Слово 25 Киево-Печерского патерика

«О Никите-затворнике, который потом был епископом Новгорода»

 

Был во дни преподобного игумена Никона брат один, Никита именем. Этот инок, желая, чтобы славили его люди, дело великое не бога ради замыслив, начал проситься у игумена войти в затвор. Игумен же не разрешил ему, говоря: «О чадо! нет тебе пользы праздно сидеть, потому что ты еще молод, лучше тебе оставаться среди братии, и, работая на них, ты не лишишься награды своей. Сам ты видел брата нашего, святого Исаакия Пещерника, как прельщен он был от бесов. Только и спасла его великая благодать божия и молитвы преподобных отцов, Антония и Феодосия, которые и доныне чудеса многие творят». Никита же сказал: «Никогда не прельщусь я, как он. Прошу же у господа бога, чтобы и мне подал он дар чудотворения». Никон в ответ ему сказал: «Выше силы прошение твое; берегись, брат, вознесешься и упадешь. Велит тебе наше смирение служить святой братии, ради них и будешь увенчан за послушание твое». Никита же никак не хотел внять словам игумена, но, как захотел, так и сделал: заложил за собой двери и неисходно пребывал в келье.

Прошло несколько дней, и прельстил его дьявол. Во время пения своего услышал Никита голос молящегося с ним, и почуял благоухание неизреченное, и, прельстившись этим, говорил сам себе: «Если бы это был не ангел, то не молился бы со мною и не было бы здесь благоухания духа святого». И стал он прилежно молиться, говоря: «Господи, явись мне сам воочию, чтобы я мог видеть тебя». Тогда был голос к нему: «Не явлюсь тебе, ибо ты еще юн и, вознесшись, падешь». Затворник же со слезами ответил: «Нет, господи, не прельщусь я, ведь игумен мой научил меня не внимать обольщениям дьявола, все же, что ты повелишь мне, я исполню». И тогда душепагубный змей, приняв власть над ним, сказал: «Невозможно человеку видеть меня и остаться в живых, поэтому посылаю я ангела моего: он пребудет с тобой, и ты станешь исполнять волю его». И тотчас стал перед ним бес в образе ангела. Пав ниц, поклонился ему инок, как ангелу. И сказал ему бес: «Ты не молись, а только читай книги, и таким путем будешь беседовать с богом, и из книг станешь подавать полезное слово приходящим к тебе. Я же постоянно буду молить о спасении твоем творца своего». Прельстившись, монах перестал молиться, а прилежно занимался чтением и книжной премудростью; видя же беса, постоянно молящегося о нем, радовался ему, как ангелу, творящему молитву за него. С приходившими же к нему Никита беседовал о пользе души и начал пророчествовать; и пошла о нем слава великая, и дивились все, что сбываются предсказания его.

Послал однажды Никита к князю Изяславу, говоря: «Нынче убит Глеб Святославич в Заволочье, скорее пошли сына своего Святополка на княжеский стол в Новгород». Как он сказал, так и было: через несколько дней пришла весть о смерти Глеба. И с тех пор прослыл затворник пророком, и охотно слушались его князья и бояре.

Но бес будущего не знал, а то, что сам делал или на что подбивал злых людей, – убить ли, украсть ли, – то и возвещал. Когда приходили к затворнику, чтобы услышать от него слово утешения, – бес, мнимый ангел, рассказывал, что случилось его деяниями, а Никита об этом пророчествовал, – поэтому сбывалось.

Не мог никто также померяться с ним в знании книг Ветхого завета, он его весь наизусть знал: Бытие, Исход, Левит, Числа, Книгу Судей, Книгу Царств и все Пророчества по порядку, и все книги иудейские знал хорошо. Евангелия же и Апостола, этих святых книг, господом в благодати переданных нам на наше утверждение и исправление, он не хотел ни видеть, ни слышать, ни читать и другим не разрешал беседовать с собою о них. И из этого все поняли, что прельщен он врагом.

