Твое сердце — это маленькое чудо

 

 

Моя жена. Я всегда мог выделить ее в заполненном людьми зале. Особенный овал лина, наклон головы, манера откидывать назад волосы. Мне всегда достаточно одного взгляда. Никогда не мог спутать ее ни с кем. Даже когда совершенно не ожидал увидеть.

Это был торжественный вечер на телестудии, посвященный открытию нового сезона телепрограмм. Вино и закуски, сплетни, немного лести, речь, произнесенная Барри Твистом о предстоящих развлечениях. Вечер принудительного веселья. Впрочем, ничего удивительного для моего рода деятельности. Эймон официально находился в отпуске, и «Фиш по пятницам» не был включен в график весеннего показа, но я решил, что должен присутствовать на торжестве. Совет, который дал мне Марти Манн, тяготил меня больше, чем я хотел признаться самому себе. Может, мне следовало бы осмотреться вокруг и поискать новые таланты. Может, глупо было возлагать все свои надежды только на одного человека? Но в данный моментя не мог думать ни о чем ином, потому что здесь присутствовала моя жена. Я протолкался к ней. Сид ничуть не удивилась, увидев меня.

— Гарри? Ну, и как ты тут?

— Работаю.

Если можно назвать работой четыре часа светской беседы под шардоннэ. Для моего отца такой вечер стал бы особенно торжественным, но для меня он был одним из привычных трудовых будней.

— А ты как? — хотя сейчас я уже догадался как.

— Тоже работаю. — Только теперь я заметил, что она держит пустой металлический поднос, на котором лежало несколько кусочков, оставшихся от рыбных пирожков или от канапе. — Салли исполняет роль моей няни. Я хотела сказать, нашей няни. Мне позвонили сегодня днем. Обычно эти вечера обслуживает Люк и его компания. Но они сейчас перегружены. Для меня это хорошая возможность заработать.

Люк. Опять этот подонок!

Мы улыбнулись друг другу. Я был очень рад ее видеть. Я чувствовал себя так одиноко на этой вечеринке, пока вдруг не увидел ее лицо. Сид до этого уже бывала на некоторых сборищах вместе со мной, хотя и не в последнее время.

Она никогда не отлынивала от похода со мной на встречи, но данное мероприятие было совсем не в ее духе: слишком много сигаретного дыма, алкоголя и бессмысленной болтовни ни о чем с людьми, которых она больше никогда не увидит и которые всегда поглядывали поверх вашего плеча, выискивая какую-нибудь знаменитость. Но она бывала со мной здесь раньше, поэтому совершенно естественно увидеть ее, пусть даже и с металлическим подносом.

Я дотронулся до ее руки:

— Принести тебе что-нибудь выпить?

Она рассмеялась:

— Иди работай, малыш. Еще увидимся, ладно? Мы можем вместе пойти домой, если ты сможешь помучиться здесь до тех пор, пока я не соберу посуду.

Она чмокнула меня в шеку и отправилась на кухню за очередной порцией рыбных пирожков. А я принялся фланировать между гостями, стараясь избегать тех, кто мог бы начать расспрашивать меня об Эймоне и его нервном расстройстве. В центре зала был установлен стенд с телевизорами, по которым передавались рекламные ролики новых проектов предстоящего сезона. Было много шоу Марти Манна. Возобновлялся показ серии «Шесть пьяных студентов в одной квартире», а также программы студии Си-Си-ТВ «Вас обокрали!». Я стоял напротив стенда, потягивая пиво и взирая на ролики тупых викторин, сериалов и ток-шоу.

«Затасканная пошлятина, — рассуждал я. — Это же губительно для телевидения».

Рядом со мной возникла пара соответствующе одетых деловых людей, которые, забрасывая в рот орешки, так уставились на экраны с рекламой, как будто никогда в жизни не видели телевизора. Они не могли быть ни с телестудии, ни из выпускающих компаний, которые делали передачи, потому что были слишком формально одеты. На телестудии у нас существовал определенный стиль одежды — модно, но одновременно небрежно. Причем всегда. Может, это рекламодатели, которых пригласили, чтобы дать им почувствовать вкус славы со скидкой?

Мимо меня проскользнула Сид, неся в каждой руке по подносу, наполненному сашими. Она подмигнула мне и наклонилась, чтобы поставить один из подносов на стол. Двое мужчин отвернулись от телеэкранов, их челюсти усердно двигались, перемалывая орешки.

— Погляди на эти ножки, — сказал один из них.

— Они у нее растут от шеи, — поддакнул другой.

— А вот попки совсем нет.

— Плоская, как блин.

— И сисек нет.

— А их не бывает при таких ногах.

— Хотя попка очень важна.

— Это точно.

— Даже при таких ногах надо, чтобы была либо попка, либо сиськи. Потому что за что-то ведь надо держаться, когда начинаешь.

— Хотя ножки отличные.

