Глава 15. НЕПРЕРВАННЫЙ ПОЛЕТ

 

Весь день я отрешенно бродил сам не зная куда, стараясь каким-то образом переварить, что произошло вчера днем, хотя мой разум был не способен это осилить, как невозможно измерить бесконечность школьной линейкой. Я чувствовал, что все внутренности мои воспалились и трепетали, как листья на ветру. На меня свалилось нечто такое, что человеку с его ограниченной психикой трудно вместить. Вероятно, только ради этого одного дня безумной любви и стоило жить. А быть может, за это можно отдать и жизнь. Это было неземным переживанием, это было бездной небесной любви, в которой не было ни малейшего штриха страсти, пошлости, низменности, животности. Это было трамплином в сказку искренности, добра и красоты. Это было больше меня, больше моей жизни, моих мыслей, естественно, больше моего тела, души, да и всего, что называется и относится к моей личности. Будто я, сделанный из соли, вошел в океан и растворился в нем, потеряв частицы твердой соли — моего существа, воплотившись и проникнув в миллиарды капелек этого океана. И меня стало так много, что я был во всем и все было во мне. Но самое главное, что при всем этом я чувствовал, что Дельфания, войдя вчера в меня, так и осталась во мне. Я мог быть с ней каждую минуту, каждое мгновение я мог упиваться и наслаждаться ее беззаветными и бескорыстными до безумия чувствами любви, ощущать ее тело, ее губы, грудь, волосы, дыхание. Я получил возможность чувствовать трепет ее сердца, будто оно было в моих руках и вибрировало со всею искренностью и доверительностью, отдавшись мне навсегда. Каждая клетка Дельфании была во мне и была в моей полной власти. Это не передать. Не выразить ту тотальную самоотдачу, какой меня наделила эта женщина из моря. И, Бог мой, насколько убого и сумрачно выглядело все то, что я испытывал прежде в земных чувствах к женщинам, ибо даже самое яркое переживание походило на тлеющий огонек по сравнению с этим космически безумным пламенем солнца. Я был выброшен в энергии иного, вселенского порядка. Это был исконный огонь, который присутствовал в каждой молекуле, частице, крупице мироздания, именно он и был основой вселенной. Он шел из моего сердца, из каждой клетки моего тела и сливался со всеми огнями мира.

Наверное, я сошел с ума, думал я, обнаруживая себя то на берегу моря, откуда уже не видна была моя лагуна, то в глухом лесу, откуда знала выход только Ассоль, покорно следуя за мной и не догадываясь, что ее хозяин стал совершенно иным, нежели был прежде. Я старался все-таки собрать себя в некое подобие того, что прежде называлось мной; при всем том я хотел вернуться на землю, потому что нельзя было долго давать своей нервной системе и психике такую бешеную нагрузку. Нужно было за что-нибудь зацепиться моему разуму, за что-то приземленное и человеческое, но ничто его не увлекало и не занимало: все прежние ценности, основания потеряли значение, цену; смысл.

Первый признак моего возвращения в человеческую оболочку появился тогда, когда я заметил, что уже наступила ночь, с гор тянуло холодком, сыростью и мне стало зябко. Я быстро разжег костер и смотрел на огонь, который казался таким ветхим и слабым по сравнению с пламенем моей души, что это даже стало меня раздражать. И тут вдруг я сунул руку в огонь, через мгновение горячая боль прорезала ладонь, и я со стоном вырвал ее из пламени. Я бегал вокруг костра и стонал, Ассоль вскочила и заскулила, увидев меня, неистово мятущегося и неизвестно чего желающего. Я, наконец сообразив, ринулся к морю, и в обуви зайдя по колено в воду, сунул в темную прохладу раздираемую от боли ладонь. Последовало облегчение, и я сказал себе: «Слава Богу! Пусть будет боль, пусть будет так. Я не готов, Дельфи, выдержать твою любовь. Мне нужно отдохнуть, ведь я человек. Боль мне даст отдых. Боль сейчас только и способна заставить меня вновь почувствовать себя человеком со всеми слабостями, ограниченностями».

Я вернулся к костру и, помочившись на ладонь, замотал ее первой попавшейся под руку тряпкой. (В этом положении урина была лучшим целительным средством.)

Теперь была боль — и это было постоянным импульсом приземления, якорем, который привязывал мое существо к привычной и знакомой материи.

