Советско-гарвардская кафедра орнитологии

 

Несмотря на то что огромная доля технологических ноу-хау порождается антихрупкостью, опциональностью, пробами и ошибками, ряд людей и учреждений хочет скрыть от нас (и от самих себя) этот факт – или же приуменьшить его значение.

Есть два типа знания. Первый тип – это не совсем знание; его двусмысленный характер не дает нам связать его со строгим определением «знания». Это образ действия, который мы не можем внятно и точно выразить в словах – иногда его называют апофатическим, – но который тем не менее вполне эффективен. Второй тип больше похож на то, что мы привыкли понимать под «знанием»; это то, что вы приобретаете в школе, за что получаете оценки, что систематизируете; это знание объяснимо, академично, рационализуемо, формализуемо, теоретизируемо, систематизируемо, советизуемо, бюрократизуемо, гарвардизуемо, доказуемо и т. д.

Ошибка наивного рационализма ведет к переоценке роли и необходимости второго типа знания, академического, – и к вырождению не поддающегося систематизации, более сложного, интуитивного, базирующегося на опыте знания второго типа.

Невозможно опровергнуть утверждение, что роль объяснимого знания в нашей жизни исчерпывающе мала – мала настолько, что это даже не смешно.

Мы склонны считать, что знания и идеи, которые мы в действительности приобретаем через антихрупкое делание или же естественным образом (в виде врожденного биологического инстинкта), появляются из книг, теорий и рассуждений. Мы ослеплены первым типом знания; может быть, наши мозги устроены таким образом, что в этом отношении мы ведем себя как лохи. Разберемся, как это происходит.

Не так давно я искал дефиниции технологии. Чаще всего ее определяют как применение научного знания к практическим проектам, заставляя нас думать, что поток знания главным образом, а то и целиком направлен от благородной «науки» (она организована вокруг жрецов, добавляющих к своим именам научные степени) к пошлой практике (ею занимаются неофиты без интеллектуальных достоинств, которые позволили бы им стать членами жреческой касты).

В большом массиве текстов происхождение знания описывается так: теоретические исследования выдают научное знание, которое, в свой черед, порождает технологию, которая, в свой черед, находит практическое применение, которое, в свой черед, ведет к экономическому росту и другим вроде бы интересным вещам. Отдача от «инвестиций» в фундаментальные исследования частично направляется опять же на фундаментальные исследования, а граждане процветают и радуются порожденному знанием благосостоянию в форме машин марки «Вольво», лыжных курортов, средиземноморской диеты и долгих летних прогулок в прекрасных общественных парках.

Эта модель носит название бэконовской линейной модели в честь философа Фрэнсиса Бэкона; я привожу тут ее вариант, описанный ученым Теренсом Кили (который, что важно, биохимик и ученый-практик, а не историк науки):

 

 

Научное сообщество → Прикладная наука и технология → Практика

 

Данная модель может работать в какой-нибудь очень узкой (но слишком раскрученной) области, например в той, что связана с созданием атомной бомбы, однако в большинстве областей, которые я изучил, верно как раз обратное. По крайней мере, можно утверждать, что эта модель не обязательно верна – и, о ужас, у нас нет строгого доказательства того, что она вообще верна. Научное сообщество может развивать науку и технологию, которые, в свой черед, движут вперед практику, но не намеренно, не телеологически, как мы увидим далее (другими словами, направленное исследование может оказаться иллюзией).

Вернемся к птичьей метафоре. Представьте себе следующее: коллегия жрецов науки (из Гарварда и других похожих мест) читает птицам лекцию о том, как летать. Вообразите облаченных в черные балахоны лысых мужчин под семьдесят, которые размеренно произносят английские слова, пересыпая их научным жаргоном, и время от времени разбавляют свою речь уравнениями. Птица летит. Чудесное подтверждение лекции! Жрецы несутся на кафедру орнитологии, чтобы писать книги, статьи и отчеты, утверждающие, что птица им подчинилась. Непогрешимая причинно-следственная связь! Гарвардская кафедра орнитологии обгоняет остальные в вопросе изучения птичьего полета. За свой научный вклад она получает правительственные гранты, чтобы заняться новыми исследованиями.

