Ответ на реплику Людвика Флека

пяти, знать элементарные анатомические термины и т. п. Все это, на мой взгляд, ничего общего не имеет со стилем мышления. По крайней мере, нельзя растягивать объем понятия «стиль мышления» столь сильно. Иначе использование этого понятия будет не более чем тривиальным.

Меня также не очень убедили выводы Флека о влиянии среды на познавательные процессы. Каждый, конечно, согласится с тем, что такие влияния имеют место, что они играют огромную роль, что часто лишь благодаря им познание становится возможным. Как профаны, так и рафинированные специалисты подвержены этим влияниям. Это влияние полезно, плодотворно, иногда даже составляет единственное эвристическое основание. В этом мы согласны. Однако, если оценивать результаты исследований объективно (насколько это вообще возможно), то мы должны четко разграничить то, что оказалось научно правильным, от того, что оказалось ошибочным. Таким образом, исследования стиля мышления становятся особенно уместными для понимания происхождения этих ошибок в науке. Тогда оказывается, что данная ошибка была совершена потому, что исследователь безвольно следовал стилю мышления своей среды. В этом смысле я говорил, что изучение влияния среды на науку должно быть направлено на то, чтобы освободить от этих влияний познавательный процесс, т. е. усилить критицизм в тех случаях, когда чуждое влияние может угрожать научному познанию.

Итак, можно сказать, что влияние среды на науку позволительно в той мере, в какой оно оказывает положительное эвристическое воздействие. Но очень плохо, когда это влияние заводит исследователя в тупик.

То же самое mutatis mutandis¹ можно сказать о роли квазихудожественного творчества в науке. Если результатом этого творчества станет концепция, теория или гипотеза, плодотворные с эвристической точки зрения, то такое творчество может быть «терпимым». В случае ошибки такое творчество уязвимо для критики. Тогда это творчество будет поставлено в ряд с несбыточной фантазией, мифом, произволом.

Как справиться с оценкой этих явлений без «объективной реальности», я и в самом деле не знаю. Хорошо еще, что даже самый завзятый враг метафизики, равно как и самый последовательный идеалист или солипсист, в жизни и в своих научных исследованиях практически всегда держатся этой столь неопределенной онтологически «твердой реальности».

¹ С соответствующими изменениями (лат .). — Прим. перев.

ПРОБЛЕМЫ НАУКОВЕДЕНИЯ

ЛЮБОПЫТНЕЙШИЙ ФАКТ: ученые, всю свою жизнь посвятившие отличению заблуждений от реальности, когда речь идет о самой науке, часто совершенно не способны отличить свои мечтания от реального положения дел.

Реальность отличается от мечтаний прежде всего тем, что наука не существует как нечто единое; в настоящее время можно говорить только о существовании частных наук, которые во многих случаях не имеют между собой никакой связи; некоторые из них отличаются друг от друга даже своими фундаментальными характеристиками. О науке можно говорить только так, как говорят об «искусстве», обозначая этим словом всю совокупность различных тенденций и направлений в музыке, живописи, поэзии и т. д. По аналогии можно было бы сказать, что все науки обладают общей тенденцией к идеальному конечному состоянию, которое называют истинным знанием. Но точно так же, как искусство нельзя считать суммой музыки, живописи и т. п., отдельные науки не складываются в согласованную однородную целостность.

Например, между лингвистикой и химией если и имеется какая-то связь, то она практически несущественна. Допустим, что должно быть иначе, допустим даже, что настанет когда-нибудь время и эта связь будет существенной; но для того чтобы это случилось, и химия, и лингвистика должны сильно измениться. Если же говорить о сегодняшнем дне, химия и лингвистика слишком далеко отстоят одна от другой.

Кроме того, ни одна из наук не может претендовать на объективную картину мира, если под последней понимать одно-однозначное соответствие между терминами и их семантическими значениями. Нельзя говорить даже о какой-либо части такой картины. Если бы имелась такая картина или ее часть, в на-

¹ Перевод с польского выполнен по изданию: Fleck L. Problemy naukoznawstva // Zycie nauki. Miesiçcznik Naukoznawczy, 1946, T. 1, № 5, ss. 322-336.

Проблемы науковедения

ухе была бы некая неизменная, стабильная система знаний, которая развивалась бы путем простого приращения сведений; однако опыт показывает, что наука непрерывно изменяется как целое. Изменяются даже ее самые фундаментальные основания.