Не знаю почему, но я знал, что Дельфания сегодня ночью не придет. И не пытался найти этой паузе в наших встречах объяснения, потому что для нас, а более всего для меня необходимость побыть одному и осмыслить все случившееся была очевидна и естественна. И вдруг я вспомнил о подарке: «Да ведь я обладатель состояния!», достал раковину из палатки, сел у огня и раздвинул створки. Там красовалась своею блестящей белизной жемчужина величиной с голубиное яйцо. Я отложил раковину в сторону и принялся катать драгоценный шарик между пальцев необожженной руки.

— Ну что, Ассоль? — произнес я, и собака подняла голову, глядя на меня сонными глазами, дескать, зачем будить спящую собаку.

— Теперь мы с тобой богаты. Интересно, сколько стоит эта жемчужина? — рассуждал я вслух. — Ну что ты дрыхнешь, поди сюда, посмотри на это. Здесь сокрыто для тебя столько еды, разных вкусностей, что и представить себе не можешь!

Ассоль лениво поднялась и, изобразив помахивание хвостом, подошла ко мне. Я сунул ей под нос жемчужину, и она, понюхав и не найдя в ней ничего и близко напоминающего съедобное, а значит и не представляющее интереса, вернулась на свое место.

— Ничего ты не понимаешь в богатстве! — возмутился я. — За те деньги, которые дадут нам за эту жемчужину, мы до конца жизни будем жить припеваючи.

Я пошел и лег в палатку, продолжая крутить жемчужину в здоровой руке. Я смотрел на догорающий костер, на блики, играющие на брезентовом полотне моего жилища, и стал представлять, что же я буду делать со всеми своими деньгами. Боль обожженной ладони теперь мешала сосредоточиться, но вскоре я ее уже не замечал, потому что начал мысленно делать покупки. Начал я с мелочей. Вначале я купил себе новый компьютер, лазерный принтер и сканер, о чем я давно мечтал. Но тут произошло нечто странное, потому что как только я уже поставил все это вожделенное приобретение в комнате, как оказалось, что не испытываю того восторга и радости, какие, мне прежде представлялось, я буду испытывать, если это случится. Тогда я продолжил занятие и принялся закупать более дорогие и существенные вещи, которые, как виделось, действительно должны были повлиять на мои ощущения. Однако, рассматривая изменение своей жизни после приобретения столь нужных вещей, обнаруживалось, что по сути ничего не менялось. Нет, конечно, появлялись очевидные удобства, но самое главное, что принципиально ничего не происходило — все оставалось по-прежнему. Это стало раздражать, ведь на глазах рушились мои мечты. Выходило, что и на старом компьютере можно было писать книги, да и без принтера и сканера можно было обойтись — не так уж мне они и нужны. Потерпев фиаско от первых покупок, я сменил воображаемый магазин и начал одеваться в самые лучшие одежды. И когда наконец я купил себе много разной красивой, а главное, дорогой и удобной одежды и представил себя в ней, то чуть не плюнул от злости, потому что выглядел я как разряженный петух! Господи, да зачем мне все это добро?! — рассуждал я. Чтобы покрасоваться перед людьми? Что может быть пошлее и невежественнее, нежели рисоваться своею одеждой?! Да и вообще к одежде я равнодушен. Тут я быстро вернул все купленное в магазин и вздохнул с облегчением, ощущая себя в старом и привычном для меня облачении свободно и комфортно.

Нет, что-то тут не то, продолжал я рассуждать. Нужно купить что-нибудь грандиозное, тогда я, возможно, почувствую радость. Тут я немедленно приобрел себе шикарный дом на морском побережье в Испании или где-нибудь на островах. Немного побродив по комнатам и полюбовавшись новым видом, я тут же затосковал по своему морю и по своим местам, дорогим моему сердцу. Пришлось вернуться на Родину и купить дом на берегу Черного моря, с бассейном, теннисным кортом, баней и так далее. Однако оказалось, что бассейн мне не нужен, ибо что может быть лучше естественного бассейна — моря? Теннисные корты, просторные комнаты, баня? — Тем более. Ведь блаженнее хорошей пробежки по горам до седьмого пота и купания в горных родниках на земле ничего нет! И тут меня вообще стал тяготить этот большой дом. Зачем он мне? Разве моя маленькая, перекосившаяся глинобитная лачужка в Горном с печуркой, кривыми стенами и потолками хуже? Да уютнее и сказочнее моего домика нет ничего на свете! — стал я вдруг выступать в защиту своего домика, будто стоял на кафедре и передо мной было много тех, кто спорил со мною. Несколько часов я провел в таких мучительных размышлениях, борениях, спорах и пересудах. Я покупал себе дорогую машину, а через минуту уже понимал, что она мне не нужна, я приобретал тысячи разных полезных в быту вещей, но через две минугы обнаруживал, что позарез они мне не нужны. Это превратилось в конце концов в настоящую пытку, потому как что бы я ни приобретал, что бы ни покупал — как обнаруживалось, что в принципе у меня и так уже все есть и что никакая покупка реально не изменит моей жизни, не осчастливит и не порадует так, как казалось мне прежде. Я обошел все самые красивые и дорогие магазины, набрал горы покупок, а вслед за тем возвратил все на место.

