Генерал-лейтенант А. М. Стессель

Недальновидный, лишенный ши­роты взгляда и способности понимать обстановку и оценивать факты, он торопил эскадру с выходом из гавани, полагая, что это она -- главная приманка неприятеля. Он совершенно упускал из вида, что с уходом флота он лишает себя огромного, прекрасного ре­зерва -- людей, орудий, боевых и продовольственных запасов, -- словом, всего того, что только и позволило крепости впоследствии продержаться до 20-го декабря. <...>

Попытка разграничить права и обязанности полновластного по закону хозяина крепости -- коменданта -- от власти временного на­чальника района была сделана Наместником в апреле 1904 г., но не привела ни к какому результату. Ген. Стессель продолжал вмешиваться в чужие права: "упразднял", по собственному его выражению, коменданта, делал замечания неподчиненному ему командиру порта, писал резкие бумаги начальнику эскадры, грозил граждан­скому комиссару области и председателю П.-Артурского городского совета выслать его вон из крепости вместе со всею его к "штат­скою сволочью" -- и во всем этом обнаруживал крайнее невеже­ство, неуважение к закону и возмутительную грубость. Создалось то положение вещей, которое ген. Стессель впоследствии сам очертил на суде признанием, что ему приходилось сражаться не только с японцами, но с комендантом крепости, командиром порта, начальником эскадры и гражданским комиссаром... В свою очередь, те, кто вырывался из Артура в Маньчжурскую армию, свидетель­ствовали, что у крепости главный враг не японцы, а Стессель, не умевший объединить в дружной совместной работе гарнизон, флот и население Артура, не проявляющей ни надлежащих знаний, ни энергии. <...>

После Цзиньчжоуского боя ген. Смирнов счел, наконец, своим долгом довести об этом до сведения главнокомандующего и командующего армией чрез двух офицеров генерального штаба, прорвавшихся из осажденной крепости в Маньчжурскую армии. Впрочем, по некоторым донесениям ген. Стесселя, ген. Куропаткин и сам уже чувствовал, что последний и духом упал и вообще не соответствует выпавшей на его долю задаче... Выслушав же доклады капитанов Одинцова и Ромейко-Гурко о положении крепости и о деятельно­сти в ней генер. Стесселя, он решился, наконец, отозвать его из Артура. Получив на это согласие ген.-ад. Алексеева, ген. Куропаткин послал ген. Стесселю 5-го и 17-го июня телеграммы, а 20-го июня и письмо, в которых предписывал сдать командование в крепости коменданту ее, а самому прибыть в армию, где он полу­чит другое назначение. Копии этих телеграмм были посланы ген. Куропаткиным через ген. Стесселя и ген. Смирнову, но до последнего не дошли, будучи скрыты в штабе укрепл. района. Впрочем, и сам ген. Стессель не получил телеграмм, хотя впоследствии (на суде) и было установлено, что одна из них, а именно, от 5-го июня, была получена н-ком штаба укреплен. района, полк. Рейсом... На письмо же командующего армией, от 20-го июня, ген. Стессель ответил г.-а. Куропаткину, что дурные слухи о нем -- клевета, что донесения его о положении Артура неверно поняты, и он по-преж­нему готов оборонять его до последней капли крови, что оборона только им и держится, что все его любят и знают, что моряки верят ему более, чем адмиралам, что отъезд его подорвет дух гарнизона, эскадры и населения, и, наконец, что ему даже некому в сущности сдать командование, так как никто не в состоянии его заменить: комендант -- "профессор", ген. Кондратенко молод, а у ген. Фока дурной характер.

Как это ни странно, но ген. Куропаткин, по его признанию, "отнесся с доверием" к этому самовосхвалению ген. Стесселя, сдобренному льстивыми словами по адресу командующего армией, и уже не тревожил более последнего предписаниями об отъезде из Артура. Так попытка установить единовластие в осажденной крепости еще раз потерпела неудачу. <...>

[Невзирая на то, что большинство членов военного совета, созванного Стесселем 16-го декабря, высказались за необходимость держаться до последней возможности, спустя несколько дней] ген. Стессель отправил ген. Ноги парламентера с письмом следующего содержания: "Принимая во внимание положение дел на театре военных действий, я на­хожу дальнейшее сопротивление П.-Артура бесполезным и во избежание бесполезных потерь я желал бы вступить в переговоры о сдаче. Если Ваше Превосходительство согласны, то прошу назначить уполномоченного для этой цели, который мог бы обсудить условия и порядок сдачи и избрать место, где мой уполномоченный мог бы с ним встретиться".

