ГЛАВА ТРЕТЬЯ. Экзистенциальные подступы к трансценденции

 

Упрямство и преданность

 

1. Возмущение. — 2. Приостановление решения в воле к знанию. — 3. Наше человеческое бытие в воле к знанию уже есть упрямство. — 4. Упрямствующая воля к истине взывает к божеству. — 5. Надлом в волении себя самого. — 6. Преданность. -7. Теодицея. — 8. Напряжение во временном существовании вследствие сокровенности божества. — 9. Уничтожающее преувеличение в изоляции полюсов. — 10. Ничтожное уклонение в изоляции полюсов. -11. Преданность без доверия, богооставленность, безбожие. -12. в конце — вопрос.

 

Отпадение и подъем

 

1. Я сам в отпадении и подъеме. — 2. Как я оцениваю, таким и становлюсь. — 3. Самостановление в зависимости. — 4. Направление процесса, удерживаемого в трансценденции, неопределенно в отношении «куда». - 5. Я сам как процесс и как целостность. -6. Гений и демон. — 7. Бессмертие. — 8. Я сам и мировое целое. -9. Мировой процесс. — 10. Падение и подъем в истории. — 11. Совершающиеся в целом падение и подъем.

 

Закон дня и страсть к ночи

 

1. Антиномия дня и ночи. — 2. Попытка более конкретного описания. — 3. Подмены. — 4. Проблематические коренные предпосылки дня. — 5. Возможная вина. — 6. Гений и демон в борьбе за экзистенцию. — 7. Вопрос о синтезе двух миров. — 8. Мифологическое просветление.

 

Богатство многого и единое

 

1. Экзистенциальный исток единого. — 2. Единство в мире. -3. Единство в сфере логического. — 4. Трансцендирование к единому. — 5. Политеизм и единый Бог. — 6. Трансценденция единого Бога.

 

Трансценденция, живо присутствующая только там, где экзистенция в пограничной ситуации обращается к ней из собственного своего истока, может быть всепоглощающим жаром, или тишиной, которая еще говорит нам все, а затем может показаться, словно ее вовсе нет.

В сопряжении с моим собственным самосознанием трансценденция открывается в том способе, каким я отношусь к ней: бытие трансценденции я постигаю лишь там, где я во внутреннем действии становлюсь самим собою; она протягивает мне руку, если я принимаю ее; но принудить ее силой невозможно. Остается вопрос: где и как она показывается мне. Активность самообладания в готовности, поскольку эта готовность не есть пассивность, может быть здесь столь же решающе важной, как и страстное принятие существования в собственной судьбе.

Но подступ к трансценденции никогда не может открыться планирующей работе устроения. Скорее, без остатка растворяться в том, что я могу сделать сам, в целесообразности промысла, который подчиняет себе и уничтожает даже самое существенное, — значит жить без трансценденции. Жизнь больше не была бы уже проблематичной, если бы нам могло удасться действительно жить без всякой прозрачности бытия, в подлинной банальности.

Но если экзистенция обращает свой взгляд за пределы всякого существования к подлинному бытию, это бытие предстает ей лишь в исчезающих шифрах, в которых она хотела бы приблизить его к себе и высказать его.

Наше обсуждение должно будет поэтому представить, в свете пограничной ситуации, те экзистенциальные соотнесения, в которых пережитая в опыте трансценденция становится предметной, как то, что узрели и помыслили, — и растаивает вновь.

Экзистенция, побуждаемая проблематическим существованием, ставит себя перед трансценденцией в упрямстве и преданности. Из пограничных ситуаций, которые, уничтожая, открывают бытие в существовании, рождается вопрос: почему существование именно таково. Этот вопрос приводит к упрямому противлению корню существования, или к преданности в доверии к непостижимому.

Экзистенция познает себя самое в падении и подъеме, обращаясь в них к трансценденции или оставляя ее. Из абсолютного сознания самобытия как нисхождения или восхождения она улавливает само бытие.

Но то, что такое есть экзистенция в своем восхождении, остается в существовании неопределенным. В ее возможности заключен путь, согласный с законом и порядком дня в явлении разумного существования; но этому пути противостоит другой путь, как страсть к ночи в разрушении, притязающая дать более глубокое бытие. Возникает самая ужасная двусмысленность. Экзистенция никак не может стать довольной собою, как бывает довольно собой слепое, чисто витальное существование.

Возможность истины обнаруживается как единое, в котором я становлюсь как самость, если оно обращается ко мне как моя трансценденция; и предавая которое, я падаю в ничто. Но это единое в своей историчной определенности, в свою очередь, ставится под сомнение множественностью возможностей, имеющихся в существовании. В существовании нет единственного, четко определенного, объективно удостоверяемого пути экзистенции вообще, а есть недостоверность возможности, в которой трансценденция остается для желающего знать ее двусмысленной и проблематичной.

