Причины войны и перспективы развития цивилизации

(В ОЦЕНКЕ О.ШПЕНГЛЕРА И К. ЯСПЕРСА)

Для философа из Мюнхена война является везде и всегда следствием самого хода исторических событий, а вот мир находится вне исторического процесса. В работе «Человек и техника» О. Шпенглер следующим образом описал происхождение войны: «Из борьбы между отдельными хищниками родилась война, в качестве действия одного племени против другого, с вождями, их свитой, с организованными походами, атаками и битвами»[29]. Войны являются обычным и одобряемым явлением на каждом этапе развития человечества, утверждает немецкий философ. Группы сторонников мира О. Шпенглер рассматривает как маргинальное и заслуживающее осуждения явление, ибо мирная жизненная позиция появляется тогда, когда вместо принципа «лучше мертвый, чем раб» начинает работать принцип «лучше раб, чем труп». Этой позиции «великий катастрофист» категорически не приемлет. Мир − это отказ от войны и готовность капитуляции перед каждым завоевателем, это «рабство для всего человечества, под руководством небольшой группы личностей, решившихся на господство»[30]. Выход из состояния войны означает, подчеркивает О. Шпенглер, выход за рамки истории: «История всегда является историей войн, как в прошлом, так и в настоящем»[31].

Источники войны «великий катастрофист» ищет в биологическом естестве человека, для которого наиболее важным принципом, позаимствованным из мира животных и растений, является принцип борьбы. Борьба является всегда и везде причиной жизни, то есть самой жизнью[32]. Следовательно, борьба сама по себе уже является бескровной войной, а война - это только кровавая борьба. Война - это организованная форма борьбы[33].

О. Шпенглер утверждает, что принцип неограниченного расширения своих владений, а даже рассмотрение всего мира как добычи обязывает все живые существа вести себя определенным образом. Этот принцип мира животных и растений действует и в мире людей. Философу неизвестно еще понятие «экологической ниши», и он сознательно игнорирует факт жесткой связи всех живых существ в одно органическое целое. Хотя можно допустить: понимая, что хищники уничтожают самих себя, уничтожая кормовую базу, О. Шпенглер не абсолютизирует биологических отношений, господствующих в природе, ибо это могло бы негативно повлиять на ход его выводов, касающихся человеческого общества. Неправы, следовательно, те исследователи, которые редуцировали взгляды О. Шпенглера до биологизма. Как увидим далее, философ констатирует влияние на развитие событий также иных факторов.

У мюнхенского философа человек выступает в качестве одинокого и жестокого хищника, который ненавидит всех равных себе как конкурентов и презирает тех, кто стоит ниже. Хищник в природе не осведомлен об основных для человека понятиях жизни и смерти. Животное не понимает и не предвидит смерти, у человека страх перед этим явлением всеобъемлющ. Страх, несмотря на огромную уничтожающую силу, видится «великому катастрофисту» в качестве средства, цементирующего людей, соединяющего индивидов в семьи и народы. Страх перед смертью вообще, как и перед смертью в борьбе, является, по мнению О. Шпенглера, тем, «что делает возможным возникновение любви между мужчиной и женщиной, формирует отношение матери к сыну, […] определяет отношение человека к предкам, а через них – к семье и народу»[34]. Немецкий философ культуры, скорее всего, ненамеренно представляет страх в качестве движущей силы мирного существования. К. Ясперс разделяет этот ход мысли, когда говорит: «Следует поддерживать страх. Является он основой надежды»[35]. О. Шпенглер не рассчитывал на надежду, потому что считал себя мужественным реалистом[36], не надеясь ни на что, категорически отбрасывая мысль о возможности изменения судьбы любой культуры: «Только мечтатели верят в какой-то выход. Оптимизм − это трусость»[37].