— Такие как обхватяттвою шею, так не захочешь и вздохнуть.

Они оба давились от смеха, следя, как моя жена пошла дальше.

Я с горящим лицом пристально смотрел на них, не отводя взгляда, стараясь, чтобы они заметили меня.

Но они не обратили на меня внимания. Орешки у них закончились, и, напрасно запустив пальцы в вазы, где оставались только соленые крошки, они отправились на поиски еще чего-нибудь вкусненького.

Я пошел искать жену. И наткнулся на нее в тот момент, когда она угощала сашими группу смутно знакомых мне женщин. Они угощались сырой рыбой и одновременно умудрялись полностью игнорировать Сид. Эти чертовы людишки. Что они себе думают? Она что, для них пустое место?

Сид улыбнулась мне. У нее очень милое лицо, которое таким и останется, несмотря на все годы, которые пройдут. Но я не смог улыбнуться ей в ответ:

— Бери свое пальто. Мы уходим.

— Уходим? Hо я не могу уйти. Еще нет, малыш. Что случилось? Ты выглядишь, как будто…

— Я хочу уйти.

— Но у меня работа. Ты ведь знаешь.

Женщины начали поглядывать на нас, держа кусочки лосося и тунца своими пухлыми пальчиками. Я взял Сид под руку и отвел ее в сторону. Ее металлический поднос уперся в чыо-то спину. Сашими угрожающе поползли вниз.

— Серьезно, Сид, Я ухожу домой. Прямо сейчас. И я хочу, чтобы ты пошла вместе со мной. Пожалуйста.

Она больше уже не улыбалась:

— Ты, может, и идешь домой, Гарри. А я буду работать. Что случилось? Объясни мне. Кто-нибудь сказал что-нибудь об Эймоне? Ты поэтому так расстроился? Забудь про Эймона. Марти прав. Ты должен начать что-нибудь новое.

Я хотел бы сказать ей, чтобы она не растрачивала себя здесь. Я очень хорошо знал, каковы здешние мужчины, потому что я сам — один из этих мерзавцев. Но она все равно не поняла бы, о чем я говорю. Она была очень наивна. Считала, что все ценят ее за хорошо выполняемую работу, за сырую рыбу и жареную на палочках курицу.

— Пожалуйста, Сид. Пошли со мной.

— Нет, Гарри.

— Тогда делай как знаешь.

— И сделаю.

Итак, я оставил ее кормить все эти жесткие, пустые физиономии, а сам пошел искать такси. Я оставил ее там одну, хотя понимал, что она слишком хороша для этого места и для этих людей.

 

* * *

 

Когда я пришел домой, Пегги уже давно спала. Салли сидела на диване, одной рукой покачивая колыбельку со своим малышом, а другой переключая программы на пульте телевизора. Малышку звали Прешиз. Салли спросила, как прошел вечер. Конечно же, она имела в виду для «Еды, славной еды», а не для телестудии. Я ответил, что все было хорошо. Потом я заказал для нее такси.

Мою жену привез домой Люк Мур. К тому времени я уже лежал в кровати на боку, притворяясь спящим и изображая ровное, ритмичное дыхание. Я прислушивался к тому, как жена раздевается, как с ее стройного тела спадает одежда, и мое сердце под полосатой пижамой от Маркса и Спенсера болело за нее. Потом мы долго лежали молча в темноте, стараясь не тревожить друг друга. Спиной друг к другу в супружеской кровати и в то же время не соприкасаясь.

— Ваше сердце, мистер Сильвер, — это маленькое чудо.

— Маленькое чудо.

«У моей жены роман, — думал я. — Она трахается с этим типом. Я знаю».

— Сердце — это маленький насос, размером с кулак, — говорила мой врач, доктор Баджо, накачивая манжет, который она обернула вокруг моей руки. Я чувствовал, как тот надувается. — У всех нас есть кровяное давление. У здорового человека нормальное давление составляет 120 на 80. А ваше… ну надо же…

Так оно обычно и случается. Обещаешь любить друг друга вечно. И сам веришь в это. Не планируешь спать ни с кем другим в жизни. Потом время подтачивает любовь, как волны прилива подтачивают прибрежные скалы. И в конце концов твои чувства — ее чувства — уже стали не теми, чем были когда-то. Как свет в темную комнату, впускаешь в свою жизнь других людей, а потом уже не можешь их выпроводить. После того как уже впустил. Что же тут поделаешь?

— Можете надеть рубашку, — раздался голос врача.

Сид уже больше не хотела никакого секса. Только не со мной. Даже мои чудесные презервативы не привлекали ее больше. Ну, по субботам мы еще занимались любовью, правда, иногда это откладывалось до воскресенья или переносилось на понедельник, если ресторанный бизнес требовал ее присутствия. Но у меня было ощущение, что она идет на это только для того, чтобы я не возникал. Что ей проще спокойно лежать и ни о чем не думать, чем ссориться по этому поводу. Она всегда говорила, что слишком устала. Да. Конечно. Устала от меня.