В итоге в конце ночи я поднялся на вершину горы, наполовину съеденной морем, и стал у кромки обрыва, когда на востоке появилось розовое свечение. Последний раз я взглянул на жемчужину, которая украла у меня сегодняшнюю ночь, измотала нервы, а главное, обнажила всю иллюзорность богатства, которой живет почти все человечество, чем и я был, оказывается, заражен.

— Люди скажут, что я безумец! — сказал я сам себе, когда с неистовой силой швырнул жемчужину в сторону моря. — Пусть я буду безумцем — для меня это дело привычное и обыденное. И то, что я выбросил целое состояние в море, нисколько не противоречит, а напротив подтверждает мою ненормальность.

Мне вдруг стало так легко, радостно и спокойно, будто я только что сбросил с себя цепи, покинул узилище, и свобода, эта сладкая, бесконечно радостная свобода, вновь ворвалась в мою жизнь, как свежий воздух в душное помещение, и вернула все на свои места. Я понял, как безмерно я люблю то, что имею! Что я самый счастливый человек на земле, но не подозреваю об этом, вернее, конечно, иногда понимаю, но не осознаю в полной мере того, насколько я счастлив.

Весь день я проспал как убитый. Сны были яркими и тяжелыми: то я видел себя с Дельфанией в море, то я бродил по магазинам, делая гору покупок, которые, когда я их доставлял домой, превращались в старые вещи, картонные коробки и оберточную бумагу. Потом я нырял за жемчужиной, но мне попадались лишь крабы и консервные банки. Я открыл глаза, когда снаружи уже начало смеркаться и разбудило меня чье-то присутствие — это была Дельфания. Она лежала рядом и, опершись на локоть, глядела на меня.

— Как ты меня испугала, Дельфи! — произнес я охрипшим голосом, который после сна еще не принял свой нормальный тембр и еще не подчинялся моей воле.

— Я наблюдала, как ты спишь, — улыбнулась она. — Нельзя смотреть на людей, когда они спят. Это дурная примета.

— Я не верю в приметы, я люблю тебя. Что у тебя с рукой, почему она обмотана?

— Попытка сдержать эмоции.

— Дай мне взглянуть. Я исцелю тебя, я умею.

— Уже все в порядке, и я не хочу, чтобы ты ее лечила. Это будет мне памятью о тебе, — сказал я, хотя понимал, что ответ мой был глуп, ибо и без шрама на руке я не то что не забуду эту пришелицу из моря, но даже теперь не знаю, как буду жить без нее. — Не смотри на меня, у меня заспанный вид, я пойду умоюсь.

— Я сама тебя умою. Я принесла водоросли, которые освежают и омолаживают. Ты лежи и не вставай. Я все сделаю сама.

Я согласился принять оздоровительные процедуры от рук Дельфании. Она растирала растение в ладонях, а потом появившейся при этом влагой массировала мое лицо, грудь, руки, спину. Постепенно бодрость и жизнь вливались в мое тело и мышцы. И когда я почувствовал себя в тонусе, то есть способным общаться, я сказал:

— Я выбросил твою жемчужину в море. Прости меня, Дельфи, но я совершил это не потому, что не принял твой подарок, а оттого, что я отказался от богатства.

Дельфания слушала меня без эмоций, продолжая массировать.

— Понимаешь, я понял, что это богатство не мое, оно может принадлежать кому угодно, но не мне. Как ни странно, но я не смог на него приобрести ничего такого, что действительно изменило бы мою жизнь и сделало меня счастливым. Я думал об этом всю ночь, покупал все блага земли, но они оказались пустышками перед тем истинным счастьем, которое я порой постигаю в душе своей где-нибудь в тиши природы, созерцая красоту мироздания и наслаждаясь подлинным богатством — просто жить и любить все, что вокруг меня. Я благодарен тебе, Дельфи, ты подарила мне вместе с этой жемчужиной, может быть, целую жизнь, но эта жизнь была не моей. Ты вознесла меня сразу на вершину Эвереста, но я не поднимался на него, не терпел трудностей, не рисковал жизнью, а значит, эта вершина не моя. Я выбросил жемчужину потому, что осознал, что не заработанное богатство отнимет у меня мою жизнь, которую я люблю и которой я безмерно дорожу, ибо в моей жизни есть истинное сокровище, которое не купишь ни за какие деньги, потому что его можно только выстрадать душой, его можно заработать только сердцем. К тому же я понял, что на самом деле я несказанно счастлив и богат, по существу, у меня есть все и даже больше и это не отнимешь у меня, не очернишь, оно не обветшает и никогда не обесценится. Я люблю свой маленький домик — он для меня как настоящий замок, у меня есть мои леса, мои горы, мое море, мои ручьи, речки, зверушки, мой участок планеты, который, по сути, является моим домом.

