Богословские споры и церковно-Политическая борьба VI–VIII вв

 

При первом же взгляде на собственно религиозную жизнь эпохи раннего средневековья обращает на себя внимание интенсивность борьбы вокруг отдельных догматических мнений и оттенков этих мнений. Непрестанно возникают новые толкования отдельных христианских догматов, вокруг которых ведутся ожесточенные споры. Авторитетнейшими инстанциями церкви и государства выносятся богословские решения и контррешения, созываются поместные и вселенские соборы, где одни решения одобряются, другие отвергаются. Без конца раздаются анафемы в адрес тех, кто «инако мудрствует», мобилизуются реальные силы для расправы с ними. В городах огромной империи идут кровавые столкновения между сторонниками и противниками анафематствованных. То или иное богословское решение становится боевым кличем воюющих армий, истинность или ложность этого решения выясняется в кровопролитных битвах. И конечно, было бы грубой ошибкой относить всю остроту и интенсивность борьбы только на счет религиозного фанатизма. Все дело в том, что конфликты социальные и национальные находили свое знамя и идеологическое выражение в столкновении религиозных идей, и, чем острее были эти конфликты, тем сильнее разгоралось пламя религиозного фанатизма, дававшего им свое выражение и даже разрядку.

Христологическая проблема, казалось бы решенная на Халкидонском соборе, в течение рассматриваемого периода не переставала быть поводом к острой идеологической и политической борьбе.

Монофизитство продолжало занимать сильные позиции. В Египте, Армении и значительной части Сирии оно господствовало, а в других частях империи тоже имело большое количество приверженцев как в народных массах, так и среди светских и церковных правящих кругов. Интересы достижения внутреннего единства побуждали императоров идти на уступки монофизитству. В конце V в. император Зенон с согласия патриарха Акакия предпринял ряд шагов к примирению с монофизитами 1. Но попытка компромисса не удалась. Императоры и по их приказанию патриархи несколько раз переходили к тем или иным формам монофизитства и вновь возвращались к признанию двойственной природы Христа.

В начале VII в. император Ираклий совместно с патриархом Сергием провозгласили новую доктрину, являвшуюся по сути дела несколько подновленным монофизитством. Признавая в Христе две природы — божескую и человеческую, они заявляли, что его деятельность вдохновлялась «одной энергией»2. Такая концепция именовалась «монэргистской» — «одноэнергийной». Вскоре она приобрела новую форму: вместо одной «энергии» стали говорить об одной «воле» (felima), откуда и пошло название монофелитства, «одноволия». Эта богословская доктрина стала для ближайшего столетия предметом острой борьбы между разными социальными, национальными и церковными группировками обеих частей империи, причем папство безоговорочно выступало против монофелитства.

Обстановка середины VII в. позволяла императору Константу II проявлять некоторую самостоятельность в своих богословских мнениях. Он направил в Рим с крупным вооруженным отрядом своего уполномоченного Каллиопу, который арестовал папу Мартина I и доставил его в Константинополь, где после пыток его приговорили к ссылке в Херсонес; там этот искалеченный человек через несколько месяцев умер. Еще круче разделались с другим противником монофелитства — Максимом Исповедником. Уже в начале 662 г. он был в Константинополе после официальной процедуры суда подвергнут бичеванию, после чего ему отрезали язык и отрубили руку. Истинность монофелитства была таким способом убедительно доказана.

Однако вскоре церковно-богословская борьба возобновилась по новому поводу. Теперь она была сопряжена с еще большими жестокостями, в ходе ее было пролито еще больше крови, проявлено еще больше беспринципности, вероломства и лицемерия, чем на предыдущем этапе. Мы имеем в виду эпопею борьбы иконоборцев с иконопочитателями, начавшуюся в 726 г. и завершившуюся в 843 г. 3

По своему смыслу и содержанию поклонение иконам было совершенно магическим. Иконы стали амулетами, оберегами, инструментом для производства чудес, даже просто фетишами. Практически не осталось никакой разницы между иконопочитанием и обычным идолопоклонством, давно известным в религиозном обиходе. Тем не менее для христианской церкви святость икон и необходимость их культа были непреложной истиной, сомнение в которой должно было признаваться кощунственным.

