По направлению к хармсу (и обратно)

 

1. Один человек скоропостижно скончался, да так неудачно, что супруга, бывшая при этом, сошла с ума и её пришлось срочно изолировать от общества. Детей отдали в приют, они получили скверное воспитание, пошли по кривой дорожке и вскоре оказались в тюрьме. Впечатлительная дама, узнав об этом, умерла на месте от разрыва сердца. Портной, исполнив большой заказ, неоплаченный по причине внезапной смерти заказчика, разорился и неделю спустя повесился. Кошка сдохла от голода.

 

2. В дополнению к вышесказанному мы вынуждены сообщить, что по истечению сорокодневного срока покойный оказался в раю, а жена его совершенно излечилась, пересмотрела взгляды на жизнь и вышла замуж за управляющего магазином канцелярских товаров. Дети, узнав почём фунт лиха, раскаялись, вернулись к честному образу мыслей. Сердобольная дама была допущена в ангелы третьей степени. Портного заживо извлекли из петли, а кошка всё одно доживала последние дни и вот-вот должна была умереть от старости.

 

 

ФРАНЦУЗСКОЕ КИНО

 

История коллекционера частных разговоров, который вечно носит при себе диктофон и дюжину хитрых микрофонов для дальнобойного подслушивания. Занимается он этим исключительно ради удовольствия, хотя время от времени берётся выполнить дорогие (и сложные, надо полагать) заказы, которые обеспечивают ему безбедное существование.

 

Некий гражданин предлагает за соответствующее вознаграждение записать на плёнку разговоры одинокой старой девы, живущей в дешёвом квартале. Задача выглядит настолько простой, что коллекционеру совестно брать с заказчика обычный тариф (впрочем, он не из тех, кого заботят подобные вещи). В первые несколько дней (недель) ничего не происходит: заурядный распорядок дня среднеобеспеченной женщины за сорок - по утрам слушает радио, жарит яишницу, перекидывается шуткой с молочником, напевает в ванной, шуршит бумагой в туалете, смотрит сериал о похождениях мед. персонала реанимационного отделения провинциальной больницы, после обеда спит, ведёт долгие бессодержательные беседы по телефону, изредка выходит в кафе, где встречается с подругами, по вечерам смотрит телевизор, молится перед сном. Ночью спит.

 

Прослушивая одну за другой эти плёнки, коллекционер всё чаще задумывается о причине интереса заказчика. Он знает цену деньгам. Никто не станет платить за тот мусор, который он раз в неделю с несколько смущённым видом передаёт клиенту из рук в руки. Клиент, впрочем, выглядит вполне удовлетворённым результатами и через некоторое время объявляет, что цель его достигнута. Сполна рассчитывается и исчезает в неизвестном направлении.

 

Проходят годы, десятилетия. Коллекционер помнит о давешнем странном задании, но память эта всё более напоминает выцветший коврик: внимательно разглядывая поверхность, можно угадать каким был когда-то тот или иной цвет, но убедиться воочию не дано никому. Однажды ему попадается газетный некролог со знакомой фамилией, напечатанной жирным шрифтом. Коллекционер отправляется на похороны. На кладбище помимо священника, могильщиков и двух-трёх старух из числа, вероятно, тех самых подруг, с которыми она проводила часы в дешёвых кафе, коллекционер встречает загадочного господина, бывшего когда-то его заказчиком. Они раскланиваются. Коллекционер приглашает выпить по рюмочке. Тот соглашается, (похоже - всего лишь из вежливости). Их разговор довольно быстро соскальзывает на привычки и мелкие бытовые детали из жизни покойной. Они смеются, вспоминая какие-то комические моменты, обсуждают поведение персонажей сериалов, которые она смотрела, сплетничают о повадках её подруг и знакомых.