Пока я произносил эту взволнованную речь, мои щеки раскраснелись от притока горячей крови, пульсирующей в жилах.

— Я постиг, Дельфи, как ни странно, именно тогда, когда стал богатым, что деньги не способны улучшить жизнь, они могут только раздуть ее до невероятных размеров, но не сделать ее более глубинной, качественной. Напротив, деньги превращают жизнь в безвкусное, пресное и бессмысленное прозябание. Кроме того, Дельфи, я чувствую тонкую, мистическую связь со всем русским народом и потому я не способен иметь счастье прежде, чем всем будет лучше. Не могу я быть состоятельным, в то время как другие нищенствуют — это не для меня. Либо мы все вместе станем жить лучше, либо я буду жить на том же уровне, что и мой народ.

Дельфания молча растирала меня, я же говорил и не смотрел на нее.

— И знаешь, Дельфи, как ни странно, но я вдруг понял ложность общепринятого и популярного среди людей умозаключения, что все упирается в деньги. Люди часто сетуют именно на недостаток денег как на главную причину их бед, неудач, неудовлетворенности и несчастья. Оказалось, что все упирается не в деньги, а во что-то другое…

— Верно, Вова, все упирается не в деньги, а в сознание людей. Ведь денег на земле столько, что всем хватит. Однако сами по себе деньги ничего не значат, а значит лишь уровень сознания того человека, который ими обладает и направляет то ли на общее благо, то ли на свои нужды, на удовлетворение собственных животных инстинктов.

— Вот именно! — подхватил с радостью я. — Думать, что деньгами можно изменить жизнь — величайшая иллюзия в мире! Я уразумел это. Только возвышение сознания может подлинно преобразить жизнь, сотворить ее действительно радостной, плодотворной и счастливой.

— Как хорошо ты выразил суть, — произнесла Дельфания и повторила. — Величайшая иллюзия в мире! Но я тебе скажу более того: если разрушить это величайшее заблуждение, то цивилизация просто рухнет, потому как именно эта иллюзия является главным мотивом и стимулом ее движения. Но это движение не есть эволюция в истинном смысле, а есть погружение в, бездну греха и порока. Люди в стремлении к деньгам настолько мельчают, что кроме жажды богатства, которая становится уже единственным инстинктом, у них в уме ничего нет. Цивилизация людей превращается в царство жалких, бездушных карликов.

— Деньги должны работать на человека, а не человек должен становиться их рабом и слепым орудием, — подвел черту я.

Мы замолчали оба, исчерпав обсуждаемую тему. А потом я повернулся на спину и произнес, глядя прямо в глаза Дельфании:

— На самом деле я самый богатый человек на земле, Дельфи. У меня есть — ты!

Я положил руки на ее плечи и сделал усилие, чтобы притянуть Дельфанию к себе. Она не поддалась.

— Дельфи! — прошептал я. — Почему ты молчишь? Ведь ты есть у меня?

— Не говори больше ничего, — сказала Дельфания, наложив свою ладонь мне на губы. — Ты тоже есть у меня, хотя мы не можем быть вместе… — Дельфи приоткрыла рот, обнажив белые зубы, и сжала крепко мою ладонь. — Но мы будем вместе всегда, даже когда далеки друг от друга, потому что мы можем всегда чувствовать друг друга. Ведь ты, наверное, понял, что быть рядом физически это еще не значит действительно быть вместе. А для двух истинно любящих сердец расстояние не имеет значения.

Дельфания гладила своей нежной ладонью по моим волосам, будто успокаивала меня, а скорее себя готовила к разлуке, которая, наверное, уже неотвратимо приблизилась. Тем временем стало совсем темно, и я перестал видеть ее лицо.

— Дельфи, мне будет трудно расставаться с тобой, — наконец нарушил я тишину, наполненную предстоящей разлукой.