И все же такое кощунство не только совершилось, но и послужило началом последовательной политики, осуществлявшейся византийскими императорами при поддержке той части духовенства, на которую они опирались. Вступивший в 717 г. на престол Лев III Исавр примерно через десятилетие начал борьбу против иконопочитания. Поводом для специального указа послужило извержение вулкана на одном из островов Средиземного моря — нетрудно было объявить это явление знамением господнего гнева за практику иконопочитания. Началось систематическое разрушение в церквах и других публичных местах икон и статуй, изображающих священные сюжеты.

Иконоборческая политика Льва III и его сына Константина V Копронима вызвала ожесточенное сопротивление: против нее выступало многочисленное во всей империи монашество, открыто выражала свое возмущение часть духовенства вплоть до высшего, негодовало папство. Под знамена защиты иконопочитания становились все, кто был недоволен положением дел в империи и политикой властей. В отношении своих внутренних византийских противников императоры-иконоборцы применяли испытанные методы: их бичевали, ослепляли, топили, вешали, им обрубали руки и ноги.

Смерть Льва III Исавра послужила поводом к попытке иконопочитателей изменить ход борьбы. Выступил зять покойного императора Артавазд, занимавший до этого положение стратига одной провинции, и захватил было престол, причем первым делом приказным порядком восстановил иконопочитание. Шестнадцать месяцев длилась война, кончившаяся поражением Артавазда и победой сына Льва III Константина V, активного иконоборца. Артавазда ослепили, а перешедшего при нем на сторону иконопочитателей патриарха Анастасия подвергли жестокой публичной порке, заставили участвовать в позорной уличной процессии верхом на осле лицом к хвосту, после чего ему предоставили возможность вернуться к исполнению патриаршей должности. Иконопочитание было опять отменено и запрещено. А константинопольская знать, поддерживавшая Артавазда в его борьбе за трон и за восстановление иконопочитания, была подвергнута разгрому и ограблению.

После смерти Константина V и пятилетнего царствования Льва IV правительницей государства на положении регента при малолетнем императоре Константине VI стала императрица Ирина. Главной заботой этой свирепой и очень благочестивой женщины было удержание трона и отстранение от него собственного сына. Когда он достиг совершеннолетия, разгорелась борьба между матерью и сыном. Императрица опиралась на константинопольскую знать, выступавшую за иконопочитание; этим определялась и ее позиция в острейшем религиозном конфликте эпохи. Иконоборческого патриарха Павла она сместила и сослала в монастырь, а на его место поставила богатого константинопольского купца Тарасия, не облеченного даже духовным званием, но зато усердного иконопочитателя. Был созван новый Собор, объявивший себя VII Вселенским (786–787). Он отменил решения Собора 754 г. и восстановил иконопочитание 4. В борьбе с собственным сыном императрица Ирина ослепила его, после этого он уже не был опасен для нее как претендент на трон, а для церковного благочестия — как противник иконопочитания 5.

В 843 г. VIII Вселенский собор подтвердил восстановление иконопочитания и анафематствование иконоборчества, что явилось окончательной победой культа икон 6. Православная церковь до сих пор рассматривает это событие как «торжество православия», она посвятила ему специальный праздник. Магический и фетишистский культ икон был, таким образом, навсегда связан с укладом жизни православной церкви.

Как и в подавляющем большинстве богословских споров, аргументация обеих сторон в одинаковой мере характеризуется чертами казуистики и софистики 7.

Позиция иконоборцев все же выглядит более последовательной, особенно в отношении икон, изображающих Христа. Если, рассуждали они, в нем слились нераздельно божеское и человеческое естества, то нельзя представить себе второе отдельно от первого, которое вообще в принципе неизобразимо. Что же касается того видимого человеческого образа, в котором было воплощено второе лицо Троицы в его кратковременной земной жизни, то этот образ преходящ и несуществен, поэтому следует признать неправильным само стремление приковывать к нему внимание верующих.