Мне даже не секса не хватало. Это было нечто другое. Я хотел снова почувствовать себя любимым.

— Есть много способов контролировать давление, — продолжала доктор Баджо. — Нужно сократить принятие алкоголя. Сбавить вес. Заниматься физическими упражнениями. Можно даже поменять жену.

— Поменять жену?

Ведь не так уж все и плохо. Я хотел, чтобы мой брак сохранился. На этот раз я хотел все сделать правильно. Раз и навсегда.

— Но я люблю свою жену.

— Не жену, мистер Сильвер, а свою жизнь. Не поддавайтесь обстоятельствам. Старайтесь находить время для себя и контролировать свои эмоции. Вам, мистер Сильвер, необходимо поменять свою жизнь. У вас она одна.

Жизнь. Не жену.

У вас, очевидно, она не одна.

Сердце — это маленькое чудо.

— Мне нравилось то, как на меня это воздействовало, — говорил Эймон. — Давным-давно. И мне опять захотелось испытать это чувство.

Мы гуляли по территории частной клиники, которая находилась в часе езды на машине к югу от Лондона. Эймон говорил о кокаине, пока мы шли по парку, загребая ногами опавшие листья. Он завершил только половину 28-дневного курса детоксикации, но уже выглядел гораздо лучше, чем когда я видел его в последний раз, вернувшегося с Эдинбургского фестиваля. Сегодня днем он должен был участвовать в футбольном матче. Наркоманы против маниакально-депрессивных больных. Но матч отменили. Страдающие маниакально-депрессивным психозом были слишком депрессивны.

— У нас тут проводятся групповые занятия. Такие истории рассказывают, Гарри! Закачаешься. Все эти алкоголики-наркоманы повествуют о том, в какой момент у них все пошло наперекосяк. Каких только зависимостей не существует! И некоторые из пациентов очень красноречивы. Знаешь, что сегодня утром сказал один из них? Алкоголь дал мне крылья для полета, но потом он отнял у меня небо и все остальное. Правда, здорово? Я точно так же ощущаю свое отношение к кокаину.

— Но это же ничего не объясняет. У тебя есть замечательная жизнь: деньги, слава, девочки, а ты на все это плюнул из-за какого-то чувства. Даже не чувства, а воспоминания о чувстве.

— Брось, Гарри. Я же знаю, что ты не пьешь, и наркотики — тоже не твой профиль. Но ты испытываешь примерно то же самое.

— Как это?

— У тебя то же самое по отношению к женщинам.

Тут я понял, что он прав. Именно поэтому я хотел, чтобы Сид снова стала той женщиной, какой я увидел ее в день нашего знакомства. Поэтому я пошел к Казуми. Оказывается, я тоже был пленником чувства.

Память о величайшем чувстве на свете.

Это не кокаиновый порошок и не алкогольный дурман. Это чувство, которое появляется у меня, когда я начинаю отношения с женщиной. Страсть, секс, вдохновение, ощущение того, что жив и кому-то нужен, — все это обволакивает постоянно ускользающее от нас время.

Мне нравилось чувствовать это.

И я не мог ничего с собой поделать. Я снова желал это испытать.

Даже если потом возникнут серьезные проблемы.

 

 

Джим Мейсон походил на мужскую особь, достигшую плодоносящей поры.

На его точеном лице наметился второй подбородок, а из-под кожаной куртки, как зрелый кабачок, выглядывал пивной животик. Но, несмотря на это, было видно, что он все еще способен наделать неприятностей. Бывший муж Сид явился за своей дочерью.

— Привет, Гарри. Как дела, приятель? Пегги готова?

Никогда не представлял, что буду принимать участие в разыгрывании подобной сцены. Хотел бы я знать, как нужно правильно себя вести в таком случае. Этот мужчина разбил сердце женщине, которую я люблю. Но если бы он этого не сделал, то моя жена и я не были бы вместе. Мне нужно его благодарить за это или следует надавать ему тумаков? А может, и то и другое?

Когда-то Сид была от него без ума, а он бросался за ее спиной на каждую подвернувшуюся азиатку, которая оказывалась ему доступна от Хьюстона до Хокстона. Моя любимая сделала все, что было в ее силах, чтобы брак с этим уродом состоялся. Она даже поехала за ним в Лондон, когда стало понятно, что Америке нет до него никакого дела. Она поддерживала его после аварии на мотоцикле, ухаживая за его дурацкой ногой. Даже уже после встречи со мной она дала ему еще один шанс. Ну и, конечно, она родила ему ребенка, которого потом сама и воспитывала. Мне следовало бы ненавидеть Джима Мейсона. Но я обнаружил, что с ненавистью у меня не очень-то получается. Скорее, я испытывал к нему чувство болезненной ревности.