Любой специалист отличит старый учебник в своей дисциплине от нового — старый будет полным анахронизмом. Взяв в руки учебник физики, химии или бактериологии, скажем 1910 или 1920 года издания, мы сразу же обнаружим, что он устарел не только потому, что в нем не будет сведений о более поздних открытиях, но и потому, что устарел весь ход содержащихся в нем рассуждений.

Науки не растут, как кристаллы, скорее, они похожи на живые организмы, в которых каждый или почти каждый элемент развивается в гармоническом единстве с целым.

В моей области науки я не знаю окончательных, застывших результатов, напротив, я знаю, что каждый результат рано или поздно станет источником новых проблем, а не тот, какой был в них вложен их авторами. Я знаю, научные работники часто пытаются убедить самих себя и других, что они этот новый смысл как раз и предвидели некоей чудесной интуицией, но документальный анализ свидетельствует против этого. Автор видит кирпичики своего труда, встроенные в здание, сложенное другими работниками. И вот он удивляется тому, что отшлифованные грани образуют внешнюю поверхность стен этого здания, а другие, напротив, упрятаны вовнутрь кладки. Бывает, что какой-нибудь край кирпичика, обозначившийся при обтесывании, становится частью орнамента, которого вообще не было в первоначальном плане. Бывает, что свою собственную давно высказанную мысль через некоторое время хотел бы отбросить как неверную и нежизнеспособную, но с изумлением видишь, что именно она развилась и разрослась в научном сообществе. Научные результаты живут своей особенной жизнью, идут своим путем; чем выше скорость развития науки, тем быстрее изменяются и ее прошлые результаты. Вечно неизменными остаются только предрассудки и суеверия, в этом их сходство с тавтологиями математики и логики.

Иногда говорят, что постоянная изменяемость — это некое временное состояние, свидетельствующее о несовершенстве сегодняшней науки и вместе с тем о тенденции к ее совершенствованию; возможно некое окончательное состояние, уже не подверженное изменениям, к которому наука и приближается в своем развитии. Конечно, в настоящее время еще ни одна наука не содержит в себе даже части объективной картины мира, но общая тенденция состоит в приближении к этой картине.

Поскольку каждое значительное открытие изменяет всю целостность, такое окончательное состояние, даже если говорить о какой-то одной важной проблеме, было бы достижимо лишь после того, как будут получены ответы на

Проблемы науковедения

все связанные с ней вопросы. Но что значит «все вопросы», если постоянно могут возникать новые? Нужно было бы остановить движение планет, хаос пылинок, трепещущих в воздухе, эволюцию живых существ и, что наиболее важно, движение человеческой мысли, ибо иначе постоянно будут возникать новые, неожиданные вопросы, ответы на которые вынудят пересмотреть всю систему. Симплиций: Ты ошибаешься, число подлинно значимых вопросов ограниченно. По мере прогресса наук целые группы вопросов будут сведены к единому, основному вопросу, и, прежде всего, будут элиминированы псевдовопросы. Симпатий: Тогда конечное состояние науки, наверное, выглядело бы следующим образом: Всесовершенный Codex Pansophiae и как необходимое дополнение к нему — Комментарий, в который, прежде всего, вошли бы принципы трансформации, редукции и элиминации проблем. Например, о проблеме философского камня в Кодексе не было бы и помину, но в Комментарии был бы обширный обзор развития химии из алхимии и ссылки на Кодекс, на тот его раздел, где речь шла бы об учении современной физики и трансмутации элементов, на раздел из биологии о гормонах, старости и смерти (эликсир жизни) и на раздел из медицинской патологии о болезнях, которые должны были излечиваться этим камнем. В то же время, скажем, целый ряд вопросов химии, таких как растворимость вещества, температура его замерзания, оптические характеристики и т. π., упоминался бы в Комментарии отсылкой к одной-един-ственной формуле Кодекса, из которой все это можно вывести. В Комментарии мы нашли бы также предписание, как практически использовать эту формулу. Каждый специалист, ищущий ответ на вопрос из незнакомой ему области, должен был бы вначале научиться находить и преобразовывать этот вопрос в Комментарии. Упрямый философ не нашел бы в Кодексе ответы на проблемы Абсолюта, Первопричины, Идеи Блага, Сущности мира и т. п., но все это было бы в Комментарии вместе с разъяснением того, как эти проблемы были элиминированы. Ученик, пожелавший узнать, что делает ветер, когда он не веет, или почему софистам казалось, что Ахиллес не догонит черепаху¹, и множество подобных вещей, не найдет этих вопросов в Кодексе, он отыщет в Комментарии соответствующие разъяснения, почему нельзя задавать такие вопросы...