Не могли стерпеть этого преподобные те отцы… И все эти богоносцы пришли к прельщенному и, помолившись богу, отогнали беса от него, и после того он не видал его более. Потом вывели его из пещеры и спрашивали о Ветхом завете, чтобы услышать от него что-нибудь. Никита же клялся, что никогда не читал книг; и тот, кто прежде наизусть знал иудейские книги, теперь не ведал ни одного слова из них, да, попросту сказать, вообще ни одного письменного слова не знал, те блаженные отцы едва его научили грамоте.

После этого предался Никита воздержанию, и послушанию, и чистому и смиренному житию, так что всех превзошел в добродетели; и впоследствии был поставлен епископом Новгорода за премногую его добродетель. И много чудес сотворил он: однажды во время бездождия, помолившись богу, дождь с неба свел, потом пожар в городе загасил. И ныне со святыми чтут его, святого и блаженного Никиту.

 

Текст печатается по: Киево-Печерский патерик / Пер. Л. А. Дмитриева // Памятники литературы Древней Руси: ХII век. М., 1980. С. 517–521.

 

 

Задания и вопросы к тексту

 

1. Какое, по вашему мнению, отношение к «книжному слову» и грамотности демонстрирует автор данного текста? Свой ответ обоснуйте.

2. Назовите главную причину и последствия «падения» Никиты-затворника.

3. С чем соотносится и чему противопоставляется процесс чтения книг заглавным персонажем?

4. Как решается автором текста вопрос о свободе воли?

 

Глава 4

Переводная литература философского характера на Руси

 

 

Одним из последствий официального крещения Руси явилось проникновение в страну античных и средневековых философских идей из Византии и Болгарии. Переводные византийские сочинения не только способствовали развитию философской мысли на Руси, но и вводили новые философские термины в русский литературный язык. «В общем русле, суммарно именуемом “византийским влиянием”, – отмечал В. Ф. Пустарнаков, – отчетливо выделяются два довольно разных потока: влияние ранней византийской литературы, главным образом периода патристики, и влияние поздневизантийской литературы Х–ХIII вв… Основной после Библии источник религиозно-философской мысли Киевской Руси – не современная киевской эпохе византийская мысль, а патристическая литература периода догматических движений и первых семи вселенских соборов (325–787)»[48].

Преобладала в переводной литературе морально-назидательной тематика, повестку дня составляли вопросы «о житейской добродетели и злобе», «о мудрости», «о правде». Русские переводчики и писцы заинтересовано относились и к многочисленной природоведческой литературе Византии (шестодневы, физиологи и т. д.). Философские и космологические идеи в Киевской Руси черпались, прежде всего, из византийских источников. Но первоначально сочинения византийских авторов попадали на Русь не непосредственно из Византии, а из Болгарии. Наиболее значимыми в философском отношении текстами, имевшими хождение на Руси уже в ХI в., были «Изборник 1073 года» и «Шестоднев» Иоанна экзарха Болгарского, в которых подчеркивается значимость рационального познания, раскрываются возможности разума. Однако к разуму предъявляется важнейшее требование: его доводы не должны противоречить христианской догматике. Ведь эти сочинения были призваны способствовать формированию основ христианского мировоззрения. Болгарские авторы «века Симеона» во главу угла ставили авторитет Священного писания, «вышнюю премудрость», но охотно привлекали в качестве дополнительной аргументации теории и отдельные высказывания античных мудрецов. Отношение к античному наследию формировалось у болгарских книжников в первую очередь под влиянием апологетов и отцов церкви, среди которых ведущую роль играли представители каппадокийского богословия.