 

И вот, после третьей или четвёртой рюмки коллекционер внезапно говорит: «И всё же я не понимаю - зачем вам всё это понадобилось?..» Лицо собеседника каменеет. Коллекционер безуспешно пытается преодолеть последствия оплошности, но все его попытки заводят в тупик: разговор угасает. Собеседник поспешно прощается и выходит вон.

 

Минуту-другую коллекционер проводит в одиночестве, пытаясь выбросить из головы эту нелепую историю, не имеющую к нему, в общем, никакого отношения, затем выскакивает на улицу и наблюдает отъезд недавнего собеседника. Нашему герою удаётся проследить его путь до квартиры (любителям детективных историй, разумеется, ничего не стоит представить себе эту сцену во всех подробностях) подняться (скажем, по пожарной лестнице) к окнам и установить несколько микрофонов с дистанционным управлением.

 

Эту ночь он проводит под окнами, слушая и записывая на плёнку всё, что происходит в комнатах.

 

Сперва раздаётся голос мужчины, который узнать нетрудно, ведь расстались они всего каких-то пол часа назад. Мужчина жалуется на усталость, у него был нелёгкий день: «Не хочешь ли выпить, дорогая? Я уже принял пару рюмашек, но с удовольствием посижу с тобой, если...» В ответ раздаётся междометие, нечто среднее между «хм» и «угу», заставившее коллекционера насторожиться. У него абсолютная память на голоса, он знает, что слышал это «хм» или «угу», он даже знает уже когда и при каких обстоятельствах, но всё ещё не может поверить. В комнате включают телевизор, коллекционер узнаёт музыкальную заставку древнего телесериала из жизни врачей, медицинских сестёр и пациентов. Женский голос тихонько (словно бы про себя) произносит: «Вот и не упомню - выжил Пьер или нет...» Мужчина отвечает: «Его как раз должны прооперировать».

 

Под утро коллекционер возвращается домой - смертельно усталый, но чрезвычайно довольный собой. Чего стоила бы его коллекция без плёнки, записанной этой ночью...

 

Фекла Дюссельдорф

Старая Мо

 

Медленно-медленно тянется толстая нить. Темными пальцами с распухшими суставами старая Мо не торопясь собирает на длинную спицу непослушные петли. Коза Мо, полуслепая и старая, как сама Мо, неторопливо жует край набитого сеном тюфяка.

Ветер скрипит ставнями, и воет в трубе, как голодный и тощий зимний волк. Мо ворошит дрова в очаге, и берет новую лучину. Мо перебирает серые петли, пока ветер не стихнет, и Луна не поднимется над снежной равниной, круглая и белая, как блины, которые пекла Мо весной - когда была молодая. Некому теперь есть блины Мо. И до весны еще далеко.

 

Мо откладывает вязанье, поправляет тяжелую вышитую доху, и, шаркая тяжелыми негнущимися ногами, подходит к окошку. Нет, только снег - бесконечная зимняя вьюга, бесконечная зимняя ночь. Все древние Боги полегли в той долгой войне - только белые северные волки пришли их оплакать. Мо вздыхает, и подкидывает узловатые, как старческие руки, дрова в огонь. Мо одобрительно смотрит на законченное вязанье: хороший вышел платок, теплый…

 

Мо зевнула, и помяла в руках оставшийся моток. Мо стара и одинока, и длинна северная ночь. Мо снова взялась за спицы.

 

Вскоре маленькие нескладные человечки были готовы. Мо положила два тельца на стол, и оттолкнула любопытную козью морду. Мо взяла из очага два малых, еще теплых уголечка, и положила их человечкам на грудь. Влажная шерсть зашипела.

 

Потом Мо тяжело, по-старчески вздохнула, закуталась в толстый платок, и задремала. Тук-тук. Тук-тук. Вскоре побегут опять по снегу быстрые сани. Тук-тук. Тук-тук.

