Польша в любом случае стала бы объектом нападения со стороны гитлеровской Германии. В какой-то степени можно говорить лишь о том, что не сам пакт стал причиной военной акции Гитлера против своего восточного соседа, но что он вселил в Гитлера еще большую уверенность в том, что операция против поляков будет быстрой и эффективной и что он не встретит противодействия, прежде всего военного, со стороны Советской России.

Освобождение Западной Украины и Западной Белоруссии. Польские правящие круги своей безответственной и близорукой политикой подготовили то, что в историографии условно называют четвертым разделом Польши. Ведь именно польское правительство отказалось пропустить советские войска через свою территорию в случае нападения на нее Германии, что стало одним из самых существенных препятствий для достижения согласия во время тройственных англо-франко-советских переговоров летом 1939 года. Антисоветские настроения возобладали над всеми разумными и трезвыми доводами и соображениями. Некоторые влиятельные круги в Варшаве продолжали бредить планами создания «великой Польши от Балтийского до Черного морей».

Между прочим, несколько отвлекаясь от главной нити нашего изложения, хотя бы на короткое время перенесемся в современную нам действительность. 5 мая 2006 г. польский сейм обратился к тогдашнему российскому руководству с требованием осудить Сталина за то, что в 1939 году он поддерживал главу фашистской Германии Адольфа Гитлера в войне против Польши. Газета «Советская Россия» поместила в связи с этим комментарий, в котором приводились убедительные и давно ставшие достоянием известности факты о подлинной политике Польши в отношении Советской России накануне второй мировой войны. Хотя эти факты и известны, в нынешней ситуации, а не только в сугубо историческом аспекте, их полезно было бы напомнить современным польским деятелям, одержимым почти патологическим желанием предать анафеме Россию за ее прежнюю политику по отношению к Польше. Вот некоторые из этих фактов.

Воспользовавшись мюнхенским сговором, тогдашнее польское правительство ввело войска в Тешинскую область Чехословакии и захватило ее. А между тем это был весьма лакомый кусок, чуть ли не вполовину увеличивший производственные мощности польской тяжелой промышленности. Что касается планов сотрудничества с гитлеровской Германией в случае ее войны против СССР, то на этот счет также имеется немало документов. Польский посол в Париже Лукасевич в беседе с американским послом Буллитом заявил: «Начинается религиозная война между фашизмом и большевизмом, и, в случае оказания Советским Союзом помощи Чехословакии, Польша готова к войне с СССР плечом к плечу с Германией. Польское правительство уверено в том, что в течение трех месяцев русские войска будут полностью разгромлены и Россия не будет более представлять собой даже подобия государства». В декабре 1938 г. в докладе 2-го (разведывательного) отдела главного штаба Войска польского подчеркивалось: «Расчленение России лежит в основе польской политики на Востоке… Поэтому наша возможная позиция будет сводиться к следующей формуле: кто будет принимать участие в разделе. Польша не должна остаться пассивной в этот замечательный исторический момент. Задача состоит в том, чтобы заблаговременно хорошо подготовиться физически и духовно… Главная цель – ослабление и разгром России». И еще один факт из числа тех, которые рисуют подлинную картину польской политики в отношении Советской России, причем буквально за несколько месяцев до гитлеровского нападения. В декабре 1938 г. заместитель польского министра иностранных дел писал польскому послу в Москве Гржибовскому: «Нам чрезвычайно трудно сохранять равновесие между Россией и Германией. Наши отношения с последней полностью основываются на концепции наиболее ответственных лиц Третьего рейха, которые утверждают, что в будущем конфликте между Германией и Россией Польша явится естественным союзником Германии»[98].

Сами немецкие руководители, в том числе и лично Гитлер, целенаправленно и усиленно стимулировали антисоветские тенденции. «При всех обстоятельствах Германия будет заинтересована в сохранении сильной национальной Польши совершенно независимо от положения дел в России, – заявлял он 5 января 1939 г. в беседе с польским министром иностранных дел Ю. Беком. – Безразлично, идет ли речь о большевистской, царской или какой-либо иной России, Германия всегда будет относиться к этой стране с предельной осторожностью, и потому Германия крайне заинтересована в сохранении Польшей своих позиций. С чисто военной точки зрения наличие сильной польской армии снимает с Германии значительное бремя; дивизии, которые Польша вынуждена держать на русской границе, избавляют Германию от соответствующих дополнительных военных расходов»[99].