Исходя из отношений, которые существуют в мире животных, О. Шпенглер отрицал возможность существования − даже на ранних этапах развития человечества − любых форм сотрудничества, кооперации. «Человеческое стадо» − это свободный союз хищников, созданный для достижения временных целей. Этот союз очень непостоянен и нестабилен, ибо его добыча одновременно является источником конфликтов, так как хищников интересует не просто захват части, но «полное и безраздельное обладание вещью»[38]. Это исключает раздел добычи без взаимных претензий и борьбы. Следовательно, существуют народы, у которых развита именно такая биологическая черта, как «хищничество». Это народы господ (Herrenvölker), любители войн с другими людьми[39]. Таким образом, уже на биологическом уровне мюнхенский философ констатирует неизбежность войны. Разделение на прирожденных любителей войны и на тех, кто старается ее избежать, позволяет ему сделать вывод, что тот, кто не сражается, рожден для подчинения другим, а так как в войне проявляется только право природы, война неизбежна[40].

Следующей причиной бесконечных конфликтов является бессознательная потребность убийства. Жизнь хищника (а человек Шпенглера − это хищник) состоит из процесса умерщвления. Каждый, кто отвергает это право натуры, становится для мюнхенского мыслителя дегенератом – типом, присущим переходу от культуры к умирающей цивилизации. В отличие от животных, убийство является, однако, для человека чем-то вытекающим не только из его биологической природы, но и из его психологии, «высоких чувств». Человек убивает не только для того, чтобы что-то завоевать или уничтожить врага, но для чего-то более «высокого», для наслаждения, когда «нож вонзается в тело врага, когда до торжествующих чувств доходят запах крови и стоны»[41]. Так О. Шпенглер указывает на одну из основных черт человека, общую для представителей разных культур[42]. Можно возразить, что ожесточенную и безжалостную войну возвещает уже Ф. Ницше. Но его «сверхчеловек» создает в этой борьбе свое будущее. Человек же О. Шпенглера не имеет влияния на свое будущее. Могут меняться только декорации и актеры – сценарий ни в коем случае не изменится, война будет всегда одинаково кровавой.

К феноменальной человеческой склонности к уничтожению всего и вся добавляется психологический фактор − необыкновенное чувство гордости, которое может – уже одним фактом своего существования – задеть всё, что окружает «человека-хищника»[43].

Фаустовский человек, настроенный необыкновенно агрессивно, предпочитающий схватку, а не диалог, переполнен энергией, жестокостью. Он любит эмоции, опасность, чувство победы, не признает границ. Представленный образ дремлет, по мнению О. Шпенглера, «в глубине каждой нордической души»[44]. О существовании подобных людей говорит и К. Ясперс, который подчеркивает, что для агрессивно настроенной личности существует только принцип «или-или» («победа или смерть») и никакого компромисса[45]. О. Шпенглер, следовательно, не одинок в своем видении человека, и не только он объясняет существующие вандализм, взрывы ненависти и конфликты по ничтожным причинам прирожденными агрессивностью, патологической гордостью и индивидуализмом фаустовского человека. Мюнхенский философ сближается в этом пункте и с мнением Н. Данилевского[46]. Для таким образом настроенных людей не может быть и речи ни о внутреннем, ни о внешнем мире. Применительно к внутреннему миру О. Шпенглер подчеркивает серьезный негативный фактор – существование внутри человеческих сообществ сильной взаимной ненависти, «сильнейшей даже, чем ненависть к чужим»[47]. Вследствие этого, если исчезает внешний враг, то сразу начинается поиск внутренних. Самым убедительным примером действенности этого тезиса «великого пессимиста» стало теоретическое положение И. Сталина об обострении классовой борьбы после победы социализма.

Ненависть становится одним из ключевых понятий для проблематики войны и мира, так как, по мнению О. Шпенглера, именно ненависть является важной составляющей характера настоящего мужчины, творящего историю[48]. Мюнхенский философ убедительно подчеркнул значение ненависти в своей речи перед студентами в Вюрцбурге в 1924 г. «Кто не умеет ненавидеть, утверждал он, – не мужчина»[49]. Ненависть становится имманентной чертой характера всех мужчин - творцов истории. О. Шпенглер видит в умении ненавидеть фактор, который обеспечит будущее народа, при этом философ предостерегает от демонстрирования ненависти и открытого проявления агрессивных намерений. Ибо эффективная ненависть всегда холодна и лишена эмоций, поскольку действие, движущей силой для которого она является, должно поразить противника[50]. Следовательно, это не атака бешеного хищника, а глубоко продуманная акция, в основание которой можно поместить одно из положений О. Шпенглера: «Слабых побеждаем, с сильными ведем переговоры»[51]. Ненависть является тогда составной частью всех действий человека, имеющих далеко идущие исторические цели. При этом не важно, права ли личность, ведущая войну, ибо в истории, по мнению О. Шпенглера, важен только успех, в котором всё решает то, «насколько кто-то в практическом отношении превосходит противника»[52].

