Из сборника «батальные сцены, или война с разных точек зрения» (1866)

Из сборника «БАТАЛЬНЫЕ СЦЕНЫ, ИЛИ ВОЙНА С РАЗНЫХ ТОЧЕК ЗРЕНИЯ» (1866)

 

ЗНАК

 

 

Перевод В. Топорова

 

 

Тень разодрана лучом,

Не укрыться нипочем

На брегу твоем крутом,

Шенандоа.

Бушевала здесь война.

(Эх, Джон Браун, старина)

Не зазеленеют ветви снова.

 

 

Эти раны, там и тут,

Никогда не зарастут,

Иль напрасен бранный труд,

Шенандоа?

Рана каждая страшна.

(Эх, Джон Браун, старина)

Метеор сраженья рокового.

 

 

ОПАСЕНИЯ

 

 

Перевод В. Топорова

 

 

Когда ураганы свои океан

Во глубь континента нагонит —

Смятенье и ужас на лицах крестьян,

И город измученный стонет, —

Тогда не открытых, а внутренних ран

Боюсь я твоих, государство.

Боюсь твоих величайших надежд, отравленных ядом

коварства.

 

 

Природу сумеем, пожалуй, сдержать,

А может быть, даже сдержали;

Сумеют и дети — и с пользой — читать

Ее роковые скрижали.

Но бури есть тайные — их не унять

Нам и не понять их, а все же

Боюсь, что прогнили стропила домов и киль корабля

покорежен.

 

 

БОЛС-БЛАФФ

РАЗМЫШЛЕНИЕ (ОКТЯБРЬ, 1861)

 

 

Перевод Игн. Ивановского

 

 

Однажды в полдень, стоя у окна,

Я увидал — о этот горький вид! —

Как парни, каждый ряд — в струну,

Шли на войну,

Оркестрами гремя на всю страну,

И женщин радостный синклит

Приветствовал их, за волной волну.

 

 

Под ярким солнцем лился их поток,

Цвели, как юный клевер, их сердца.

(Коснулся ветерок лица.)

Их жизнь звала,

Вдомек ли им, что смертного венца

На многих тень уже легла?

Ведь молодость жить хочет без конца.

 

 

Прошли недели. Ночью у окна

О тех, ушедших, сну наперекор

Я думал. (О война! Ты — вор.)

И топот ног

От набережной долетел во двор.

Я грустно слушал, одинок,

Пока последний не умолк повтор.

 

 

ДОНЕЛСОН

(ФЕВРАЛЬ, 1862)

 

 

Перевод Ал. Ал. Щербакова

 

 

Еще во рту горчило от запрета,

Которому подверглись все газеты,

И над страной густая висла тень,

Когда по снежной слякоти, в которой

Тонули улицы, перед связной конторой

Сошлась толпа взглянуть на бюллетень

Со сводкой новостей с полей сражений,

Висящий на доске для объявлений.

Перед доской клубок людской набух,

Туда и не пробиться тем, кто сзади.

«А ну-ка сдай! — раздался крик. — Эй, дядя!

Ты выше всех! Будь добр, читай-ка вслух!»

 

 

НАМ СООБЩАЮТ.

Генерал Ю. Грант

(На днях явивший нам свой воинский талант),

Имея под командой три бригады,

К полудню в среду занял с трех сторон

Рубеж, весьма удобный для осады

Мятежной цит а дели Донелсон.

 

 

Мятежники надежно укрываются

На гладком и обширном плоскогорье.

Оно к реке о т весно обрывается.

А с трех других сторон врагу подспорье

Овражистые склоны, нисходящие

В подмокший дол, поросший дикой чащею.

Насыщена ле с ная террито рия

Нерегулярной сетью укреплений,

Прикры в шей кряж с различных направлений.

 

 

Мы в Теннесси. Здесь в это время года,

По нашим взглядам, майская погода.

Для северян и жителей степей

Вид сказочный. Взираем, изумленные,

На дебри, где сплетения ветвей

Увешаны о мелою зеленою.

 

 

В войсках царит решимость. Все уверены

В том, что осада долго не продлится.

Мы п о вторять ошибок не намерены,

Топчась у сильных вражеских позиций.

Считают, с марша будет нанесен

Прямой удар по форту Донелсон.

 

 

Ночь отвисев, та синяя бумага

Поблекла и размокла на дожде.

Но утром новая повисла, благо

Поспели новости.

 

 

БЛИЗ ФОРТА Д.

Грант полукругом разме с тил полки,

И наша линия расположения

На флангах вышла к берегу реки.

Мятежники попали в о к ружение.

Все это славно совершилось в среду.

Но парн и платят кровью за победу.

К той линии, что в штабе намечают,

Увы, дается с бою каждый шаг.