Мало-мальски мыслящий человек должен понимать, что такая внешнеполитическая ориентация и столь круто замешанная антисоветская линия правящих кругов Варшавы во многом и предопределили столь печальные последствия для польского государства. Вместо великой Польши получился пшик.

Гитлер вторгся в страну, организовав перед этим приграничную провокацию, и повел стремительное наступление на Варшаву. Польские войска оказались не в состоянии проявить сколько-нибудь серьезного сопротивления германской военной машине. В течение двух-трех недель Польша оказалась фактически разгромленной, правительство бежало за границу, само сопротивление поляков носило крайне неорганизованный характер. В этих условиях Сталин и приступил к реализации той части секретных договоренностей, которые касались Польши. Не сделав этого, он оказался бы перед фактом того, что полчища вермахта оказались бы у границ Советской России.

К тому же – и это следует особо подчеркнуть, – у Советской России были свои давние счеты к Польше. Когда после первой мировой войны возникло независимое Польское государство, Верховный Союзнический совет Антанты установил восточную границу Польши, вошедшую в историю под названием «линия Керзона» (по имени тогдашнего министра иностранных дел Великобритании). Эта линия основывалась на этническом принципе и была даже в чем-то обоснованной: районы, заселённые преимущественно украинцами и белорусами, отходили к соответствующим советским республикам в 1921 году. Но польские правители, вдохновляемые и подстрекаемые странами Антанты, развязали против еще неокрепшей Советской России войну. Сталин, как было уже описано в первом томе, принимал активнейшее участие в руководстве операциями в этой войне. Но в конечном счете успеха добились поляки, опиравшиеся на всемерную западную помощь и поддержку. В итоге Советская Россия вынуждена была подписать Рижский мирный договор. В нём советским республикам была навязана новая граница, проходившая намного восточнее «линии Керзона» и включавшая в себя обширнейшие территории Украины и Белоруссии. Так что, помимо всего прочего, Сталин, как говорится, имел все основания добиваться восстановления исторической справедливости. Речь, правда, шла теперь уже не только о воссоединении захваченных в итоге Рижского договора территорий Украины и Белоруссии, но о более жирном куске польских земель.

Но дилемма была проста: если бы Сталин отказался от выполнения условий заключенного секретного дополнения к пакту, то эти территории захватили бы немецкие войска и вплотную вышли бы к советским границам. Поэтому можно говорить, что никакой дилеммы, собственно, и не было. Однако Сталин продолжал выжидать и медлить со вступлением советских войск, поскольку опасался непредвиденных неожиданностей с германской стороны. Протокол протоколом, а бдительность и осторожность проявлять было в любом случае необходимо.

Наконец, 17 сентября, когда положение более-менее прояснилось и стало ясно, что дальнейшее промедление чревато возможными осложнениями и потерями, было принято решение о вступлении советских войск на территорию Польши. Утром 17 сентября 1939 г. польскому послу в Москве была вручена нота, содержание которой отличалось предельной лаконичностью и вместе с тем чрезвычайной жесткостью. В ноте говорилось, что польско-германская война выявила внутреннюю несостоятельность Польского государства. В течение десяти дней военных операций Польша потеряла все свои промышленные районы и культурные центры. Варшава как столица Польши не существует больше. Польское правительство распалось и не проявляет признаков жизни. Это значит, что польское государство и его правительство фактически перестали существовать. Тем самым прекратили свое действие договоры, заключенные между СССР и Польшей. Предоставленная самой себе и оставленная без руководства, Польша превратилась в удобное поле для всяких случайностей и неожиданностей, могущих создать угрозу для СССР. Поэтому, будучи доселе нейтральным, советское правительство не может более нейтрально относиться к этим фактам.