На самом деле меня передергивало не оттого, что он плохо относился к Сид, а потому, что он завоевал ее сердце, не прикладывая к этому никаких усилий. А потом, тоже как бы между прочим, разбил его вдребезги. Но презирать его, мужчину, который был первым мужем моей жены, я не мог.

Он всегда приветлив со мной.

— Сид еще на работе? Женщины никогда не переделают всей работы! Шучу, шучу. Передавай ей от меня привет. А где там моя ненаглядная маленькая принцесса? Она готова?

— Папочка!

Пегги отбросила в сторону куклу Люси-балерину и бросилась к отцу. Джим поднял ее на руки и поцеловал в темную макушку. Она обхватила ногами его талию, а руками шею, самозабвенно обнимая его. Они редко виделись, отец и дочь. И поэтому каждая их встреча становилась такой эмоционально насыщенной, что напоминала сцену воссоединения освободившегося пленного вьетконговца со своей семьей. Но мне трудно судить, насколько искренними были эти эмоции. Длительные периоды-разлуки могут вынудить родителей и детей чувствовать себя почти чужими.

Я проводил их до двери. У них всегда был один и тот же маршрут. Сначала поездка на мотоцикле Джима в «Кей Эф Си» или «Пиццу-экспресс». Я сомневался в том, что Пегги была достаточно большой, чтобы ездить на мотоцикле. Но Джим не обращал на это внимания. Он плевать хотел на такие мелочи. Однажды Сид заметила, что Пегги слишком мала для мотоцикла. Тогда Джим резко повернулся и ушел, оставив свою дочь горько плакать. Три месяца после этого он не появлялся. Теперь поездки на мотоцикле обсуждению не подлежат.

Посещения Джима всегда сопровождались покупкой какой-нибудь огромной, ненужной и на удивление бесполезной игрушки. Чаще всего это были плюшевые медведи, размером больше Пегги.

Когда они ушли, я вдруг с тревогой понял, что она забыла надеть свой детский шлем для мотоцикла. А Сид установила очень жесткие правила поездок на мотоцикле:

1. Всегда надевать шлем.

2. Крепко держаться за папу.

3. Не ездить под дождем.

4. Не уезжать далеко.

5. Не выезжать на шоссе.

Я выскочил на улицу, но огромный, звероподобный мотоцикл «Нортон» уже был далеко. Пегги сидела сзади, крепко прижавшись к обтянутой кожаной курткой спине отца. Волосы на ее непокрытой голове развевались по ветру. Я побежал вдогонку, размахивая детским шлемом и выкрикивая их имена. Но они меня уже не слышал и. Дорога была длинной и прямой, и я следил за тем, как мотоцикл уменьшается в размерах, и ругал Джима за его наплевательское отношение к собственной дочери.

Вдруг в самый последний момент они повернули назад.

Когда, мотоцикл приблизился, я стоял посередине улицы с бешено колотящимся в груди сердцем. Так бывает, когда твой ребенок неожиданно подвергается ненужному и необоснованному риску. «Нортон» затормозил прямо передо мной. Улыбающиеся лица Джима и Пегги сияли от восторга. Я тут же нахлобучил ей на голову шлем.

— Ты чертов идиот, Джим.

Он встряхнул своей красивой головой, словно не веря своим ушам:

— Как ты меня назвал?

— Ты слышал. А что мама тебе говорила, Пегги? Что самое главное в езде на мотоцикле? Какое правило номер один?

Они перестали улыбаться и смотрели на меня из-под своих шлемов, удивительно похожие друг на друга. Мне всегда казалось, что Пегги похожа на Сид, но сейчас я видел, что она и его дочь тоже.

— Ну, Пегги, что мама тебе все время повторяет? Что ты должна помнить?

— Крепче держаться за папу, — ответила моя падчерица.

 

* * *

 

Как же трудно для приемного родителя суметь проявить достаточно внимания к чаду и в то же время стараться не переборщить со своей заботой!

Существуют, конечно, совершенно безответственные отчимы и мачехи. Это те, которые оказываются на скамье подсудимых, о которых пишут в газетах и которые потом попадают в тюрьму. Проблема с заботой о своих пасынках и падчерицах их совершенно не тревожит. Им все равно. Для них ребенок их партнера — надоедливый, ненужный довесок, живое напоминание старых, давно отживших свое отношений. А как же все остальные? Те, которые хотят, чтобы все было как надо?

В нас нет ничего особенного. Мы ничуть не лучше других, только потому что взяли на себя исполнение роли родителя не своего биологического ребенка. Мы ввязываемся в это, не задумываясь о последствиях, а если и задумываемся, то нам кажется, что все устроится само по себе. Мы думаем, что любовь и смешанная семья как-нибудь уживутся. Да-да, именно на это мы и надеемся.