— Мне тоже, Вова, но это не навсегда. Думай о своем творчестве. Пиши книгу, занимайся своим делом. Подумай, скольким людям нужны твои истории! Подари им праздник, подари им любовь. Нам Всевышний ниспослал счастье и блаженство не только для того, чтобы мы ими насладились, но и для того, чтобы мы могли раздать их всем нуждающимся. Твоя книга будет наполнена новой энергией преображения, красоты и нежности. Те, кто будут читать ее с подлинной искренностью и обнаженным сердцем, изведают такую благодать и радость, какую не испытывали прежде. С этими читателями будут происходить истинные чудеса, их мечты будут сбываться, невзгоды уходить, а болезни исчезать навсегда. Это будет настоящий праздник. Праздник, который пройдет через всю вселенную, чтобы постучаться в те сердца, которые в него еще верят и ждут.

Я хотел было возразить, но Дельфания не дала мне вставить ни слова сомнения, заранее зная, что я произнесу.

— Прежние системы отработали свое, наступила новая эра, и теперь старое более не действенно, придут новые методики, на порядок сильнее и результативнее. Разве ты не заметил, что люди много читают книг, но мало что из этого выносят для себя, никак не меняясь, а те, кто вроде бы и стараются — не получают ожидаемого эффекта, результата. Твои книги станут началом новой эры, нового тысячелетия. Они станут лучом нового сознания, ибо прежнее уже не действует, потому что отработало свое. Ты отказался от богатства, которое я тебе подарила, но ты получишь гораздо больше — у тебя появится возможность привлекать и направлять на добро и созидание энергии нового космического уровня. Потому больше контролируй себя, следи за своими мыслями и поступками, чтобы не направить свою силу на разрушение.

— Дельфи, — все-таки вставил я слово, — прошу тебя!

— Нет, Владимир, не перебивай меня, выслушай до конца. Цивилизация вступает сейчас на новый этап эволюции. Как эмбрион в утробе матери проходит стадии вначале сгустка клеток, затем рыбы, а потом дельфина, так и сейчас человечество переходит от образа рыбы к образу дельфина. Дохристианское время похоже на период, когда эмбрион имел неопределенную форму, затем наступила эпоха, главным символом которой были рыбы, а сейчас устанавливается эра, символом которой станет дельфин. Предыдущие две тысячи лет протекали под знаком рыб, что означало мужское начало, то есть доминировали: разум, сила, воля. Отныне вступает в силу женская эпоха, в которой будет главенствовать тонкое, интуитивное, духовное, собственно, все, что свойственно женской природе. Этой эпохой будут управлять Великие Дамы. Вода становится главным символом новой эры, а вода — это женственность, любовь, нежность, продолжение рода. Дельфины будут помогать в родах, исцелять многие болезни, содействовать духовной эволюции. Идите к морю, настройтесь на высшее и придут помощь, поддержка, знания, исцеления, любовь и счастье.

Наступила тишина, нарушаемая лишь поднявшимся ветром, принесшим холодный воздух с севера, и унылым криком ночной птицы. Дельфания напряглась, и я тоже стал прислушиваться к странным звукам ночи.

— Похолодало, — сказал я. — Будто осень наступила, я надену куртку.

Но Дельфания, не дослушав меня, метнулась наружу — я последовал за ней. А там распростерлось во всей неповторимости ночное небесное покрывало, усыпанное звездами.

— Какая красота! — произнес я, осматривая небосвод. — Сколько звезд! А вон там, смотри, Дельфи, звезда падает.

И на последней фразе я осекся, потому что звезда не падала, а производила какое-то странное движение: она то летела вниз, а потом вновь резко взмывала вверх, и так повторялось несколько раз. Когда я взглянул на притихшую Дельфанию и приблизился к ней, чтобы увидеть ее лицо, то обомлел. Дельфания была бледна мертвенно-снежной белизной, она завороженно всматривалась в звезду, которая никак, казалось, не могла упасть, будто ей что-то мешало завершить полет.

— Что с тобой, Дельфи? — спросил я, но не получив ответа, повторил более громко. — Да что случилось?

Дельфания поднесла палец к губам, тем самым дав мне понять, что я должен замолчать. Я больше не задавал никаких вопросов и наблюдал за Дельфанией, которая стала делать замысловатые пассы руками и говорила что-то в пустоту, будто кто-то ее мог услышать сейчас кроме меня.

— Ищи, Мегги, ищи! — расслышал я наконец отчетливый, громкий и взволнованный призыв Дельфании, улетавший в темноту.