Следует заметить, что если до этого момента и имелось что-то общее между «сверхчеловеком» Ф. Ницше и воинами «великого пессимиста», то далее О. Шпенглер идет своим путем. Его «совершенный», преисполненный ненавистью человек, имеет только одну перспективу, состоящую в том, чтобы стать материалом для будущих вождей[53]. Воин О. Шпенглера – это исполнитель чужой воли, как это показывает художественный образ героя, представленный в наброске «Победитель» (Der Sieger), где образцовый японский солдат умирает на поле боя, рисуя собственной кровью на обрывках бинтов картину победы, практически показывая, что означает понятие «материал для вождей»[54]. Этот образ уже далек от «сверхчеловека» Ф. Ницше, о котором О. Шпенглер говорит в своей речи в Веймаре 15 октября 1924 г., по случаю 80-летнего юбилея Ф. Ницше: «Образ действенной, творческой, всё побеждающей воли был для него (Ницше) всем»[55]. Воин О. Шпенглера получает оружие от других, ибо он реализует цели вождей, а «сверхчеловек» Ницше идет к собственной цели. Ницшеанского «сверхчеловека» можно сравнить только со шпенглеровским «вождем».

Воины действуют, однако, в каждом случае не в слабо связанных между собой структурах, а в структурах человеческого общества, пронизанных разного рода иерархическими отношениями. Скорее всего, именно поэтому О. Шпенглер не видит возможности выхода членов общества за границы более или менее соответствующие схеме: первая тирания - демократия - вторая тирания[56]. То есть сначала вождь, сильный и жестокий, почти как в стаде животных, подчиняет себе всех. Потом уставшее общество, само состоящее из хищников, сбрасывает иго тирана. Начинается период многочисленных форм коллективного управления, но в условиях острой конкурентной борьбы все демократические формы вырождаются. В качестве спасения все обращаются к сильным личностям, что приводит ко второй тирании.

О. Шпенглер исключает при этом возможность избежать развития по представленной схеме при помощи социального аванса, продвижения из «массы» в круги элиты. На примере античной Греции философ показывает, как провалилась попытка усиления руководящих слоев людьми из слоев «неблагородных». Именно эти «новые» люди быстро уничтожили греческий полис при помощи второй тирании[57]. Таким образом, изменение социальной структуры не только не приводит к миру, но обостряет характер вооруженных конфликтов, что мюнхенский философ иллюстрирует в качестве примера периодом «солдатских императоров» в Риме.