 

Дмитрий Ким

О происхождении романов

 

Хочется написать рассказ о повзрослевшем Буратино. О том, как он сидит в небольшом тихом кафе где-нибудь в центре Варшавы. На столе перед ним чашка кофе, в привычно негибких пальцах тлеет сигарета Лаки Страйк. Деревянное лицо не стало более выразительным с годами, нос не стал короче и не затупился. Взгляд одновременно усталый и целеустремленный. Он кладет сигарету на край пепельницы, чтобы извлечь из нагрудного кармана яркой куртки несколько предметов. Вот они лежат на столе: мальтийский паспорт, авиабилет до Индии с открытой датой, ключ из желтого металла, кредитная карта, обрывок салфетки с неразборчиво написанным адресом.

Двумя днями позже, ранним утром, он сходит с трапа аэробуса в аэропорту Нью-Дели. Таможня, банкомат, стоянка такси, он называет пункт назначения, поглядывая на обрывок салфетки. Дом выглядит заброшенным: стекла выбиты, некоторые двери сорваны с петель. Он поднимается по грязной лестнице, входит в квартиру. Освещая себе дорогу зажигалкой, он входит в чулан. На дальней стене - ветхая занавеска, изображенный на ней очаг с котелком почти невозможно разглядеть, за занавеской - маленькая деревянная дверь. Он делает движение, чтобы достать ключ, но видит, что в этом нет необходимости: дверь чуть приоткрыта. Он открывает ее настежь, уже зная, что будет дальше.

Несколько секунд Буратино неподвижно стоит перед открытой дверью, пока его огромная тень бьется в истерике на противоположной стене чулана. За дверью -- кирпичная кладка, ровная, относительно свежая. Потом зажигалка выплевывает последний протуберанец сине-желтого пламени и гаснет.

Потом он долго сидит на ступеньках грязной лестницы. Чуть больше усталости, чуть меньше целеустремленности. Потухшая сигарета чуть подрагивает в углу деревянного рта. Он несколько раз щелкает зажигалкой, пытаясь выжать из нее еще немного огня. Бесполезно.

 

Вечером того же дня он сидит в открытом кафе напротив кукольного театра, ожидая окончания спектакля. Перед ним чашка кофе, пачка Лаки Страйк, новая зажигалка. Довольно жарко, но он нечувствителен к жаре. Затяжка за затяжкой, глоток за глотком, ровное небо над Нью-Дели как отражение пустоты в его голове. Телефонный звонок выдергивает его из болота нирваны.

Он вслушивается в незнакомый голос в трубке, пытаясь определить акцент собеседника, односложно выражает согласие. Достает ручку, вытягивает из вазочки на столе салфетку, записывает на ней новый адрес, придерживая плечом трубку. Закончив разговор, он некоторое время изучает салфетку, потом набирает номер агентства и заказывает билет на ночной рейс до Каира.

Чуть больше целеустремленности, чуть меньше усталости, он закуривает следующую сигарету, просит еще кофе. Первые звезды проступают в небе Нью-Дели, заканчивается спектакль в кукольном театре напротив, зрители спускаются по каменным ступеням, толкутся у входа, сбиваются в группы и исчезают в сумерках. Потом в дверях появляются Мальвина, Пьеро и Арлекин, и он встает, машет руками, свистит.

Они сидят за пластмассовым столом, пьют вино, разговаривают, перебивая друг друга, смеются, делятся новостями. Редко ты заезжаешь, раз в двадцать лет, тебе должно быть стыдно! Он искренне обещает бывать чаще. У Пьеро с Мальвиной двое детей, скоро заканчивают школу. Арлекин, не смотря на возраст, такой же забияка, так же гоняется за юбками. Неделю назад спьяну подрался с тремя полицейскими, было весело, Пьеро пришлось внести залог. А ты как, все ищешь свою дверь? Буратино пожимает плечами, кивает деревянной головой. Неловкая пауза висит несколько секунд, но потом: "А помнишь?.. А помнишь?.." - и Мальвина снова смеется, закидывая голову, и Пьеро иронично рассуждает о реальности театрального действа, и Арлекин, раскачиваясь на стуле, требует еще вина.