Советское правительство не может также безразлично относиться к тому, чтобы единокровные украинцы и белорусы, проживающие на территории Польши, брошенные на произвол судьбы, остались беззащитными. Ввиду такой обстановки советское правительство отдало распоряжение Главному командованию Красной Армии дать приказ войскам перейти границу и взять под свою защиту жизнь и имущество населения Западной Украины и Западной Белоруссии.

В тот же день по радио с речью выступил председатель Совнаркома В. Молотов, мотивировавший действия советской стороны. Основные положения, содержавшиеся в ноте, были повторены в выступлении главы советского правительства. Особо он подчеркнул, что советское правительство до последнего времени оставалось нейтральным. Но оно в силу указанных обстоятельств не может больше нейтрально относиться к создавшемуся положению.

Помимо чисто внешнеполитических моментов, в речи содержался и один момент, достаточно ярко рисующий общее настроение, господствовавшее тогда в стране. Началась повсеместная закупка продовольствия, что служило прямым признаком серьезной озабоченности населения надвигавшимися событиями. Молотов призвал воздерживаться от закупок, которые ставили под угрозу функционирование системы снабжения. Он специально подчеркнул, что правительство не намерено вводить карточную систему и располагает необходимыми запасами как продовольствия, так и товаров[100].

Приведенные выше факты говорят сами за себя – страна замерла в тревожном ожидании: что же произойдет дальше. Думаю, что читатель легко сделает собственный вывод, а мне лишь хочется добавить следующее. Несмотря на всю бодрую и шапкозакидательскую пропаганду, на то, что от «тайги до Британских морей Красная Армия всех сильней», в народе широко были распространены настроения тревоги и откровенная боязнь войны. Войны не только не хотели, но и ее боялись.

Закончил свою речь, встревожившую всю страну уже буквально от Кронштадта и до Владивостока, Молотов стандартной здравицей: «Народы Советского Союза, все граждане и гражданки нашей страны, бойцы Красной Армии и Военно-Морского Флота сплочены, как никогда, вокруг советского правительства, вокруг нашей большевистской партии, вокруг своего великого вождя, вокруг мудрого тов. Сталина для новых и еще невиданных успехов труда в промышленности и в колхозах, для новых славных побед Красной Армии на боевых фронтах»[101].

А Красную Армию, конечно, ждал триумф, поскольку местное украинское и белорусское население встречало ее с большим и неподдельным энтузиазмом. Польские войска практически не оказывали сопротивления, а зачастую целыми подразделениями предпочитали сдаваться в плен советским войскам, нежели немецким. Эти контингента военнопленных в дальнейшем послужили костяком армии Андерса, сформированной на территории СССР после событий 1941 года.

В этот период Сталин внес существенные коррективы в свою линию в польском вопросе: он не желал, как это было предусмотрено протоколом, остановить свое продвижение не на Висле у Варшавы, а на Западном Буге у Бреста. Он не желал, чтобы наши войска оказались во враждебном со стороны местного польского населения окружении. Кроме того, его беспокоило и то, не нарушит ли Германия достигнутых договоренностей относительно разграничительной линии. Он выразил на этот счет послу Берлина свои опасения. Шуленбург заверял Сталина в том, что все будет, как оговорено в протоколе. В ответ на это Сталин заметил:

– В лояльности немецкого правительства я не сомневаюсь, однако известно, что военные очень неохотно уходят с завоеванных территорий…

Присутствовавший военный атташе генерал Кёстринг парировал:

– Немецкие генералы делают, что им прикажет фюрер![102]

Однако подобные заверения могли усыпить кого-то другого, но не Сталина. Он вынашивал идею предложить обмен: Германия получает большую часть Варшавского воеводства и все Люблинское, России же передается Литва, первоначально включенная в немецкую сферу. Посол Шуленбург послал срочное донесение в Берлин:

«19 сентября 1939 г.

