Этические отступательные бои - эстетический империализм

Каузальный и телеологический способы мышления мар­кируют — я предусмотрительно оговариваю это - как этические, так и, пусть в меньшей мере, эстетические дискуссии. Остановимся сначала на этических. Мыс­лители преимущественно каузально-аналитического плана, такие как Тугендхат, а при известных ограниче­ниях также и представители дискурса этики, например, Хабермас, пытаются обосновать должное в воле отдель­ного индивидуума. Причем само должное понимается ими в смысле апостериорного согласия, в качестве интерсубьективно рассчитанного равновесия различных потребностей и интересов. Философы более синтети­ческого склада мышления, например, Хёсле, придержи­ваются, пожалуй, наиболее твердой телеологической позиции и пытаются обосновать должное в высшем ра­зуме, в абсолюте, независимо от того, чего желают или могут желать индивидуумы, а также независимо от ин­терсубъективно опосредованной, [konsensierten] пари­тетной индивидуальной воли в смысле volonté générale*. Так, Хёсле, представитель объективного идеализма (кстати, я во многом разделяю личностный этос Хёсле, хотя в отличие от него не пытаюсь сделать его обяза­тельным для других), догматически всегда точно знает, что является универсальной задачей человека на земле. Это задача, которую он с точки зрения эко-этики выво­дит из предустановленного «telos 'a** природы», подра-

*Общая воля (фр.). (Примечания переводчика отмечены звездочками, а примечания автора — цифровыми индексами.)

** Telos — цель (греч.).

[18]

зумевающего «порождение разумных существ», «спо­собных постичь моральный закон», следование которо­му обеспечивает сохранение человека и тем самым при­роды для будущего человечества. Поэтому, по Хёсле, «на протяжении всей человеческой истории не может су­ществовать какой-либо допустимой цели, которая тре­бует уничтожения самих людей»¹. Подобным же обра­зом он аргументирует моральные обязательства инди­вида по отношению к обществу, которое в определен­ных ситуациях вправе требовать от людей «героическо­го акта самопожертвования»². Хёсле также точно знает, на этот раз уже в частностях, что должен делать худож­ник: «...задачей искусства является символическое вы­ражение примирения природы и духа»³. Итак, Хёсле обращается с подобного рода наставлениями к совре­менным художникам и профессиональным эстетикам. Лично я, несмотря на все рефлексивные усилия, не могу постичь нравственный закон, существующий независи­мо от человеческих потребностей, волений, целеполаганий и интересов, а также и от заинтересованности в мирной совместной жизни. Я так и не обнаружил для себя этот нравственный закон даже при чтении работ Хёсле, несмотря на его непрестанные призывы.

Человечество не явилось в мир с моральным зако­ном, тем более с законом, запрещающим разрушение природы (это — проблема, вставшая перед нами теперь только вследствие нашего возросшего потенциала могу­щества и силы). Скорее всего, как и многое другое, люди создали законы общения с другими людьми и природой лишь в ходе истории и в соответствии с их действи­тельными возможностями познания и деятельности.

Следовало бы спросить, каковы специфические ан­тропологические условия, дающие или давшие челове­ку возможность освободиться от непосредственной физической сплетенности с природой, от животной де-

[19]

терминированности ею и действовать так, что он своей деятельностью в мире по отношению к природе и лю­дям мог способствовать чему-то позитивному или пре­дотвращать нечто негативное? Затем, как такая деятель­ность, обусловленная представленной целью, нередко от­срочивающая непосредственное удовлетворение потреб­ностей, стала нормой общественной деятельности? Я считаю, что Хёсле опирается на ложную аналогию, ког­да исходя из действенности законов природы, существу­ющих независимо от человеческой воли, независимо от человека вообще, предполагает также существование независимого от человека нравственного закона. При­менительно к человеку я бы сказал, что закономерность природы прекращается как раз там, где природа произ­вела человекоподобных, одаренных разумом существ, которые телеологически сами себя определяют, созда­ют свои собственные законы и тем самым способны выс­вободиться из непосредственного каузального плена природы. Словом, природный детерминизм произвел на свет людей как телеологических существ или, точ­нее, существ, осознающих telos.