Иконопочитатели отвечали на это тем, что сама божественная сущность до некоторой степени выражается в чувственно воспринимаемых материальных явлениях. В качестве духовно-телесного существа человек может воспринимать любые истины и идеи только через посредничество неких чувственных образов, могущих служить символами духовного и божественного. Что же касается Христа, то он сохранял человеческий образ не только до своей смерти, но и после воскресения, ибо, как известно, воскресший являлся своим ученикам в том же образе, в каком они знали его при жизни. Помимо этого почитание икон нужно для того, чтобы дать «малым сим» — простонародью — легко усваиваемую духовную пищу. На это иконоборцы отвечали, что как раз для массы почитание икон представляет соблазн идолопоклонства и что задача христианского воспитания заключается именно в поднятии религиозного сознания масс от чувственно воспринимаемых образов к божественной истине во всей ее возвышенности.

Как уже говорилось, вся эта тонкая и благопристойная богословская аргументация выражала вполне житейские мотивы различных участвовавших в борьбе политических и социальных сил.

Довольно ясны мотивы, побудившие «солдатских императоров», начиная с Льва III Исавра, поднять знамя иконоборчества. К VIII в. почти половина всех обрабатываемых площадей находилась в руках церквей и в особенности монастырей. Огромное количество монахов, буквально наводнивших империю, к началу VIII в. еще выросло за счет иммигрантов из стран, завоеванных арабами. Экономическому могуществу церкви соответствовали все возраставшие ее претензии на политическое влияние в государстве и на независимость от императорской власти. Последняя поставила себе цель — сломить могущество церкви любыми средствами. Оправдание применения самых решительных средств вплоть до кровавых репрессий в отношении духовенства и монашества, до ликвидации монастырей и превращения их в казармы могло быть достигнуто идеологической компрометацией того, чему до сих пор учила народные массы церковь. Не могло быть речи о нанесении удара в самую сердцевину христианского вероучения — в уже прошедшие горнило христологических споров истины сложившейся догматики; оказался уязвимым такой пункт церковной практики, как иконопочитание. Удар по нему должен был поколебать в глазах всех слоев византийского общества авторитет церкви и монашества. Помимо того этот удар провоцировал такое сопротивление церковно-монашеских кругов, которое оправдывало самые жестокие карательные меры против них. В итоге большое количество церковно-монастырских ценностей — не только земли, но и масса церковной утвари в золоте, серебре и драгоценных камнях — перешло во владение государства.

Подрыв экономической и идейно-политической мощи церквей и монастырей соответствовал интересам многих социальных группировок Византии. Прежде всего выигрывала военная знать, получившая церковно-монастырские земли. Ликвидация церковно-монастырских поместий встречала одобрение в массах зависимых крестьян, трудившихся в этих поместьях. Другое дело, что они тут же попадали в зависимость от новых господ; возникала, однако, надежда на то, что при новых владельцах жизнь станет легче. Для характеристики того многообразия интересов, которые задевались ударом по монастырям, показательно хотя бы сочувствие городских ремесленников иконоборчеству: монастырские мастерские конкурировали с ремесленными цехами.

Восстановление иконопочитания произошло с неожиданной легкостью. Причина этого заключалась в том, что цели, преследовавшиеся светской властью Византийской империи, были достигнуты: церковь уже оказалась полностью подчиненной государству, монастырские земли так и не были возвращены прежним хозяевам, подавляющее большинство ликвидированных монастырей не было восстановлено. С другой стороны, народные низы не прекращали своей борьбы против эксплуататоров, так что в дальнейшем могли с новой силой вспыхнуть массовые движения против феодализма. Перед лицом этой опасности господствующие классы были заинтересованы в сплочении. Иконоборческий мавр сделал свое дело и должен был удалиться.

 

ПАПСТВО В VIII–XI вв

 

Возвышение папства в течение VIII в. имело и свою оборотную сторону, довольно быстро приведшую его к упадку.

Папский престол стал игрушкой в руках влиятельных римских группировок, ставивших на него свои креатуры, причем, как правило, незначительных и не пользовавшихся авторитетом людей, которых можно было в любой момент устранить и заменить другими, такими же; нередко подлежавшего устранению папу просто убивали.

Трудно представить себе более гнусную картину морального разложения и деградации, чем та, что демонстрирует папство конца IX — середины XI в. Было бы слишком долго описывать всю запутанную эпопею смены пап в течение указанного периода — их низложений, заточений, убийств, захватов и утрат папского трона. Приведем лишь несколько фактов.