Кто такая Мегги и что вообще происходит, я так и не мог взять в толк. Между тем Дельфания все больше вращала руками и все громче и настойчивее произносила призывы в пустоту звездной ночи. Она закрыла глаза, опустилась на колени и сложила руки крестообразно на груди.

— Мегги, ищи. Голос, Мегги, голос! — произносила Дельфания. — Не уходи, стой, голос! Не уходи!

Все это действо было столь непонятным с одной стороны, но с другой имевшим некую непонятную глубинную энергию и смысл, что мне передалось это волнение и напряжение. Дельфания наконец опустила голову к себе на колени, волосы закрыли ее лицо, спина вздрагивала. Я приблизился к Дельфании и услышал, как она плачет.

— Молодец, Мегги, умница, — шептала сквозь всхлипывания Дельфания. — Спасла девочку.

— Дельфи, что с тобой, тебе помочь? — взмолился я.

— Нет, Вова, все уже хорошо, — произнесла Дельфания, смотря на меня еще более лучистыми от слез глазами. — Все хорошо, она жива. Она будет жить! Она такая же, как и я.

Я не стал задавать больше никаких вопросов, а лишь стал на колени и прижал ее к себе. Дельфания положила мне голову на плечо. И мы в таком положении долго стояли на берегу пустынного моря, вокруг нас была колючая ночь и много мерцающих звезд. Мы были лишь крохотными точками на планете, которая неслась в космосе в неведомые дали, и наши сердца синхронно бились не только друг с другом, но и со всем миром, и со всей вселенной.

 

Глава 16. МИР ЛЮДЕЙ

 

С рассветом мы с Ассоль отправились в путь домой. Сначала мы бежали, пока еще в воздухе царила утренняя прохлада, но когда начало припекать солнце, пришлось сбавить скорость и перейти на шаг. Вчера при расставании с Дельфанией я сказал, что мне нужно отлучиться на день. Давно я собирался это сделать, нужно было посмотреть все ли дома в порядке, тем более, что я потерял счет дням, а возможно, и месяцам с тех самых пор, как встретился с Дельфанией. Но все— таки главным побудительным моментом в возвращении было желание сделать Дельфании подарок. Уже несколько дней я ломал голову над этой задачей, которая оказалась на деле труднее, нежели можно было себе представить. И все-таки я нашел решение. Перебрав сотни различных вариантов подарков, я почему-то остановился на одном-единственном. У меня был небольшой колокольчик размером с куриное яйцо, который мне подарили паломники, побывавшие на святой горе Афон. Несмотря на свою малость, он издавал пронзительно-мелодичный звон, что даже ушам становилось больно. Очевидно, что обычные подарки, которые дарят женщинам, были в данном случае не уместны, потому как моя любимая не ходила по земле, не носила одежду, была безразлична к сладостям, украшениям, о парфюмерии вообще речи быть не могло. В общем, колокольчик — это единственная вещь, по моему разумению, которую Дельфания могла бы унести с собой в море.

Чем ближе мы подходили к человеческому жилью, тем более внутри у меня нарастало чувство напряженности, будто цивилизованное бытие уже сюда доносило невидимые негативные энергии, особенно ощущаемые после долгого пребывания на лоне первозданной природы. Сколько же я отсутствовал, какое сегодня число, а вернее, месяц? По моим подсчетам прошло около двух недель, однако изменения в природе: припекающее по— летнему солнце, изумрудные ковры трав, сочная зелень на деревьях — подсказывали, что уже миновал как минимум месяц.

Да и важно ли, сколько прошло дней? Ибо может миновать целая жизнь, но в ней так ничего подлинного не произойдет. А вот один лишь день с Дельфанией подобен, может быть, не одной, а многим жизням. В моей душе еще звучала та музыка космической, неземной любви, которую пробудила во мне эта морская волшебница. Бог мой, какое это счастье и блаженство! И как не хочется возвращаться в эту жизнь, которая похожа вовсе не на жизнь, а на бред больного рассудка, помраченного страстями и похотями, алчностью и пороками. Может быть, зря я выбросил жемчужину? Может статься, нужно было оставить ее для того, чтобы навсегда уйти от мира и жить там, на берегу моря? Впрочем, зачем там нужны деньги?

Вскоре послышался шум автомагистрали, стук колес проходящих поездов, в воздухе появились запахи цивилизации. Бог с ними, с запахами, и вообще со всеми этими движениями, успокаивал я себя. Я лишь возьму колокольчик, посмотрю все ли в порядке и скорее — на Большой Утриш.