Особенно опасной формой управления является, по О. Шпенглеру, демократия, которая может принимать самые разные формы и иметь самое разное содержание, оставаясь той же по существу. В демократии помещаются как олигархия - чистая форма власти первого и второго сословия, так и охлократия - когда всё решает плебс, а уровень всего общества снижается до уровня плебса[58]. Плебсом при этом для философа являются все, кто не принадлежит к дворянству или высшему духовенству[59], очень разношерстная масса, состоящая из групп с диаметрально различными интересами. Плебс при этом не функционирует исключительно в негативной роли, то есть такой, какую в теории мюнхенского философа играет «масса», «четвертое сословие», в котором О. Шпенглер видит страшную угрозу, ибо «масса» не приемлет культуру, особенно ее развитые формы, ненавидит всё, что выходит за рамки наиболее примитивных потребностей[60]. Состояние духа «массы» характеризуют два понятия: „ubi bene, ibi Patria“ и „panem et circenses“[61]. К. Ясперс развил эту мысль О. Шпенглера, когда отнес к «массе» представителей всех сословий, ибо даже среди аристократов происходит тот же процесс, что и в остальных, – общее уравнение[62]. К. Ясперс утверждает: «Масса может всё растоптать, имеет склонность не терпеть никакой самостоятельности и никакой величины, воспитывая из людей муравьев»[63]. «Четвертое сословие» является социологическим детонатором войны, ибо отсутствие толерантности, свойственное «массе», означает насилие[64]. Именно плебс открывает путь «массе», а та – новой тирании, которая на своей последней стадии является только «бесформенным насилием»[65]. В каждом таком случае основой правления (на закате стадии культуры или на стадии цивилизации) становится вооруженная сила, армия, единственная организованная сила в разваливающейся нации, единственная сила, могущая сопротивляться «массе». Формы правления могут быть при этом самые разные – от бонапартизма, когда «государство управляет армией» до цезаризма, когда «государство есть придаток вооруженных сил»[66]. И у О. Шпенглера, и у К. Ясперса история именно во время «солдатских императоров» теряет форму и значение[67]. В этот период исторические события - это этапы борьбы за материальную власть, лишенные идеи и любого иного внутреннего содержания. Цивилизация перестает развиваться и существует как бездушная вещь неопределенное время. Глубину анализа О. Шпенглера К. Ясперс расширил своими исследованиями бюрократического аппарата, с интересами которого даже диктатор («император») должен найти компромисс[68]. Действительно, это можно проверить эмпирически, все тоталитарные диктатуры существовали по принципу взаимосвязи вождя и аппарата.

Стоит при этом ближе рассмотреть тот период второй тирании, когда существует диктатура «одного против всех партий»[69], а вооруженные силы имеют вождя, который охраняет себя, ликвидируя серьезных конкурентов. Одновременно с этим в его окружении появляется всё больше людей из нижних слоев общества, являющихся остатками тех, кто при помощи революции уничтожил демократию. Именно этот слой постоянно дестабилизирует ситуацию.

В освещенном выше вопросе отмечается очередная значительная разница во взглядах О. Шпенглера и Ф. Ницше. У первого «сверхчеловек» (шпенглеровский «вождь») лично ведет свою борьбу до конца, а у мюнхенского философа борьба охватывает в основном «низы» общества, которые могут играть важную, но только негативную роль в истории. Следует заметить, что точная терминология не очень интересует О. Шпенглера. Так, тиранов первого поколения в античный период и князей на Западе эпохи Барокко О. Шпенглер называет «либералами». При этом господство таких «либералов» и «либерализма» ограничено эпохой культуры и «совершенно невозможно при господстве третьего сословия»[70].

«Император» «второй тирании» может называться президентом, премьер-министром или «народным трибуном», не переставая при этом быть тираном. В больших государствах требуется больше времени на переход от бонапартизма к «имперскому стилю», в малых – меньше, но в любом случае государство рано или поздно погружается в анархию. Даже такая мера, как ликвидация всех дворян в Сиракузах, одном из самых развитых античных городов, которую провел тиран Дионисий I (405-367 гг. до н. э.), не помогла. Вместо выродившихся дворян появились представители «массы», сброд (у О. Шпенглера «сброд» - это дегенераты из всех слоев общества), скорый до еще более низменных поступков, чем его предшественники. Использование именно этого слоя ускорило ход событий таким образом, что уже в 314 г. до н. э. в Сиракузах правил горшечник Агатокл, который при помощи наемников уничтожил всех своих бывших соратников и всю «новую элиту». После резни, как это подчеркивает О. Шпенглер, Агатокла нарекли «Спасителем», а Сиракузы навсегда утратили какое-либо значение[71]. То, что такое явление не было исключением, мюнхенский философ доказывает на примере Рима, где Марий в 87 г. собрал на деньги банкиров весь сброд и вырезал старую элиту[72]. Влияние таких социологическо-генетических экспериментов заключалось не только в лишении власти и перемене места в обществе некоторых его слоев, но и в ликвидации возможности возрождения этих слоев. Ликвидировались вместе с их носителями даже воспоминания и традиции. Пришло время Коммода, Нигра, Каракаллы и других, которые жестко реализовали свою власть, будучи в полной зависимости от легионов. О. Шпенглер пишет, что именно в такие времена «перезревшая» цивилизация перестает существовать для истории и остается за ее границами, пока не станет добычей энергичного завоевателя.