С 872 по 888 г. папский престол занимал Иоанн VIII 8. В течение этого времени он свергался и восстанавливался, подвергался публичному покаянию и порке, вел политическую и военную борьбу с различными церковными и светско-феодальными группировками, заключая соглашения с другими такими же группировками и цинично нарушая их. Когда герцог неаполитанский Сергий заключил соглашение с арабами, Иоанн VIII приказал его брату, епископу Афанасию, вероломно захватить Сергия и выколоть ему глаза, что было аргументировано папой с помощью Евангелия: «Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его…» (Мф., V, 29). А самого Афанасия, тоже подозревавшегося в симпатиях к арабам, папа отлучил от церкви и снял наказание лишь после того, как епископ распорядился уничтожить большую группу арабов, что должно было быть засвидетельствовано присутствовавшими папскими легатами.

Папа Иоанн VIII отлучил от церкви епископа Формоза. Через несколько лет после смерти Иоанна VIII Формоз сам стал папой. Занимал он престол пять лет и умер своей смертью, что было тогда не таким уж частым явлением для пап. Но уж после этого ему пришлось «пострадать». Преемник Формоза папа Стефан VI (885–891) решил подвергуть своего предшественника посмертному суду. Через несколько месяцев после захоронения Формоза его труп был вырыт из могилы, облачен в папские одеяния, посажен на трон и подвергнут судебному разбирательству. У покойника обнаружили грехи, за которые он был лишен папского престола и подвергнут соответствующему обращению: у него отрубили три пальца («которыми он благословлял народ»), труп выволокли за ноги и, протащив по улицам Рима, бросили в Тибр 9. Очевидно, этот спектакль соответствовал каким-то религиозно-политическим видам папы Стефана VI. Впрочем, через некоторое время папа Теодор II (несколько месяцев 898 г.) реабилитировал Формоза и признал его истинным папой.

Лев V занимал папский престол всего 40 дней, после чего был свергнут Христофором и умер в тюрьме (вряд ли своей смертью); с Христофором таким же образом разделался Сергий III. Восшествие последнего на престол св. Петра открыло целую эпоху в истории папства, длившуюся около 50 лет и получившую наименование «эры блудниц» 10. Вот что пишет о ней Бароний: «На престоле Петра, которого даже ангелы боятся, восседали не папы, а настоящие чудовища, которые были посажены туда развратными, бесстыжими проститутками. Они полновластно распоряжались епископскими кафедрами, они попирали ногами все старые обычаи, все каноны и декреты. Христос глубоким сном заснул в лодке Петра, и не было апостолов, которые разбудили бы его» 11.

Внук Мароции, одной из упомянутых выше блудниц, ставший папой Иоанном XII (955–964), охарактеризован тем же Баронием как самый распутный из всех наместников апостола Петра 12. Он был очень активен и на политическом, и на военном поприще. Долгое время продолжалась его борьба с немецким королем Оттоном, которого он же короновал императорской короной, но неоднократно потом делал объектом своих интриг и заговоров. Сражения между войсками Оттона и наемниками папы сменялись церковными соборами, на которых в зависимости от того, кто в данный момент брал верх, отлучали от церкви и проклинали его противника 13.

Папская чехарда, сопровождающаяся убийствами, продолжалась. Бенедикт VI (973–974) был свергнут Бонифацием VII (974–980) и по его приказанию удушен в тюрьме. Последний был низложен Бенедиктом VII (980–983), после которого престол был занят Иоанном XIV (983–984). Но ни тот, ни другой вовремя не обезвредили Бонифация, который после десятилетнего перерыва сумел низвергнуть Иоанна XIV и уж не остановился перед тем, чтобы убить его. Через некоторое время и Бонифация постигла та же участь, а его труп толпа протащила по улицам Рима и бросила в Тибр. Положение следующего папы, Григория VI (996–999), осложнялось тем, что у него был антипапа Иоанн XVI. Но судьба антипапы оказалась весьма тяжкой: император Оттон III приказал выколоть ему глаза, отрезать уши, нос и язык, после чего Иоанн был посажен на осла задом наперед и торжественно провезен по улицам Рима.