Стрелки-охотники нам очень д о кучают,

Упорен и коварен враг.

Но цель достигнута, а поз д няя пора

Смирила пыл сторон.

В четверг с утра

Удача! Нами занят склон пологий

Почти до самой вражеской берлоги.

Противник вылазку затеял, но была

Она отр а жена. А с левого крыла

Нажим бригады нашей пешей

Успеха не имел, смят контратакой с флешей.

И все-таки погода подвела.

С полудня пасмурно, не то что день вчерашний.

Подмерзло ночью. Это их стрелкам

В чащобах топких облегчает ша ш ни.

Остыли шомпола и липнут к языкам.

А как согреться? Кто побесшабашней,

Те пляшут, хлопают покрепче по бокам.

 

 

Треск выстрелов и крики целый день.

Парням сегодня туго. За любой

Валун замш е лый или толстый пе нь

Идет жестокий рукопашный бой.

Бывает, что, стремясь укрыться за кустом,

В упор встречаешь там того, кого не чаешь.

Картечь в один удар сметает взвод гуртом.

Вид полных лаз а ретов удручающ.

Полковник Моррисон погиб у нас, увы,

Когда он вел свой полк на фл еши через рвы.

Их меткие стрелки нас очень беспок о ят.

В ответ, озлясь, и наши кроют:

Их канониру высунуться стоит —

Уж точно не снесет он головы.

Как дикари у соло н цов лесных

В засаде лося ждут, так ждут и наши их.

И тут уж кто кого. Угрюмость небосклона —

Предвестье скорого паденья Доне л сона.

Мятежникам несвычны холода.

Нам, северянам, х о лод не беда,

От стужи наша сила не скудеет,

Так что, сч и тайте, стужа нам радеет.

 

 

ДОПОЛНЕНО.

…И вынесло из шанцев

Орду вопящих оборванцев.

Лишь белый вроде знак на р у кав е

Их отличал от шайки мародеров.

Но были среди них, держались во главе

Патриции на вид, петлицы у которых

Кипели золотом — те, жаждущие славы,

Что подняли мятеж, отважный и неправый,

Их заводилы. Этою толпой

Помяты были в некоторой мере мы,

Но поле удержал и за собой,

Хотя и с неизбежными потерями.

Намного лучше шли у нас дела

Во время действий правого крыла,

Где двигалась ударная колонна

Через ольховник скрытно вверх по склону.

Казалось снизу — парни не взойдут.

Но все-таки они взошли и даже

Местами од о лели гребень кряжа

И напоролись прямо на редут.

Тут их заметили. Сосредоточенный

Огонь обрушился на смельчаков,

И не один из них пал, изрешёченный,

Ища укр ы тия от пуль врагов.

Возможно, дерзость их была чрезмерна,

Но уцелевшие в рассыпку залегли

И отбивались т ам до часу дня примерно,

Когда приказом их за гребень отвели.

Едва ли горсть из них пробила путь назад,

Оставив мертвые тела и кр о ви лужи,

Как бы висячие сады смертельной стужи,

Которые сном непробудным спят.

Они отомщены. Шквал ядер и гранат

Накрыл редут, а в нем мятежников скопл е ние,

Как полагают, там посеяв ад

И начисто сорвав контрнаступление.

(Отрывок этот в трепет нас поверг.

В нем, в и димо, даны подробности той

акции,

Которая была предпринята в четверг.

О ней писалось р а нее. — Редакция.)

Благополучным не назвать ночлегом

Тот, что пришлось нам нынче пережить.

К полуночи ударил дождь со снегом,

И то-то начало в костях мозжить.

К утру мы все почти заледенели.

Палаток нет. И даже нет шинелей.

Посбрасывали их, пока мы шли сюда.

Погода-то была почти по-майск и жаркая,

А марш — ускоренный. Вот по запарке и

Шинели, скатки прочь. А здесь без них — беда!

Костры начальство запретило жечь,

И сам не разожжешь, чтоб пули не навлечь.

Еды горячей нет. Промокли все до нитки.

А тут еще и снег. Предпринял враг п о пытку

Пойт и на вылазку. Война и есть война.

Запл а тит Донелсон за это все сполна.

 

 

«Ну-ну!

Пора бы уж уметь вести войну!» —

Сердитый патриот вскипел от гнева правого,

Ворочая зонтом. С его зонта, дырявого,

Что угодивший под картечь фургон,

Лило на головы соседям. Ветрогон

«Ура, — воскликнул, — Гранту!», дождь хлебая.

Крик подхватили два-три шалопая,

Но мало кто из взрослых поддержал.

Откуда ни возьмись, Лоб Медный, друг южан,

Явился вдруг в толпе и произнес ехидно:

«Мы бьем, нас бьют, — а эти, знай, орут.

