Непостоянство метафизической предметности

 

Предмет для сознания есть бытие как наличность (Gegenstand für das Bewußtsein ist das Sein als Bestand). Этот предмет сам дан в своем присутствии. Предмет близок нам, потому что он существует во плоти (leibhaftig), осязаемо или как необходимо мыслимый предмет. Таким образом, он как эмпирический или убедительно значимый предмет есть только этот предмет и не означает ничего другого.

Но предмет в то же время далек от нас, потому что он есть иное. Эта даль вынуждает еще и в изучающем мышлении на границе вопрос о том, что представляет собою тот предмет, который таким, как он есть, существует для нас как сознания вообще, в самом себе; он мыслится как явление. Поскольку же экзистенция уже и из иного истока устремляет взгляд за пределы самой себя на бытие трансценденции, она схватывает в мышлении это бытие-явлением всякой предметности как упразднение сугубого существования. Абсолютно иное трансценденции существовало для сознания вообще лишь как остающаяся еще пустой пограничная мысль о бытии-в-себе; это сознание уже находится у себя в знающем обладании чистым предметом. Но я сам есмь у себя только экзистируя в постижении трансценденции, и еще не у себя в мышлении многообразия эмпирических и значимых предметов. Экзистенция не останавливается на (по-прежнему совершенно всеобщем) сознании феноменальности (ErscheinungshafÖgkeit) всего, но предметы становятся для нее, в довольно своеобразной форме, языком трансценденции.

Если предметное становится явлением трансценденции, то оно должно обнаруживать такие свойства, которые отличают его в этом смысле. Предметность, которая есть явление трансценденции, должна быть исчезающей для сознания, поскольку она есть не бытие как наличность, но бытие трансценденции как язык для бытия свободы. Так же, как и всегда экзистенция приходит к себе в исчезновении того, что лишь существует, но не экзистирует, так же и в направлении к трансценденции она приходит к себе лишь в предметах, которые как предметы не имеют постоянной наличности для сознания. Исходя из этого, следует методически постичь мыслью три способа непостоянства метафизических предметов,

Метафизически предметное, как предмет, будь то как мысль или как созерцание, есть не сам этот предмет, но символ.

При ясном мышлении метафизического предмета этот предмет логически рушится в себе (fällt logisch in sich zusammen) для рассудка; мысль оказывается кругом, или тавтологией, или внутренним противоречием.

В силу метафизической интенции в конечном, эмпирически действительном схватывается, из свободы экзистенции, абсолютно действительное. Эмпирически действительное перед лицом абсолютного как бы не подлинно действительно; абсолютно действительное перед лицом эмпирически действительного в смысле этого последнего недействительно. Соотношение бытия и небытия оборачивается здесь в постоянном чередовании.

 

Мышление в символе

 

— Мы говорим о значении в смысле знака и образа, об иносказании, уподоблении, аллегории, метафоре. Основное различие между значением в мире и метафизическим значением состоит в том, следует ли, в отношении образа к тому, что он замещает, понимать и само это замещаемое как предмет, или же образ есть только образ чего-то, что не становится доступным нам никаким иным способом; может ли выраженное в образной форме быть сказано или показано также и непосредственно, или же оно есть для нас, лишь поскольку оно есть в образе. Исключительно лишь в последнем случае мы говорим о символе в точном смысле метафизического значения, которое должно быть экзистенциально схвачено в образе, а не может быть мыслимо только объективно. В то время как аллегория, остающаяся в мире, есть перевод или образное представление того, что само по себе так же предметно, чего-то мыслимого или наглядно представляемого, метафизический символ есть таким образом, опредмечивание чего-то в себе непредметного. Само непредметное не дано, предметное в символе не подразумевается в нем как тот предмет, который он есть. Символ не поддается толкованию, разве что опять-таки через другие символы (Das Symbol ist nicht deutbar, es sei denn wieder durch andere Symbole). Понимать символ означает поэтому не рационально знать его значения, уметь переводить этот символ, но означает: в качестве экзистирующего переживать в интенции символа, на границе, в исчезновении предмета, эту несравнимую соотнесенность с чем-то трансцендентным.

Предмет, который есть символ, нельзя удержать как сущее действительное бытие трансценденции, но можно только слышать как ее язык. Существование и бытие-символом — словно два аспекта в едином мире, показывающем себя или для сознания вообще, или же для возможной экзистенции. Если мир, ничего еще не означающий, мы видим как всеобщезначимо познаваемую, эмпирическую данность, то он есть существование. Если он постигается как аллегория подлинного бытия, то он есть символ. Всеобщезначимо познаваемое существование доступно изучению в присущих ему отношениях. Бытие-символом есть исторично конкретный язык, при помощи которого экзистенция заглядывает в глубину бытия. Без отношения к другому это бытие есть лишь оно само. Схватить его опытом или потерять можно только через погружение.