С именем Оттона III связана попытка открыть новую страницу в истории папства: он возвел на престол самого, вероятно, образованного человека того времени, ученого и изобретателя Герберта под именем Сильвестра II. Это был своего рода антракт в истории папского аморализма. Оттон III был обуреваем честолюбивыми и благочестивыми замыслами о воссоединении Восточной и Западной империй, о высокой миссии, выпадавшей в этой связи на долю папства, и чуть ли не об освобождении гроба господня. Его учитель Герберт представлялся ему подходящим кандидатом на роль папы — исполнителя этой миссии. Ранняя смерть Оттона III произошла как раз в обстановке обозначившегося крушения его замыслов. Когда через год после его смерти умер и папа Сильвестр II, все опять встало на свои места, а покойный папа был общим мнением признан колдуном и агентом дьявола. Историк М. С. Корелин писал по этому поводу: «Но настоящие дьявольские папы появляются только после его (Сильвестра II. — И. К.) смерти… На престоле св. Петра появляется целый ряд воров и разбойников, который заканчивается невероятною фигурой Бенедикта IX» 14. Действительно, она весьма примечательна.

В роли папы Бенедикт IX оказался впервые в 1032 г. в возрасте 10–12 лет — престол для него купил его отец. В 1038 г. восставшие римляне прогнали недоросля-папу, успевшего прославить себя беспутной жизнью и дебошами; тут же, однако, император Конрад II вернул его обратно. В 1045 г. история повторилась, но на этот раз восставшие возвели на престол нового папу под именем Сильвестра III. Бенедикт не сдавался, он набрал банду наемных разбойников, во главе которых неистовствовал в окрестностях Рима и совершал нападения на церкви в городе. Не совсем ясны обстоятельства, при которых Сильвестр через три месяца вернул трон Бенедикту. Вскоре, однако, Бенедикт решил, что папский престол для него слишком беспокойное место, и продал тиару человеку, который стал папой под именем Иоанна XX. Новый папа вместе с двумя старыми составили своеобразный триумвират, распоряжавшийся наследством апостола Петра. Совместно они продали папство новому покупателю — им становится Григорий VI. Потом его свергают, и папой становится Климент II. Но когда он через девять месяцев умер, Бенедикт вновь предъявил свои претензии на папский престол и занял его. Этим, однако, дело не кончилось. Трон был продан в третий раз. После очередной комедии с отречением, на этот раз даже с публичным покаянием, Бенедикт с отрядом солдат напал на Латеранский дворец и, овладев им, опять провозгласил себя папой. Наконец, император Генрих Черный принял решительные меры к окончанию затянувшегося фарса. Он назначил папой своего родственника Бруно, принявшего имя Льва IX, и отправил его в Рим в сопровождении вооруженного отряда. На этот раз Бенедикту IX пришлось окончательно распроститься с должностью наместника Христа. В перерывах между периодами его пребывания в этой должности папская тиара побывала в течение того или иного времени на головах Сильвестра III, Иоанна XX, Григория VI, Климента II, Дамасия II.

С середины XI в. в судьбах папства происходит удивительный поворот: начиная со Льва IX на престоле оказываются не бандиты, вымогатели, убийцы и авантюристы, а государственные люди, озабоченные судьбой церкви, стремящиеся к достижению определенных религиозно-политических целей. Чем был вызван перелом, знаменовавший временное преодоление папством разъедавшего его кризиса?

Было бы наивно приписывать этот перелом тем личностям, которые случайно оказались в данный момент в центре событий, даже такой незаурядной личности, как Григорий VII (1073–1085). Это тем более существенно отметить, что сам Григорий VII в конечном счете потерпел тяжелое поражение. Нужно искать причины поворота в изменении общественных условий и общей идеологической атмосферы, в тех интересах господствовавших классов, которые потребовали от них перестройки церкви.

«Порча» церкви, достигшая своей высшей точки к середине XI в., распространилась не только на папство, но и на весь ее организм снизу доверху. Существенным признаком состояния церкви в то время было явление, известное под названием симонии; это слово происходит от имени Симона — волхва, который, по сообщению Деяний апостолов (VIII, 18–20), выражал желание купить за деньги способность творить чудеса. В католической церкви всего раннего средневековья симония была чрезвычайно распространенным, а к XI в. — универсальным явлением. Объектом купли-продажи не была, конечно, способность к чудотворству — продавались должности дьяконов, священников, епископов, да и сам папский престол.