 

 

Математика → Орнитологическая навигация и технология махания крыльями → (Неблагодарные) птицы летают

 

Что до птиц, они, как водится, не пишут ни статей, ни книг, и это понятно: они – всего лишь птицы, и что они обо всем этом думают, нам никогда не узнать. Между тем жрецы науки исправно снабжают своими трудами следующие поколения, которые ничего не знают о том, как обстояли дела прежде, до того, как гарвардские мужи стали читать птицам лекции. Никто не заикается о том, что птицам лекции, может быть, и не нужны, – и ни у кого нет желания сосчитать количество птиц, летающих безо всякой помощи со стороны великого ученого истеблишмента.

Беда в том, что, хотя описанное выше кажется смешным, измените контекст – и все то же самое будет выглядеть очень даже разумным. Разумеется, мы никогда не подумаем, что птицы летают благодаря лекциям, которые читают им орнитологи, – и если кто-то в такое верит, убедить в этом птиц будет трудновато. Но давайте очеловечим метафору и заменим «птиц» на «людей»: люди учатся делать что-то, поскольку слушают лекции на эту тему, правда же? Когда речь заходит о людях, внезапно оказывается, что не все так просто.

Пузырь иллюзии растет и растет: бюджетное финансирование, доллары налогоплательщиков, разбухающая (и пожирающая самое себя) бюрократия в Вашингтоне – все хлопочут о том, чтобы помочь птицам летать еще лучше. Проблемы возникают, когда люди урезают это финансирование – и на них тут же обрушивается град обвинений: они убивают птиц, отказываясь помочь им летать!

Ровно как в еврейской пословице: «Если ученик умен, учитель скажет, что это из-за него». Иллюзия «реального вклада» возникает главным образом из-за ложного подтверждения. История принадлежит тем, кто о ней пишет (будь то победители или побежденные), но искажению истории способствует и другой фактор: сочинители отчетов могут предоставить нам факты, подтверждающие что-либо, но не показывающие всей картины, и мы не поймем, что именно было эффективно, а что нет. Так, направленное исследование может сообщить нам о том, какие результаты были достигнуты при чьей-либо финансовой поддержке (скажем, появились лекарства от СПИДа и современные аналоги наркотиков как лекарственных средств), но не о тех открытиях, которые не состоялись, – и у вас может сложиться впечатление, что такое исследование куда эффективнее случайного.

Конечно, о ятрогении в этих отчетах не будет ни слова. О том, что образование нанесло вам некий вред, все умолчат.

Таким образом, мы перестаем видеть альтернативу, которую можно представить в виде цикла:

 

 

Бессистемное прилаживание (антихрупкое) → Эвристика (технологии) → Практика и обучение ремеслу → Бессистемное прилаживание (антихрупкое) → Эвристика (технологии) → Практика и обучение ремеслу…

 

И параллельно этому циклу:

 

 

Практика → Ученые теории → Ученые теории → Ученые теории → Ученые теории… (разумеется, с некоторыми исключениями и случайной утечкой информации, хотя исключения бывают редко и их роль переоценивают и сильно обобщают)

 

При этом каждый может распознать в так называемой бэконовской модели разводку для лохов, если посмотрит на то, как обстояли дела до гарвардских лекций о полете и до изучения птиц. Сам я наткнулся на все это случайно (абсолютно случайно), когда удачный поворот событий превратил меня из практика в исследователя волатильности. Но сначала позвольте мне объяснить, что такое эпифеномены и стрела образования.

 

Эпифеномены

 

Советско-гарвардская иллюзия (чтение птицам лекций о полете и вера в то, что благодаря этим лекциям у птиц и возникают чудесные умения) относится к классу причинно-следственных иллюзий, называемых эпифеноменами. Что представляют собой эти иллюзии? Если вы, очутившись на корабле, будете подолгу стоять на капитанском мостике или в рубке перед огромным компасом, у вас легко может создаться впечатление, что компас направляет корабль, в то время как он всего лишь показывает, куда корабль движется.

Обучение птиц основам полета – это пример веры в эпифеномен: в богатых и развитых странах мы наблюдаем повышенную концентрацию исследований, что заставляет нас некритично предположить, будто научные исследования порождают богатство. Наблюдая эпифеномен, мы, как правило, не видим А без Б и склонны думать, что А порождает Б или Б порождает А, в зависимости от культурных особенностей или от того, какая версия видится более правдоподобной местным журналистам.