Первое, что резануло меня, так это отсутствие замка на входной двери домика. Что бы это значило? Воры побывали? Так у меня и брать-то нечего. Я, сбросив рюкзак перед входом, быстро вошел в комнату с чувством волнения.

Илюша лежал на кровати, укрывшись одеялом. Вид его был столь удручающ, что я сразу даже не узнал его. В доме был оставленный мною порядок, только повсюду виднелась пыль.

— Что с тобой, Илюша, как ты здесь оказался? — спросил я проснувшегося мальчика, который смотрел на меня нездорово блестящими глазами, под которыми виднелись темные впадины, а правый глаз вовсе заплыл из-за, как виделось, ушиба.

— Как хорошо, что вы пришли, дядя Вова! — произнес он и попытался встать, но я его остановил.

— Вы ходили на сбор зверей? Вы нашли их?

— Нашел, Илюша, у меня все хорошо, но прежде расскажи, что с тобой приключилось?

Илюша рассказал, как он с родителями отправился в путь. Как его родители прямо в поезде запили так, что, выйдя на одной станции искать спиртное, отстали от поезда. На вокзале у родителей украли деньги, и тогда они заставили мальчика попрошайничать. Так они прожили месяц, пока не раскопали в вещах Илюши раковину и не обменяли ее на бутылку водки.

— А потом я сбежал от них к вам. Вы меня простите, дядя Вова, что не сберег ваш подарок! Я даже боролся за него, — следы борьбы виднелись на его лице, а на глазах появились слезы.

— Успокойся, Илюша, все будет хорошо! Мы еще найдем раковину.

— Правда, найдем? А вы знаете, где ее можно разыскать? Ведь честно говоря, я больше всего переживал за раковину. Она для меня была самой дорогой вещью на земле.

— Давай лучше подумаем, как тебе подлечиться. Сейчас я слетаю в магазин, куплю что-нибудь покушать. А затем съезжу в город за лекарствами, витаминами и фруктами. А ты меня будешь слушаться и выполнять все, что я тебе скажу. Потом подумаем, как быть дальше. Сейчас отдохни и ни о чем не думай, ты у себя дома и здесь тебя никто не обидит.

Я ехал в город, с трудом возобновляя навыки управления машиной и приноравливаясь к забытым состояниям движения на трассе. Все, что двигалось вокруг меня, казалось, происходит будто в замедленной съемке. Это было странно и необычно. Может быть, во мне произошло нечто такое, отчего реальность поменяла свое обыденное для меня восприятие? Но это не главное, подумал я. Более всего меня, грешным делом, расстраивало не состояние Илюши, а то, что сегодня я уже не вернусь в лагуну к Дельфании. Не вернусь туда и завтра, и вероятно, нам суждено увидеться не скоро, потому что пока не встанет на ноги и не окрепнет Илюша, уйти я не смогу. А состояние мальчика, столько пережившего, нужно восстанавливать начиная с души. Одно ясно, что Илюша пережил глубокий стресс и его нужно отвлечь. Только вот чем или как? Решив эту задачу, можно будет здоровье его поправить, ведь от природы он крепок и вынослив.

В городе я сделал все нужные покупки, приобрел несколько газет, чтобы вконец не отстать от жизни, и к вечеру вернулся в Горный. Сделал Илье необходимые оздоровительные процедуры, покормил, напоил чаем, и тот быстро уснул. Сам лег в другой комнате, зажег настенный светильник и принялся рассматривать газеты. И первое, что поразило меня, это дата выпуска газет. Оказалось, что уже конец мая, то есть я отсутствовал целых два месяца! Меня бросило в пот; Что же произошло, почему я не заметил столь быстрого течения времени? Но когда я взглянул на заголовок одной большой статьи, то переключился на другое сообщение, что ввело меня в еще большее волнение и поглотило предыдущие откровения. Статья называлась «Мегги спасла новорожденную девочку». Вот ее дословное содержание:

"Александр Иванович поздним вечером перед сном отправился прогуляться со спаниелем Мегги. Место прогулки было глухим и пустынным. С одной стороны речка Цемес, с другой гаражи, а посередине линия электропередач. Под одной из высоковольтных опор Александр Иванович нашел новорожденного младенца, которого оставила умирать бессердечная мамаша. «Мегги у нас трусиха, — рассказывал Александр Иванович, — чуть услышит лай собак, сразу жмется к ногам. А тут вдруг ни с того ни с сего осмелела, лает, рычит. Я ее зову: „Мегги, пойдем!“ — а она стала точно вкопанная. Пришлось мне заглянуть под куст, куда указывала собака. А там девочка с плацентой, пуповина обвилась вокруг ножки. Девочка была завернута в полотенце, двигала ручками и тяжело дышала». Малютку доставили в роддом в крайне тяжелом состоянии: ввиду глубокого переохлаждения температура тела составляла 34 градуса, когда температура новорожденных должна быть 37. Врачи борются за жизнь девочки. А на обложке истории болезни выведено «Неизвестная».