Утром следующего дня Буратино пьет свой утренний кофе в маленькой пиццерии в Каире. Он не выспался, поэтому после завтрака его слегка клонит в сон. У него легкое похмелье. Он рассматривает предметы, лежащие на столе. Паспорт, кредитка, ключ, телефон, обрывок салфетки, пачка Мальборо Лайтс, и маленькая полароидная фотография. Его взгляд цепляется за фотографию. Выхваченные вспышкой из темноты, на него смотрят Пьеро, Мальвина и Арлекин.

Потом телефон звонит. Он несколько секунд сосредоточенно слушает, отвечает, соглашается, отказывается, снова соглашается, достает ручку. Обшаривает взглядом стол, потом переворачивает фотографию и быстро пишет что-то на обороте. Потом кладет трубку и жестом спрашивает счет.

 

* * *

 

Вот примерно об этом и хочется написать рассказ.

 

 

Эли Курант

 

Фауст - холостой патрон

Мефистофель зевнул, с полным равнодушием глянул в окно, обернулся и посмотрел хозяину в глаза.

- Какой ты, к лешему, доктор? Пентаграммы до сих пор шестиугольными рисуешь. Буду звать тебя просто Ф., пять букв - слишком длинно для нас, исчадий ада. Мы и читать-то не умеем.

Сокращённый до одной буквы седобородый старец, любимец трёх университетов и член семи академий, поджал губы.

- Позвольте, откуда вы в таком случае знаете, что в моём имени именно пять букв? - вопросил он, особо нажимая на "вы" и "знаете".

Тю! - обиделся Мефистофель (будем называть его просто М.). - Ты кровью расписывался? Расписывался. Думаешь, если нечистая сила, так уже и буковки сосчитать слабо? Да я, знаешь ли, брат, и не такое могу!

Он вдруг прыгнул куда-то вбок и плюхнулся на низенькую кушетку вполне венецийского штиля.

- Всё могу! Хочешь, бабу тебе приведу? Настоящую! С сиськами.

Настоящая баба с сиськами явно не произвела на собеседника должного впечатления, но М. не унимался.

- Хочешь, целый корабль макак пригоню? И чтоб все по-французски балакали? А потом возьму и утоплю всех скопом, вот прикол! Хочешь?

- Корабль макак, говорящих по-французски? Хм. Любопытная мысль.

М. встревожился.

- Эй, так не по правилам! Тут ты должен сказать - мне, мол, скучно, бес, топи их всех растудыть к ядрене фене!

- Но я не собирался никого топить, мне интересно....

- Тихо! Как бес Действительной Второй Категории, я должен предугадывать и исполнять все твои желания. Уже пригнал корабль.

- Это есть занимательно. И где же он?

- Уже утопил. - М. приподнялся на локте и победно огляделся.

Ф. потёр переносицу большим и указательным пальцем, взглянул искоса на эксцентричного гостя, сел в видавшее виды зелёное кресло и придвинул к себе чернильницу.

М. продолжал нести ахинею про какого-то Вагнера, Маргариту и прекрасное остановившееся мгновение.

Но доктора Ф. уже посетило вдохновение, он больше не слушал, его перо порхало по бумаге, отсекая чёткими линиями вымысел от реальности.

- Инфантильная генитальная организация, - писал он, - превалирующее суперэго... отрицание бессознательного возвращается к временам детства... либидо, либидо... иногда сон - это только сон! - этой свежей мыслью он закончил диагноз.

М. поднялся с кушетки и вышел.

 

 

Древнежреческая трагедия

 

Каждое утро в 9:00 к полусонному Прометею, прикованному к скале, прилетает Гермес. Обменявшись традиционным приветствием, они приступают к работе: Гермес клюёт Прометееву печень, в ней уйма протеина; а Прометей стенает и охает, ибо у него оплата не жалованьем, а сдельная, причём вся выдана авансом.