Каппадокийцев отличала склонность к интеллектуальным занятиям, но их суждения по поводу античной философии были неоднозначными. Так, Василий Великий (330–379), глава каппадокийцев, считал, что античным мыслителям присуще «излишество мирской мудрости», а за «ложную мысль, будто бы все пребывает без управления и устройства», сулил им тяжкое посмертное осуждение. В «Беседах на Шестоднев» Василий объяснял, что духовная мудрость столь же предпочтительней мирской мудрости, сколь красота целомудренных жен – красоты любодейной. Большой интерес к изучению античного философского наследия проявлял Григорий Нисский (335–394), брат Василия Великого, обосновывая свои пристрастия необходимостью борьбы с еретиками, которые привлекают для своих целей «философские хитросплетения». А врага надо бить его же оружием. Он даже упрекал «Шестоднев» Василия за недостаток рассуждений о человеке, ведь именно человек важнее всего нами познаваемого. Ценил Григорий и категории Аристотеля, хотя и обличал искусство греческого мудреца «извращать истину», и поэтому рекомендовал объяснить категории «по разуму церковных учителей». Но, в отличие от Василия Великого, сочинения его брата оказался малоизвестным на Руси.

В письменности Киевской Руси слово «философия» появляется в ХI в. и первоначально обозначает совокупность различных познаний, мудрость и любовь к ней, которая служит основой обучения разным наукам. В переводном «Житии Феодосия Студийского» (ХI в.) говорится: «Как пчелу видим летающую по всем садам и полям, собирая от них полезное, так и юноши, учась философии и желая подняться на высоту мудрости, отовсюду собирают». Позднее этот библейский образ будет повторяться в целом ряде важнейших текстов древнерусской литературы, в частности, в «Молении Даниила Заточника».

Слово «философ» в культуре Киевской Руси обозначало образованного человека, книжника. Но любовь к книгам, владение книжной премудростью выступало в качестве лишь одного из условий обретения этого звания. От философа требовалось умение практически реализовывать знания, почерпнутые из книг, воплощать их в благие дела. Философ должен был не только строить рассуждения, вести полемику, но и выступать в качестве наставника, уметь передавать свои глубокие знания другим людям. Иногда «философами» именовались античные авторы, при этом подчеркивалось, что их мудрость носит «внешний» по отношению к христианству характер и, следовательно, нуждается в критическом осмыслении.

Использовалось на Руси и слово «философствовать». О киевском князе Рюрике, жившем в конце ХII в., летописец говорит, что тот «философствовал», соотнося свое поведение с делами целомудренного Иосифа, добродетелями Моисея, кротостью Давида и правоверием царя Константина. Согласно И. И. Срезневскому, слово «философствовать» в данном контексте означало «размышлять»[49]. Но вряд ли речь идет об одном лишь размышлении. Образ князя предполагает активную деятельность. Размышления должны были быть претворены в дела.

Первое определение философии в славянской письменной культуре содержится в «Житии Кирилла»[50], составленном его старшим братом Мефодием или кем-то из круга его сподвижников между 869 и 882 гг. Значительная часть этого произведения восходит к сочинениям самого Кирилла (Константина). Из двух солунских братьев именно Константин (имя, данное Кириллу по принятии им монашества) проявлял особое рвение к изучению философии. Агиограф называет его «обрученником» Софии, Божественной Премудрости, которая предстала отроку Кириллу во сне в облике прекрасной девы. Современник отзывался о нем так: Константин «был великим во внешней (языческой) философии, а еще более великим в христианской и познал природу действительно существовавших вещей, и еще больше Единого существующего»[51]. В памяти поколений Кирилл (Константин) остался с эпитетом Философ.

Описывая годы учения Константина в Царьграде, автор жития вкладывает в уста своего героя следующее определение философии: «Божественных и человеческих дел понимание, насколько может человек приблизиться к Богу, и как делами учить человека быть по образу и подобию создавшего его». Определение это дано было Константином в ответ на вопрос логофета, т. е. первого министра, Феоктиста, который «после этого еще больше полюбил его и постоянно обо всем спрашивал», а Константин «ему преподал науку философскую, в малых словах изложив большую мудрость»[52].

Для Константина философия – это знание, которое человек воплощает в благие дела и, тем самым, совершенствует себя, уподобляется Богу. Причем знание это двоякого рода – познание Бога и познание человека; богословие и мирская мудрость не противопоставляются Константином друг другу, а скорее дополняют друг друга, совместно служат нравственному выбору человека.