Симплиций:Верно.

Симпатий: Давай подумаем, где будет находиться логика (вместе с обожаемой

¹ Симпатий, конечно, неточен: апория «Ахиллес и черепаха» занимала не софистов, а Зенона из Элей; мнение, разделявшееся многими историками философии, о том, что зеноновские апории можно считать софизмами, т, е. мнимыми логическими парадоксами, поверхностно. См.: Яновская С. А. Зенон Элейский// Философская Энциклопедия. Т. 2, М., 1962, ее. 170-174. — Ярил, перев.

Проблемы науковедения

тобой логистикой¹) — в Кодексе или же в Комментарии? А математика? А теоретическая физика? Словом, я боюсь, что Комментарий будет значительно интересней, чем Кодекс. Туда попадет вся история наук, все проблемы, в том числе имеющие прямое практическое значение, 99% философии, вероятно — все формальные науки², популярное изложение научных знаний для тех, кто еще не овладел всей системой образования (или, по-твоему, люди будут рождаться с уже законченным высшим образованием?). В Комментарии будут также практические рекомендации для экспериментаторов; ведь если даже эксперименты для новых открытий уже не будут нужны, то все же для практических целей они останутся необходимыми.

К тому же, как я думаю, Codex Pansopfiae будет раз и навсегда составлен международной комиссией как сборник формул и графиков, расположенных в некотором порядке, для которого будет придумано теоретическое обоснование. На первой странице, где обычно находится содержание книги, будет помещена формула этого порядка. А графики текста будут «цветными п-мерны-ми стереографиками» для рассматривания через очки со стеклами, которые будут изменять цвет 20 (п-2) раз в секунду, чтобы поочередно наблюдаемые детали рисунка давали впечатление л-мерности, подобно тому, как возникает иллюзия движения в кино. Сколь прекрасное переживание даст разглядывание такого графика! Ни дать ни взять — Фауст перед знаком Космоса!

Да, но ведь мог бы найтись какой-нибудь смельчак среди составителей Комментария, пожелавший внести изменения в Кодекс под предлогом его улучшения; это наверняка вызвало бы неприятные потрясения, поэтому Кодекс нужно будет тщательно охранять. И в то же время Комментарии будут живо меняться, улучшаться, развиваться...

Не кажется ли тебе, Симплиций, что твоя Пансофия оставалась бы неизменной только благодаря полиции и уподобилась бы мертвым надписям или культовым ритуалам, а подлинной наукой стали бы как раз Комментарии? Что возникали бы все новые неофициальные Кодексы, которые со временем приобретали бы все большее число сторонников? И что тогда это так называе-

¹В споре с Симпатием Симплиций выступает как представитель логико-аналитического направления в философии науки, развивавшегося в Польше «Львовско-Варшав-ской школой» до войны и сохранившего значительное влияние в послевоенные годы. Логистикой тогда называли исследования логических проблем средствами математической логики; философское значение таких исследований исключительно высоко оценивалось философами указанного направления. — Прим. перев.

² Т. е. науки, не имеющие эмпирического содержания; по мнению логических эм-пиристов, такими науками являются логика, математика и вообще всякая система, построенная в виде неинтерпретированного исчисления. См.: ТарскийА. Введение в логику и методологию дедуктивных наук. М., 1948. — Прим. перев.

__________________________________ Проблемы науковедения

мое конечное состояние, по сути, ничем не отличалось бы от сегодняшнего? И что сам этот термин «конечное состояние» (если уж принять твою терминологию) ничего не означает? Ну, уж если тебе хочется, представь, что мы уже пришли к этому «конечному состоянию»: panta rhei¹ — вот тебе и весь Кодекс всезнания. Или, если угодно, А=А. Все прочее — это Комментарий к этому Кодексу². Если же такое знание покажется тебе слишком уж абстрактным и тебе захочется чего-нибудь поконкретнее, то, может быть, придется считать системой всезнания саму Вселенную, а нашу науку — комментарием к ней. Симплиций: Мне кажется, ты слишком преувеличиваешь. Разве ты станешь отрицать, что сегодняшнее знание ближе к объективной картине мира, чем знание, имевшееся, скажем, сто лет назад? Кроме того, этот «кодекс», как ты его называешь, не должен быть отделен от «комментария». Напротив, помимо позитивной, точной и определенной стороны нашего научного знания, должны получить свое выражение и исторические данные, в том числе и о преодолении прошлых ошибок, должны быть учтены требования дидактики, сделаны необходимые практические замечания; и все это в более свободной манере, не столь строгой, — словом, более художественно.