В 13:00 у Гермеса перерыв на обед. Прометей остаётся стенать в одиночку, вкалывая, таким образом, за двоих. Ровно в 14:00 Гермес возвращается - он пунктуален. Доклёвывает печень к 18:00, бодро прощается и улетает.

За ночь - а спит Прометей сном праведников - печень отрастает заново. Выходных в олимпийских деревнях не держат, славный тандем пашет размеренно и без сбоев.

В одно прекрасное (ли?) утро Гермес не прилетает. Прометей встревожен не на шутку. А ну как с Гермесом что случилось? И вообще, если что не так, кому дадут по шапке? Контрактом подобная ситуация - ну совсем не предусматривалась, натюрлих.

К полудню Прометею уже совсем худо. Работа, у него, конечно, сущее наказание, но ведь есть и социальная, положительная, так сказать, сторона вопроса. Компания там, свежие новости... А теперь ему приходиться стенать не просто в одиночку, но ещё и без всякого повода, ибо в надлежащей точке Прометеева организма, как раз там, где ей положено быть, красуется прекрасная свежая печень, нетронутая ржавчиной, годами и циррозом.

Почуяв, что дело пахнет керосином, Прометей принимается стенать и жаловаться на неудавшуюся суку-жизнь.

И это ещё что! Подождите, скоро до него дойдёт, что за ночь у него всё равно отрастёт новая печень, а склевать самостоятельно ту новую, которая станет старой, ему, увы, не дано. Боги, они такие, даже горшки обжигать не могут, не то что собственную печень выжрать.

***

А Гермес тем временем исполняет срочное внеплановое задание: бросив все дела, он помогает плюгавому загорелому мужичонке втащить на самый верх Олимпа мраморную голову Зевеса, которую голову надлежит присобачить-приурочить ко Дню Большого Праздника. (Это так только говорится - ко Дню, на самом деле её к большой безголовой статуе присобачивают.)

Гермес, ясен пень, переживает за Прометея, но поделать ничего не может: приказ есть приказ. Голова Зевеса большая, неуклюжая, брови вечно цепляют кусты и деревья, а как пойдёт носом книзу - шухерись, не то завалит. Шняга, короче, та ещё. И перерыва на обед уставом не предусмотрено. Не потому даже, что низя-ни-ни, а просто голову отпустить не можно ни на мгновение: будучи недостаточно круглой, чтобы хорошо идти наверх, она с удивительной прямо какой-то лёгкостью катится вниз.

И вот они её толкают, сопя и пыхтя, вверх по касательной, обходя гору под тем, что представляется им оптимальным углом подъёма. Мужичонка, кстати, не из хлипких, идёт - не жалуется. А с виду, казалось, такой шибздик - соплёй перешибёшь.

К полудню рот Гермесу забило пылью, с левой сандалии слетело крыло, он с тоской думает о куске свежей печёнки и чтоб непременно с кровью.

К 17:00 Гермес понимает, что Прометею он сегодня уже не попадёт. К 19:20 он въезжает, что уже попал.

В 23:58 они закатывают голову на острую вершину Олимпа. Убедившись, что мужичок крепко подпирает зевесов чердак, Гермес отходит на три шага, отряхивается, сладко потягивается...

И тут этот мудак, прикиньте, отпускает башковую глыбу, улыбается и, не глядя ей вслед, протягивает руку:

- Очень приятно. Я - Сизиф, коринфский царь.

 

 

Контракт

 

1. Настоящий договор заключается 16 числа месяца мая 1438 г. от Р.Х. между компанией "Сижико" - выдержка осад/противоосадные работы/инженерные укрепления (далее именуемой "подрядчиком"), с одной стороны и старейшинами города Льежа (далее именуемыми "заказчиком"), с другой стороны.

2. Настоящим договором Подрядчик обязуется выдержать осаду городу Льежа на протяжении 6 (шести) месяцев (далее именуемых "осадным сроком", или О.С.), за что Заказчик уплатит Подрядчику 200.000 (двести тысяч) пистолей (далее - "гонорар").

