Ни в чем хорошем Он не откажет

В этот период Хадсон Тейлор был очень занят. Он вставал рано утром, чтобы учиться. Латынь, греческий, теология и медицина занимали каждую свободную минуту, даже во время работы, а в воскресенье Хадсон имел возможность служить другим. Поскольку Хадсон жил в комнате вместе с двоюродным братом, ему приходилось искать возможности, чтобы уединиться. Вот что он писал об этом сестре:

Я иду в сарай, конюшню, куда угодно, чтобы побыть наедине с Богом. Это время наиболее драгоценно для меня... Старайся изо всех сил держаться за Иисуса. И, если по неосторожности упадешь, смирись перед Богом... Мы не можем быть совершенными, как безгрешные ангелы или как Адам до грехопадения. Грех всегда имел власть над нами и всегда будет иметь, если мы не черпаем силу у Господа. Хотя сами по себе мы грешны, но можем стать «чистыми сердцем» (Мф. 5:8) посредством крови Иисуса, которая покрывает все. Омытые Его кровью, мы становимся даже «белее снега» (Пс. 50:9). Но омовение должно быть постоянным.

В этой благодати мы нуждаемся каждую минуту. О, ищи этой благодати, добивайся ее, и пусть Бог благословит тебя «чистым сердцем» ради Христа.

Тем временем, Бог ответил на молитвы о водительстве: в Халле появилась вакансия помощника одного из самых занятых врачей. Тетя Хадсона со стороны матери была замужем за братом доктора Харди, и, вполне возможно, благодаря ее влиянию место придержали для ее племянника из Барнсли.

Таким образом, годы спокойной жизни дома подходили к концу, и в свой девятнадцатый день рождения, немного погостив у дедушки с бабушкой в Халле, новый помощник приступил к своим обязанностям у доктора Харди. В том, что называлось хирургией, Хадсон Тейлор чувствовал себя как дома. Его знание бухгалтерского дела тоже оказалось ценным для доктора Харди, поскольку работы подобного рода было предостаточно и доктор рад был доверить ее такому компетентному помощнику. Таким образом, отношения доктора с пареньком из Барнсли вскоре стали носить самый дружеский характер. Помощник был очень сообразительным и к тому же жаждал учиться. Он был таким старательным работником и обладал таким веселым нравом, что работать с ним доставляло только удовольствие, а через некоторое время постоянно занятый доктор обнаружил, что и молиться с ним полезно. Много было таких молитв, из которых доктор черпал новый запас бодрости и силы. Излишне говорить, что в их отношениях не было фамильярности или панибратства. Молодой человек слишком уважал себя и своего работодателя. Он честно, как перед Богом, выполнял свои обязанности, а Харди высоко ценил это и не только предоставлял своему помощнику возможность учиться, но и сам, по возможности, контролировал его чтение.

Но жизнь у доктора на Шарлотт-стрит имела свои недостатки, которые Хадсон Тейлор по большому счету не осознавал. Например, расположение улицы было слишком удобным, что лишало ее некоторых элементов, необходимых для подготовки миссионера. В противоположной части города, окруженная совершенно другим пейзажем, находилась келья для юного проповедника, весьма скудно обставленная, где не было ни соседа по комнате, ни роскоши, и где можно было жить более сильной, если не сказать строгой духовной жизнью, только с Богом. Моисей рядом с пустыней в земле Мадиамской, Иосиф в темнице фараона и Павел в молчании

Аравийской пустыни — все они вели подобный образ жизни и затем стали совершать в силе Божьей великие дела для людей. Это требовалось Хадсону Тейлору, и к такой жизни Бог его привел. Хадсон не сам ее избрал для себя, по крайней мере, поначалу. Сам Господь выбрал эту жизнь для него и создал обстоятельства, заставившие его увидеть и постигнуть ее, находя в самоотречении и ежедневном ношении своего креста такое тесное общение со своим Господином, которое только такая жизнь могла дать.

Итак, по воле Провидения настал день, когда юный помощник доктора не мог более квартировать у Харди. Его комната понадобилась для члена семьи, а поскольку в приемной не было спальных мест, Хадсону пришлось искать жилье. Возможно, перемещение к той лучшей жизни, которая ждала молодого человека, было бы слишком внезапным для него без какого-нибудь промежуточного места пребывания. На некоторое время Хадсон был приглашен пожить у своей тети, миссис Ричард Харди.