Если добавить, что ген. Стессель, решаясь вступить в перего­воры о сдаче крепости, не только не собрал для обсуждения этого своего намерения военного совета, хотя бы из некоторых нахо­дившихся поблизости начальников, но даже не уведомил об отправке этого письма ни коменданта крепости, г.-л. Смирнова, ни начальника эскадры, к.-адм. Вирена, которые узнали об этом официально лишь поздно вечером, -- то понятно будет выражение Бартлетта, что "падение укрепления 3-го дало Стесселю повод для капитуляции, за который он ухватился с неприличной тороп­ливостью"... <...>

Что сдача крепости была решена Стесселемъ бесповоротно, на каких бы то ни было условиях, следует заключить из того, что ранее, чем переговоры о ней состоялись, и акт капитуляции был подписан, он 19-го же декабря отправил Государю телеграмму о, том, что "крепость должна капитулировать"... "Почти 11 месяцев непрерывной борьбы, -- писал он, -- истощили все силы сопротивления... Люди стали тенями".

Что моральные и физические силы гарнизона были надломлены, это не подлежит сомнению: на его глазах погиб флот, погиб ген. Кондратенко, одна за другою переходили в руки противника позиции, обильно политые кровью их доблестных защитников, все теснее сжималось кольцо неприятельских траншей, окопов, батарей, все явственнее обозначался ход его минных работ, все напряженнее становилось ожидание взрыва "на воздух"... А "выруч­ка" с севера все не шла, тогда как к противнику двигались все новые подкрепления... Довольствие было скудное, так как не было мяса, и только два раза в неделю давали по Ќ фунта конины на человека... Цинга мешала заживлению ран... Близость противника, находившегося в нескольких шагах, делала условия жизни в укреплениях, засыпаемых пулями и снарядами, забрасываемых бомбочками и окуриваемых ядовитыми газами, невозможными: люди жили в тесных темных потернах, казематах и блиндажах, целыми неделями не раздаваясь, не умываясь, не меняя белья, не смея сделать шагу без опасения быть замеченным зорким противником и -- подстреленным им...

Но тем ярче на этом мрачном, безотрадном фоне жизни выступает сила духа, проявленная в последние дни обороны защит­никами фортов II-го и III-го укрепления 3-го, Китайской стены, Б. Орлиного Гнезда и позиций Западного фронта, атакованных целою японскою дивизиею 19-го декабря, одновременно с атакою Б. Орлиного Гнезда, и удержанных нами до момента сдачи. До самой по­следней минуты они дрались по долгу присяги -- "до последней капли крови", истинными героями. "Сопротивление русских на вершине Б. Орлиного Гнезда I9-го декабря, -- говорить английский военный корреспондент при японской армии, Бартлетт, -- не было похоже на сопротивление людей, готовых сдаться"... Последний защитник этой горы, подпор. Гринцевич рассказывал на суде, что солдаты, все время к нему приходившие, по 5 -- 6 человек, с бомбочками, говорили: -- "Пришли умирать на Орли­ное..." -- И умирали героями...

Понятно, что при таком подъеме духа гарнизона и характере его сопротивления решение Стесселя сдаться явилось полною неожи­данностью даже для самих японцев. Вот, что рассказывают ино­странные военные корреспонденты, состоявшее при осадной армии Ноги, о впечатлении, произведенном ею: по словам Джемса, "глу­боко было изумление всех, от генерала до рядового, когда в долине развернулся белый флаг, и осада кончилась. Новость, что Стессель желает капитулировать, распространилась, как пожар"...

Норригаард рассказывает, что в тот самый день, когда после­довала сдача П.-Артура, офицеры штаба Ноги говорили ему, что падение крепости ожидается ими не ранее 1Ґ -- 2-х месяцев. <...>

Наконец, вот что пишет Бартлетт: "Под утро 18-го (31-го) декабря, я думаю, ни один человек в армии Ноги не предполагал, что падение П.-Артура так близко". Даже после взятия укрпл. N3, японцы думали, "что пройдет еще по крайней мере месяц, пока наступить конец...".