Симпатий: Не знаю, как и благодарить тебя за оставленную мне надежду, что художественность все же сохранит свою ценность. Сожалею, но не смогу быть столь же уступчивым. Не думаю, что сегодняшнее знание ближе к сегодняшнему нашему миру, чем знание столетней давности к современному ему миру, в котором жили творцы науки. Ведь ты же сам говоришь, что consensus omnium³ — это последняя инстанция, в которой наука получает свое обоснование⁴.

¹ Все течет (древнегреч.). — Прим. перев.

² Ирония Симпатия, возможно, направлена в адрес неогегельянской философии, стремившейся выразить суть бытия в предельно абстрактных формулах; как бы то ни было, ясно, что идея «абсолютно завершенного знания» выглядит в его глазах напыщенной метафизикой. — Ярим, перев.

³ Всеобщее согласие (лат.,). — Прим. перев.

⁴ Что имеет в виду Симпатий? Если он таким образом формулирует позицию «конвенционализма», к которой в большей или меньшей степени склонялись логические эмпиристы, то она выражена им не вполне корректно: для принятия конвенций требуется не всеобщее согласие, а целесообразность, соответствующая системе ценностей данной научной элиты (0. Нейрат, М. Шлик, К. Айдукевич и др.). В этом смысле называл себя конвенционалистом И. Лакатос, присоединяясь к традиции П. Дюгема. С точки зрения Л. Флека, от имени которого здесь говорит Симпатий, «принудительная сила» стиля научного мышления основывается как раз на том, что мнение конкретной научной элиты (или «эзотерического круга», в его терминологии) выступает для данного мыслительного коллектива как основа для «всеобщего согласия». По его мнению, Симплиций напрасно пытается отыскать основу... этой основы — в объективном и рациональном содержании научного знания, которое не может быть поставлено в прямую

Проблемы науковедения

Но имеют ли в этом «парламенте» право голоса те, кто еще не рожден? Голосуют ли внуки за предков? Уверяю тебя, что нашим внукам знание образца 1940 г. будет казаться не многим лучше, чем знание образца 1840 г. Я убежден, что прогресс науки в будущем пойдет очень быстро, и десять лет в этом отношении дадут больше, чем некогда сто лет. Что же касается более высокого уровня нашего знания по сравнению со знанием столетней давности — да, нас, работников науки, сегодня значительно больше, чем было сто лет назад, у нас за плечами более длительная история, наш мир более разнообразен и запутан, и потому наша наука более широка, богаче деталями и более глубока, благодаря большому числу связей между ее отдельными частями, но не более того. Если «окончательное состояние науки» — не более чем пустой звук, можно ли говорить о приближении к нему?

Симплиций: Боюсь, Симпатий, что твоя ультракритика и твой чрезмерный релятивизм ведут к бесплодному скептицизму. Какой-то надежный и устойчивый фундамент науки должен существовать, иначе все здание было бы шатким. Сегодняшняя великолепная техника и ее дальнейшие возможности в достаточной мере оправдывают нашу науку. Наш познавательный, технический и интеллектуальный аппарат становится все лучше, и наука ведь идет вперед!

Симпатий: Наука — не дом, покоящийся на фундаменте и украшенный мезонином. Наука скорее напоминает круглый плод с сочной мякотью и толстой несъедобной кожурой. Его можно как угодно вертеть, менять местами верх и низ как тебе заблагорассудится, но как ни старайся, он все же будет твердым и несъедобным. Лишь сердцевина науки годится к употреблению; фундаменты — или кожура — математики, физики, химии, биологии одинаково жестки и, скорее всего, бесполезны¹. Впрочем, и кровля такова же. Чтобы этот чудесный плод рос, его нужно греть на двух огнях: жарком, но темном огне романтизма и холодном, но ясном огне скептицизма. В равной степени ему нужны и романтические грезы творцов, и завистливый скептицизм их оппонентов. Можно даже

зависимость от воззрений какой бы то ни было элиты. Тем самым спор касается наиболее фундаментальных проблем теории познания. — Прим. перев.