Хотя внешние обстоятельства складывались благополучно, Хадсон не был свободен от беспокойства и тревоги. Детство осталось позади, и перед ним открывалась взрослая жизнь. Впервые в жизни будучи зависим от собственного заработка, Хадсон, как никогда раньше, чувствовал всю серьезность своего положения. Он думал, что предпринял шаг по направлению к Китаю, но, тем не менее, его надежда поехать туда, его идеал жизни, посвященной проповеди Евангелия, со временем казались все более и более далекими. Он приехал в Халл со страстным желанием подготовиться к медицинской работе, но постоянная занятость у доктора Харди оставляла мало времени для учебы. Хадсон все лучше понимал, как он еще далек от начала своего служения. И хотя он мало об этом говорил, Божье призвание жгло его изнутри как огонь. Мысль о погибающих душах в Китае никогда его не покидала. Днем и ночью Хадсон раздумывал над тем, как подготовиться к служению и начать труд всей своей жизни. По молодости и неопытности ему казалось, что ответ придет не скоро. И как же трудно было терпеливо ждать, ждать, пока Бог ответит. В целом, как и в то время, пока он жил в Барнсли, Хадсон находил успокоение в Господе и полагался на Его работу. Несмотря на это, тихая приемная доктора Харди много раз видела Хадсона в часы беспокойных раздумий и в часы молитв. В течение всего лета и осени ненужных сердечных переживаний было предостаточно.

Хадсону помогала работа, не только повседневные обязанности в приемной, но и служение для Господа, найденное им вдобавок к основной работе. Немного к западу от дома доктора Харди находился Королевский госпиталь, самая большая больница в городе, вокруг которой лежал целый переплет узких улочек, заканчивающихся ирландским кварталом. Это место кишело питейными заведениями и ночлежками для бродяг. Полицейские редко отваживались показываться там в составе менее трех-четырех человек. Пьяные драки и потасовки были здесь обычным делом. Ничего не было необычного и в том, если посылали за священником, чтобы тот наподдавал своим подвыпившим прихожанам. Гарден-стрит, одна из наиболее оживленных улиц района, а также Вест-стрит и Миддл-стрит, лежащие вблизи больницы, казались главным прибежищем нищеты и порока. Требовалось мужество, как убедился Хадсон Тейлор, чтобы приходить к этим нетерпимо настроенным людям для проповеди Евангелия, но некоторое знание медицины вместе с большой любовью, поддержанные бесчисленными молитвами, открывали дорогу и давали доступ ко многим сердцам. Хадсон Тейлор жил у своих родных на Кингстон-Сквер, где предупреждалось всякое его желание, а в часы досуга ожидала приятная компания. Но это было не все, что запланировала для него Божья любовь. Любовь Того, Кто уже вылепливал из этого юноши служителя для Китая. Уже сейчас, дисциплинируя свое сердце, Хадсон получал уроки терпения и послушания воле Божьей. Но нужно было что-то еще, какое-то испытание извне, чтобы подготовить его к дальнейшей жизни. Где- то на безлюдной окраине города парня ждал маленький приют, комната, где он мог пребывать в недоступном прежде абсолютном одиночестве, наедине с Богом.

Он писал об этом:

Тщательно все обдумав и помолившись, я оставил уютный дом и приятных людей, у которых жил, и снял небольшую комнату на окраине, служившую мне одновременно и гостиной, и спальней; я также решил питаться самостоятельно. Таким образом я получил возможность отдавать десятину со всего своего дохода, и, хотя это сказывалось на моем бюджете, получал от этого немалые благословения. Живя в уединении, я стал больше времени уделять изучению Слова Божьего, посещению бедных и проповеди Евангелия в воскресные вечера. Познакомившись таким образом со многими людьми, находившимися в стесненных обстоятельствах, я вскоре увидел преимущества еще более суровой экономии и нашел возможность больше помогать нуждающимся деньгами, чем я поначалу намеревался.

Дрейнсайд — так назывался район, который ни при каких обстоятельствах не мог показаться привлекательным. Он состоял из двух рядов коттеджей для рабочих, между которыми протекал узкий канал. Канал был не чем иным, как глубокой канавой, куда жители района выкидывали отбросы, которые частично уносила вода, когда случался ее приток. Район был отделен от города пустынными участками земли, отведенной под застройку, через которые пробегало несколько плохо освещенных улочек, упиравшихся в самодельные деревянные мосты. Коттеджи по обеим сторонам длинного ряда были все, как горох в стручке, одного размера и формы. На протяжении полумили или более они повторяли изгибы канала, и каждый из них имел по одной двери и по два окна, расположенных одно над другим. Дверь вела сразу в кухню, а крутая лестница — в комнату наверху. Очень немного было двойных коттеджей, в которых окна были по правую и по левую сторону от двери, с двумя комнатами на втором этаже.