Совершенно секретно! Молотов заявил мне сегодня, что советское правительство считает, что теперь для него, как и для правительства Германии, созрел момент для окончательного определения структуры польских территорий. В связи с этим Молотов дал понять, что первоначальное намерение, которое вынашивалось советским правительством и лично Сталиным, – допустить существование остатка Польши – теперь уступило место намерению разделить Польшу по линии Писса – Нарев – Висла – Сан. Советское правительство желает немедленно начать переговоры по этому вопросу и провести их в Москве, поскольку такие переговоры с советской стороны обязаны вести лица, наделенные высшей властью, не могущие покинуть Советский Союз»[103].

Во исполнение этого пожелания в Москву срочно прилетел Риббентроп, который провел соответствующие переговоры. Их итогом явилось подписание 28 сентября 1939 г. «Германо-советского договора о дружбе и границе». По существу, ни о какой дружбе в договоре речи не было; предметом рассмотрения был вопрос о границах. В статье 1 договора говорилось, что правительства СССР и Германии устанавливают в качестве границы между обоюдными государственными интересами на территории бывшего Польского государства линию, которая нанесена на прилагаемую при сем карту и более подробно будет описана в дополнительном протоколе. В статье 2 договора фиксировалось, что обе стороны признают установленную в статье 1 границу обоюдных государственных интересов окончательной и устранят всякое вмешательство третьих держав в это решение. И, наконец, о пресловутой «дружбе»: Правительство СССР и Германское правительство рассматривают вышеприведенное переустройство как надежный фундамент для дальнейшего развития дружественных отношений между своими народами[104]. Секретные дополнительные протоколы касались деталей территориального разграничения, перемещения населения, а также запрета враждебной друг другу пропаганды.

Как видим, Сталин проявил в подходе к польской проблеме заметную осторожность, что явно свидетельствовало о его внутреннем недоверии к заверениям Гитлера, а также о том, что он держал в уме вопрос – где лучше провести линию разграничения с Германией с точки зрения перспектив возможной будущей схватки между Советской Россией и фашистской Германией. Сейчас, конечно, легко упрекать Сталина в разделе Польши. Но зададимся вопросом: а что, лучше было бы, чтобы всю Польшу, а также Западную Украину и Западную Белоруссию захватили германские войска? Сталин играл с фюрером в большую политическую игру, вынужденный к тому силой исторических обстоятельств. Причем он вел эту игру умно, расчетливо и с прицелом на дальнейшее развитие событий, чреватых неизбежным столкновением с фашистской Германией. Те, кто обрушивает на Сталина целые ниагарские водопады обвинений и приклеивает ему различные политические клички, вроде «пособника Гитлера», соучастника развязывания второй мировой войны и т.п., мягко выражаясь, целенаправленно искажают и упрощают действительную историческую ситуацию предвоенной поры, мыслят категориями чисто формальной логики.

Однако высказанная мною оценка не снимает целого ряда вопросов, связанных с четвертым разделом Польши. Они вплоть до наших дней остаются предметом самых острых исторических и политических дискуссий. Едва ли какими-либо аргументами можно оправдать оскорбительные по отношению к Польше высказывания, имевшиеся в докладе Молотова на заседании Верховного Совета СССР, в котором содержался такой пассаж: «Правящие круги Польши немало кичились „прочностью“ своего государства и „мощью“ своей армии. Однако оказалось достаточно короткого удара по Польше со стороны сперва германской армии, а затем – Красной Армии, чтобы ничего не осталось от этого уродливого детища Версальского договора, жившего за счет угнетения непольских национальностей. „Традиционная политика“ беспринципного лавирования и игры между Германией и СССР оказалась несостоятельной и полностью обанкротилась»[105]. Если еще в порыве упоения легкой победой над Польшей можно как-то объяснить весь пыл высказывания Молотова, то с сугубо объективной исторической точки зрения было не просто ошибкой, а несуразной глупостью давать целой стране нечто вроде клички – уродливое детище Версальского договора. Видимо, в то время Сталину и его ближайшим соратникам серьезно изменяло чувство меры и исторической соразмерности. Иначе вещи, подобные процитированному выше, не могли иметь места. Надо признать, что эта оценка послужила мощным оружием в антисоветской пропаганде и в конечном счете обернулась бумерангом против интересов самой Советской России.