За возведение в ту или иную должность взималась определенная сумма в золоте, причем нередко это делалось официально, с выдачей расписки или квитанции. Но были и формы более или менее скрытой симонии. По существу вся система построения церковной иерархии была симонической. В ее основе лежал возобладавший к тому времени во всей общественной структуре феодальный принцип бенефициата. Если светский вассал платил своему сюзерену за бенефиций военной службой, то священник должен был прежде всего делиться со своим епископом натуральными и денежными доходами: постоянно — во время пребывания в должности и единовременно — при вступлении в нее. Епископ находился в таких же отношениях с вышестоящим епископом или самим папой. А в XI в. прямой вассальной обязанностью духовенства стала и военная служба. По этому поводу бельгийский историк прошлого века Ф. Лоран сказал: «Сами папы призывали епископов в лагеря как на соборы. Епископы и аббаты участвовали в сражениях, они командовали войсками как генералы; для них составляло одинаковую славу быть хорошим воином и хорошим пастырем»15.

Назначение на духовные должности требовало и светской инвеституры (поставления). Чтобы очередной претендент мог занять епископскую кафедру, он должен был получить от короля посох и перстень как знаки того, что король пожаловал ему в качестве бенефиция епископский пост. Получивший инвеституру фактически и даже формально оказывался в том же положении относительно королевской власти, как рыцарь, получивший от нее же достоинство и права барона или графа. Поэтому не вызывали удивления случаи, когда епископом провозглашался несовершеннолетний или даже ребенок. Так, в 926 г. епископом Реймса был назначен пятилетний сын графа Вермандуа. Приведя этот случай, тот же Ф. Лоран комментирует его: «Ребенок мог быть графом, почему же ему не быть епископом?» Он описывает также и процедуру поставления малолетних прелатов, зафиксированную хронистом X в. Оттоном Верчельским: «Бедному ребенку предлагались вопросы, на которые ответ был им заучен предварительно, и он читал его, дрожа от страха не столько потерять епископство, сколько получить розги от своего наставника» 16. Понятно, что такой порядок мог установиться только при полном господстве симонии в церкви. В этих условиях значение церкви и духовенства как религиозного института просто обессмысливалось.

Духовенство по своей имущественной обеспеченности и положению в обществе было неоднородным. И среди приходского духовенства, и среди монашества были многочисленные категории бедных и даже нищих, живших полуголодной жизнью. Настоятели монастырей, как правило покупавшие должность в порядке симонии, вместе с группой приближенных к ним хозяйственных руководителей вели роскошный образ жизни и сколачивали большие состояния за счет трудов нищей монастырской братии. Это не могло не вызвать недовольства, которое находило выражение не только в элементарных требованиях улучшения материального положения низов духовенства и монашества, но и в лозунгах реформы церкви в целом, изменения всех церковных порядков. Уже в середине X в. началось знаменитое движение, связанное с названием Клюнийского монастыря во Франции17. Оно сыграло большую роль в тех изменениях, которые претерпела католическая церковь в ближайшие столетия.

Клюнийцы требовали возрождения в церкви «апостольских» порядков, возврата к аскетическим идеалам и соответствующему образу жизни, исполненному труда, благочестивых упражнений и подвигов милосердия. Призывы клюнийцев имели успех. Появилось много новых монастырей того же направления, которые во Франции объявили себя подчиненными Клюнийской обители. Аналогичное движение развернулось в Италии. В XI в. оно стало уже серьезной церковно-общественной силой. Из рядов клюнийцев вышли в это время многие крупные деятели церкви, в том числе папа Григорий VII.

Движение низов за церковную реформу не имело бы успеха и было бы подавлено, если бы оно не соответствовало нуждам церкви, осознанным и многими ее руководителями и даже императорской властью. И те и другие со все большей отчетливостью стали понимать, что церкви грозит гибель, ибо ее растворение среди светских институтов феодального общества («обмирщение») означает ее конец как специфически религиозного института, а это грозит гибелью самой религии.

Такие деятели папства, как кардинал Гильдебранд, впоследствии папа Григорий VII, и такие императоры, как Генрих III, сходились в том, что папству следует вернуть его былой авторитет святого престола, основанного апостолом Петром, его обаяние наивысшей нравственной инстанции, его репутацию непогрешимого судьи в вопросах вероучения. Но императоры считали, что эту роль кафедра апостола Петра может и должна играть, будучи подчинена им, — именно они должны утверждать или даже назначать очередного папу, контролировать его деятельность.