На ближней к городу стороне канала на углу напротив постоялого двора деревенского вида под названием «Руки основателя», огни которого, освещающие грязь и воду канала, служили хорошим ориентиром в темную ночь, находился один из таких двойных коттеджей. В коттедже жила семья моряка, который сам редко бывал дома. Миссис Финч с детьми занимала кухню и верхнюю часть дома, а комната, находившаяся внизу слева от входа, сдавалась за три шиллинга в неделю. Плата была слишком высокой, если принимать во внимание, что аренда всего дома обходилась лишь немногим больше. Но наш квартиросъемщик не испытывал недовольства по этому поводу, особенно когда узнал, как много эти деньги значили для доброй женщины, которая получала переводы от мужа далеко не регулярно.

Миссис Финч была истинной христианкой и очень обрадовалась, что «молодой доктор» поселился у нее в доме. Без сомнения, она приложила все усилия, чтобы его комнатка была чистой и уютной, натерев до блеска камин напротив окна и заправив кровать, которая находилась в дальнем от двери углу. Простой сосновый стол и пара стульев завершали обстановку. Размеры комнаты составляли двенадцать квадратных футов, и здесь не нужно было много мебели. Она находилась на одном уровне с землей, вход в нее был прямо из кухни. Из окна виднелась тоненькая полоска «сада», поднимавшаяся к каналу, грязные берега которого служили игровой площадкой для соседских ребятишек.

Неизвестно, каким выглядело новое место обитания летом, но в конце ноября, когда Хадсон Тейлор там поселился, район казался довольно угрюмым, а сам дом далеко не привлекательным. Вдобавок к прочим неудобствам, Хадсон питался самостоятельно, а это означало проживание на ничтожно малую сумму. Возвращаясь с работы, он покупал себе скудное пропитание и редко садился за полноценный обед, будь он один или с кем-либо. Он одиноко шагал по грязным, неосвещенным улочкам окраины города, вечера проводил один при неярком освещении, без которого комната была бы тоскливой, и по воскресеньям он также оставался один, если не считать утреннего богослужения и долгих часов работы в районе среди толпы, собирающейся у дока на реке Хамбер.

Преследуя двойную цель — во-первых, приучить себя к трудностям, во-вторых, экономить, чтобы иметь возможность больше помогать тем, с кем провожу много времени, трудясь для Евангелия, — я вскоре обнаружил, что могу тратить на свое проживание гораздо меньше, чем поначалу считал возможным. Я перестал покупать молоко и масло, и оказалось, что, питаясь в основном овсяной кашей и рисом и изредка внося в этот рацион разнообразие, можно обойтись очень малой суммой денег. Таким образом, более двух третей своего дохода я мог сэкономить для других целей.

Я убедился на собственном опыте: чем меньше я трачу на себя и чем больше отдаю другим, тем больше моя душа переполняется счастьем и благословениями, ибо Господь не остается в долгу.

И здесь в одиночестве Хадсон Тейлор постигал то, чем Бог может стать для души, которая отдает Ему все. В наше время необременительного христианства разве не стоит напомнить себе, что нужно заплатить цену, чтобы быть мужами и женами Божьими? Невозможно характер Христов получить даром, невозможно совершать дело Христа, ничем при этом не пожертвовав.

Мы свидетели тому, что за Китай молились многие верующие, и бесчисленное множество сердец были затронуты — более или менее глубоко — желанием нести туда Евангелие. Но когда приходило разочарование или неожиданный провал, большинство переставало помогать и проявлять заботу. Молитвенные собрания прекращались, потенциальные миссионеры находили другое призвание, а пожертвования сокращались до таких размеров, что общества, поддерживающие работу в Китае, фактически прекращали свое существование. Но в Его собственных подготовительных школах были люди, на которых Бог мог рассчитывать: возможно, слабые и незначительные, никому не известные, но жаждущие пройти любое поприще, утверждая Его цели, готовые с Его благодатью выполнить все условия и заплатить цену.

Как раз такой человек и проживал в тихой комнатушке в Дрейнсайде. Несмотря на свою молодость и скромные возможности, Хадсон Тейлор всем сердцем желал иметь характер как у Христа и жить как Христос. Когда приходило испытание, которого можно было бы избежать, он выбирал путь самоотвержения и креста, причем не для того, чтобы заслужить одобрение, а просто потому, что так его вел Божий Дух. Поэтому его мотивы не препятствовали благословению.

«Вот, Я отворил перед тобою дверь, и никто не может затворить ее; ты немного имеешь силы, и сохранил слово Мое, и не отрекся имени Моего» (Откр. 3:8).

«Ибо для меня отверста великая и широкая дверь, и противников много» (1 Кор. 16:9).