Им лишь бы пошуметь. Мальчишки, сразу видно.

А там ведь тысячи народу мрут.

Южане трусы, мол! Их вмиг поприщемляют!

А эти трусы нам еще накостыляют!»

«Сэр, мы их победим», — ответствовал

внушительно

Торговец-борода с осанкой медвежачьей.

«Сэр, вы так думаете?» — желчно,

снисходительно

Лоб Медный обронил, поблекших глаз не пряча.

«Да, я так думаю», — ответил борода.

Помедлил Медный Лоб и, головой качая,

Сказал: «Погибшая страна!» По кучке льда

Ударил тростью и пошел, не замечая

Враждебных взглядов на своей спине,

И, выйдя на угол по южной стороне,

Попал под бешеный заряд дождя и града.

И все подумали: «Вот так ему и надо!»

 

 

Наутро тот же ветер, дождь и лед…

Но у доски толпа известий ждет.

Плешивый писарь вышел из конторы,

Невозмутим средь понуканий хора,

Наклеил лист. Там было от руки:

 

 

НАШ СЛАВНЫЙ ФЛОТ НАНЕС УДАР С РЕКИ!

 

УСПЕХИ В ПЯТНИЦУ!

 

КОНЕЦ ПЛАВБАТАРЕИ!

 

НА ВСЕХ УЧАСТКАХ КРЕПНЕТ НАШ НАПОР!

 

ФРОНТ, ЧАС СПУСТЯ.

Ужаснейшая новость!

Чем обернулась кл и мата суровость?

Той ночью раненых погибли дюжины,

В чащобе вовремя не обнаруженных.

Когда отбили нас перед зас еками,

То подбирать в снегу их было некому.

Призывов жалобных о вспоможении

С постов не слышали сквозь гул сражения.

Кто в силах был еще, ползти пытавшихся

Сыскали час назад — в снегу оставши х ся.

От боли дрогнули сердца солдат,

Но дух в ы сок. Все, как один, твердят:

Ни холодом, ни голодом, ни пулей

Не отпугнет нас вражий улей.

Еще, мол, завтра солнце не закатится,

А Донелсон за это все поплатится.

Твердят, озябшие, твердят, не евшие,

Твердят, найдя тела заледеневшие

Перед редутами, что сыплют бомбами

Над тем и смерзшимися гекатомбами.

А взгляды тянутся к знаменам вражьим,

Что нагло плещутся над заовражьем…

Противник тоже мерз под снегом липнущим.

Ничем помочь не мог беднягам гибнущим

И с милосердием, хоть и варнажьим,

Им избавл е ние от мук пожаловал —

Кого сы скал в снегу, тех поприкалывал.

Тем только жару нам поддал за шиворот!

Какой-то Банкер-хилл, хоть и навыворот.

 

 

Над смолкшею толпой пронесся трепет,

Объяла всех гнетущая тоска.

Тот синий клок и влажная доска

Явились взорам словно бы подобие

Глухого вопля из-под плит надгробия.

А вьюга призраки из снега лепит

И простирает в небе мрачный стяг,

И хлещет в грудь, и жалит стужей лица.

И это жалкие крупицы

Того, что ждало в чаще тех бедняг!

От горькой мысли той душа томится.

Но худшее на следующий день

Принес субботний бюллетень:

 

 

В субботу в три часа утра

Как дрогнула вся их нора!

Секретам, понев о ле бдительным,

Шум показался подозрительным,

Но как сквозь вьюгу бросить взгляд,

Что там творится? После трех тревог

(Не вызвавших смятенья у ребят),

Едва лишь смутно по бледнел восток,

Противник начал вылазку из крепости,

Неописуемую по свирепости.

Три плотных многотысячных колонны

Изверглись из утр о бы Донелсона,

И каждая, как адская река,

На наши цепи ринулась со склона.

Как вал морской по зеркалу песка,

Они неслись. Не дрогнули войска,

И лишь на фланге одного полка

Открылась брешь. Но Грант не прозевал,

Туда направил пушки из резерва.

В отчаянном бою отбит был натиск первый.

О т хлынул вал.

Но свежий вновь скопился и ударил.

Дождь ядер и гранат передний край ошпарил,

Смеша лся фронт, и завязалась страшная

В своей запутанности рукопашная.

Индейский бой пошел, где всяк в отдельности

Крушит во что горазд кого придется,

Где каждый поединок — верх бесцельности,

А общий смысл, хоть есть, не вдруг найде т ся.

Единоборства всюду — шты к на штык,

Единоборства кулака с прикладом,

Единоборства в чаще — хруст и крик,

Единоборства на горе и рядом!