Что же касается каузального и телеологического ти­пов мышления в области эстетики, упомянутых выше, то как раз их отрицание породило сегодняшнюю эстети­ку в качестве компенсации метафизической утраты те­леологии. Под телеологией здесь я понимаю поставлен­ную на метафизическую основу гетерономную ТЕЛЕ­ОЛОГИЮ, т. е. ТЕОЛОГИЮ. Другой вопрос заключа­ется в том, не определяют ли современные свободные художники своим искусством telos цель себе самим, и не хотят ли они тем самым достичь силы воздействия, выходящей за пределы простой функции очарования искусством? При этом я думаю о таких ангажирован­ных обществом и увлеченных экологической тематикой художниках, как Бойс, Шмидт-Пфайл и Арруди в Ис-

[20]

пании. Но с тех пор, как живописцы обладают лицензи­ей писать не ландшафты, а картины, многие художники и эстеты слепы к тому, что причиняет боль, обладая анэстетизацией [anästhetisiert] к нужде и человечески не­обходимому [not-wendiges] образу действия⁴. Это же касается и большинства постмодерных архитекторов. Один известный испанский архитектор в ответ на кри­тику — мол, его жилища в одном.жилом комплексе Мад­рида непригодны для проживания - лишь цинично зая­вил: я не строю жилища, я создаю архитектурные про­изведения.

В соответствии с этим очевидно, почему современ­ная философия, интересующаяся проблемами челове­ка и, прежде всего, экзистенциальными проблемами се­годняшнего времени, времени плюралистичного, гете­рогенного и многими уже некрологизируемого пост­модерна,разделяется на два направления: этическая и эстетическая. Я не буду принимать во внимание другие философские направления, которые именуют себя пост­модерном,хотя по существу их нужно было бы обозна­чить как премодерн, поскольку насчет апории автоном­ного человека они не имеют иного ответа, кроме нового регрессивного снятия автономии в духе христианской гетерономии (Лёве, Козловски). Мы обойдем молча­нием и ту часть сект, успешно оперирующую ритори­ческими ухищрениями, которые через своих продавцов смысла (в меркантильном значении слова продавать)бесстыдно эксплуатируют метафизический дефицит сегодняшнего человека для своего собственного обога­щения. Не укладываются в какое-то одно из двух ны­нешних философских течений и такие философы, как, например, Люббе и Марквард. Последний выпадает из предложенной биполярной систематизации уже на ос­нове его самоопределения в качестве «компетентного в некомпетентной компенсации философией». Не укла-

[21]

дывается в указанную дихотомию и данная книга. Марквард, как и большинство философов и поэтов Нового времени и наших дней (от Баумгартена, Шлегеля, Шил­лера, Гете, Бодлера, Ницше, Киркегора до Адорно, Лио­тара, Ваттимо, Вельша и др.), рассматривает эстетику в качестве следствия и компенсации распада метафизи­ки, как следствие расколдовывания модерна, требую­щего нового околдования искусством. С другой сторо­ны, он ратует за полимифы, обычаи, историю, чтобы найти противовес метафизическому остыванию и от­чуждению, утрате интимного отношения сегодняшнего человека к миру⁵.

Поскольку Бог как Троица Истины-Добра-Красоты уже не является для человека мерилом того, что есть ис­тинное, доброе и красивое, решаются эти вопросы по ус­мотрению самого человека. Если бы не было автономно­го, мета-физически открытого человека, который должен теперь сам определять, что ему делать со своей мета-фи­зической энергией, человека, столкнувшегося с апориями по экзистенциальным вопросам о том, для чего жить, что делать и как поступать, то не было бы и этиков, стремя­щихся помочь ему этично преодолеть эти апории. Равно как не было бы и эстетиков, советующих ему эстетически компенсировать неразрешимость его апорий. Этими апо­риями, разумеется, смущены отчасти сами этики и эсте­тики (первые, пожалуй, меньше вторых), так что их уси­лия тоже направлены на освобождение от собственной озадаченности. По мере достижения этой цели професси­оналы по этике находятся в поиске некоего фундамента, пригодного не только для своих собственных поступков, но и релевантного для других. Эстетики же легитимиру­ют разные типы эстетической компенсации этического пораженчества. Идеологический крах триединства Исти­ны-Добра-Красоты нашел свое выражение в том, что вме­сте с потрясением основ ИСТИНЫ (онтологии) и утра-