Но и в смешанной семье остаются те же проблемы, что и в прежней, только еще добавляются и свои собственные. Мы ничего не можем дать приемному ребенку, кроме доброты и поддержки, потому что настоящие родители поступают именно таким образом. Но в тоже время мы не имеем права отругать приемного ребенка так, как это делают родители биологические.

Я ни разу не поднял руку на Пэта.

Но на Пегги я не мог даже повысить голоса.

Приемные родители — те, которые стараются сделать все возможное, — хотят добиться симпатии приемных детей. Биологические родители в этом не нуждаются. Потому что знают: их и так любят.

Это любовь безоговорочная, которой любят без всякого повода и условий. Родителям нужно сделать что-то уж очень скверное, чтобы поколебать любовь своего ребенка. С приемными родителями все по-другому. Их так не любят.

И мне лично все больше и больше кажется, что нет ничего, что помогло бы завоевать такую любовь.

Я был либо слишком мягок — уж очень мне хотелось нравиться Пегги и я старался изо всех сил заслужить ее симпатии, либо слишком старался заменить ей родного отца. Пожалуй, пытаться быть не тем, кто ты есть и кем никогда не сможешь стать, как раз и есть самая большая ошибка приемного родителя.

В минуты спокойствия я понимал, что Ричарду приходится нелегко. Я знал, что привычки, которые он пытается привить моему сыну, — посещение музеев, чтение книг о Гарри Поттере, употребление в пищу тофу, даже жизнь в другой стране — малыш не рассматривал как наказание. Не из-за этого я испытывал к Ричарду чувство ненависти, а из-за того, что он забрал у меня моего сына. Что он себе думает? Он Пэту не родной отец.

Быть приемным родителем — неблагодарная работа. Они никогда не бывают в выигрыше. Вы принимаете либо слишком большое, либо слишком маленькое участие в воспитании этого крошечного незнакомца. Но при этом есть одна вещь, которую приемный родитель не имеет права забывать, — ребенку все равно гораздо тяжелее.

Взрослые всегда могут найти другого мужа или жену, но дети разведенных родителей никогда не приобретут другого отца или мать. Также, как невозможно получить другое сердце, легкие, новые глаза.

В богатстве и бедности, в радости и печали — вы привязаны к родителям, от которых родились.

Пегги была обременена мной, мужчиной, спавшим с ее матерью в одной кровати, который не был для нее ни рыбой ни мясом, ни другом, ни отцом, а всего лишь исполнителем мужской роли родителя.

Этакий «дядя Папа».

 

* * *

 

Вечер, как в старые времена. В этом-то и идея. В «Курзон Мэйфэр» шел обновленный фильм «Энни Холл». Потом мы собирались поужинать в китайском квартале уткой по-пекински. А закончить вечер можно чашечкой кофе в маленьком подвальчике-забегаловке в Сохо, перед тем как вернуться домой. И уже там заняться медленным, ленивым сексом, после которого так хорошо крепко заснуть.

Фильм, утка, кофе, секс.

Потом мы приняли бы любимую позу для сна — как ложки, лежащие в ящике буфета, одна в одну, после чего должны последовать целых восемь часов сна — вместе, на одной подушке.

Идеальное свидание!

Мы вовсе не собирались проторчать весь вечер в каком-нибудь Мет-баре с какими-нибудь Галлахерами. Я пребывал в уверенности, что наш вечер доставит нам радость. Как уже бывало раньше много раз. Но я, наверное, перестарался, желая, чтобы все было как в прежние дни.

Кино оказалось хорошим. И мы гуляли по улицам Сохо, держась за руки и смеясь над Элви Сингером и его Энни Холлом. Совсем так же, как когда-то, мы были полны впечатлениями от фильма и друг от друга.

И только в китайском квартале все пошло наперекосяк.

Ресторанчик «Шеньянский тигр» был переполнен. За соседним столиком расположилась целая китайская семья. Дедушка, бабушка и несколько супружеских пар со своими прелестными детьми, включая новорожденного младенца, похожего на толстощекого маленького Будду с целой копной (вот поразительно!) угольно-черных волос, как у Элвиса Пресли.

Мы с Сид одновременно взглянули на младенца и улыбнулись друг другу.

— Правда, он чудесный? — сказала она. — Такие волосы!

— Хочешь такого же? Еше не поздно изменить заказ. Мне принесут утку, а тебе — малыша.

Я всего лишь пошутил — честно! — но улыбка почему-то тут же исчезла с ее лица.

— Прекрати, Гарри. Не заводи опять старую песню о ребенке. Ты никак не можешь удержаться и не говорить об этом.

— О чем ты? Я и не думал заводить разговор о ребенке. Просто поддразниваю тебя. — У тебя раньше всегда было чувство юмора.

— А ты раньше всегда давал мне спокойно жить.

— Что ты имеешь в виду?