И тол ь ко исключительной отвагой

При самом крайнем напряженье сил

Наш правый фланг, отброшенный к оврагам,

К полудню натиск отразил.

Противник не с пешит в свои берлоги,

Он укрепляет взятый склон пологий,

На наших сверху вниз насмешки сыплет он.

Исходный наш рубеж ухудшился в итоге,

Но большего не смог д о биться Донелсон.

 

 

Чтецу пришлось кричать, так билась вьюга.

Хоть полдень на дворе, мерцает в окнах газ.

Чтоб ветер с ног не сбил, приходится подчас

Отчаянно хвататься друг за друга.

От газового света синеватые,

Мелькают лица. Цветом ту бумажку

Напоминают, трауром чреватую, —

И та ж на них печать тревоги тяжкой.

Да, трудная наука ждет сердца

Уметь хранить надежду до конца

И выстоять, не поддаваясь стонам,

С упорством одиночки-храбреца

Под Донелсоном.

Но пустовала до ночи доска.

По ней сто тысяч глаз по крайней мере

Прошлись, следя, как с мокрого клочка

Бегут цепочкой капли по фанере

И холмик ледяной копится у стены.

И вот:

 

 

ВСЕГО ЗА ЧАС ВОСПОЛНЕНЫ ПОТЕРИ!

 

СУББОТНИЙ КОНТРУДАР!

 

ПРЕВРАТНОСТИ ВОЙНЫ!

 

Поддать бы им с реки! Но тут у нас затор:

Свои суда в ремонт отводит коммодор.

А жаль. Диверсия была бы кстати.

Свинц о вы небеса. Залегшие на скате,

Ребята сумр ачно глядят на кряж,

Который час назад так выгодно был наш,

И переводят взгляд на Гранта. Грант их хвалит,

Взъярились, понимает он,

Они пойдут на штурм. Не так их вьюга жалит,

Как то, что смех врага на миг обрел резон.

Им только дай приказ — и быть великой драке,

И тут не у с тоит, не выдержит атаки

Строптивый Донелсон.

 

 

ЧАС ПОПОЛУДНИ.

Поступил приказ

О срочном выводе в глубинные порядки

Частей, урон понесших в ранней схватке.

А им на смену на передний фас

Выходят свежие подразделения

Из прибывающего по д крепл ения.

Пока порыв к реваншу не угас

В сердцах бойцов, отвагою горящих,

За утренний расстрой себя корящих,

Во с прявшему врагу со всей решимостью

Быть должен дан отпор в ближайший час.

Войска кипят его необходимостью.

Нет добрых лиц. Куда ни посмотри,

Солдаты рвутся в бой, приказа ждут и

Глядят свирепо, словно дикари.

Да, есть необычайные минуты —

Кровь, слезы и жестокая война!

Пологость склона сданного видна,

И странно выглядит она, как будто

Пунц о вый клевер пал на белый наст.

То пролитая кровь. Лежит полого

Л уг смерти. Всякий жать на нем горазд,

Но тех жнецов самих пожнется много,

И эта неминуема дорога.

 

 

ТРИ ПОПОЛУДНИ.

Час определен.

Доложено о перегруппировках

В составе атакующих колонн:

Команды самых сильных, самых ловких

Возглавят полк, нацеленный на склон.

 

 

На Лью Уоллиса возложена задача

Восстан о вить…

(Прервалась передача.

Обрыв на линии. Пурга. Помехи.

Не позже, чем к утру, ждем новости большой.

Креп и тесь и надейтесь всей душой!

Есть полная, уверенность в успехе.)

 

 

И впрямь к утру поспело продолжение

Рассказа о решающем сражении.

 

 

УДАЧА!

Утро — их. Зато уж вечер — наш!

Лихим ударом вновь отобран кряж.

Отчаянные наши новобранцы

В один бросок преод о лели шанцы

И лавой затопили склон.

Вперед! Вперед на Донелсон!

За шляпой, поднятой на сабле командира,

С низин нахлынув, синие мундиры

Захлестывали кряж. Н и что им не перечь:

Ни пули, ни шрапнель, ни ядра, ни картечь.

Без лестниц штурмовых, без кошек и веревок

За гребень ледяной перемахнули синие,

И к ночи был успех по всей достигнут линии.

Враг смят и отступил. Ему не до издёвок.

Ребят ничем не удержать.

«Да тут всего разок нажать!

Вперед! — кричат. — Вперед! Покончим

с их твердынею!»

Но Грант их бережет. Грант осторожен.

В кромешной тьме исход сраженья ненадежен.

Друзья, терпение! Победа не уйдет.

При первом све те дня мятежный форт падет.

 

 

В ПОСЛЕДНИЙ ЧАС.

ФОРТ НАШ!

