Постгуманизм: симулякры человека

В связи с тем, что использование информационных компьютерных технологий ставит вопросы мировоззренческого характера о месте человека в новом мире, где идеи об искусственном интеллекте, киборгах и биотехнологиях, модифицирующих растения, животных и человека становятся реальностью, кроме неогуманизма и постмодернизма как системообразующих идеологий необходимо рассмотреть феномен постгуманизма, концептуальные основания которого прослеживаются в работах как американских (Р. Карцвел, А. Вудс, Д. Харавэй, С Манн, М. Мински), так и ряда европейских авторов (К. Уорвик, М. Кулен, Т. Рэй). Критика феномена постгуманизма наиболее полно и системно представлена в трудах Ф. Фукуямы[77].

Фукуяма связывает проблему постгуманизма, в первую очередь, с активно развивающимися биотехнологиями, компьютерными и нанотехнологиями. Защитники использования биотехнологий высказывают аргументы, что они обещают принести человеку вполне реальный выигрыш в сфере медицины, а в сфере сельского хозяйства – повысить производительность и сократить применение пестицидов. Противники применения биотехнологий утверждают, что, во-первых, для человека вред от этого применения может быть значительнее, чем польза, а, во-вторых, что биотехнологии недопустимы по морально-этическим соображениям. Фукуяма выделяет три главных категории возможных возражений, основанные: 1) на религиозных верованиях, 2) на утилитарных соображениях и 3) на философских принципах.

Рассматривая религиозные опасения, Фукуяма отмечает, что религия дает самые ясные основания для возражения против генной инженерии человека. Например, в христианстве нарушение таких природных норм, как обязательность совокупления и семейной жизни для появления детей является нарушением воли Бога. Христианство наделяет всех людей равным достоинством независимо от их внешнего социального статуса и требует равного права на уважение. С точки зрения христианства, целый ряд биомедицинских технологий, включая регулирование рождаемости, искусственное оплодотворение, аборты, исследования стволовых клеток, клонирование и развивающиеся формы генной инженерии недопустимы, поскольку они ставят человека на место Бога.

Под утилитарными опасениями Фукуяма подразумевает опасения экономического характера. Главным опасением является то, что издержки или негативные последствия применения биотехнологий могут превысить предполагаемые выгоды. Если «вред» от биотехнологии, с точки зрения религии, часто неосязаем (как, например, угроза человеческому достоинству, связанная с генетическими манипуляциями), то утилитарный (экономический) вред связан либо с конкретными экономическими потерями, либо с ясно определимым ущербом физическому здоровью.

С экономической точки зрения самым очевидным типом вреда является вред хорошо известный по традиционной медицине: побочные эффекты лечения или долгосрочные негативные последствия для пациента. Как отмечает Фукуяма, согласно экономической теории, совокупный социальный вред имеет место лишь тогда, когда индивидуальные выборы приводят к так называемым негативным внешним эффектам – т. е. затратам третьей стороны, не участвующей в трансакциях. Таким образом, дети, которые становятся объектами генетических модификаций, не дававшие своего согласия на них, составляют самый очевидный класс потенциально терпящей ущерб третьей стороны. Тем не менее, современное семейное законодательство предполагает общность интересов родителей и детей и, таким образом, предоставляет родителям значительную свободу в детском воспитании и образовании. Например, либертарианцы утверждают, как отмечает Фукуяма, что имеется как бы молчаливое согласие со стороны детей, которые выигрывают от более высокого интеллекта, хорошей внешности и прочих желательных генетических характеристик, поскольку подавляющее большинство родителей хочет для своих детей лишь самого наилучшего. Фукуяма считает, что принимать ошибочные решения относительно интересов своих детей родители могут еще и потому, что полагаются на советы ученых и врачей, у которых свои собственные задачи. По его мнению, очень распространенным является стремление управлять человеческой природой, основанное просто на тщеславии или на идеологических представлениях о том, каким должен быть человек. Другим фактором экономического порядка могут являться и социально-культурные нормы. Во многих азиатских странах наличие сына дает родителям вполне определенные преимущества в отношении и социального престижа, и обеспеченной старости. Но, как указывает Фукуяма, это наносит вред девочкам, которым не дают родиться. Искаженное соотношение полов вредит и мужчинам как социальной группе – им труднее найти себе пару, и их позиции на брачном рынке ухудшаются по сравнению с женщинами.

По мнению Фукуямы, в данный момент нельзя сказать, какую роль сыграют те или иные из утилитарных аргументов против определенных направлений биотехнологии, так как многое будет зависеть от конкретного развития этих технологий – от того, столкнутся ли люди с продлением жизни, несовместимым с поддержанием высокого уровня жизни, или же с генными технологиями, приводящими к страшным последствиям, которые проявляются только через двадцать лет после вмешательства. Резюмируя анализ опасений, связанных с применением биотехнологий, Фукуяма отмечает, что самый глубокий страх относительно данных технологий вообще не утилитарен. Он связан с тем, что в конечном счете биотехнология приведет людей к утрате их человечности, как фундаментального свойства, на котором всегда строилось понимание того, кто такие люди и куда они идут.