— Знаю, ты хочешь, чтобы я бросила заниматься бизнесом. Так ведь? Тебе надо, чтобы я забеременела и осела дома, на кухне.

Я ничего не сказал. Ну, как я мог отрицать, что предпочел бы обеды, приготовленные для семьи, а не для половины богемного Лондона? Как же я мог отрицать, что хочу ребенка, семью и все ее старомодные составляющие?

Мне хотелось бы, чтобы у нас все было как раньше, но не потому, что желаю закабалить ее, а просто потому, что люблю.

Официант принес нашу утку по-пекински, тарелки с огурцами, зеленым луком и сливовый соус. Я подождал, пока он порежет утку и отойдет.

— Я хочу, чтобы ты была счастлива, Сид.

— Тогда оставь меня в покое, Гарри. Дай мне спокойно заниматься бизнесом, предоставь мне возможность в кои-то веки сделать хоть что-то для себя самой. Не старайся заставить меня все бросить, ради… даже не знаю, кем ты хочешь меня сделать. Дорис Дэй, так? Или Мэри Тайлер Мур? А может, твоей мамой? Этакой домохозяйкой в духе пятидесятых годов, которая по вечерам никогда не выходит из дома?

Моя мать вообще-то все вечера проводит на танцах. Исполняет «Буги» и «Стройся в ряд», а еще «Мне это нравится, я это люблю». Но я не стал вдаваться в такие подробности.

— Я не против того, чтобы ты ходила куда-нибудь по вечерам. И я рад, что твой бизнес процветает. Просто мне хотелось бы, чтобы у нас с тобой было больше вечеров, подобных этому. Когда ты проводишь вечер со мной.

Но она уже разошлась:

— Ты ведь желаешь быть единственным кормильцем семьи! Большим человеком! Ты собираешься посвятить всю оставшуюся жизнь тому, чтобы стать копией своего отца?

— Возможно. Мне известны худшие варианты, чем мой отец. — Я резко отодвинул от себя тарелку. У меня вдруг пропал аппетит. — А ты собираешься всю оставшуюся жизнь подлизываться к уродам?

— Люк Мур не урод. Он блестящий бизнесмен.

— А кто говорит об этом Люке чертовом Муре? Я имел в виду тех пьяненьких парней из Сити, которые считают, что имеют право залезть тебе под юбку только потому, что ты приготовила для них курицу, жаренную на палочках!

Тут из ее сумки послышалась трель мобильного телефона. Она вынула его и сразу же узнала номер звонившего, потому что это был наш домашний номер.

— Салли?

Та сидела с Пегги. Сид не любила, чтобы кто-то посторонний оставался с ней.

— Давно у нее рвота?

Прекрасно, подумал я. Теперь ребенка выворачивает прямо на няню.

— Все в порядке? — спросил подошедший официант.

— Спасибо. Все замечательно, — улыбнулся я.

— Жидкая или с кусками пищи? — расспрашивала Сид. — Ладно. Ты не можешь отвести ее в туалет, чтобы ее там рвало? Хорошо, хорошо. Салли, мы будем дома через полчаса. Что? Ничего не надо делать, только надень на нее чистую пижаму, а грязную засунь в стиральную машину. Мы хватаем такси. Пока.

— Что-нибудь случилось?

— Ты ведь знаешь, что она не любит, когда мы уходим из дому одновременно. У нее расстроился живот. — Сид подозвала проходившую мимо официантку. — Принесите, пожалуйста, счет. — Потом взглянула на мое окаменевшее лицо: — Ты сердишься потому, что Пегги нездоровится?

— Нам следует остаться. Ты должна доесть свою любимую утку. Ничего с Пегги не случится.

— Она съела пиццу «Мистер Милано», и ее тут же вырвало. Как ты можешь говорить, что с ней ничего не случится?

— Потому что это происходит регулярно.

И это было правдой. Каждый раз, когда мы иногда выбирались вечером куда-нибудь, Пегги как будто специально засовывала себе пальцы в рот, чтобы вызвать рвоту.

— Послушай, если бы она действительно заболела, то я бы волновался не меньше твоего.

— Неужели? Не меньше моего? Не думаю, Гарри.

— Неужели ты не видишь? Это что-то вроде шантажа. Пегги делает это специально, чтобы ты прибежала домой. Ешь свою утку, Сид.

— Я не хочу. А тебе, Гарри, следует знать, что она чувствует. Уж кто-кто, а ты должен это знать лучше других. Ты ведь знаешь, каково быть отцом-одиночкой.

— Ты действительно так думаешь? Ты считаешь себя матерью-одиночкой? — Я покачал головой. — Ты замужем, Сид. Ты перестала быть матерью-одиночкой в день нашей свадьбы.

— Тогда почему я до сих пор это чувствую? Почему я до сих пор чувствую себя одинокой?

— Не потому, что с Пегги что-то не в порядке… Официант подал нам счет и поставил перед нами тарелку с разрезанным на четыре части апельсином.