Отменена атака.

Над фортом белый флаг под утро всплыл из мрака.

Капитуляция. Упал их чванный стяг.

Видать воочию, как хрустнул их костяк:

У них полны казармы искалеченных,

Врачебной помощью не обеспеч енных.

Ребята подняли национальный флаг

Над зданием суда на их зазнайском шпиле.

Три баржи наших раненых отплыли

Вверх по реке на Н а швилл. Сломлен враг.

Одно из выдающихся сражений,

Которые в е ками помнит свет,

Конец чреды прискорбных поражений,

И первое зв ено в цепи побед —

Удар, который Грантом нанесен

В бою за Доне л сон.

 

 

Реестр погибших выйдет через сутки.

Подробности триумфа — в промежутке.

 

 

Закончил чтец. Не в силах с чувством справиться,

Всплеснул руками, закричал: «Ура!»

И дружным ревом подхватила здравицу

Толпа, депеши ждавшая с утра.

Лил дождь, и были улицы бесфлажны,

Но только ль от дождя у многих щеки влажны?

А то ли грянуло вечернею порой?

В любом трактире пир горой,

Что может, всё цвело, гремело, ликовало,

И по усам текло, и в непогодь сняло,

А кроткий, празднуя победы обретение,

В тиши благодарил молитвой провидение.

Но сколько было тех, кто ночь провел без сна,

Кто рано поутру из дому вышел,

Кто, словно бы других не видя и не слыша,

Хватал сырой реестр, — невеста, мать, жена.

А список все течет потоком день за днем,

И тысячи надежды крушенье терпят в нем.

 

 

О господи! Пускай триумфы и стенанья

С потоком времени уйдут из поминанья,

Забудутся, как сон.

Пусть рухнувший флагшток лежит в лощине, мшея,

Пусть будет острый срез барбета и траншеи

Песками занесен.

Пусть быстрая река подмоет склон безгласный

И в море унесет. И очи дня напрасно

Пусть ищут Донелсон.

 

 

ШАЙЛО

РЕКВИЕМ

 

 

Перевод В. Топорова

 

 

Мирно ласточки летят,

Словно из былого,

Над могилами солдат

Во поле в Шайло.

Ночью здесь с небес лило,

День и день творилось зло,

За два дня в апреле

Нивы заалели

Вкруг села Шайло.

Церкви тамошней стена

Чуть не рухнула: она

Приняла молитвы

Жертв кровавой битвы.

Грозно встали рать на рать —

И стоят, ни шагу вспять,

Не желая изменять

Доблести былого…

Вот и ласточки опять

Во поле в Шайло.

 

 

МАЛВЕРНСКИЙ ХОЛМ

 

 

Перевод В. Топорова

 

 

Здесь вязы старые стоят

И листьями шуршат.

Вы помните, как был отряд

Мак-Клеллана зажат?

В лесу лежали трупы тех,

Кто не ушел назад, —

Упавшие с рукой, на Юг

Простертой в миг последних мук…

И кипарисов скорбный круг

Оплакивает всех.

 

 

Манили Ричмонда огни —

Недалеко они:

Вдоль окровавленной стерни

Хоть руку протяни.

Семь Дней мы бились, семь Ночей —

И это были дни

Отваги, страсти и тщеты,

Как призрак, стали я и ты, —

И зрели вязы с высоты

И жертв, и палачей.

 

 

Весь в потускневших звездах стяг —

Вокруг огонь и мрак —

Не мог сорвать, не мог никак

Победоносный враг.

Мы набирались новых сил

Бог знает где и как,

Мы ждали: будет перелом

И в контратаку мы пойдем —

Но знает здешний бурелом,

Что он не наступил…

 

 

— Мы старые вязы.

Мы смерти упорней.

Стань мир еще вздорней —

Не высохнут ко р ни

И листья весною распустятся сразу.

 

 

СТОУНВОЛ ДЖЕКСОН,

НОЧНОЙ ПЕРЕХОД

 

 

Перевод В. Топорова

 

 

Изорван стяг, и прорван мрак —

Идет отряд солдат.

Не может медь не пламенеть

Мечей и тяжких лат.

 

 

Идет в молчанье легион,

А вождь их — где же он?

Но как в бою, идут в строю,

Порядок сохранен.

 

 

Их вождь (история гласит)

В сражении убит,

Но дух его ведет войска,

Не унывать велит!

 

 

НА КРОВЛЕ

БОЛОТНЫЙ АНГЕЛ

 

 

Перевод Д. Шнеерсона

 

 

Есть Ангел курчавый, губастый

И черный, как ночь.

Живет он в болоте, где скачут лягушки

(Как беглый, точь-в-точь).