В плане долгосрочной стратегии Сталина, несомненно, обыграл Гитлера. Как пишет американский журналист У. Ширер, «Гитлер развязал войну против Польши и выиграл ее, но куда в большем выигрыше оказался Сталин, войска которого вряд ли произвели хоть один выстрел. Советский Союз получил почти половину Польши и взялся за Прибалтийские государства. Это, как никогда ранее, отдалило Германию от ее основных долгосрочных целей: от украинской пшеницы и румынской нефти, остро ей необходимых, чтобы выжить в условиях английской блокады. Даже польские нефтеносные районы Борислав, Дрогобыч, на которые претендовал Гитлер, Сталин выторговал у него, великодушно пообещав продавать немцам эквивалент годовой добычи нефти в этих районах»[106].

В историографии, особенно западной, весьма распространенной является точка зрения, что советский лидер в предвоенный период, осуществляя расширение восточных рубежей нашей страны с целью максимально отодвинуть на запад исходные плацдармы для осуществления нападения на СССР, по существу возвратился к старой имперской политике русских царей. В качестве примеров приводятся Польша, Прибалтика и т.д. Такую точку зрения проводит, например, И. Дойчер, в своей политической биографии Сталина. Он, в частности, утверждает, что в итоге заключения пакта и секретных протоколов Сталин отказался от знаменитой формулы своей внешней политики – мы не хотим ни пяди чужой земли. «Эра российской территориальной экспансии началась. Непосредственным мотивом Сталина было стремление к обеспечению безопасности; то же самое стремление, между прочим (mutatis mutandis), лежало в основе действий русских царей в девятнадцатом веке, которые, опасаясь прусского милитаристского государства, приняли участие в трех разделах Польши»[107].

Как видим из этого пассажа, историки, не лишенные духа реалистического анализа, вполне понимали, что в основе такой политики лежали не мотивы агрессивных завоеваний, а стремление обеспечить безопасность государства. Что же до имперских амбиций Сталина, то в какой-то мере можно признать, что таковые имели место быть. Однако суть этих имперских амбиций носила принципиально иной характер, нежели то, что под этим понятием разумеют вообще. Включенные в состав СССР народы располагали все одинаковыми правами и не находились на положении, скажем, индусов или пакистанцев, не говоря уже об африканцах. Ведь если пользоваться термином империя, то нужно четко проводить границу между, так сказать, классической империей, какой была Британская империя, и империей советской. Последняя лишь в силу чисто внешних признаков сходства могла быть причислена к разряду мировых империй. На самом же деле это было содружество равноправных и свободных народов, обладавших всеми атрибутами национальной самобытности и всеми возможностями вместе с другими советскими народами развивать свою культуру, свой язык, свои национальные традиции и т.д. К созданию совершенно иной империи стремился Гитлер: она должна была быть империей, где господствовал только избранный народ – германская арийская нация. Все остальные рассматривались в качестве рабочей силы, призванной обслуживать истинных арийцев.

Это авторское пояснение позволяет с объективных позиций подходить и к исторической оценке сталинских территориальных приобретений. Особо важно подчеркнуть – и данное обстоятельство не должно ускользать от внимания, – что Советская Россия в лице Сталина фактически восстанавливала историческую справедливость, поскольку территории, о которых шла речь, были составной частью прежней Российской империи. И были тем или иным способом отторгнуты от нее в результате войн, интервенций и открытого вмешательства стран Антанты в период Гражданской войны, когда страна не имела еще достаточно сил и необходимой военной мощи, чтобы противостоять этому. Причем «растаскивание» Российской империи диктовалось, с одной стороны, исконной враждебностью со стороны Запада к нашей стране, а с другой стороны, ненавистью к новому режиму, установленному в стране.

Касаясь того, как складывались империи в новое и новейшее время, достаточно вспомнить о знаменитой формуле канцлера Германии О. Бисмарка – объединение с помощью железа и крови. Правда, речь шла пока только об установлении государственного единства самой Германии, а не о захвате чужих земель. В этом контексте невольно вспоминаются строки великого русского поэта Ф.И. Тютчева:

 

«„Единство, – возвестил оракул наших дней, –

Быть может спаяно железом лишь и кровью…“

Но мы попробуем спаять его любовью, –

А там увидим, что прочней…»[108].