В период правления в Болгарии царя Симеона был переведен с греческого компилятивный сборник энциклопедического характера, основой которого служили так называемые «Вопросы и ответы» Анастасия Синаита (VII – начало VIII в.) – извлечения из Священного писания, отцов и учителей церкви, преимущественно каппадокийцев. «Изборник Симеона» включает в себя около 200 глав, в нем воспроизводятся фрагменты сочинений более 20 авторов, раскрываются вопросы, относящиеся к самым разным областям знания. В сборнике представлена не только богословская и морально-назидательная тематика, но философия и математика, история и антропология, немало сведений по астрономии, географии, ботанике, зоологии, медицине, грамматике и поэтике.

В 70-е гг. ХI в. по заказу великого князя Святослава Ярославовича этот сборник был переписан на Руси с болгарского оригинала, о чем свидетельствует открывающее древнерусский текст сборника хвалебное слово[53]. «Изборник Святослава» 1073 г. – это вторая по древности рукопись Киевской Руси (после «Остромирова евангелия»).

Сборник нацелен на распространение патристических идей, он должен был помогать своим читателям усваивать христианское вероучение. При этом «Изборник 1073 года» – это самая объемная в древнерусской письменности подборка философских текстов. Обращение к наследию античных мыслителей составителя сборника вызвано необходимостью апологетики христианской веры, демонстрации превосходства Библии и отцов церкви над «внешней» мудростью. Наиболее ценными в философском отношении являются фрагменты, посвященные изложению «Категорий» Аристотеля и «Введения в «Категории» Аристотеля» неоплатоника Порфирия, так называемый «Философский трактат Симеонова сборника» (см. приложение 1 к данной главе). Логико-философские пояснения призваны были дать возможность корректно трактовать вопросы, относящиеся к сфере божественного. Бог характеризовался как качественно определенное бытие, не нуждающееся в чем-либо ином для своего существования. При любой возможности подчеркивалась значимость принципа божественного управления миром.

Сотворенный мир, мир природы, за одним исключением, практически не обсуждается в философских фрагментах «Изборника». Исключение составляет «венец творения» – человек, происходящий «от двоих», двух разных «естеств», души и тела. Описывая устройство человеческой плоти, составитель воспроизводит античное учение о четырех стихиях – воды, земли, воздуха и огня. Смерть – это распад тела на исходные элементы, но в момент воскрешения, по воле Бога, прежние комбинации восстанавливаются.

Таким образом, в философских главах «Изборника 1073 года», с одной стороны, признается значимость разума в познании божественных истин, а с другой, сфера применения разума существенно сужена, природный мир остается за пределами его полномочий.

Популярностью на Руси пользовались «Шестодневы» – жанр христианской литературы, посвященный, прежде всего, проблематике возникновения мира, а также вопросам его устройства и функционирования. Наиболее известным представителем этого жанра в среде древнерусских читателей был «Шестоднев» Иоанна, экзарха Болгарского, – перевод-компиляция «Шестодневов» Василия Великого, Севериана Гевальского, текстов Иоанна Златоуста, Аристотеля и целого ряд других авторов, дополненный соображениями самого переводчика-составителя.

Иоанн экзарх Болгарский (864–927) – писатель и переводчик – принадлежал к поколению, следующего за поколением солунских братьев. К числу важнейших переведенных им текстов относятся «Источник знания» Иоанна Дамаскина. Третья часть этого произведения «Точное изложение православной веры» была известна в Киевской Руси как «Небеса». Древнейший, русский по происхождению, список третьей части «Источника знания», названный «Слово о правой вере», относится к ХII или ХIII в.

«Шестоднев» Иоанна экзарха Болгарского, по сути дела энциклопедический трактат, являлся общем достоянием славянской, в том числе и древнерусской, культуры. И хотя его старейшие русские списки относятся к XV в., но серьезное влияние этого произведения на русских книжников начинается с ХI в.

Текст «Шестоднева» состоит из пролога и шести слов (глав), соответствующих шести дням творения Богом мира. В начале каждой главы Иоанн приводит цитаты из Библии, а затем комментирует их. Рассказ о мире, природе, растениях, животных и человеке включает изложение сведений естественнонаучного и натурфилософского характера.