Далеко не сразу реформаторам папства удалось добиться временной стабилизации положения на папском троне. После смерти Льва IX и кратковременных понтификатов Виктора II и Стефана IX папе Николаю II (1059–1062) противостоял антипапа Бенедикт X, а потом папе Александру II (1062–1073) — антипапа Гонорий II. Все шло, как и прежде. Наконец в 1073 г. на папский престол взошел Григорий VII и в течение тринадцати лет занимал его, но это были годы такой ожесточенной борьбы, которая по своей напряженности и значению оставила далеко за собой все, что ранее происходило в истории папства. В центре борьбы стоял вопрос о порядке замещения папского трона, ибо до тех пор, пока кандидатура очередного папы зависела от императорского утверждения, церковь фактически находилась в руках государства.

В 1075 г. папа Григорий VII (1073–1075) созвал Собор в Латеране, который вынес решение, запрещавшее светскую инвеституру епископов 18. Их назначение становилось отныне чисто церковным делом, к которому имперские власти не имели никакого отношения. Генрих IV (1056–1116) не посчитался с этим решением и продолжал прежнюю практику поставления и смещения епископов по собственной воле. Папа направил ему полное угроз ультимативное послание. Тогда Генрих IV созвал княжеский сейм в Вормсе и провел постановление о низложении Григория VII 19. В ответ на это папа заявил об отлучении Генриха от церкви, о его низложении с королевского престола и об освобождении всех его подданных от присяги. Состоялся обмен посланиями, содержавшими проклятия и угрозы. Вопрос решился, однако, реальным соотношением сил.

Для папы момент был благоприятен тем, что в это время против Генриха выступили саксонские князья, отказавшие ему в подданстве, а также другие группировки немецкого рыцарства. Генрих был вынужден пойти на формальную капитуляцию. Он совершил путешествие зимой 1077 г. через заснеженные Альпы в ломбардский замок Каноссу, где в это время папа Григорий находился в гостях у графини Матильды. Пройдя унизительную процедуру покаяния — босиком по снегу в одежде кающегося грешника, король добился папского прощения. Но когда он вернулся в Германию, то нашел обстановку благоприятной для очередного поворота.

Тогда он вновь выступил против Григория VII, объявив о его низложении и о возведении на папский престол Климента III. Вместе с этим антипапой Генрих двинулся во главе войска в Италию. Вступив в Рим, он был немедленно коронован Климентом III, после чего стал именоваться императором. На улицах Рима шли кровопролитные бои, в ходе которых Григорий попал в тяжелое положение и вынужден был бежать; он умер в изгнании в 1085 г.

В лице Григория VII папство выдвинуло претензию не только на независимость от светской власти, но и на господство над нею, на мировое верховенство. В дальнейшем она ставилась в порядок дня преемниками апостола Петра в любой момент, когда тому благоприятствовала историческая обстановка.

В своей деятельности Григорий VII руководствовался концепцией, заимствованной им в учении Августина о граде божием, по самой своей сущности стоящем неизмеримо выше земного града 20. Для определения соотношения между духовной и светской властями использовалось их сравнение с двумя главными светилами физического мира — Солнцем и Луной.

Для обоснования этой претензии папы использовали не только богословско-вероисповедную аргументацию, но и фальшивые исторические документы.

Еще в середине VIII в., при папе Стефане II, была изготовлена подложная грамота, в которой содержалось обращение императора Константина I (Великого) к папе Сильвестру I21. Основав Константинополь и перенеся туда в начале IV в. свою резиденцию, император в благодарность за духовное наставление и за исцеление от проказы якобы подарил римской епископской кафедре всю Италию и прилегающие к ней острова. В соответствии с этой грамотой папы должны были считаться светскими государями, власть которых распространяется фактически чуть ли не на всю Западную Римскую империю. Подложность Константинова дара была в XV в. неоспоримо доказана Лоренцо Валлой, но до того времени эта фальшивка находилась на вооружении папства и пускалась в ход всякий раз, когда это было выгодно. Наряду с ней в ходу была еще одна — сборник Лжеисидоровых декреталий.