3. Подрядчик приступит к противоосадным работам не позднее, чем через 48 часов с момента поступления первой половины (50%) гонорара в личных бонах или аккредитивах на кредит Подрядчика в генуэзском представительстве торгового дома Франсиско Мазотти.

4. Оставшаяся часть (50%) гонорара будет внесена Заказчиком на тот же кредит по истечении 4 (четырёх) месяцев осады города Льежа.

5. В течение осадного срока Подрядчик обязуется:

- Убить и/или тяжело ранить не менее 2000 (двух тысяч) осаждающих;

- Вылить на осаждающих не менее 400 (четырёхсот) бочек кипящей смолы;

- Вылить на осаждающих не менее 180 (ста восьмидесяти)бочек расплавленного свинца (в качестве такового Подрядчик вправе использовать любой жидкий металл, t плавления которого не ниже t плавления свинца);

- Вылить на осаждающих не менее 250 (двухсот пятидесяти) бочек всякой дряни (в качестве таковой Подрядчик вправе использовать всё, что сочтёт нужным);

- Обеспечивать жителей города Льежа исправным водоснабжением и питанием по стандартной цене

6. В случае, если Льеж падёт до истечения О.С., Подрядчик обязуется выплатить Заказчику неустойку в размере 60.000 (шестидесяти тысяч) пистолей, а также покрыть за свой счёт все убытки, понесённые городом непосредственно в результате вторжения.

7. По истечении О.С. Заказчик вправе потребовать возобновления контракта на прежних условиях.

8. В случае, если Заказчик не внесёт вторую часть гонорара в срок, оговореный в п. 4 настоящего соглашения, он получит предупредительное письмо от компании "Сижико". В случае, если оговореная сумма не будет уплачена в течение 7 (семи) суток по получении Заказчиком предупредительного уведомления, это даёт Подрядчику право убить парламентёра осаждающих, вслед за чем покинуть Льеж на заре посредством подземного хода типа FX-4, оставив городские ворота открытыми нараспашку.

 

подписано 16 числа мая месяца 1438 г.

Представитель компании "Сижико" Старейшины г. Льежа

Свидетели

Нотариус

 

Ольга Лукас

 

Сказки Гадкого Утёнка

 

Наступила весна, и птицы стали возвращаться из тёплых краёв в родные гнёзда. Пруд, где поселился Гадкий Утёнок, находился как раз на пересечении нескольких крупных воздушных магистралей, так что шанса избежать встречи с пернатыми насмешниками у него не было.

Всю зиму и даже часть осени (в этом году она выдалась уж слишком холодной) Гадкий Утёнок старался не вмёрзнуть в лёд. Плавал туда-сюда по замерзающей, но пока ещё тёплой полынье, а когда она скрылась под толстым слоем льда, улетел в ближайший город, где был неплохой канал, не замерзающий всю зиму. Вороны говорили, будто в этот канал спускают вредные химикаты, но кто будет слушать этих ворон? Гадкий Утёнок ещё летом наведывался сюда: химикаты были что надо, после них мир становился немного другим, а наш герой любил разнообразие.

Спрашивается - а почему же он на этом канале не поселился? Тепло, спокойно, заводы сливают в воду химикаты совершенно бесплатно, а если захочется домашней пищи, то можно долететь до ближайшей помойки, что расположена возле заводской столовой, разогнать ворон и наглых чаек и полакомиться объедками. Часто Утёнок именно так и поступал.

- Шухер, ребята, Гадкий летит! - кричал, бывало, какой-нибудь наблюдательный воробей, и птицы покидали пиршество, хватали недоеденные кусочки и убирались прочь. Наблюдательного воробья в этой давке чаще всего затаптывали, а Утёнок выбирал из оставшихся объедков самые роскошные и обедал в одиночестве. Никто не хотел разделить с ним трапезу: уж больно он был гадок!