Акт погружения в символы не есть мистическое погружение, вступающее в непредметность трансценденции посредством беспредметного и потому некоммуникабельного unió { Союз, единение (лат.).}. Скорее, в восприятии языка символов явление трансценденции артикулируется для экзистенции в среде светло ясного сознания при сохраняющемся раздвоении на субъект и объект. Я, вместо того чтобы растворяться и исчезать, углубляется, перед лицом своей трансценденции, как конечность самобытия. Так же, как и просветление сознания в ориентировании в мире, так и здесь просветление в символе движется путем, ведущим через объективность: в ориентировании в мире — через существование в его бесконечно структурированном составе, в углублении в символ — через язык как лишенный наличного переход (Durchgang). Светлая ясность явления и глубина коммуникации возможной экзистенции выражается в решительно развитом, сложносоставном и постоянно исчезающем мире символов.

 

Логический обвал

 

— То, что может быть продемонстрировано или что требуется доказать, есть конечное познание чего-то особенного. Экзистенция и трансценденция, в смысле этого бытия, не существуют. Если мы мыслим о них, то мысль принимает логические формы, которые разрушают ее как познание. Существенность этой мысли надлежит проверять по другим, нелогическим, признакам, а именно по силе заключенного в ней просветления экзистенции в призыве к свободе, или по силе заклинания трансценденции в играющем крушении этой мысли как предмета. Если аргументация как выражение трансцендирования рядится в одежды доказательства, то доказательство, как то, что по-настоящему и имелось при этом в виду, потерпит крах. Подобного рода неподлинное доказательство обнаруживает себя в сообщимости того, что, хотя оно и непознаваемо, бывает самым важным в трансцендировании.

Поскольку философствование есть надумывание трансценденции (ErgrGbeln der Transzendenz), оно в решающих моментах являет логический круг, который, хотя он и уничтожает мысль как доказанное познание, доказывает ее выразительностью и широтой, что это — философская мысль. Логический круг может свестись к тавтологии, если он, будучи по сути постигнут, высказывает свое содержание сокращенно в объективно ничего не значащих и, однако, захватывающих возможную экзистенцию положениях.

Логическому кругу и тавтологии противопоставляют противоречие, уничтожающее не только доказательство, но и состав наличного; оно есть подлинное разрушение предметности метафизических мыслей. Всякое глубокое выражение трансценденции, поскольку оно не имеет права устоять как предмет, не теряя при этом трансценденции, должно через некоторое противоречие заставить себя самое исчезнуть. Если логический круг и тавтология были выражением пребывания в себе, не имеющего вне себя ничего иного, но существующего из самого себя, то противоречие есть выражение непостоянства существования того, что подлинно есть.

 

Чередование бытия и небытия

 

— Явление трансценденции стоит на границе двух миров, относящихся друг к другу как бытие и небытие. Форма их предметности соответствует этой ситуации. Для меня, как сознания вообще, эмпирический предмет действителен, все прочие предметы — недействительны; для меня, как экзистенции, эмпирическое становится недействительным в сравнении с подлинной действительностью трансценденции. Это соотношение, которое может подвергнуться обращению, смотря по тому, каков способ понимающего эту действительность самобытия: предмет преобразуется в своей сущности, если я экзистирую, или если я вновь уклоняюсь в простое существование.

Поэтому никакой опыт, имеющий место для сознания вообще с присущим ему эмпирическим и логическим принуждением, не может создать объективной достоверности действительного существования трансценденции. Наоборот; чем истиннее постигаем мы трансценденцию в ее бытии, тем решительнее разрушается при этом сугубо объективная опора постижения.

И все же два эти мира невозможно отделить друг от друга. Правда, лишь эмпирическое существование подобно отпадению от бытия в сугубое бытие-знаемым, но трансценденция не отвлечена для нас от той действительности во времени, в которой она является. Конечное, эмпирически действительное становится абсолютно действительным, не будучи таковым в своем качестве конечности: конечное как таковое может исчезнуть, не разрушая трансценденции.

В символическом сознании есть исключительное сознание действительности, сущностно отличное от знания эмпирически присутствующего существования. Хотя наблюдатель и не может объективно отличить чувственную привязанность к существованию от причастности сверхчувственной действительности в нем; постижение трансценденции в имманентном явлении может, мгновениями, иметь такой же вид, как ее материализация. Однако в случаях конфликтов и в поворотных точках процесса существования во времени выясняется, что было в действительности; восхождение к трансценденции в муке исчезновения эмпирической действительности есть самое достоверное откровение того, что материализация трансценденции не состоялась.

 

 

Историчность метафизики