Гносеология Иоанна экзарха Болгарского строится на том, что бытие может восприниматься человеком трояким образом: эмпирически, рационально и мистически. Первый путь, в основе которого лежит чувственное восприятие, не дает достоверного знания о сути вещей. Второй направляет мысль человека на постижение природы неосязаемого. И, наконец, иррациональная установка действует двояким образом: отказ от рационального познания высшей сущности совпадает со стремлением к познанию непознаваемого. Однако философские фрагменты «Шестоднева» играют вспомогательную роль по отношению к основному богословскому содержанию. Иоанн стремится познать Бога по творению его, направить мысль к запредельной надприродной реальности. Сами по себе натурфилософские проблемы интересовали его, как и любого другого христианского мыслителя того времени, мало. Разговор о сотворении мире, об устройстве Вселенной давал великолепную возможность воспеть величие и всемогущества Творца. Мир, выступавший как упорядоченное целое, разделенное на две сферы, небесную и земную, служил наглядным доказательством Божественной премудрости.

Восхищения Иоанна истинами Священного писания сопровождаются обличениями «пустых писаний» античных мудрецов, которые слишком много рассуждали о «естестве». Но возможность отображения высших истин в текстах «внешних» философов допускалась: автор «Шестоднева» полагал, что «богоданная истина» была открыта людям раньше, чем появились первые философы, приоритет в знании истины принадлежит пророкам Ветхого Завета, но свет этой истины достиг и язычников. В частности, он утверждает, что Платон знал и использовал «Пятикнижие» Моисея. В целом античные мыслители рассматривались Иоанном как «заблудшие», «несознательные», но все-таки носители истинного знания. В «Шестодневе» немало экскурсов в историю античной философии, позволявших выстроить рациональный дискурс и продуктивно переосмыслить «языческое» наследие в интересах христианского вероучения.

Основой картины мира, с которой соприкасается читатель «Шестоднева» Иоанна экзарха Болгарского, являются сочинения Василия Великого и Аристотеля. Шаровидная Земля находится в центре сферического небесного свода, с которым связано несколько концентрически расположенных подвижных кругов. К кругам прикреплены два «светильника» – Солнце и Луна, а также пять «плавающих звезд». В трактовке физического мира Иоанн соединяет (но и противопоставляет) представления о его божественном творении с античным натурфилософским учением о четырех первоэлементах. В частности, он пишет, что огонь бывает двух видов: горний (невещественный) и дольний (вещественный). Первый незрим, он сходит из божественного источника через иерархию ангельских чинов; второй – ощущаем, проявляет себя в молниях, звездах, Солнце, Луне, пламени. Особая роль в «Шестодневе» отводится воде: автор подчеркивает, что количественно воды должно быть больше, чем земли. Иоанн с готовностью сопоставляет различные версии античного учения о «стихиях» и в своей критике Аристотеля за признание пятого элемента – эфира – опирается на авторитет Платона и досократиков. Но что категорически отвергается христианским мыслителем, так это представления об извечности «стихий», эти утверждения он называет «баснями» в силу их шаткости и противоречивости. Первоэлементы сотворены Богом, доказывает Иоанн, одновременно с созданием Космоса. Субстанциональная основа мира не является вечной. В основе всего лежит Божественная воля.

Особого внимания достойна антропология «Шестоднева». Обращаясь опять же к Василию Великому и Аристотелю, Иоанн исходит из того, что человек – «властелин всему», все, что существует, существует ради человека. Человек – существо двойственной природы, лишь единение с телом делает реальной душу. В «Шестодневе» подробно описаны органы человеческого тела. «Но зачем столь пространно мы ведем об этом речь? – задается вопросом Иоанн. – Для того чтобы сообщить читателям об избранности нашего создания и места, о названиях телесных членов, о том, как они связаны между собой; мы показываем, какими бывают характеры… и как по лицу узнать, кто каков: добрый или злой, чтобы и другие знали, кого им опасаться»[54]. Автор «Шестоднева» не обходит стороной вопрос о соотношении деятельности ума[55] и органов чувств, выделяет две разнонаправленные силы души (см. приложение 2 к данной главе). Но твердо знает Иоанн: предназначение человека – жизнь духовная, свидетельств чему великое множество, начиная с вертикальной ориентации его тела. Вопрос о свободе воли решается в его сочинении просто, «самовластное естество человека» является чем-то само собой разумеющимся и не требующим доказательств. Иоанн восхищается и изумляется красотой и устройством сотворенного мира и, прежде всего, человека – сначала был создан прекрасный дом, а затем – его хозяин, мысль которого столь высока, что «способна обойти всю землю и выше небес взойти» (см. указанное выше приложение).