Но он ополчился на Город,

Вон тот, на другом берегу

Залива, и дышит он, волны вздымая,

И гибель пророчит врагу.

 

 

А ночью над Городом спящим

На миг метеор завис

И с неудержимым, терзающим воем

Вдруг ринулся вниз,

Безумье и ужас на лицах

Своим озаряя огнем,

А там уж и взрыв: стоны, вопли, рыданья

И стен оползающих гром.

 

 

С тех пор то и дело ночами

Зловещая вспышка видна,

Мишень угадать невозможно,

И людям уже не до сна.

Они околдованы жутью,

И смерть к ним спешит, осмелев:

Седеют, худеют, хладеют —

Вот Ангела Черного гнев.

 

 

Он мог бы все разом разрушить,

Однако ж намного страшней

Отсрочкой дарить обреченных.

И люди под градом камней

Все дальше и дальше бегут,

Но вспышки и взрывы все ближе и ближе,

Ни там нет спасенья, ни тут,

Там — стен оседающих грохот,

Тут — пламени яростный вой,

И Город, квартал за кварталом,

Навек зарастает травой.

 

 

Да это ли Город глумливый,

Да это ли жалкий бахвал,

Трубивший, что Черного Ангела выгнал,

Что землю свою затоптал?!

И поздно взывать к Михаилу

(У белых людей был такой серафим),

Давно уж он с Ангелом рядом,

И Город никем не храним.

 

 

И те, кто о Городе плачут,

Пусть плачут, что грешные мы,

А те, кто ликуют… Спаси их,

Господь, уклони их умы.

 

 

МУЧЕНИК

ИДЕАЛИЗИРОВАННЫЙ ПОРТРЕТ РАБОТЫ Э. ВЕДДЕРА НА ВЕСЕННЕЙ ВЫСТАВКЕ НАЦИОНАЛЬНОЙ АКАДЕМИИ 1865 ГОДА

 

 

Перевод С. Сухарева и С. Шик

 

 

В ней — мука целого народа,

Которому судьбой

Хоть поздно, но дарована свобода;

В чертах ее — покой.

 

 

Потомки радости узнают,

Неведомые ей;

И в тихом забытьи она провидит

Явленье светлых дней.

 

 

И счастья долгие века

Предсказывая просветленно,

Сияет смуглое лицо

Сивиллы благосклонной.

 

 

ЗАПОЗДАЛОЕ ВЕЛИКОДУШИЕ

 

 

Перевод С. Сухарева и С. Шик

 

 

«Оставим резкие слова:

Борьба завершена.

Тебе я руку протянул,

Взгляни же — вот она!

Ты отвернулся? Но тебе

Желаю я добра:

Ты храбро бился, а теперь

Вражду забыть пора.

 

 

Ни слова?.. Что ж, я победил,

Но я тебе не враг.

Уткнулся в стенку и молчишь?

Нет, не уйду я так!

Забыть о дружбе дней былых?

Упрямец, сумасброд!»

Склонившись, руку он схватил —

Но та была как лед.

 

 

В ПАМЯТЬ О МОРСКОЙ ПОБЕДЕ

 

 

Перевод Д. Шнеерсона

 

 

Моряки такой народ,

В них и мягкость есть, и сила,

Служба выковала их,

А волна хоть и смягчила,

След воинственного пыла —

Вот он — блеск клинка:

Ястреб, гончая и дворянин со шпагой,

Их не зря объединила

Тицианова рука.

 

 

Победитель, он царит

В самых избранных салонах,

Мельком собирая дань

Женских взглядов восхищенных,

Заслужил — все помнят — он их,

Проливая кровь;

Эта битва полыхает из былого,

Так закат на темных склонах

Краски оживляет вновь.

 

 

Но лелеющий в ночи

Искру — только б не задуло —

Очень скоро ощутит

Всю обманчивость посула,

Ибо счастье лишь мелькнуло,

А душа все ждет:

То, что в ней однажды всколыхнулось,

Дремлет. Белая акула

Ускользает в сумрак вод.

 

 

ПАВШИМ СТУДЕНТАМ

 

 

Перевод Игн. Ивановского

 

 

Отважны юные сердца,

Нетрудно их увлечь.

Когда война зовет к себе бойца,

Он обнажает меч.

Любовью или долгом вдохновлен

(Пусть Каинами братья стать должны),

Самой ли Истины услышав речь,

Бежит ли он войны,

Покуда пыл страстей не погребен

Под снегом седины?

 

 

От нежных лет он вольно рос,

Достигнув зрелости мужской.

Легенды о делах отцов

Он в памяти пронес.

И, чуждый низости людской,

Душой он был открыт и прям,

И солнечность его чела

Ему наградою была.