Четыре экзистенциальных соотнесения взаимно порождают друг друга, не давая экзистенции успокоиться в существовании. Упрямство и преданность, не приходя к единству сами по себе, отрываются, казалось бы, одно от другого в восхождении, которое, однако, находит себя только после падения и ввиду его действительности, и, само не будучи однозначным, рассыпается в противоположность между разумом дня и страстью к ничто. Если истина в них обоих предстает нам как единое, то это единое всегда имеет своим условием и альтернативной возможностью многое. Всякая трансцендентная соотнесенность, будучи высказана, оказывается погруженной в альтернативы, а фактически в напряжения, воссоединение которых и есть в каждом случае экзистенциальная действительность. Если бы мы мысленно связали в одно эту действительность в ее напряжениях, это дало бы нам понимание непостижимого в подлинном бытии, каким оно осознается в возможной экзистенции; но мы можем лишь отрывочно просветлять мышлением то, что как целое остается недоступным нашей мысли.

В каждом из четырех экзистенциальных соотнесений заключена возможность предметно представлять себе трансценденцию в шифрах мифов и спекулятивных мыслей:

Из упрямства и преданности я ищу в теодицеях спекулятивного оправдания трансценденции, или в опровержении ее ищу основания своему упрямству.

Пребывая в падении и подъеме, индивид слышит трансценденцию, как свой гений и свое бессмертие. Мифология закрепляет процесс свободы как возможность в истоке сверхчувственного бытийного процесса.

В силу напряжения между жизнью в закономерности ее разумного порядка и страстью к демоническому нас неотступно преследует мысль о двух трансцендентных истоках. Богу, у которого, как я знаю, я найду защиту, если буду послушен ему своей доброй волей, противостоят темные силы, как бы подземные божества, следование которым увлекает меня в бездну неразумной вины, но которые, будучи отвергнуты, требуют отмщения.

Достоверно сознавая, что в явлении я обретаю бытие, как экзистенция, только отождествляя себя с тем, что в данной моей историчной определенности есть единое, я избираю мысль о едином Боге. Но богатство существования в полноте его возможностей заявляет притязание на свою собственную трансценденцию: против единого Бога восстает множество богов.

Как экзистенциальные подступы к трансценденции, так и обнаруживающиеся в них шифры трансценденции остаются погруженными в антиномии. Непредметное бытие трансценденции обретает присутствие в существовании настоящего в таких обличьях, которые, как необходимо связанные друг с другом противоположности, становясь предметными, разрушают сами себя; они остаются стимулом для философствования, которое, задавая свои вопросы, вместо окончательного решения в знании видит, скорее, что эти противоположности являются снова и снова. Как в пограничной ситуации, так и в антиномиях своего метафизического взгляда человек зкзистирует, отвергая самообманы ложного знания. Экзистируя, он совершает скачок через мифы и откровения. Философствование осуществляется в самообособлении от мифов и откровений, желая сохранить то содержание их, форма значимости которого не может устоять перед его суждением.

Но если мы мыслим одну из сторон антиномий получающей самостоятельное существование, то она становится в таком случае пребывающей наличностью или как психологическое переживание, или как мифологический объект, и лишается жизни. Только напряжение в антиномиях есть истинное явление экзистенции в ее соотнесенности со своей трансценденцией. Мышление этого напряжения есть путь трансцендирующего просветления экзистенции как метафизики, по которому мы пытаемся идти в этой главе.

 

 

Упрямство и преданность

 

Если пограничные ситуации остаются скрыты от меня, когда я тупо продолжаю жить по привычке, то моя жизнь есть только существование. В слепую душу не входит трансценденция. Но если в пограничных ситуациях исчезает всякая иллюзия, то мы близки к возмущению, которое восстает против истока существования. Тогда вопрос в том, найду ли я дорогу обратно к преданности бытию.

 

Возмущение

 

— Перед лицом действительности существования возможен испытывающий и оценивающий ее вопрос: хорошо ли, что она есть, или было бы лучше, чтобы ее не было? Ход событий кажется произвольным, справедливость не господствует в мире, люди доброй и злой воли, благородные и подлецы живут плохо, или хорошо, без всякого разбора. В пограничных ситуациях перед нами открывается уничтожение всего.

Существование кажется беспочвенным. Ничто не существует; до тех пор, пока мы в силах что-то налгать самим себе, мы еще можем выносить это. Но если нам открывается, что ничто по-настоящему не существует, жизнь делается невыносимой: я не хочу существовать как ничтожество. Я отказываюсь избирать счастье как счастье, ведь оно есть только ничтожное мгновение в потоке, влекущем к погибели. Ненавидя свое собственное существование, я протестую против факта существования; я не хочу брать на себя эго существование, как мое, бунтую против основы, из которой я произошел. Я своевластно возвращаю то, что досталось мне на долю без моего согласия, в возможности самоубийства из упрямства.