Важнейшее место среди распространенных в Древней Руси переводных сочинений занимал «Источник знания» Иоанна Дамаскина. Благодаря переводческой деятельности Иоанна экзарха Болгарского древнерусские книжники имели в своем распоряжении первую («Философские главы» или «Диалектика») и третью («Точное изложение православной веры», в Киевской Руси известную под названием «Небеса») части этого произведения.

В своих философских размышлениях Иоанн Дамаскин (675–750) опирался, прежде всего, на «Категории» Аристотеля и «Введение в “Категории” Аристотеля» Порфирия. Он знакомит читателей с основами логики, рассуждает о родах и видах, сходстве и различии, количестве и качестве и других категориях. Византийский богослов с готовностью излагал «то, что есть самого лучшего у эллинских мудрецов, зная, что если есть что-либо благое у них, то оно даровано им свыше от Бога»[56]; он ссылается на Сократа и Платона, с похвалой отзывается о «новых и необыкновенных мыслях» Гераклита, что все находится в движении, и Парменида, признававшего однородность и неизменность бытия. Античные учения о четырех «стихиях» наложили существенный отпечаток на представления Дамаскина об устройстве мироздания, иногда он, вслед за Аристотелем, упоминает и пятый элемент – «небо» (у Аристотеля – «эфир»).

Человек, как единство идеального и материального, в крайней степени интересует византийского мыслителя: «Сотворил бог человека… как бы некий второй мир: малый в великом»; «Человек есть малый мир: ведь он наделен как душой, так и телом и представляет собой середина между умом и материей, он связует собой зримое и незримое, чувственное и умопостигаемое творение»[57]. Душа выступает источником жизни тела, но, подчеркивает Дамаскин, созданы они были одновременно. «Точное изложение православной веры» включает тщательное перечисление атрибутов души: «Душа есть сущность живая, неразложимая, бестелесная, по природе своей незримая для телесных очей, бессмертная, наделенная разумом и умом, фигуры не имеющая; она пользуется телом как орудием; телу же сообщает жизнь, возрастание, чувства и способность рождения, обладая умом не как чем-то отличным от себя, а как чистейшей своей частью»[58].

Конечной причиной всех изменений мироздания, согласно Дамаскину, является Бог, «едино первоначало», «едина сверхсущностная сущность». Все остальные «производящие» причины – необходимость, судьба, природа, счастье, случайность – производны от Бога. Одной из причин изменений мира выступает и свободная человеческая воля. Неразумно «списывать» наши дурные поступки на счет Бога и других «производящих причин». Началом своих действий является сам человек и несет за них всю полноту ответственность перед Богом. Свобода, констатирует Дамаскин, неразлучна с разумом; поэтому «неразумные существа не свободны; в них больше действует природа, нежели они сами действуют; потому что они не противятся естественному желанию, но как скоро чего пожелают, стремятся к действию. Напротив, человек, как разумное существо, сам больше действует на природу, нежели природа на него»[59].

Иоанн Дамаскин высоко оценивает значение человеческого познания: «Нет ничего более ценного, чем познание, ибо познание есть свет разумной души. Наоборот, незнание есть тьма. Как лишение света есть тьма, так и отсутствие познания есть помрачение разума. Неразумным существам свойственно незнание, разумным – познание. Поэтому кто, будучи от природы способен к познанию и ведению, не имеет его, тот, хотя он от природы и разумен, тем не менее по нерадивости и слабости души бывает хуже неразумных»[60].