А противники, желавшие воспрепятствовать его движению вперед, у Хадсона Тейлора, конечно же, были. В его жизни начинался самый плодотворный период, богатый благословениями для него самого и окружающих. Разве удивительно, что искуситель был тут как тут? Хадсон жил один, сердце его жаждало любви и понимания; любому молодому человеку было бы тяжело вести такую полную самоотречения жизнь, как у Хадсона Тейлора. Дьявол воспользовался представившейся ему возможностью и совершил самое скверное, что мог. Но и то только для того, чтобы Бог обратил это дело во благо.

Как раз в то самое время, когда Хадсон уже в течение нескольких недель проживал в Дрейнсайде и остро чувствовал неудобства своего нового положения, на него обрушился страшный удар: девушка, которую он любил больше всех на свете, оказалась потерянной для него навсегда. В течение двух долгих лет он надеялся и ждал. Сама неопределенность его будущего делала ее присутствие и дружбу еще более желанными во всех жизненных обстоятельствах. Но теперь сон развеялся, и каким же горьким оказалось пробуждение! Видя, что ничем нельзя заставить ее друга отказаться от своих миссионерских планов, молодая учительница музыки дала наконец ясно понять, что не готова ехать в Китай. Ее отец и слышать об этом не хотел, да и она сама не была уверена, что такая жизнь ей подойдет. Все это означало только одно: горячо любившее сердце было почти разбито.

Отказ любимой не только принес Хадсону непреодолимое, всепоглощающее горе, но и стал для него невероятным испытанием веры. Искуситель, как и следовало ожидать, сделал все, что было в его силах, чтобы подвергнуть сомнению любовь и верность Божью. Стоило только сломать его веру и заставить сдаться, и вся его последующая жизнь уже не была бы столь плодотворна.

«Стоит ли это таких жертв? Зачем тебе ехать в Китай? Зачем всю жизнь изнывать от труда и страданий ради какого- то воображаемого долга? Оставь это, пока ты еще можешь завоевать ее. Зарабатывай на нормальную жизнь, как все остальные, и служи Господу здесь, в Англии. У тебя есть еще шанс завоевать ее сердце».

Сердце разрывалось на части. Момент нерешительности и колебаний был опасен. Враг нахлынул как поток. Но довольно! Дух Божий поднял Свое знамя над ним. На следующий день Хадсон писал:

Это произошло, когда я находился один в приемной доктора Харди. В моем сердце наступил сезон таяния снега. Оно смягчилось и смирилось, и Бог чудесным образом явил мне Свою любовь. «Сердца сокрушенного и смиренного» (Пс. 50:19) Он не презрел, но ответил на мою мольбу о благословении делом и истиною. Да хранит Он мое сердце чутким и да запечатлеет меня Своей собственной печатью. Я смотрю на это как на привилегию. И да исполнюсь я Его Духа и буду расти в благодати, пока не достигну «меры полного возраста Христова» (Еф. 4:13).

Я счастлив, хотя и не без переживаний, беспокойства и тревоги. Но по благодати Божьей я уже не один все это переношу. «Господь дал, Господь и взял» (Иов. 1:21).

И далее:

Да, Он смирил меня и открыл, какой я есть, показав мне, что Он всегда поддержит в трудное время. И, хотя в испытании Он не лишил меня способности чувствовать, Он дает мне силы петь: «Но и тогда я буду радоваться о Господе и веселиться о Боге спасения моего» (Авв. 3:18). Итак, я радуюсь по Его благодати и буду радоваться и славить Его, покуда Он даст мне жить.

Теперь я счастлив в любви моего Спасителя. Я могу благодарить Его за все, даже за самые болезненные переживания прошлого, и доверять Ему без страха во всех обстоятельствах будущего.

 

От веры в веру

«Я ничем не жертвовал», — говорил Хадсон Тейлор в последующие годы, оглядываясь на свою жизнь, в течение которой ему пришлось пожертвовать исключительно многим. Но то, что он говорил, было правдой. Ибо, как и в данном случае, когда ему выпала честь принести первую большую жертву для Китая, награда была такой реальной и долговременной, что Хадсон убедился: если имеешь дело лично с Богом, то отдавать — неизбежно означает получать.