¹ Задорный полемист Симпатий явно перегибает палку. Симплицию, «обожающему логистику», конечно, хорошо известны огромные успехи современной математики, теории множеств, теоретической физики и ДРУ™х исследований «оснований науки». Симпатий борется против идеи «последних оснований», якобы доступных сверхсовершенному эпистемологическому или логико-методологическому анализу, против претензий науки на «последнее» слово в какой бы то ни было области познания, против грубого «фундаментализма», будь то естественнонаучный или метафизический фундаментализм. Но, увлеченный полемикой, он выражается неточно, а его «гастрономические сравнения» выглядят неубедительно. — Прим. перев.

сказать, что такая зависть придает познанию социальную значимость, ибо благодаря ей результаты познания становятся достоянием не отдельной личности, а всего общества. Мои выводы не направлены на принижение науки, напротив — они возвышают ее.

Некоторые люди думают, что можно строить науку о познании без основательных наблюдений, экспериментов и исследований в этой области. Все это представляется им излишним. Как же, ведь они и так все знают, называя себя то идеалистами, интуиционистами или конвенционалистами, позитивистами или реалистами! Несколько анекдотов из истории науки, небольшой собственный житейский опыт и множество чужих мнений — вот что лежит в основании их «мировоззрения», с помощью которого они так успешно объясняют все на свете.

НЕЛЬЗЯ СМОТРЕТЬ на науку только как на множество предложений или систему понятий. Это сложное культурное явление, некогда, может быть, и имевшее индивидуальный характер, а теперь — коллективное, складывающееся из отдельных институтов, личностей, их действий, частных событий. Это записи предложений и неписаные обычаи, личные цели, методы, традиции, их развитие. Это тренинг ума и рук. Это особая организационная структура со своей иерархией, присущими ей формами общения и сотрудничества, административным управлением, общественным мнением, прессой, съездами. Это особое отношение к другим формам культурной жизни, к обществу, к государству и

т. д. и т. п.

Я имел редкую возможность наблюдать почти в течение двух лет работу научного коллектива, который состоял из одних недоучек. Результаты этого наблюдения могут дать для объяснения некоторых науковедческих проблем гораздо больше, чем абстрактные дискуссии. Этот коллектив работал над трудной проблемой получения противотифозной вакцины. В его распоряжении была соответственно оборудованная лаборатория, множество подопытных животных и достаточное количество специальной литературы. События происходили в концентрационном лагере Бухенвальд (Тюрингия), и потому ответственность за результаты исследований имела трагический характер. Научные работники этого коллектива были предоставлены сами себе; немецкий «ляйтер» хоть и имел диплом военного врача, в специальном отношении был абсолютно неподготовленным, его роль заключалась в поставке материалов и

понуждении к работе.

В состав коллектива входили: 1 — молодой поляк, врач без специального образования, игравший роль руководителя коллектива; 2 — доктор права и философии, видный австрийский политический деятель; 3 — рабочий с фабрики резиновых изделий, немецкий коммунист; 4 — молодой чешский врач с

Проблемы науковедения

некоторыми элементами бактериологического образования; 5 — чешский ветеринар-практик без бактериологического образования; б — голландский студент-биолог со своим помощником, студентом III или IV курса медицинского факультета; 7 — венский кондитер. Я в этот коллектив не входил, в его работе никакого участия не принимал, но мог наблюдать ее в непосредственной близости. Коллектив, помимо прочего, имел такое задание: исследовать, находится ли в легких подопытных мышей и кроликов, зараженных определенным методом (через нос), бактерии сыпного тифа (Riskettsii prowazeki). Но сотрудники этого коллектива никогда не видели Riskettsii и не были знакомы с обычной флорой бактерий в легких и бронхах. Они не знали также клеточных элементов этих органов. Поэтому они должны были по описаниям и иллюстрациям научиться видеть элементарные вещи, т. е. пройти как бы обратный путь по сравнению с нормальным обучением.