— А потому, что тут что-то не в порядке с нами самими.

 

* * *

 

Вечер был испорчен. На улице оказалось еще хуже, чем в ресторане.

Приветливая, медленно гуляющая публика сменилась группами шумных пьяниц. После окончания спектаклей «Мама Миа» и «Отверженные» зрители выходили из театров и тщетно пытались поймать такси, которые все уже были заняты. Улицы заполнялись праздношатающейся молодежью из пригорода и приехавшими издалека нищими. Напротив переполненного народом паба начиналась ленивая драка. Послышались звуки разбитого стекла и вой сирены.

И тут я увидел ее.

Казуми.

Она стояла в очереди напротив церкви на Шафтсбери-авеню, которую лет двадцать назад переоборудовали в клуб «Лаймлайт». Мыс Джиной бывали там пару раз. Я и не подозревал, что «Лаймлайт» все еще работает.

Казуми стояла с группой мужчин и женщин, которые выглядели немного моложе ее и по виду были из местных. Она находилась в центре толпы. Молодые люди старались произвести на нее впечатление, а девушки пытались с ней пообщаться. Она терпеливо улыбалась, потом увидела меня и отвернулась, будто и не заметив мужчину своей бывшей подруги, а может, просто не обратила на меня внимания. Казуми собиралась пойти на танцы.

Я шел домой, а она — развлекаться.

Это были не способы провести вечер.

Это были разные жизни.

 

 

Из Америки пришла еше одна открытка. На ней под словами «Коннектикут — штат мускатных орехов — Новая Англия» было изображение сельской местности с буйной растительностью ярких осенних красок. На обратной стороне открытки — написанное прописью послание от моего сына:

«Дорогой папочка. У нас есть собака. Его зовут Бритни. Мы его любим. До свидания».

— Бритни — это забавное старое имя для собаки, — сказала моя мама. — Наверное, это была идея Джины.

Когда-то моя мама любила Джину. Я всегда говорил, что, когда они познакомились, моя мама считала Джину этаким домашним вариантом Грейс Келли, великолепно сочетающей в себе голубоглазую красотку, старомодную порядочность и знатное происхождение. После нашего развода мама постепенно пересмотрела свое мнение. Сейчас Джина уже меньше всего походит на принцессу государства Монако и все больше напоминает вавилонскую блудницу.

— Мама, может, Бритни сука, а не кобель?

— Нет необходимости так выражаться, — произнесла мама.

Мы находились на кладбище, у могилы отца. Я был здесь впервые после Рождества, когда заезжал за мамой, чтобы отвезти ее к нам домой на праздники. С тех пор прошло уже три месяца. Это было на удивление хорошее Рождество. Мама и Сид с удовольствисм фаршировали гигантскую индейку, Пегги целый час висела на телефоне, разговаривая с Пэтом. Они сравнивали свои подарки. Я до сих пор помню выражение лица Пегги, когда она открыла свой подарок и нашла там не только куклу Брюси — диск-жокея на Ибице, но и мелкие кукольные принадлежности к нему, включая крохотные проигрыватели для дисков.

После отъезда Пэта я думал, что Рождество пройдет грустно, с ощущением потери, а на самом деле все оказалось наоборот. Рождество стало приятной передышкой от моей тоски. Время неумолимо шло, и я заметил, что надгробный камень уже не такой безукоризненно белый, как несколько месяцев назад. Он немного покосился от времени, и на нем появились пятна от зимней сырости. Все постепенно меняется, а я и не замечаю этого.

— С Пэтом все в порядке? — спросила мама. — Ему нравится школа? Он завел там друзей? Здесь у него были проблемы, а как там? Я помню, что вы с Джиной ходили к его учительнице. А сейчас у него все наладилось?

— С ним все в порядке, мам, — произнес я, хотя, по правде говоря, не имел ни малейшего представления, стал ли Пэт круглым отличником или все так же бродит по новому классу, как и раньше. У меня было ощущение, что мой сын находится не за тысячи миль от меня, а на расстоянии нескольких световых лет.

— Знаешь, я по нему скучаю.

— Знаю, мам. Я тоже скучаю.

— Он приедет на каникулы?

— На летние. Он приедет на летние каникулы.

— Это долго. До лета еще долго ждать. А как насчет пасхальных каникул? Может, он приедет на Пасху?

— Я поговорю об этом с Джиной.

— Надеюсь, что он приедет на Пасху.

— Я постараюсь это устроить, мам.

— Потому что, знаешь, ведь всякое может случиться. Никогда не известно, чего ждать.

— Мам, ничего с ним не случится, — сказал я, стараясь сдержать раздражение. — С Пэтом все хорошо.

Она взглянула на меня, потерла ладони, смахивая с них землю с могилы своего мужа.

— Я не имею в виду Пэта, Гарри. Я говорю о себе. Я уставился на нее в изумлении, почувствовав, что мир перевернулся.