Той зимой это стало так очевидно. В час испытания был сделан шаг веры и одержана победа, благодаря которой Дух Святой мог вести Хадсона дальше. Не только внешне, но и внутренне он покорился Божьей воле, оставив то, что казалось самым лучшим и высоким в жизни, что стало частью самой его жизни — любовь — ради того, чтобы беспрепятственно служить Христу и следовать за Ним. Жертва была велика, но награда еще больше. Новая тональность звучит в письмах Хадсона, в которых с тех пор меньше говорится о личных переживаниях и больше о миссионерских планах. Во всех его мыслях Китай снова занимает главное место. С еще более горячим желанием он стремится быть похожим на Христа и еще сильнее хранить свои отношения с Ним в чистоте. Иисус заполнял пустоту в сердце Хадсона Самим Собою и вел Своего слугу к более глубокой любви и более тесному следованию за Собой. В самом начале 1852 года Хадсон писал своей сестре:

Я чувствую, что нуждаюсь в большей святости и послушании Тому, Кто нас возлюбил и омыл в Своей крови. Познав такую удивительную любовь, как Его, мы и вправду должны отдать свои тела и души Ему, как жертву живую...

О, как бы мне хотелось быть уже готовым! Я жажду начать свой труд. Молись за меня, чтобы я приносил больше пользы здесь и подготовился к тому, чтобы приносить еще больше пользы в будущем.

Несколько недель спустя Хадсон писал:

Я почти сожалею о том, что у меня не сто тел. Я бы их все посвятил моему Спасителю на миссионерские цели.

Но это все глупости. Я с трудом управляюсь с одним, оно такое своевольное, приземленное, плотское. То и дело я огорчаю своего дорогого Спасителя, Который пролил ради меня Свою драгоценную кровь, забывая Того, Кто никогда не переставал бдительно заботиться обо мне и охранять меня с самого начала моего существования. Меня удивляет, насколько мала моя благодарность и любовь к Нему, и как Он милостив и долготерпелив. Молись, чтобы моя жизнь больше и больше прославляла Его, была более посвященной Ему, проходила в непрестанных трудах для Него, была подготовлена к служению в Китае, созрела для Его славы.

Эти слова не просто эмоции. В них нет искусственной заинтересованности, которая могла бы уступить место соображениям личной выгоды. Он решил стать миссионером не потому, что миссионерская работа является обычным направлением христианской деятельности, а потому, что нужды погибающих людей в языческой стране, потребность и желание сердца Самого Христа — «и тех надлежит Мне привесть» (Ин. 10:16) — захватили его всецело. Он верил, что язычники погибают, и, не зная одного-единственного — Спасителя, они потеряны для вечной жизни. Он верил, что именно поэтому и из-за Своей безграничной любви Бог «отдал Сына Своего единородного, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную» (Ин. 3:16). И эти убеждения заставляли Хадсона жить единственно возможной в таких серьезных обстоятельствах жизнью; жизнью, которая полностью посвящена тому, чтобы рассказать о великом искуплении всем и особенно тем, кто никогда о нем не слышал.

Несмотря на то, что Хадсон всем сердцем рвался ехать в Китай, причем ехать тотчас же, были соображения, которые его удерживали. О своих размышлениях той зимой он писал следующее:

Поездка в Китай для меня — дело очень серьезное. Там я не могу рассчитывать на помощь человека. Я могу уповать на защиту, обеспечение и другую помощь только живого Бога. Мне кажется, что для такого предприятия нужно укрепить свои духовные мускулы. Вне всякого сомнения, Бог не подведет, если человек верит. А что если веры окажется недостаточно? В то время я еще не знал, что «если мы неверны,

Он пребывает верен, ибо Себя отречься не может» (2 Тим. 2:13). Поэтому вопрос представлялся мне очень серьезным.

Я не сомневался, что Он верен, но было ли у меня самого достаточно веры, чтобы гарантировать успех задуманного предприятия.

«Сойдя на берег в Китае, — размышлял я, — я не буду ничего ни от кого требовать. Я буду обращаться только к Богу. Прежде чем покинуть Англию, важно научиться добиваться желаемого лишь с помощью молитвы».

Он знал, что вера — это единственная сила, которая может сдвинуть горы, преодолеть все трудности и совершить невозможное. Но была ли его вера именно такой? Мог ли он один выстоять в Китае? При всем огромном желании стать миссионером окажется ли его веры достаточно, чтобы пройти через все, что его ожидает? Через какие трудности он прошел с помощью веры здесь, дома?

Он с благодарностью осознавал, что та вера, которой он желал, — это «Божий дар» (Еф. 2:8), и что она может сильно возрасти. Но чтобы вера росла, необходимо в ней упражняться. А упражняться в вере, очевидно, невозможно без испытаний. Итак, да здравствуют испытания, да здравствуем все, что может усилить и укрепить этот драгоценный дар веры, по крайней мере, позволить самому Хадсону убедиться, что он имеет правильную веру, которая устоит и будет расти-

Здесь следует добавить, что, заняв перед Богом такую позицию, Хадсон Тейлор был абсолютно искренен. Важно помнить, что он приносил «все десятины в дом хранилища» (Мал. 3:10) и жил так, что Бог мог ответить благословением на его испытание веры. Одним словом, в нем не было ничего, что могло бы послужить препятствием для ответа на его молитвы. И далее развернулись события, которые вдохновили тысячи людей по всему миру.