 

Советская империя, конечно, не обошлась без крови и железа, но строилась она отнюдь не на этих двух китах. Поэтому и подходы к ее исторической оценке должны быть иными. В предвоенное лихолетье коренные национально-государственные интересы Советской России стали движущим мотивом территориального расширения Советского Союза.

Советско-финская война. Отношения между Советским Союзом и Финляндией складывались на протяжении многих послереволюционных лет по-разному, но в целом они отличались известной противоречивостью в силу различных причин. Одной из главных было то, что во второй половине 30-х годов эти отношения все в большей мере зависели от общей международной обстановки, от того, что Германия, а также западные демократии стремились усилить в Финляндии свое влияние и направить политику этой страны в сугубо антисоветское русло. Между СССР и Финляндией действовал пакт о ненападении, однако его реальное значение было символическим, поскольку в Хельсинки все большее влияние приобретали силы явно враждебные Советской России. Конечно, там существовали и другие силы, заинтересованные в сохранении нормальных и даже дружественных отношений между двумя странами, тем более, что позитивную роль играли и исторические реминисценции, порожденные тем, что на протяжении длительного исторического периода Финляндия входила в состав России, хотя и пользовалась довольно широкой автономией. Словом, взаимоотношения двух стран сочетали в себе известную стабильность и периодически возникавшую напряженность.

Положение коренным образом изменилось после заключения пакта о ненападении с Германией. Как известно, в соответствии с секретными протоколами Финляндия включалась в советскую сферу влияния. Имея у себя в руках этот козырь, Сталин решил действовать более энергично. Суть проблемы состояла в том, что его серьезно беспокоило растущее влияние Берлина и то, что она с максимальной долей вероятности станет северным союзником Германии в случае нападения последней на Советский Союз. К тому же, нельзя было просто игнорировать набиравшие все больший масштаб антисоветские поползновения правящих кругов этой страны. Там на полном серьезе говорили о возможности создания Великой Финляндии, разумеется, за счет приращения сопредельных территорий Советской России – Карелии. Учитывая тот факт, что граница с финнами проходила всего в 32 километрах от Ленинграда, что в случае любого военного конфликта порождало серьезную угрозу второй столице страны, Сталин и его дипломатия предпринимали самые активные усилия для того, чтобы путем переговоров договориться об обмене территориями с тем, чтобы граница на Карельском перешейке была отодвинута на север, а финны получали территориальную компенсацию за счет территорий в Карелии. Конкретно речь шла о том, чтобы Финляндия произвела демилитаризацию приграничной зоны и перенесла границу на 70 км от Ленинграда, а также ликвидировала военно-морские базы на Ханко и на Аландских островах в обмен на очень значительные территориальные уступки на севере Финляндии.

Советское правительство предлагало разрешить мирным путем вопросы взаимоотношений между СССР и Финляндией. В переговорах с финнами Сталин говорил: «Мы не требуем и берем, а предлагаем… Поскольку Ленинград нельзя переместить, мы просим, чтобы граница проходила на расстоянии 70 километров от Ленинграда… Мы просим 2700 кв. км. и предлагаем взамен более 5500 кв. км». Защищая прорубленное Петром Великим «окно в Европу», он заявлял: «Мы ничего не можем поделать с географией, так же как и вы ее не можете изменить»[109].