Само понятие «мира» является тогда чем-то ненормальным, чем-то, что выдумала группа людей с этикой травоядных (Pflanzenfresser), готовая капитулировать перед каждым хищником. О. Шпенглер удивлен наивностью, глупостью и беспочвенным оптимизмом сторонников мира[73], ибо эти взгляды оторваны от действительности, в которой есть только борьба, обоснованная биологически, психологически и социологически. При этом следует заметить, что философ менее радикален, чем один из его идейных предшественников, Фридрих фон Хельвальд, видящий в «мире» понятие, несущее вырождение и смерть[74]. О. Шпенглер менее категоричен, ибо для него сторонники мира – это люди, добровольно отказывающиеся от влияния на судьбы мира, хотя только при помощи насилия можно влиять и на его судьбу, и на свою собственную. О. Шпенглер иллюстрирует свой тезис примерами из истории: в 70 г. Мусоний Руфус пацифистски агитировал легионы у ворот Рима и чуть не был убит; миротворца Марка Аврелия один из командующих назвал «философствующей старой бабой»[75] − и не был при этом казнен за оскорбление императора.

О. Шпенглер приходит даже к выводу, что настоящих сторонников мира не существует, есть только слабые, трусливые люди. Кроме того, философ считает, что сторонники мира – это люди нечестные, ибо, проявляя страх перед войной, одновременно проявляют патологический интерес к катастрофам, преступности, их возбуждают стоны и кровь[76]. Эта склонность выражается или непосредственно, или через массмедиа, то есть во времена О. Шпенглера - прессу. Именно высказываемые в ней взгляды сторонников мира, «апостолов мира» (Fridensapostel)[77], мыслитель относит к «общественному мнению». Именно оно, по О. Шпенглеру, как проявление влияния городского жителя, деклассированных элементов метрополий, убивает «бдительность культуры»[78]. Двойная мораль сторонников мира особенно ярко проявляется тогда, когда они оберегают жизнь маньяков, но не жалеют политических противников[79]. Под действием массмедиа все слои общества поражаются равнодушием, которое подготавливает почву для будущих потрясений: «Мы научились не замечать событий, которые перед войной привели бы всех в остолбенение»[80]. Мюнхенский философ указывает на губительное влияние пацифистской идеологии на культуру. Например, в период с 481 до 221 г. до н. э. в Китае царства Ци Вей, Чао, Чу и Иен проиграли борьбу с царством Цзин, хотя располагали более значительными резервами. О. Шпенглер видит причину в господствовавшей в этих четырех царствах идеологии Янг Чу («всё для себя») и их попытке создать «Лигу мира», объединяющую все царства. Мир в Китае наступил только тогда, когда император Ши Хуанг Цзы ввел систему страшных наказаний за преступления, охватывающую всю семью преступника до третьего колена, и систему личных инспекторов императора. Эта система удерживала внутреннее равновесие до смерти властелина в 209 г. до н. э., потом Китай на два года погрузился в хаос – до восстановления системы управления и наказаний[81], что, по мнению О. Шпенглера, доказывает правильность его выводов. В Европе похожее положение дел имело место после смерти папы Сикста V, который ликвидировал при помощи террора бандитизм в Италии. Полностью согласен с О. Шпенглером и К. Ясперс, говорящий: «Аргументация пацифистов умалчивает, что означает быть рабом и жить по правилам непротивления»[82]. К. Ясперс критиковал, однако, и сторонников войны за умалчивание ее негативных последствий, прежде всего – образа смерти на войне.

Представленные причины возникновения конфликтов и войн не являются, конечно, единственными, но именно так их увидели два столь разных философа, как О. Шпенглер и К. Ясперс. Следовательно, научный интерес к этим аспектам развития человечества является вполне обоснованным.