Последующая история иллюстрирует единственной принцип роста духовных вещей: «От веры в веру» (Рим. 1:7). Об этом законе Сам Господь говорит: «Ибо кто имеет тому дано будет» (Мк. 4:25).

«Прежде чем покинуть Англию, нужно научиться добиваться желаемого, прибегая к помощи только молитвы» — вот в чем состояла цель Хадсона Тейлора. Меньшим он удовлетвориться не мог. И через непродолжительное время он увидел простой и естественный способ испытать на практике свою веру:

Мой любезный работодатель, человек чрезвычайно занятой, просил меня напоминать ему, когда подходили сроки выплаты моего жалованья. Я решил, что не буду этого делать, а буду каждый раз молиться, чтобы Бог Сам напомнил ему о моей зарплате. Таким образом, получив ответ на молитву, я приобрету больше уверенности.

Как-то раз подошло время моей зарплаты за целый квартал. Я, по обыкновению, молился. Но рабочий день закончился, а доктор Харди ни слова не сказал о моем жалованье.

Я продолжал молиться. Проходили дни, а он и не вспоминал, пока, наконец, однажды в субботу вечером, оплачивая свои еженедельные счета, я не обнаружил, что в моем кармане осталась только одна монета в полкроны. Однако до тех пор у меня не было ни в чем недостатка, и я продолжал молиться.

То воскресенье было очень радостным. Как обычно мое сердце было наполнено и даже переполнено благословением. После посещения утреннего богослужения остальную часть дня я посвящал проповеди Евангелия в различных меблированных комнатах беднейшей части города. В такое время мне почти казалось, что небеса спускались на землю, и все, к чему нужно стремиться, — найти для охватившей меня искренней радости более обширное вместилище, чем я сам.

Когда около десяти часов вечера я закончил свою последнюю проповедь, один бедный человек попросил меня пойти и помолиться за его жену, сказав, что она при смерти. Я с готовностью согласился, а по дороге спросил, почему он не послал за священником, так как акцент выдавал в нем ирландца. Он сказал, что так и сделал, но священник отказался прийти, потому что в семье, которая умирала с голоду, не было восемнадцати пенсов, чтобы заплатить. Вдруг мне пришла в голову мысль, что все деньги, которые у меня есть, — это одна-единственная монета в полкроны. К тому же, если сегодня дома меня ждала чашка водянистой овсяной каши, которую я обычно ел на ужин, и утром было чем позавтракать, то на следующий день у меня уж точно ничего не было на обед.

Так или иначе, поток радости в моем сердце неожиданно иссяк. Но вместо того чтобы упрекнуть себя, я стал упрекать бедного мужчину, говоря, что нельзя было доводить свою семью до такого состояния и что ему следовало обратиться к попечителю, занимающемуся оказанием помощи бедным. Он сказал, что обращался, и ему велели прийти на следующее утро в одиннадцать часов, но он боится, что его жена до утра может не дожить.

«Ах, если бы, — думал я, — у меня было не полкроны, а два шиллинга и шесть пенсов. С какой радостью я отдал бы этим бедным людям шиллинг!» Но я был далек от мысли расстаться со своей монетой в полкроны. Я и не предполагал, что на самом деле я мог надеяться на Бога плюс шиллинг и шесть пенсов, но не был готов довериться Ему Одному, не имея ничего в кармане. Мой провожатый ввел меня во двор, по которому я шел с некоторой долей боязни. Я бывал здесь раньше, и в мой последний визит со мной обошлись грубо. Трактаты были разорваны в клочья, а я получил такое предупреждение против повторного прихода, что на этот раз чувствовал себя более чем не в своей тарелке. Но это был мой долг, и я шел. Поднявшись по жалкой лестничной клетке, я вошел в убогую комнату. О, какое зрелище развернулось у меня перед глазами! Передо мной стояли четверо или пятеро детей. По их впалым щекам и вискам безошибочно угадывалась история медленной смерти от недоедания. На убогом тюфяке лежала бедная, измученная мать, а рядом с ней крошечный младенец тридцати шести часов от роду, который скорее стонал, нежели плакал, и на вид он тоже был слабый и истощенный.