Мало кто подвержен иллюзии о том, что, раз многие мальчишки подстригаются коротко, короткая прическа обусловливает пол, а галстук превращает человека в бизнесмена. Но в другие эпифеномены поверить куда легче, особенно если вы погружены в культуру, помешанную на новостях.

Разумеется, люди склонны к тому, чтобы впоследствии оправдывать те действия, которые совершаются из эпифеноменальных предпосылок. Диктатор – как и любое правительство – ощущает себя незаменимым, потому что альтернативу ему вообразить трудно (или она скрыта заинтересованными лицами). Федеральный резервный банк США, например, может разрушить экономику, но при этом не потерять веру в собственную эффективность. Люди боятся альтернатив.

 

Жадность как причина

 

Когда бы ни случился экономический кризис, в числе его причин неизменно называют жадность, отчего у нас возникает впечатление, что если бы кто-то нашел корень жадности и вырвал его, кризисов не было бы. Мы склонны полагать, что жадность – это новое качество, ведь кошмарные экономические кризисы начали происходить не так давно. Это эпифеномен: жадность куда старше системной хрупкости. Она существует с незапамятных времен. Судя по упоминанию Вергилием жажды золота и выражению radix malorum est cupiditas («ибо корень всех зол есть сребролюбие», фраза из новозаветного Первого послания к Тимофею) – все это было сказано около 2000 лет назад – мы можем заключить, что проблема алчности обсуждалась столетиями, но решить эту проблему, конечно же, никто не смог, несмотря на появившиеся за это время разнообразные политические системы. В романе Энтони Троллопа «Как мы теперь живем» (The Way We Live Now), опубликованном почти полтора века назад, герои жалуются на возрождение алчности и «пробуждение» финансовых жуликов так же, как люди жаловались на все это в 1988 году, оплакивая «десятилетие жадности», или в 2008 году, осуждая «алчность капитализма». С изумительной регулярностью мы заблуждаемся в том, что жадность (а) нова и (б) излечима. Вот оно, прокрустово ложе: мы не в состоянии изменить человеческую природу с той же легкостью, с какой можем создать защищенную от жадности экономическую систему, однако никто не думает о простых решениях[62].

Точно так же причиной ошибок часто считают «неосторожность» (как мы увидим в Книге V, в случае с банком Société Générale катастрофа случилась из-за его размера и хрупкости). Беда в том, что неосторожность не может стать причиной гибели мафиози; он погибает, потому что нажил себе врагов, и мог бы жить, если бы заводил друзей.

 

Развенчание эпифеноменов

 

Мы можем разоблачить эпифеномен в культурном дискурсе и общественном сознании, посмотрев на цепь событий и определив, всегда ли одно из них предшествовало другому. Этот метод довел до утонченности Клайв Грэнджер (он и сам был весьма утонченным джентльменом), который заслуженно получил Премию памяти Альфреда Нобеля по экономическим наукам – хотя Банк Швеции (Sveriges Riksbank) вручает эту почетную награду и большому числу хрупкоделов. Это единственный строгий научный тест, который специалисты по философии науки используют для установления причинно-следственных связей: глядя на последовательность событий, они выделяют, а то и измеряют так называемую «причину по Грэнджеру». В случае с эпифеноменами А и Б всегда идут в одной связке. Но если вы усовершенствуете этот метод и рассмотрите цепь событий, а затем введете еще одно измерение, время – что произошло раньше, А или Б? – и подвергнете факты анализу, вам станет понятно, действительно ли А влечет за собой Б.

Более того, Грэнджера посетила великолепная идея изучать отличия, иначе говоря, изменения в А и Б, а не просто уровни А и Б. И хотя я не думаю, что метод Грэнджера может заставить меня поверить в то, что «А – это причина Б», он почти всегда помогает разоблачить фальшивую причинно-следственную связь – и позволяет заявить, что утверждение «Б – это причина А» ложно или недоказуемо посредством имеющихся фактов.

Важное отличие теории от практики – именно распознавание последовательности событий и сохранение их в памяти. Если, как заметил Кьеркегор, мы живем в одном направлении, «вперед», а вспоминаем о жизни в противоположном, «назад», книги должны усугублять этот эффект – наша память, обучение, инстинкты отражаются в них цепочками событий. Когда некто оценивает события прошлого, но сам их не пережил, он поневоле создает иллюзию каузальности – главным образом потому, что запутывается в их последовательности. В жизни, несмотря на любую необъективность, мы не видим того числа асинхроний, которое видит студент исторического вуза. Ах, эта гадкая история, полная необъективности и лжи!