[22]

той достоверности больше нет предписанною человеку ДОБРА (этоса), а также, как следствие, нет вполне оп­ределенного, заданного ИСТИННО-ДОБРОГО, на ос­новании которого он способен построить чувственно-сверхчувственную, «осознанно чувственную» КРАСО­ТУ (эстетику) (Рудольф Липпе)⁶. После этого идеоло­гического распада профессиональному этосу этиков, пожалуй, свойственно то, что они хотят отменить эти­ческое освобождение автономного человека от обязан­ностей посредством возложения новых обязанностей. Причем они не опротестовывают традиционные мета­физические позиции (хотя и такое имеет место), как это свойственно профессиональному этосу эстетиков, утверждающих тотальную автономию эстетики. Поэто­му среди профессиональных этиков немного предста­вителей автономной индивидуальной этики прихоти [Beliebigkeitsethik] (делай, что хочешь, что тебе нравит­ся), как и среди профессиональных эстетиков немного таких, которые усиленно занимались бы эстетикой ис­тины или обязывающей содержательной этической эс­тетикой.

Декорации в обоих лагерях вполне известны: они пес­тры, в них царят плюрализм, релятивизм, иррациона­лизм, индивидуализм, субъективность, несоразмер­ность, эксгибиционизм, гетерогенность, самоутвержде­ние, прокламация, универсализм и т. д. Даже в области этики, там, где речь идет или, по меньшей мере, должна идти (должна бы исходя из самопонимания этики!) о создании объективной общеобязательности, нет един­ства в том, как можно сделать обязательными для каж­дого моральные или этические нормы. Пестрота деко­раций, в сущности, свидетельствует о правоте тех, кто настаивает на прихоти, и неправоте тех, кто говорит об обязательности, общепризнанности, объективности. Прежде всего там, где требующие проверки на ложность

[23]

высказывания вступают в область бытия с такими же бойкими претензиями на истинность и значимость, как и верифицируемые выражения, где во ИМЯ кого-либо или чего-либо - поскольку эти ВО ИМЯ все еще име­ют место — терроризируют людей (этический аспект); в эстетической области тот же террор, причем не только фиктивный, представляется оправданным жаждой силь­ных эстетических эмоций и сенсаций. О других основа­ниях редукции прихотей я выскажусь позже. Ранее я употребил модальность должна была бы и намереваюсь обосновать это должна была бы не столько и не только тем, что при условии безграничного господства пристрастий хаос вырвется на свободу. If «anything goes»⁷, nothing goes*. Разумеется, если бы мы обязаны были желать хао­са, который навязывался бы «большинством», мне ни­чего не оставалось бы как продолжать жить в согласии с собственным разумом и совестью, чтобы по крайней мере умереть «с достоинством»⁸ (Катарина Шрайбер).

* Если «получается что-то неопределенное», то ничего не полу­чается. (англ.).

[24]

Примечания

¹ Hösle V. Die Krise der Gegenwart und die Verantwortung der Philosophie. - München. 1994. S. 258.

²Ibid. S. 147.

³ Ibid. S. 262.

⁴ Если же под этой нуждой понимать экзистенциальную, мета­физическую нужду сегодняшнего человека, голод переживаний иссушенной нигилистической западной души, в то время как большая часть человечества не знает, как утолить голод плоти, то следует сказать, что у современных художников-очарователей открыты глаза и развита соответствующая для такой нужды чувствительность.

⁵ См.: Marquard O. Apologie des Zufälligen. - Stuttgart. 1986. S. 94, 102-110.

⁶ См.: Lippe R. zur. Sinnenbcwußtsein: Grundlegung einer anthropo­logischen Ästhetik. Reinbck, 1987.

⁷ Feyerabend Р. Wider den Methodenzwang. Skizze einer anarchistischen Erkenntnisstheorie. — Frankfurt am Main, 1976. S. 35. ⁸ Из разговора с Катариной Шрайбер, философом из Мюнхена.

[25]