Я подумал: «О, если бы у меня было два шиллинга и шесть пенсов, а не полкроны, как они были бы рады шиллингу и шести пенсам». Но жалкое неверие не дало мне повиноваться импульсу и облегчить их несчастье тем, что у меня было.

Вряд ли покажется странным, что я был неспособен сказать что-либо существенное в утешение этим бедным людям. Я сам нуждался в утешении. Тем не менее, я стал им говорить, что они не должны унывать и что, хотя они находятся в очень стесненных обстоятельствах, на небесах есть добрый и любящий Отец. Но внутри меня что-то кричало: «Ты лицемер! Рассказываешь этим необращенным людям о добром и любящем Небесном Отце, а сам не готов уповать на Него без полукроны в кармане».

Я задыхался. С какой радостью я пошел бы на компромисс с совестью, если бы у меня был флорин (два шиллинга) и шесть пенсов! Я бы с благодарностью отдал флорин, а шесть пенсов оставил себе. Но я еще не был готов доверять Богу, не имея хотя бы шести пенсов.

При таких обстоятельствах говорить было невозможно, но, как ни странно, я все-таки думал, что у меня не возникнет затруднений в молитве. В то время молитва была моим любимым занятием. Мне никогда не было в тягость проводить время в молитве, и я не знал недостатка в словах. Я подумал, все, что мне надо сделать, — это склонить колени и помолиться, и тогда облегчение придет и им, и мне самому.

— Вы просили меня прийти и помолиться за вашу жену, — сказал я, обращаясь к мужчине. — Давайте помолимся.

И я преклонил колени.

Но стоило мне начать говорить: «Отче наш, Сущий на небесах», как голос совести сказал внутри меня: «И ты еще смеешь насмехаться над Богом? Ты смеешь преклонять колени и называть Его Отцом и не можешь расстаться с монетой в полкроны?»

Внутри меня началась такая борьба, какую я не переживал ни до этого, ни после. Не знаю, как я прочел слова молитвы до конца, и не могу сказать, были ли они вообще связаны между собой. Но с коленей я вставал полностью разбитым.

Бедный отец повернулся ко мне и сказал:

— Сэр, вы видите, в каком ужасном положении мы находимся. Если можете нам помочь, помогите, ради Бога!

В тот момент в голове у меня пронеслось из Слова Божьего: «Просящему у тебя дай» (Мф. 5:42). А в слове Царя есть сила.

Я сунул руку в карман и, медленно вытащив оттуда монету, отдал ее мужчине. Я сказал приблизительно следующее:

— Судя по моему внешнему виду, возможно, покажется, что мне не составит труда оказать вам помощь, но, отдавая эту монету, я отдаю все, что у меня есть. Все, что я говорил, — истинная правда, БОГ на самом деле — ОТЕЦ, и Ему можно доверять.

Радость потоком вернулась в мое сердце. Я мог свободно говорить и был способен чувствовать свои слова; препятствие к благословению ушло и, я верю, навсегда.

Была спасена не только жизнь бедной женщины, но и, вне всяких сомнений, моя собственная. Моя христианская жизнь, возможно и даже вполне вероятно, превратилась бы в развалины, если бы в тот момент не одержала победу благодать и я не послушался бы Святого Духа.

Хорошо помню, как в ту ночь я возвращался домой. На сердце у меня было так же легко, как и в кармане. Темные пустынные улицы оглашались гимном хвалы, который я не в силах был удержать. Когда я перед сном ел свою овсяную кашу, я не променял бы ее на званый обед у короля. Встав на колени у своей постели, я напомнил Господу Его собственные слова: «Благотворящий бедному дает взаймы Господу». Я попросил, чтобы мой заем был недолгим, иначе на следующий день я останусь без обеда. И с миром внутри и вокруг себя я заснул счастливым, безмятежным сном.

На следующее утро у меня еще оставалась тарелка каши. Но прежде чем мой завтрак был окончен, я услышал, как в дверь постучал почтальон. Я не привык получать письма по понедельникам, поскольку мои родители и большинство друзей не писали по субботам, поэтому меня несколько удивило, когда вошла хозяйка и протянула письмо или сверток, держа его мокрыми руками через передник. Я осмотрел письмо, но почерк был или совсем незнакомым, или поддельным, а почтовая марка — смазана. Непонятно, откуда оно пришло. Открыв конверт, я обнаружил, что письма не было, но внутри, завернутая в чистый лист бумаги, лежала пара детских перчаток. Я с удивлением развернул их, и на пол упало полсоверена.