Вот пример трюка, которым можно развенчать причинно-следственную связь: я еще не умер, но уже вижу, как искажаются мои работы. Какие-то авторы выдвигают теории относительно того, откуда взялись мои идеи, словно люди читают книги, а потом придумывают идеи. Этим авторам и в голову не приходит, что на самом деле все может быть ровно наоборот: люди ищут книги, которые подкрепляют придуманные ими теории. Так, один журналист (Анатоль Калецки) углядел влияние Бенуа Мандельброта на мою книгу «Одураченные случайностью», опубликованную в 2001 году, когда я понятия не имел, кто такой Мандельброт. Все просто: журналист заметил схожие мыслительные паттерны в определенном контексте и решил, что раз Мандельброт старше, значит, от него все и пошло. Он не думал о том, что единомышленники всегда тянутся друг к другу и подобная интеллектуальная схожесть становится причиной дружбы, а не ее следствием. Все это заставляет меня сомневаться в том, что пишут историки об отношениях учителей и учеников: все те, кого называли моими учениками, стали ими потому, что мы думаем одинаково.

 

Предвзятая выборка

(или Ложное подтверждение)

 

Представьте себе туристическую брошюру из тех, в которых страны рекламируют себя как товар: можно быть уверенным в том, что на картинках они будут выглядеть куда привлекательнее, чем в жизни. Необъективность, разницу (которую люди учитывают – спасибо здравому смыслу) можно выразить как страна, показанная в туристической брошюре минус страна, увиденная вашими собственными глазами. Эта разница может быть мала, а может быть и велика. Точно так же мы учитываем разницу в случае коммерческой продукции, не слишком сильно доверяя рекламе.

Но мы не учитываем эту разницу в науке, в медицине и математике по тем же причинам, по которым не обращаем внимания на ятрогению. Мы лохи в том, что касается сложных процессов.

Ученый, исследующий что-либо, может выборочно демонстрировать те факты, которые подтверждают его правоту, и утаивать те, которые ее опровергают или попросту не сочетаются с его теорией. Наше восприятие науки необъективно – мы верим в необходимость схематизированных, точных и далеких от практики гарвардских методов. Статистические исследования тоже искажены односторонностью. Еще одна причина больше доверять тем, кто не подтверждает что-либо, чем тем, кто подтверждает.

Ученое сообщество тщательно готовится к тому, чтобы сообщить нам, что оно для нас сделало, но умалчивает о том, чего оно для нас не сделало, – отсюда и пропаганда незаменимости научных методов. Такое положение вещей можно наблюдать повсеместно. Трейдеры рапортуют об успехах, и люди считают их умными, потому что не видят неудач, о которых трейдеры молчат. Что касается академических кругов: несколько лет назад великий англо-ливанский математик Майкл Атья, специалист по теории струн, приехал в Нью-Йорк, чтобы найти деньги для математического исследовательского центра в Ливане. В своей речи он перечислил области, где математика оказалась полезной обществу и современности, – например, регулирование дорожного движения. Отлично. Но есть же и другие области, где математика привела нас к катастрофе (как это случилось в экономике или финансах, где она попросту взорвала всю систему). И есть области, до которых математика не дотянулась. Я подумал тогда о том, что неплохо было бы составить каталог математических неудач, перечислив случаи, когда математика в итоге принесла нам вред.

Предвзятая выборка опциональна: у того, кто рассказывает нам историю (и публикует ее), есть преимущество – он может предъявить результаты, подтверждающие его правоту, и проигнорировать все остальное, – и чем больше переменчивость и дисперсия, тем более гладким будет его рассказ (и ужаснее то, что он утаил). Человек, обладающий опциональностью – правом выбрать, о чем именно рассказывать, – скажет только то, что поможет ему добиться цели. Вы предъявляете блага, но скрываете потери, и получаете на выходе то, что нужно, – сенсацию.

 

Реальный мир полагается на разумность антихрупкости, но ни один университет не поддержит эту идею; точно так же сторонники вмешательства отмахиваются от того, что система может решить проблемы без их вмешательства. Вернемся к концепции, по которой университеты порождают богатство и генерируют полезные знания. Здесь кроется причинно-следственная иллюзия; самое время ее разрушить.

 

Глава 14.