Уильям Хейни утверждает, что первичный человеческий опыт чистого сознания может скоро оказаться под угрозой постгуманистической биотехнологии. В эксплуатировании способности сознания к инструментальному поведению, постгуманисты стремятся расширить человеческий опыт, физически проецируя сознание наружу через непрерывность мысли, тела и материального мира. Постгуманизм предполагает симбиоз биологии/машины, который разовьет это расширение, искусственно увеличивая умственные и физические возможности человека возможно за счет естественной тенденции сознания стремиться к истинному постижению[78].

Постгуманизм утверждается не только технологическим переходом современности, но и более системным переходом, который Б.Г. Соколов определяет как «переход от модели знания к информационному пространству»[79]. По его мнению, может показаться, что демократия европейской модели наиболее тождественна гуманизму, однако «субстантивация индивида, выстраивание его по модели монады» приводит лишь к нейтральной обезличенной коммуникации[80]. Человек как личность «распыляется» в этой модели, его присутствие заменяется присутствием обезличенного, усредненного симулякра человека.

Анализ современных течений общественной мысли (неогуманизм, постмодернизм, постгуманизм) показывает, что на современном этапе важнейшей особенностью процесса формирования социокультурной среды при переходе к информационной эпохе является то, что она складывается в условиях общества неопределенности. Эта неопределенность выражается и в трактовках сущностных характеристик современности: «постиндустриальное общество», «информационное общество» (Д. Бэлл), «постматериальное общество», «общество постмодерна» (Р. Инглехарт), «информациональное общество», «сетевое общество» (М. Кастельс), «информационная революция» (П. Дракер), «общество комплементарной экономики», «общество достатка» (К. Гелбрейт), «постцивилизация» (К. Боулдинг), «шок будущего», «супериндустриальное общество» (Э. Тоффлер), «столкновение цивилизаций» (С. Хантингтон), «конец истории», «великий разрыв» (Ф. Фукуяма), «век киберпространства» (С. Бигел) и т.д.

Говоря о производстве «постчеловеческой реальности», М. Эпштейн задает вопрос: «Проектируемый ныне человек – генетически видоизмененный, объединенный с машиной, киборг, андроид, техноангел – будет ли он больше или меньше себя как человек?»[81]. Постгуманизм информационной эпохи это не только постгуманистическая или неогуманистическая идеология глубокой экологии и инвайронментализма, это постгуманизм сверхчеловечности, т.е. того состояния, когда человек «преодолевает» свои границы. В информационную эпоху он приобретает атрибут не конечности человеческой истории, а начальности истории сверхчеловека или истории человеческого бессмертия. Душа облекается в цифровую форму: «Как знать, может смерть равна не имплозии, не направленному внутрь взрыву, как принято считать, а взрыву, направленному вовне, эксплозии, и не исключен отпечаток в каком-то там непостижимо отдаленном водовороте Вселенной нашего персонального софтвера (того, что некоторые именуют «душой»), того, что мы сформировали в течение нашей жизни?»[82] Эта идея персонального софтвера выражается в идее сингулярности, которая заключается в том, что человечество является свидетелем взрывоподобного роста скорости научно-технического прогресса, который предположительно приведет к созданию искусственного интеллекта и самовоспроизводящихся машин, интеграции человека с вычислительными машинами либо значительному увеличению возможностей человеческого мозга за счёт биотехнологий[83]. По мнению некоторых авторов, прогнозируемое приближение технологической сингулярности, ставит человечество не только перед проблемой соотнесения себя с появлением на Земле разума другой природы, но так же перед проблемой эволюционной адаптации новых поколений к быстро изменяющемуся настоящему[84].

Постгуманистическая идея сингулярности постепенно становится культурной идеей и обсуждается пользователями Интернета именно как социокультурная, так как речь идет о тенденциях появления и увеличения в обществе новой так называемой «интегральной популяции», обладающей определённым более высоким эмерджентным уровнем сознания, которая при достижении примерно 10% рубежа в населении, начинает служить огромной силы аттрактором для массового сознания[85].

По мнению М. Эпштейна, на рубеже XX-XXI веков наблюдается радикальный сдвиг в самосознании культуры: человечество живет в самом начале нового периода, который лучше всего характеризуется приставкой «прото-» (протоглобальный, протоинформационный, протовиртуальный)[86]. Новая эпоха описывается в терминах «искусственного протоинтеллекта», основанного на компьютерах, «протожизни», основанной на био- и нанотехнологиях, «коллективного проторазума», основанного на всемирной электронной сети[87].