Какие стройные ряды

Своих сынов, родных и близких нам,

Вступавших в жизнь, как в светлый храм,

И Юг, и Север посылал.

На их устах девиз пылал,

И вел их жребий к роковым полям.

 

 

Горе домам северян,

Горе жилищам южан.

Все, в ком молодость цвела,

Все, кого буря унесла,

Смелые души обеих сторон

Восстали, мужества полны,

И многим было невдомек,

Что дни их сочтены.

Как гордый Аполлон,

Пифону каждый угрожал

И свято в памяти держал

Родных краев тепло и свет,

Пыланье клятв, наказов суть

И поцелуи — счету нет.

Но якорь поднят, смело в путь,

Причал недолго оттолкнуть.

А был ли путь у них иной?

Священник и родная мать

Благословили убивать,

И Честь для всех была вождем.

То был ли бой Добра и Зла?

Пусть так; но юность их вела,

Тесной гроздью каждый клан,

В общий ад смертей и ран.

 

 

Пусть сердце матери найдет

Целительный бальзам.

Ее сыны отважно шли вперед,

Доверясь небесам.

Не испытали смельчаки

Ни пресыщенья, ни тоски,

И им казался мир иной

Зовущей радостной весной.

Их миновало бремя лет,

Как тот, до листьев, ранний цвет,

Который бурею сражен,

Когда всего прекрасней он.

 

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ, ГЛАВА XIII

СВОД

 

 

За миг до кораблекрушенья,

Пуская сполохи ракет,

Во тьме заметишь на мгновенье

Ответный — столь же скорбный — свет.

 

 

Когда столкнулись в Палестине.

Был Селио само унынье,

И Клэрел, в очередь свою,

Терзался тяжкою тоскою

И у безумья на краю

Не находил душе покою.

Как двое страждущих в пустыне,

Сошлись они. Так диво ль в том,

Что стало легче им вдвоем

И веселее… Те врата

(Уж наступала темнота)

Увидел Селио — и к ним,

Волненьем радостным гоним,

Сквозь мрачный город устремился.

Дыханье распирало грудь.

Пред ним открылся Крестный Путь

И вид с нездешней красотой:

Там свод державно громоздился

Над улочною теснотой.

Он назывался Ecce Homo,[1]

И, по преданию простому,

Здесь Агнца Божьего Пилат

Явил суду, по-волчьи злому.

…Захвачен зрелищем, объят

Восторгом, страхом, чувств разбродом

Встал итальянец перед сводом.

Вся скверна схлынула — и вмиг

Мир воссиял в значенье новом —

В значенье, истинном навек.

Там, наверху, открылся лик

Страдальческий в венце терновом,

И понял он: се человек.

Се человек, поднявший знамя

Вселенской скорби и забот,

Низведший наземь небосвод,

Сровнявший землю с небесами,

Се человек, поднявший глас, —

Сама судьба его устами

И к нам взывала, и за нас.

Но в страшный час, в смятенный час,

Когда небесный свет истаял,

Он возмутился, усомнясь, —

Отец, почто меня оставил?

Хула на Господа! Хула

И в нашем сердце ожила —

Хулим того, кто нас направил

На правый путь… А где залог,

Что рай — конец земных тревог,

Что рай нам станет отчим кровом?

Никто не даст душе ответ,

И ничего другого нет,

Как утешаться божьим словом.

Закон Природы — царь земной.

Но двуединство — Жизнь и Рок —

С веками Разум превозмог.

И вот, взгляни, перед тобой

Тот, кто переиначил ход

Истории… Се человек,

Перечеркнувший смертный грех,

Приняв на плечи смертный гнет.

Глаз от Тебя не отвести.

Ты любишь мир, его круша.

Ни уклониться, ни уйти.

Не верит ум — зовет душа.

Тобой распутанный клубок —

Любовь… Ты в бездне, ты в пути —

Акула, а не голубок.

Природа и Господь — загадки,

А с иудеев взятки гладки.

Твердят: в сомненьях есть резон,

Раз нет пришествия второго.

Смятенья многовекового

Развеешь ли унылый сон?

Но если так, то отчего

Все, что мы ведаем, — мертво

С Твоим вероученьем рядом?

Все прахом кажется, распадом

И бездной без мостков над ней.

С первоапостольских столетий

По дни бессмысленные эти

Зияет пропасть все страшней.

Зачем она? Как получилось,

Что малостью сменилась милость,

Что сердце, полное любви,

Алчбой прониклось, одичало —

И утопило мир в крови,

Назвавшись Божьим изначала?

Яви нам вновь,

О Господи непобежденный,

Чей лик туманит кровь и кровь,

Яви нам щит с главой Горгоны

(Ее смертельная любовь

Творит из плоти камень сонный) —

Грози, терзай, калечь, казни,

Глумись над ними, как они

Глумились над тобой когда-то,

Чтоб, устрашенный неизбежною расплатой,

Мир пал к твоим ногам, дотоле бесноватый.