Приписанное знаменитому писателю VI в. Исидору Севильскому составление сборника 90 декреталий различных древних пап на самом деле относится к периоду около середины IX в.22 Основная идея декреталий заключалась в утверждении полной зависимости всех местных епископов от папской власти. Ни один епископ, в какой бы стране ни находилась его кафедра, не может быть смещен без согласия папы. Таким образом, все духовенство выводилось из-под власти королей и князей местных государств.

Подложность декреталий была установлена лишь в XVI в., а до того времени они принимались всерьез и лежали в основе церковного права католицизма.

В своей борьбе за мировое господство папский Рим сталкивался не только с противодействием светской власти, но и с тем обстоятельством, что половина христианского мира находилась под юрисдикцией Византийской патриархии. Здесь также шла непрестанная борьба, в которой обе стороны, возглавляемые смиреннейшими служителями распятого Христа, применяли все меры дипломатической игры и военного разбоя, экономического давления и военно-политического шпионажа, клевету и грозные анафемы. Столетия напряженной борьбы завершились наконец окончательным расколом.

 

РАЗДЕЛЕНИЕ ЦЕРКВЕЙ

 

Одна из статей Никео-Цареградского символа веры провозглашает веру «во единую, святую, соборную и апостольскую церковь». Однако уже в те времена, когда принимался Символ, эта единая церковь раздиралась непрестанными раздорами и разделениями. Скоро выяснилась основная линия, по которой единство в силу складывавшихся исторических условий неминуемо должно было лопнуть, — противоречие между Константинопольской и Римской церквами. В своих официальных документах каждая из церквей именовала себя вселенской. Однако при любом удобном случае папы заявляли протест против того, чтобы на это звание претендовали патриархи.

В середине IX в. произошел конфликт между папством и патриархией, положивший начало расколу. Он связан с именами патриарха Фотия, с одной стороны, и папы Николая I — с другой.

В 857 г. император Михаил III низложил патриарха Игнатия и возвел на патриарший престол угодного ему Фотия 23. Папа Николай счел это поводом для вмешательства и для укрепления своего верховенства над восточной церковью. Он потребовал восстановления Игнатия, а заодно воспользовался случаем для того, чтобы предъявить ряд территориальных претензий: хорошо бы, мол, если бы христолюбивый император отдал престолу св. Петра собственно Иллирию, Эпир, Македонию, Фессалию, Ахаию, Мизию, Дакию, Дарданию, еще вернул бы ему патримонии калабрийскую и сицилийскую — все это было отнято у пап в свое время нечестивым иконоборцем Львом III Исавром 24.

Император не пожелал потворствовать папским территориальным и иным притязаниям. Папа пришел в ярость, признал Константинопольский собор 861 г., избравший Фотия патриархом, разбойничьим и созвал в Риме новый Собор (863), на основе решений которого объявил Фотия низложенным, а Игнатия — истинным патриархом 25. Конечно, никаких изменений в реальном положении того и другого это не произвело, а конфликтная ситуация обострилась еще спором о том, в чью юрисдикцию должна быть отдана только что крещенная Болгария.

Вопрос, разумеется, касался все того же пресловутого «динария св. Петра»: два крупных и хищных феодала грызлись из-за доходов, которые можно извлекать из завоеванной «духовным» способом территории. Была, однако, найдена вполне благовидная и благочестивая религиозная оболочка для взаимного предъявления претензий.

Так как в то время Риму удалось более прочно укорениться в Болгарии, чем Константинополю, то словесные протесты выпали на долю Фотия. Он обратился к другим восточным патриархам с письмом, в котором приглашал их на Собор в Константинополь для суда над папой. Главная беда, оказывается, не в том, что Рим присваивает доходы от болгарской епархии, а в том, что он сеет среди новохристиан вероисповедные и культовые ереси, в частности распространяет Символ веры с дополнительным словом filioque (и сына), которого там раньше не было и которого не должно быть. Именно данное слово придает тексту тот смысл, что Дух святой исходит не только от бога-Отца, но и от бога-Сына, а это уже ересь! Римские священники учат болгар поститься в субботу, есть молоко и сыр во все дни великого поста, кроме последней недели его, и другим возмутительным деяниям, увлекающим болгарских христиан в бездну нечестия. Исходя из таких «страшных» обвинений, нужно было осудить и предать анафеме папу Николая I и всех, кто его поддерживает. Это и было сделано на церковном Соборе в Константиноп<