«Слава Богу! — воскликнул я. — Четыреста процентов за двенадцатичасовое вложение — отличная ставка! Как были бы счастливы торговцы из Халла, если бы могли отдавать свои деньги в рост под такие проценты». Тогда я принял решение хранить свой заработок и сбережения в банке, который никогда не обанкротится и не перестанет работать. До сих пор я еще ни разу об этом не пожалел.

Невозможно сосчитать, как часто этот случай приходил мне на ум, и невозможно описать, как помогли мне эти воспоминания в трудных обстоятельствах последующей жизни. Если мы верны Богу в малом, мы приобретем опыт и силу, которые помогут нам в более серьезных жизненных испытаниях.

Но это еще не конец истории, как и не единственный ответ на молитву, в то время укрепивший веру Хадсона Тейлора. Основные трудности еще не были позади. Доктор Харди не помнил о зарплате своего помощника. И, хотя Хадсон упорно продолжал молиться, казалось, что другие дела полностью поглотили внимание доктора. Но как же практический урок, который хотел извлечь Хадсон Тейлор и от которого, как ему казалось, зависит его будущее. Как «добиваться желаемого, прибегая к помощи лишь молитвы»?

Замечательная развязка этой истории стала для меня не только большой радостью, но и сильно укрепила мою веру.

Конечно, десяти шиллингов, как экономно их ни трать, надолго не хватит. Поэтому было необходимо все-таки молиться, чтобы о моем жалованье вспомнили и уплатили. Однако казалось, что все мои просьбы оставались без ответа. Не прошло и двух недель, как я оказался почти в таком же положении, как и в тот памятный воскресный вечер. Тем временем я продолжал еще более горячо молиться Богу, чтобы Он Сам напомнил доктору Харди о моей зарплате.

Конечно, я расстраивался не из-за недостатка денег. Деньги я мог бы получить в любое время, стоило только попросить. Но больше всего меня волновал вопрос: «Могу ли я ехать в Китай? Или недостаток веры и силы Божьей окажется таким серьезным препятствием, что помешает мне войти в это богатое благословениями служение?»

По мере того как неделя подходила к концу, я чувствовал себя все в большей растерянности. Дело касалось не только меня. В субботу вечером я должен был заплатить за жилье хозяйке квартиры. И я знал, что ей будет нелегко обойтись без этих денег. Разве мне не следовало хотя бы ради нее поговорить с доктором о своей зарплате? Но поступить так — для меня означало признать, что я непригоден к миссионерской деятельности. Четверг и пятницу (все время, свободное от работы) я почти целиком посвятил горячей бомбардировке Бога своими молитвами. Но, тем не менее, в субботу утром мое положение не изменилось. И теперь мой сердечный крик был о водительстве, нужно ли мне продолжать ждать Божьего времени. Насколько я мог судить, я получил уверенность в том, что самое лучшее — ждать Его времени и что Бог тем или иным способом вмешается в мое дело. Итак, мое беспокойство ушло, и я ждал с миром в сердце.

В пять часов вечера в субботу, когда доктор Харди окончил писать рецепты, завершив, таким образом свои повседневные обязанности, он по обыкновению откинулся на спинку кресла и стал говорить о духовных вещах. Он был искренним христианином, и у нас часто случались приятные беседы. В тот момент я неотступно следил за закипающим на огне лекарственным отваром, что требовало большого внимания. Это обстоятельство оказалось очень кстати, потому что доктор Харди без всякой видимой связи с содержанием разговора вдруг сказал:

— А, кстати, Тейлор, кажется, пришло время твоей зарплаты?

Можно представить охватившее меня чувство. Мне пришлось несколько раз сглотнуть, прежде чем я смог ответить. Стоя спиной к доктору и глядя на отвар, я сказал спокойно, как только мог, что ее срок уже истек некоторое время назад. Как я был благодарен Богу в тот момент! Господь, без сомнения, слышал мою молитву и напомнил доктору о моем жалованье как раз в то время, когда я отчаянно нуждался в деньгах. Причем все обошлось без каких-либо намеков с моей стороны. Доктор сказал:

— О, как жаль, что ты не напомнил мне об этом! Ты же знаешь, как я занят. Ах, если бы я вспомнил об этом чуть раньше. Ведь только сегодня днем я отправил все деньги, которые у меня были, в банк. В противном случае я бы сразу же тебе заплатил.

Невозможно описать нахлынувший на меня новый поток эмоций, вызванный этим неожиданным заявлением. Я не знал, что делать. К счастью для меня, отвар вскипел, и это послужило мне удобным предлогом, чтобы броситься вместе с ним вон из комнаты. Я был очень рад уйти и не попадаться на глаза доктору Харди, пока он не ушел домой. Особенно меня радовало, что доктор не заметил моих чувств.

Как только он ушел, мне пришлось уеди