С финской стороной велись по этим вопросам переговоры, которые в создавшейся тогда тревожной международной обстановке были наилучшим способом решения проблемы. Однако она категорически и безоговорочно отвергала советские предложения, которые Сталин считал минимальными для обеспечения безопасности страны и особенно для безопасности Ленинграда. Примечательно, что в этот период Сталин дал команду, чтобы средства массовой информации в максимальной степени постарались представить предложения Москвы как весьма разумные и довольно умеренные. Надо отметить, что и некоторые авторитетные люди на Западе публично высказались в поддержку советской позиции. Так, Б. Шоу на вопрос корреспондента газеты «Дейли мейл» ответил: «Финляндию ввело в заблуждение её глупое правительство. Финляндия должна была принять предложения России об обмене территориями. Ей следовало бы быть достаточно разумным соседом. Она, по всей вероятности, не отказалась бы от советского предложения, если бы действовала самостоятельно или в своих собственных интересах. Ни одна держава не может терпеть границу, с которой можно обстреливать такой город, как Ленинград. Особенно, когда эта держава знает, что государство, расположенное по ту сторону границы, как бы оно мало и слабо ни было, угрожает её безопасности из-за глупого правительства, действующего в интересах других, более мощных государств»[110].

Уже в послевоенное время один из крупнейших специалистов по второй мировой войне английский историк Б. Лиддел Гарт писал: «…объективное изучение этих требований (советских предложений Финляндии накануне советско-финской войны – Н.К.) показывает, что они были составлены на рациональной основе с целью обеспечить большую безопасность русской территории, не нанося сколько-нибудь серьезного ущерба безопасности Финляндии. Безусловно, все это помешало бы Германии использовать Финляндию в качестве трамплина для нападения на Россию. Вместе с тем Россия не получала какого-либо преимущества для нападения на Финляндию… однако финны отвергли и это предложение… после катастрофического поражения финских войск 12 февраля в районе Суммы на линии Маннергейма, новые советские требования были исключительно умеренными, выдвинув столь скромные требования, Сталин проявил государственную мудрость…»[111].

В конце ноября 1939 года с финской стороны (а Финляндия уверяла, что с советской стороны) была организована военная провокация (обстрел территории из орудий). Москва реагировала весьма энергично: она заявила, что не намерена осложнять обстановку и предложила финляндскому правительству незамедлительно отвести свои войска подальше от границы на Карельском перешейке – на 20 – 25 километров, и тем предотвратить возможность повторных провокаций. Для финнов это, естественно, было неприемлемо, поскольку, приняв эти условия, она тем самым отошла бы за сильно укрепленную и эшелонированную полосу, получившую в истории название «линии Маннергейма».

Сталин перешел к активным действиям. С речью по радио 29 ноября 1939 г. выступил В. Молотов, обосновавший советскую позицию. Кроме того, он подчеркнул, что вопросы взаимоотношений между Финляндией и другими государствами являются делом исключительно самой Финляндии, и Советский Союз не считает себя вправе вмешиваться в это дело. «Единственной целью наших мероприятий является – обеспечение безопасности Советского Союза и особенно Ленинграда с его трёх с половиной миллионным населением. В современной накалённой войною международной обстановке решение этой жизненной и неотложной задачи государства мы не можем поставить в зависимость от злой воли нынешних финляндских правителей. Эту задачу придётся решить усилиями самого Советского Союза в дружественном сотрудничестве с финляндским народом»[112].

Что скрывалось за последней фразой, можно было только гадать. Впоследствии стало ясно, что имелось в виду создание марионеточного правительства во главе с деятелем финского и международного коммунистического движении О. Куусиненом (впоследствии некоторое время входил в состав Президиума ЦК КПСС – в хрущевские времена).

Сталин отдал заранее распоряжение разработать план ведения операций против Финляндии. Начальник Генерального штаба Б.М. Шапошников разработал стратегический план, ориентированный на то, что мы имеем дело с серьезным противником. С учетом этого фактора предлагалось использование значительных сил и средств, а также проведение тщательной подготовки. Однако Сталин без всяких на то оснований отверг предложенный вариант и поручил составление нового, так сказать, облегченного варианта командованию Ленинградского военного округа. Это злополучное решение Сталина являлось грубейшей военно-стратегической ошибкой, имевшей своими последствиями серьезные потери Красной Армии и жестокий удар по международному авторитету страны и престижу ее вооруженных сил. Именно тогда СССР был исключен из Лиги Наций, в отместку за что советская пропаганда начала изображать Лигу в качестве инструмента агрессивных сил мира. Лига Наций, разумеется, не сыграла надлежащую роль в обеспечении мира, не была подлинным инструментом мира и международно<