Нет слов описать волнение, с которым я прочитал этот материал. Все как-то сразу навалилось на меня и, естественно, ни о каком сне не могло быть и речи. Возможно, сейчас решалась жизнь этого ребенка, брошенного на пустыре и обреченного умереть, если бы не Мегги, а вернее, если бы не вмешалась Дельфания. Но и сейчас ее жизнь в опасности.

Инстинктивно я подошел к своему иконостасу, поправил горящую лампадку и начал читать молитвы Богородице о выздоровлении… а вот имени, кроме как Неизвестная не было. Ну что ж, подумал я, пусть будет Неизвестная, ведь, возможно, помощь сегодня нужна не только этой малютке, но другой или другому мальцу.

На следующий день я уже был в детской больнице и услышал то, что пролило на мое сердце настоящий бальзам: «В первые дни малышка теряла вес, — рассказывала заведующая реанимацией. — Мы опасались отека головного мозга, но на третий день она пошла на поправку». К тому же у девочки не были обнаружены ни вензаболевания, ни гепатиты, ни ВИЧ-инфекция. Посмотреть на нее мне, естественно, не разрешили, но это нисколько не омрачило моего воистину праздничного настроения. Я съездил в магазин, купил подгузники и отвез в больницу, взяв с медперсонала обещание, что они будут использованы для Неизвестной.

Вернулся я в Горный в прекрасном расположении духа. Илюша сразу заметил во мне перемену и спросил:

— Дядя Вова, что случилось? Вы выглядите так, будто у вас день рождения.

— Ты прав, Илюша, сегодня день рождения, только не мой, но все равно как мой.

— Как это понять?

— Ты ложись спать, а расскажу тебе одну удивительную историю. Она почти что сказочная, но она произошла на самом деле.

И начал рассказывать обо всем, что со мной произошло за время отсутствия Ильи. Поведал ему, наконец, о Дельфании, о встрече с ней, опустив только наши с ней сокровенные чувства и взаимоотношения. В домик тем временем вползла ночь. Я не видел Илюши, перед моими глазами протекали события прошедших волшебных месяцев, приобретя необычайную яркость и красоту.

— Так что, Илюша, ты был прав, когда предположил, что звери собирались для решения важных вопросов, — так завершил я свое повествование, чтобы похвалой приободрить мальчика.

Илюша ничего не ответил, и я подумал, что он заснул. А у меня, напротив, сон как рукой сняло. Сердце застонало от любви и разлуки, от того, что я почувствовал до боли, как мне не хватает ее. «Бог мой! Как же я буду без тебя жить, Дельфи!?» — сказал я сам себе. И вдруг раздался голос Илюши в темноте:

— Дядя Вова, вы любите Дельфанию?

Это меня обескуражило, ибо в своем повествовании, мне казалось, не давал никаких намеков на свое отношение к женщине из моря. А вот мальчишечье сердце уловило то, что я пытался сокрыть, значит, действительно не скроешь то, что поет и цветет в твоем сердце.

— Почему ты так решил? — спросил я.

— Не знаю, дядя Вова, я так почувствовал. Когда вы говорили о Дельфании, то в вашем голосе было что— то такое необычное, что я так подумал, — ответил Илюша, а потом задал следующий вопрос:

— А Дельфания вас полюбила?

Ну что сказать мальчику? Как обьяснить ему, что я не могу и часа без нее прожить, что все мое существо стонет от безумной любви и блаженства и что ту сладость и счастье, какие я пережил с Дельфанией, невозможно ни описать, ни выразить никаким языком. Но самое главное, что теперь я не знаю, как мне дальше жить без нее, как вернуться в мир людей, когда я познал мир моря, жизнь, где только солнце, только радость и любовь, любовь, которая навсегда и которой нет конца.

— А может быть, вам жениться на Дельфании? — спросил Илюша, не дождавшись от меня ответа на предыдущий вопрос.

Больше я ничего не отвечал мальчику, потому что к горлу подступил комок и слезы навернулись на глаза. Я мог себе позволить это, когда меня никто не видит, когда ночь, тишина и любовь, летящая через всю вселенную туда, в море, где Дельфания резвится с дельфинами.