В лаборатории имелось два описания Riskettsii: более старое, принадлежавшее немецкой исследовательнице Сикоре, и более современное, француза Жиро. В обоих пособиях описывался и иллюстрировался, во всяком случае небесспорным образом, сложный цикл развития этих микробов. Итак, сотрудники этого коллектива нашли в микроскопических препаратах, изготовленных с исключительной тщательностью, точно по книжным предписаниям, все стадии цикла развития Riskettsii и требуемую очередность этих стадий, несмотря на то, что в материале, которым они располагали, не было культуры этих бактерий. Они сложили весь цикл развития отсутствовавшей в материале культуры из чего угодно: из микродоз красителя различных оттенков, из капель жира, из разных бактерий, из клеточных остатков. Это получилось не сразу. Конструкция росла постепенно, в атмосфере взаимного психологического воздействия, разжигавшего любопытство и укреплявшего убеждения. Коллективный настрой, который был движителем этого невообразимого синтеза, складывался из напряженного ожидания результата, из стремления быть первым, кому удастся что-то найти и не запоздать с подтверждением, что нечто уже было установлено, из желания удовлетворить руководителя, проявлявшего настойчивость. В принципе составляющие этого настроя были такими же, какие наблюдаются обычно. И вот ситуация — рождение открытия, — какую я наблюдал.

Руководитель: (делает выговор биологу за то, что тот еще не научился окрашивать Riskettsii): Если бы они были хорошо окрашены, можно было бы их увидеть в препаратах из легких инфицированных животных, ведь согласно литературе они наверняка находятся там.

Биолог: (своему помощнику, чтобы отвлечь внимание руководителя): Сегодня препараты выглядят не так, как обычно.

_________ Проблемы науковедения

Помощник: Я их дольше держал в ксилоле.

Биолог: А это что за блестящие одинаковые розовые тельца? До сих пор мы их

не видели. Неужели...

Помощник: Я тоже их заметил, меня сразу поразило, что они тут. Может быть,

это те самые corps homogènes rouges, по Жиро?

Биолог: Именно это я и подумал...

Руководитель (заглядывая в микроскоп): Да, это могут быть они.

Помощник: Ну, конечно, а что же еще?

Биолог: Наконец-то мы их нашли.

Руководитель: Самое время. Наконец, хоть что-то позитивное.

Это были зернышки эозинофилина из лейкоцитов кролика, как я выяснил потом. Но в истосковавшемся по удаче коллективе разнеслась весть: наконец, найдены Riskettsii в препаратах из кроличьего легкого. Вскоре радостный настрой овладел коллективом, определенность результата уже не вызывала сомнений: коллектив верил своему руководителю, руководитель настаивал на мнении своих «специалистов», которое он подтвердил для сохранения своего авторитета, а эти «специалисты», возможно, вначале немного чувствовали, что произошло нечто от их воли не зависящее, но согласие всей группы быстро развеяло все сомнения. Кондитер и резинщик, которые представляли «здравый смысл», важно, со знанием дела популяризировали открытие. Словом, социальные силы, действовавшие в коллективе, были такими же, какие наблюдаются обычно.

Потом, звено за звеном, вырос целый цикл. То, что ему не соответствовало, шло за счет допустимых расхождений данных в этой области. Ведь и Жиро, и Сикора не вполне согласовались друг с другом. А кроме того, известно, что биология — это не математика. Был провозглашен лозунг Die unvermeidliche biologische Unexaktheit¹, брошенный упомянутым в списке членом коллектива — доктором права и философии, который считался высшей критической

инстанцией коллектива.

Нельзя сказать, что развитие этого «знания» происходило слишком поспешно, напротив, не было недостатка в долгих дискуссиях и повторных анализах. Иногда некоторые утверждения отвергались, поскольку никто не стеснялся

признаться в ошибке.

По аналогии с циклом развития Riskettsii возник сложный корпус иных наблюдений и опытов: морских свинок лихорадило, когда им прививали очередную легочную вытяжку (в которой вообще не было бактерий, а повышение температуры наступало из-за абсцесса в заднем проходе, куда неумело всовы-

¹ Неизбежной биологической неточности (нем.). — Прим. пврев.

Проблемы науковедения

вали термометр). Анализы язв, по методу Жнро, на коже кроликов давали именно ожидаемые результаты потому, что кожные анализы в неумелых руках всегда подтверждают то, чего от них ожидают. Анализы иммунитета у свинок, перенесших паратиф, всегда были положительные, ибо если даже при повторном заражении возникала лихорадка, ее объясняли несуществующей пневмонией, которую коллективное воображение создавало так же, как наличие бактерий Riskettsü.