В основе теории познания Иоанна Дамаскина лежит разделение чувственного и рационального познания, что связано со структурой души, включающей в себя разумную и неразумную части. Чувственность – это способность души воспринимать с помощью пяти органов чувств единичное, телесное. Материальный мир оказывается в ведении неразумной части души, двоякой по своей природе – «одна часть ее не подчиняется разуму, т. е. не руководствуется мыслью, а другая покоряется и слушается его». Непослушную «душевную силу» Дамаскин именует «пульсирующий» или «питательной», так как она «заключает в себе… способность рождать и расти», она «образует плоть, ибо ею [плотью] управляет не мысль, а сама природа»[61]. Покорная разуму часть души включает в себя желание и гнев. В целом, неразумная часть души доставляет уму впечатления о внешних объектах, почему и называется «воспринимающей». Что касается разумной части души и специфики рационального познания, то посвященные им рассуждения Дамаскина остались неведомы древнерусскому читателю. Переводчик оставил их за пределами своего текста.

Философию византийский мыслитель всецело подчиняет религиозным задачам. В «Диалектике» он формулирует шесть определений философии. Философия есть, во-первых, «познание сущего, поскольку оно сущее, т. е. природы сущего»; во-вторых, «познание вещей божественных и человеческих, т. е. видимых и невидимых»; в-третьих, «помышление о смерти, как произвольной, так и естественной»; в-четвертых, «уподобление богу»; в‑пятых, «искусство искусств и наука наук, ибо философия есть начало всякого искусства»; и, наконец, в-шестых, «любовь к мудрости; истинная же мудрость есть бог»[62]. Эти определения демонстрирует, что философия должна направить разум человеческий в сферу божественного, подготовить человека к встрече с Всевышним. Материальная сфера, наделенная более низким онтологическим статусом, была лишена самостоятельной гносеологической значимости. Иоанн Дамаскин был склонен отождествлять философию с богословием, но так понимаемое богословие создавало надежные предпосылки для познания мира общества и человека.

В историко-философской литературе широко распространена точка зрения, что страницы «Диалектики» послужили непосредственным источником трактовки философии Кириллом (Константином). Характерно, что в поздних по времени древнерусских сборниках XVII в. фрагмент из жития Кирилла соседствует со списками соответствующих мест из «Диалектики» Иоанна Дамаскина.

Философское знание Иоанн Дамаскин разделяет на две части: «умозрительную» (теоретическую) и «деятельную» (практическую) философию. Упорядочивающая знания теоретическая часть включает богословие («уразумение бестелесного и невещественного, прежде всего бога…, а затем ангелов и душ»), физиологию («познание вещей телесных, непосредственно данных, каковы животные, растения, камни и прочее того же рода») и математику («познание вещей, которые сами по себе бестелесны, но усматриваются в телах, каковы числа и звуковые сочетания, а также [геометрические] фигуры и движение светил… Все это занимает среднее положение между телесным и бестелесным»)[63]. Практическая философия направлена на изучение «добродетелей» и делится на этику (учение о законах, определяющих поступки конкретного человека), домостроительство, или экономию (учение о законах, определяющих деятельность семьи), и политику (учение о законах, определяющих деятельность городов и территорий).

В рамках интеллектуальной традиции, одним из основоположников которой был Иоанн Дамаскин, философ рассматривался как примерный христианин и разносторонне образованный человек, обладающий познаниями, наряду со знанием богословия, в области грамматики, риторики, математики и собственно философии. Для средневековых книжников существовало две философии: одна – подлинная, служившая средством утверждения христианской веры, а другая – внешняя, олицетворявшая «языческую» мудрость. Долг настоящего философа – защищать и разъяснять христианское вероучение, используя всю мощь арсенала своих познаний, с необходимостью включавшего сведения об античной, «внешней», философии.