Он резко отступил назад;

Свернув от величавых врат,

Он встретил пару богомолов

И понял: это ученик

С учителем… Первоглаголов

Известен одному язык,

Другой азы едва постиг,

Но полон рвенья… Речи их

Услышал Селио: «На местной

Дороге иудейский сброд

Глумился над Христом — и вот

Здесь он упал под ношей крестной.

С тех пор Израиль обречен

Скитаться до конца времен».

И Селио над камнем плит

Вздохнул: «Не я ли Вечный Жид?»

И сразу же пустился в путь,

Чтоб горечь тайную стряхнуть.

Из городских высоких врат

Он вышел — и в Иосафат

Вступил… Кругом роились тени

Надгробий. Вечер наступил.

Был Иордана плеск уныл.

Он шел, пути не разбирая,

Не слыша предостереженья,

Какое стражники ему

Бросали вслед, в глухую тьму,

Ворота на ночь запирая.

 

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ, ГЛАВА XXXV

ВСТУПЛЕНИЕ

 

 

У Пиранези есть гравюры

(О них не часто говорят),

Где мысль теряется и взгляд

В намеках словно не с натуры:

Ряды угрюмых анфилад,

Где вроде рыскают лемуры —

Восходят вверх, темны, понуры;

Зияют рвы, скиты стоят

В строю, немыслимом, как ад;

Пропорции неуловимы,

Неясно, где передний план,

Видны колонны сквозь туман

И сами как бы в клочьях дыма, —

Но приглядись, что там внутри.

Таинственны монастыри,

Еще таинственнее кельи.

Вздох сатанинского веселья

В воображение творца

Привнес дыханье вещих истин

И неизбежного конца —

И впрямь, такой удел завистен,

Хоть сам уход нам ненавистен, —

И кровью истекут сердца

Уже у входа в подземелье.

Пером прозренья — или сна —

Неправедность всего земного,

Сама его первооснова

Угадана и внесена

В ажурный лабиринт виденья —

Отчаянье и угнетенье, —

Хоть замысел восходит весь

К тому, кто здесь — но и не здесь.

Ночь над гравюрой проведи —

И вспомнишь изреченье Павла

О том, что тайно дело Дьявла. —

И выдохнешь: «Не приведи»

Всему, что будет впереди.

 

 

А тот, кто грезит наяву,

Пропустит пусть сию главу,

Как свадьба пропускает дроги

При столкновенье на дороге.

 

 

КРЕСТНЫЙ ПУТЬ

 

 

Где ни дороги, ни следа,

Там не ступаем никогда.

Везде проложены дороги.

Поодиночке и в толпе

Идем, куда несут нас ноги, —

Но повинуемся тропе.

 

 

Есть улица в Ерусалиме —

Нам хорошо известно имя,

Но так узка, но так тесна,

Что как бы вовсе не видна.

Следы работ и разрушений —

Труды премногих поколений —

Стирают облик старины.

Но от премногих изменений,

Верны и не замирены,

Холмы над нею не исчезли.

Название?.. Прошепчешь если

Два этих слова: «Крестный Путь»

И вспомнишь Пятницу Страстную —

Не изменившейся ничуть

Обрящешь улицу былую.

 

 

На Троицу сюда спешат,

Охвачены одним порывом,

Паломники. Пока ленивым

Пути не преградит закат —

Любуйся зрелищем красивым!

Здесь водоносы (спрос на них),

Евреи в шапках меховых,

Монахи серые в сутанах,

Рабы (согбен под ношей стан их),

Арабский бей и янычар

В тоске по дому; полны чар,

Магометанки под чадрою,

Степной наездник-бедуин —

И общей памятью святою

Весь этот пришлый люд един.

 

 

Дары садов в одной охапке

Несут усталые арабки,

Идут груженые ослы,

А длинношеие верблюды

Ждут окончанья кабалы,

Как христиане — божья чуда.

Здесь очутились все подряд,

Здесь всё теснится и витает,

Чем Рок на выдумку богат, —

И все на Крестный Путь вступают.

 

 

Но как отсроченная весть:

Кто Сей — их чаяний учитель

И неприметный победитель,

Несущий неподъемный крест?

С высот заоблачных, с Масличной

Горы, он шепчет безразлично:

«Бегут по свету провода,

По дну морскому… но всегда

Безадресно, косноязычно»…

Из Гефсимании ночной

Пошел по улочке кривой —

И нет его во тьме столичной.

 

 

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ, ГЛАВА XXXV

ЭПИЛОГ

&nbs