Полтора года работало это коллективное заблуждение, оформленное в систему, в которой было не больше логических прорех, чем в любом научном достижении. После эпохи «открытий» наступила эпоха «рутины» с ее устоявшимися методами, со своеобразным накопленным опытом и сноровкой. И все сходилось для участников коллектива не более и не менее, чем в истинном знании. Протоколы опытов, рефераты результатов, предлагаемые модификации методов шли из лагеря к настоящим немецким специалистам, людям известным в научном мире, и возвращались от них со словами, свидетельствующими о том, что все это воспринималось ими всерьез. Немецкий «ляйтер» получил высокую награду. Так велика была сила убеждения в организованной системе и так ограничена ценность исследования, которое было бы направлено на проверку самой организации этой системы.

Любопытное замешательство наступило, когда из настоящего научного института прислали препараты кроличьего легкого с бактериями тифа. Эти препараты показали то, чего не могли заменить ни рисунки, ни описания: действительную бактериальную культуру. Но ошибся бы тот, кто решил, что один непосредственный контакт с научной действительностью разрушил всю постройку. Отпали только некоторые наиболее явные отклонения от того, что было увидено в присланном материале. Коллектив даже не признал, хотя бы конфиденциально, что вся его конструкция была ложной, напротив, он создал синтез своей теории с новыми фактами. Его члены стали лишь более осторожны и менее наивны. Можно только предположить, что ряд подобных уроков, полученных от представителей настоящей науки, в конце концов поставил бы их на путь истинного познания.

То, что убеждало, было не «истинностью» присланного материала, но прежде всего авторитетом «настоящего института». Я уверен, что если бы материал был прислан анонимно, он не произвел бы впечатления. Возможно, его признали бы совершенно ошибочным, может быть, его бы просто не приняли во внимание. Мне приходилось видеть случаи, которые дают мне основания для такого вывода.

Таким образом, ситуация заключалась в следующем: замкнутый, предоставленный самому себе коллектив интеллигентных людей, работавших с помо-

Проблемы науковедения

щью обычного научного аппарата, обнаружил между научным взглядом на определенную область явлений и наблюдениями, несомненно, не относящимися к этой области, такую связь, какая, по мнению этого коллектива, доказывала, что именно эти наблюдения отображены в данном научном взгляде. Симплиций: В твоем рассказе нет ничего необычайного. Все мы знаем, что можно ошибаться, впадать в заблуждения и Бог весть куда зайти по ложному пути. Известно множество подобных примеров.

Симпатий: Но перед нами не просто ошибка, а сложная система ошибок. Речь шла не об установлении одного изолированного факта (если вообще можно говорить о таковом), а об отношениях многочисленных фактов, т. е. о том, что мы называем структурой определенной области явлений и что некоторые считают чем-то интерсубъективным, устанавливаемым с полной определенностью, тем, о чем можно вполне договориться.

Симплиций: Так тоже бывает. Две различные структуры могут быть до известной степени подобными, но всегда рано или поздно между ними обнаруживаются расхождения. В описанном случае исследователи наверняка рано или поздно дошли бы до того, что из их ошибочных воззрений получаются практические следствия, которые отличаются от того, что следовало бы из истинных

воззрений.

Симпатий: В твоем «рано или поздно» скрывается regressus ad infinitum^. Сколько деталей системы требуется установить, чтобы утверждать совпадение картины с действительностью, или сколько деталей двух систем следует сравнить, чтобы утверждать тождество этих систем? Пять или пять тысяч? Ведь всегда следующая, ранее неучтенная деталь может иметь решающее значение. Мы не можем сравнивать «все», ибо выражение «все детали» по отношению к реальным проблемам ничего не означает.

Симплиций: В принципе чем больше, тем лучше. Но практически можно обойтись не таким уж большим количеством.