Широкое распространение в Древней Руси получил византийский сборник изречений, наставлений, кратких исторических анекдотов, поговорок, цитат, упорядоченных в соответствие с принятой тогда типологией пороков или добродетелей, составленный в XI в. и названный «Мелисса» («Пчела»). Название памятника отсылало к образу трудолюбивой пчелы, которая кропотливо собирает нектар. Подобно ей человек, желающий вкушать мед мудрости, должен собирать мысли из разных текстов. Первый неполный перевод этого сборника появился в Киевской Руси не позднее XII–XIII вв. Вплоть до XVIII в. «Пчела» пользуется большой популярностью и часто переписывается. Состав и объем сборника не оставался неизменным, он дополнялся или, наоборот, сокращался. Тексты «Пчелы» использовались в оригинальных произведениях древнерусской литературы, обыгрывались в устном народном творчестве, порождали поговорки, дошедшие до наших дней.

Самая пространная русская редакция «Пчелы» состояла из 71 главы и включала более двух с половиной тысяч высказываний на морально‑этические, нравственно-политические, богословские и педагогические темы (см. приложение 3 к данной главе). Материал сборника делится на две части. Главы начинаются, как правило, цитатами из книг Священного писания и сочинений отцов церкви (Иоанна Богослова, Василия Великого, Иоанна Златоуста, Григория Нисского, Севериана Гавальского и др.). Далее идут афоризмы и высказывания, принадлежащие или приписываемые «внешним мудрецам» – древнегреческим и римским философам, поэтам, ораторам, историкам, политическим деятелям. В сборнике доминирует этическая проблематика и высказывания, посвященные познанию, имеют морально-этический подоплеку. Единственным критерием совершенствования ума выступает жизненный опыт, возвышающий полученные в ходе обучения знания до высшей мудрости. И отцы церкви, и «внешние мудрецы», представленные в «Пчеле», говорят о человеке. Они согласны между собой в том, что все человеческие намерения и поступки, мысли и слова свидетельствуют либо о добродетели, либо о порочности индивида. Их интересует человек, осознанно совершающий нравственный выбор, выбор между добром и злом. Так, благодаря «Пчеле», происходила реабилитация античных авторов, осуждаемых отцами церкви.

В числе переводных сборников на Руси был и сборник изречений Менандра по прозвищу «мудрый», жившего в Афинах в IV–III вв. до н. э. Древнейший русский список его сочинений носит название «Поучительные изречения и слова Менандра мудрого».

Известна была в Киевской Руси философская мысль средневекового Востока, в частности, по изречениям в таких произведениях, как «Повесть о царевиче Иосафе» и «Повесть об Акире Премудром» (XI в.).

Процесс усвоения произведений византийской и болгарской богословско-философской литературы носил в Древней Руси творческий характер. Отечественные переписчики и переводчики приспосабливали эти тексты к нуждам русской действительности. С потребностями своих заказчиков и читателей они считались в большей степени, чем с принципом адекватности создаваемой ими рукописи оригиналу. В оригинальные тексты при их переписывании или переводе постоянно вносились поправки: добавления и сокращения, разъяснения и стилистические корректуры, иногда в текст одного произведения вставлялись обширные фрагменты других литературных памятников.

Неуклонно разраставшаяся древнерусская книжность способствовала формированию нового христианского мировоззрения. На протяжении первых двух периодов истории русского просвещения, Киевского и Московского, отмечает Э. Л. Радлов, «церковь и церковная литература стояли на первом плане и поглощали собой научную и философскую мысль, которая питалась почти исключительно богословскими вопросами, пользуясь напр., диалектикой Иоанна Дамаскина, т. е. сочинением, приспособившим логику к религиозным целям»[64]. Знания об античной натурфилософии, идеи «внешних мудрецов» хотя и присутствовали в культуре Киевской Руси – свидетельством чего служат изложения учения о первоэлементах в статьях «Изборника 1073 года», «Шестодневе» Иоанна экзарха Болгарского, а также некоторые апокрифы (см. приложения к главе 1), –но они подвергались ревизии в силу их включенности в контекст христианской мысли, где господствовали креационистские и провиденциалистские воззрения.

 

 

Приложение 1