Мой отец всегда в моем представлении был самым сильным, Мама никогда не водила машину, не отпирала дверь после наступления темноты и терпеть не могла любые конфликты. И только потому, что у нее не было водительских прав, что она всегда вежлива с грубыми официантами и спит с зажженным светом, я решил, что она робкая женщина. Сейчас я готов признать, что у моей матери имелось достаточное количество мужества.

— Мама, что случилось? Она вздохнула:

— Обнаружила опухоль, Гарри. Когда была в душе. В груди.

У меня похолодело сердце.

— О Господи, мам.

— Она маленькая и очень твердая, Я ходила к врачу. Ты ведь знаешь, как я не люблю ходить к врачам. Прямо как твой отец. Сейчас мне нужно сдать анализы. Грэм отвезет меня на своей машине.

«Вот так всегда и случается, — подумал я. — Сначала теряешь одного родителя, потом другого». Как настоящий эгоист, я подумал, что, пройдя через все это с отцом, я не уверен, что смогу пережить то же самое опять. Хотя знал, что все равно придется. Это самое естественное событие в жизни.

Я представил себе ее в душе. Как она намыливала себя кусочком мыла в форме дельфина, которое подарил ей на Рождество ее внук. Я представил себе выражение ее доброго, неповторимого лица, когда она обнаружила что-то, чего никогда раньше не было.

Маленькую твердую опухоль. Опухоль размером с планету.

 

* * *

 

Вернувшись домой, я застал Пегги, сидящей на ковре скрестив ноги и изучающей книжку про куклу Люси.

— Посмотри, Гарри, что у меня есть.

Я уселся на пол рядом с ней и посмотрел в книгу «Я люблю куклу Люси — самую популярную куклу в мире». Это было серьезное журнальное издание, содержащее социологический анализ и исследования противоречий в различных мировых культурах. Первая статья называлась «Откуда появилась кукла Люси». Я пробежал ее глазами, потому что мне самому стало интересно. Оказалось, что кукла Люси родилась в Париже от матери, которая была наполовину таитянка, наполовину бразильянка, и от отца англо-зулусского происхождения. В книге также сообщалось, что кукла Брюси родом с Ибицы. Были там и более научные статьи. «Кукла Люси как современная модель». «Роль куклы Люси в феминизации общества». «Кукла Люси как кладезь традиционных ценностей». «Кукла Люси как корень сексуальной революции». «Кукла Люси — совершенная кукла. Ее можно сделать всем, чем хочешь».

— Откуда у тебя это, дорогая?

— Это дал мне дядя Люк.

— Дядя Люк?

— Он приехал к нам вместе с мамой на своей гоночной машине.

— Дядя Люк заходил к нам домой?

— Нет. Он дал маме эту книгу для меня. Она для больших девочек.

И почему все эти уроды дарят маленькой девочке совсем не те подарки? Ее отец со своими огромными бесполезными плюшевыми животными. А теперь еще и эта книжка-журнал от дяди Люка. Пегги еще лет десять расти до такого издания. Но я-то что понимаю? Она любит разглядывать картинки, а тут был о огромное количество страниц с изображением куклы Люси разных годов выпуска.

— Так много всяких кукол Люси, — проговорила Пегги.

Итак, куклы Люси во всей своей красе: кукла Люси — деловая женщина (когда кукла Люси работала в офисе гигантской японской корпорации до финансового краха), Люси — танцовщица из Рио (наряд танцовщицы с плюмажем и шлейфом), работница Люси (блондинка, перекрашенная в брюнетку, чтобы подчеркнуть серьезность Люси, делающей карьеру; у нее были очки, правда, без диоптрий, и портфель).

Тут была и кукла Люси — космонавт, кукла Люси — эстрадная дива, Люси — банкирша, Люси — хиппи, Люси — прыгающая на тарзанке, Люси — певица-шансонье, Люси — пилот истребителя.

А еще Люси — домохозяйка, повариха, туристка, продавщица. Карьера и дом, любовь и секс, популярность и скромность, работа и развлечения.

— Какая кукла тебе больше всего нравится, Гарри?

Я взглянул на куклу Люси «Спокойной ночи, крошка», на которой была надета прозрачная белая рубашечка, достающая только до пупка.

— Мне больше всего нравится Люси — работающая девушка, — ответил я.

— Почему?

— Она напоминает мне твою маму.

— Мне тоже.

Сид наверху переодевалась. Она сидела за туалетным столиком в лифчике и трусиках, глядя в зеркало. Она бросила на меня взгляд, уже настроившись защищаться и ожидая, что я начну высказываться по поводу книги дяди Люка.

Я тряхнул головой и закусил губу.

— Моя мама… — начал я.

— Что случилось?

— Она обнаружила опухоль у себя в груди. — Я произносил слова медленно, с расстановкой