И все эти авторы согласны в оценке заключительного акта слав­ной обороны. "Осада П.-Артура -- страшная драма, говорит Норригаард, но наиболее драматический момент ее - отсутствие конца... Крепость сдали, быть может, предусмотрительно, но не совсем красиво -- и оборона, рассказы о которой передавались бы из поколения в поколение, как об одном из величайших подвигов в истории всего мира, была обесславлена..." "Не будут осуждать Стесселя только гуманисты, -- замечает Бартлетт, -- которые восхваляют каждый поступок, избавляющий от пролития крови. Но те, кто видит дальше окружающего; те, кто старается уяснить себе влияние настоящего на будущее; а, главным образом, те, кто на войне исключает все соображения, кроме достижения конечного успеха, -- скажут, что в поведении Стесселя проявлено слишком мало дальновидности и широко понимаемого патриотизма"...

Значение капитуляции крепости было огромно. Она освобождала 100-тысячную японскую армии для действия на Маньчжурском театре войны, где Ноги не замедлил появиться и сыграть решающую роль в битве под Мукденом. Она лишала в то же время нашу Маньчжурскую армии ясной, всеми видимой конкретной цели действий -- освободить Порт-Артур.

"С падением П.-Артура, -- говорит наш известный военный писатель, В. Новицкий, -- все почувствовали, что утрачен какой-то внутренний смысл нашей борьбы с Японией, и с этого дня, несмотря на то, что в материальных условиях войны, решавшейся на главном театре, не произошло никаких существенных перемен, -- вся страна стала отворачиваться от этой войны, как откакого-то скучного, всем надоевшего и безнадежного предприятия. Казалось, что из великого дела вынута была оживлявшая его сердцевина и осталась лишь одна шелуха, ее обволакивавшая, но теперь уже разрушенная, ненужная"...

Таково было моральное значение Порт-Артура, и вот почему защищать эту крепость надо было до последней крайности, дорожа каждым лишним днем обороны, ибо она давала глубокое удовлетворение стране, оскорбленной в своей национальной гордости не­удачами войны, и причиняла в то же время нашему счастливому в Маньчжурии сопернику много забот, разочарований и потерь.

Ген. Стессель не пожелал разделить тяжесть японского плена вместе с гарнизоном и, даже не простившись с ним, уехал в Россию. 16-го февраля 1905 г. он прибыл в С.-Петербург, а через месяц, 13-го марта, последовало Высочайшее повеление "обра­зовать для рассмотрения дела о сдаче кр. Порт-Артур японским войскам следственную комиссию". По данным, собранным ею, генералы Стессель, Смирнов, Фок и Рейс по Высочайшему повелению, последовавшему 28-го апреля 1905 г., были преданы Верховному военно-уголовному суду, который и признал ген. Стесселя виновным в том, что он "сдал крепость японцам, не употребив всех средств к дальнейшей ее обороне". Определив ему за это деяние смертную казнь без лишения прав, суд вместе с тем постановил ходатайствовать пред Высочайшею властью о замене этого наказания Стесселю заточением в крепость на десять лет. Одновременно с Высочайшею конфирмациею этого приговора (при чем ходатайство суда было уважено) опубликован был 5-го марта 1908 г. Высочайший приказ армии и флоту, в котором и оборона кре­пости и сдача ее нашли себе высоко авторитетную оценку. "Герой­ская оборона Порт-Артура, удивлявшая весь мир стойкостью и мужеством гарнизона, признавалась "внезапно" прерванною "позор­ною сдачею крепости" и "Верховный Суд, карая виновника сдачи, вместе с тем в полном величии правды восстановил незабвен­ные подвиги храброго гарнизона"...

***

Что касается жгучего вопроса причин беспримерных в нашей военной истории неудач, то, конечно, они лежат не в отношении русского народа, русского общества и русской печати к войне и к своей армии, как это думает ген. Куропаткин в своем труде -- отчете о войне. Не имея, однако, возможности входить здесь в полемику с ним по этому глубоко волнующему нас вопросу, мы выскажем здесь лишь наше искреннее убеждение, разделяемое и дру­гими военными писателями-историками минувшей войны, подкре­пляемое, думается нам, всем содержанием настоящей книги, -- что причиною наших военных неудач в войне с Японией были ис­ключительно неискусные стратегические действия наших вождей. Наша неподготовленность к войне усугубляла лишь последствия их, но не обусловливала их, она могла удорожить цену наших возможных побед, но не лишить их нас вовсе. Ибо не изжита еще боевая сила русского народа, не потеряли еще власть над ним такие стимулы государственной жизни, как честь, достоинство и польза Родины, не иссякла еще исконная доблесть и стойкость русского офицера и солдата -- и отступали они перед врагом только по приказу своих генералов, только для осуществления планов роковой пассивной стратегии своего