Симпатий: Я рад, что ты начал говорить о практических, т. е. реально наблюдаемых в жизни условиях. Тогда перейдем от отвлеченных рассуждений к наблюдениям. А наблюдения показывают, что практически для каждого научного работника или, лучше сказать, для каждого коллектива научных работников, ибо это действительно коллективная работа, существует характерный момент, когда считается, что дальнейшая верификация не нужна. Мнение коллектива приобретает известную округлость, систематичность, ограниченность — другими словами, оно созревает, приобретает вид, соответствующий стилю мышления данного коллектива. Всякие дальнейшие вопросы коллектив признает

¹ Регресс в бесконечность (лат.). — Прим, перев.

Проблемы науковедения

излишними, даже неприличными. Нельзя о некоторых вещах спрашивать членов религиозных обществ, политических или научных групп. Ведь ты сам говорил об элиминации из науки некоторых вопросов как лишенных смысла. Но они лишены смысла только тогда, когда мы применяем к ним стиль научного мышления. Вопрос об Абсолюте, который мы оба сочтем бессмысленным, имел и продолжает иметь очень глубокий смысл для многих людей, которые живут и гибнут ради него — подобно тому, как мы живем ради Прогресса. В какой-то данный момент беспокойную творческую мысль коллектива сменяет рутина. «Уже не нужно искать ничего нового, проверка закончена, все попытки опровержения были бы дурным тоном. Будем спокойно пожинать плоды нашей работы». Все это можно видеть на примере того, как развивались события в нашем лагерном коллективе.

ТАКАЯ ОШИБКА, или, скорее, замкнутая, упорядоченная система ошибок, вообще не может возникнуть в индивидуальной работе, как, впрочем, и разработанное открытие, приводящее к определенной законченной системе взглядов, всегда является плодом коллективного труда. В нашем случае у ошибки не было какого-то одного автора, она выросла из коллективного настроя, из суммы индивидуальных действий и недосмотров, из чьих-то мыслей и недомолвок, из недоразумений, возникавших из-за того, что некто А плохо понял мысль Б и сформулировал ее так, что она стала, хотя никто конкретно ее не породил, определять все, ибо попала в русло коллективного настроя. Того самого настроя, который создал особую готовность к наблюдению, готовность увидеть то, на что обращено внимание, и не заметить все остальное. И вот эта мысль заполнила собой всю сферу любознательности коллектива, сложилась в некоторую систему взглядов, создала для себя фундамент аксиом, наконец, закостенела в рутине, и так могло бы продолжаться вечно, если бы, конечно, вечен был этот коллектив и если бы он был огражден от внешних влияний. В его деятельности ничто само по себе не могло вызвать стремления что-то исправить, набраться побольше опыта, усомниться.

Самое важное в этой истории то, что социальный механизм возникновения ошибки оказывается таким же, как механизм возникновения истинного знания, о котором можно судить по материалам истории различных научных дисциплин¹. Прекрасными иллюстрациями могут служить фундаментальные химические открытия, такие как замена теории флогистона теорией кислорода или открытие состава воды. Более современные открытия в патологии или в

¹ neck L Entstehung und Entwicklung einer Wissenschaftlichen Tatsache. Benno Schwabe. Basel, 1935 [см. наст. изд. — Прим. перев.]; Jak powstai odczyn Bordet-Wassermanna i jak w ogole powstaje odkrycie naukowe // Pol. Gaz. Lee.,1934; Zagadnienia teorii poznawania // Przegl. Filozof., 1936.

Проблемы науковедения

биологии также обнаруживают коллективный характер труда открывателей нового и стилевую природу некоторых законченных воззрений, выступающих как органическое целое. И в ошибочном, и в истинном знании движущими являются одни и те же коллективные силы, а индивид выступает скорее как исполнитель определенных социальных функций, чем как сознательный действователь. Как в ошибочном, так и в истинном знании некоторое воззрение возникает не путем логического перебора каких-то элементов; оно формируется в сложном процессе образования и функционирования стиля мышления. Нет наблюдений, которые не были бы предварены направляющей и организующей мыслительной готовностью¹.

Симплиций: Уж не хочешь ли ты, как это делали софисты, убедить меня в том, что между истиной и заблуждением нет различия?

Симпатий: Нет, мой дорогой, я не так наивен. Я только хочу сказать, что научные результаты и воззрения ученых по сути являются лишь историческими событиями, относящимися к тем или иным этапам процесса развития стиля научного мышления. Никакой Робинзон, ни даже группа Робинзонов, хотя бы они были вооружены соответствующими техническими средствами, сами собой не станут на путь науки, если они будут изолированы от научного сообщества. Даже частичная изоляция, вы