Но вот закончилась эта скучная, утомительная пора, когда даже смешные химикаты из канала уже не кажутся такими смешными из-за холода и одинакового белого снега, укрывающего землю, и Гадкий Утёнок вернулся на свой пруд.

Первая, самая ранняя стая прекрасных лебедей, опустилась на недавно вылупившуюся из ледяного яйца воду ранним утром.

- Ну что, друзья, ничего так местечко? Взбудоражим городок? - спросил вожак стаи.

- А то! - отвечали прекрасные лебеди, - Только разомнёмся немного.

И они стали разминаться, плескаться, нырять и радоваться тому, что зима закончилась и они снова вернулись на родную землю.

Гадкий Утёнок сидел тем временем в зарослях камыша и внимательно следил за вновь прибывшими. Он так хорошо замаскировался, что лебеди думали, будто бы они на этом пруду совершенно одни. «Всё, сил моих больше нет, - вздохнул, наконец, наш герой, - Пускай меня заклюют эти прекрасные гордые птицы, но я должен всё им рассказать!»

Когда белый лебедь, ещё более прекрасный, чем те, что резвились в пруду, выбрался из своего укрытия, вся стая зааплодировала ему.

- Поглядите, кто плывёт!

- Где, где?

- Да вон же! Как он грациозен!

- Как строен!

- Как он гармонично сложен!

Гадкий Утёнок поклонился почтеннейшей публике - о том, что он прекрасен, ему не нужно было напоминать, даже глупые городские вороны, даже опустившиеся помоечные чайки с этим не спорили.

- Добро пожаловать домой, братья, - хорошо поставленным баритоном сказал Гадкий Утёнок.

- И сёстры! - крякнули сёстры. На них цыкнули.

- И сёстры, да, да, конечно, и сёстры, - устало кивнул Гадкий Утёнок, - Всю зиму я мечтал о встрече с вами. Всю долгую снежную зиму…

Лебеди затаили дыхание. Всю зиму - шутка ли!

- Я страдал от одиночества, но знал, что зима рано или поздно закончится, и я смогу… О, нет… - Гадкий Утёнок картинно-устало провёл крылом по глазам.

- Ты сможешь! Ты сможешь! - поддержала его стая.

- Вы вправе осудить меня, - вздохнул Гадкий Утёнок, - Ибо жизнь моя так не похожа на вашу - правильную, добропорядочную и степенную. Я гадок, о, нет, я омерзителен! Я недостоин находиться в одном водоёме с такими благодетельными птицами…

- Достоин! Достоин! - ревела стая, - Давай, рассказывай!

И Гадкий Утёнок, горько усмехаясь и надолго замолкая, рассказал им всё о своей порочной жизни на этом уединённом озере. Он не утаил ничего, ни единой подробности, но слушатели хотели продолжения.

- Извините, мои дорогие собраться, но я так утомлён, что не могу более продолжать! - взмолился Гадкий Утёнок, - Прилетайте сюда как-нибудь ещё, если захотите послушать исповедь оступившегося порочного лебедя.

- Мы прилетим, мы прилетим обязательно! - загалдела стая, - А теперь позволь мы принесём тебе самой вкусной и изысканной еды, какую только сможем найти в окрестностях этого пруда! Не откажи в любезности!

- Валяйте, - безразлично махнул крылом Гадкий Утёнок, - Сегодня у меня вряд ли хватит сил на то, чтобы отправиться обедать на помойку.

- Он обедает на помойке! О! - пришли в экстаз лебеди и обеспечили Гадкого Утёнка и в самом деле изысканной пищей, которой ему хватило на целую неделю.

А через неделю на пруд опустилась новая стая. Она плескалась и резвилась в его прозрачных водах, а потом из зарослей камышей выплыл прекраснейший лебедь.

- Вы можете заклевать меня, прекрасные гордые птицы, - начал он свой рассказ, - Но у меня нет более сил хранить молчание…

Его слушали, не перебивая. Каждому добропорядочному лебедю хочется хоть на мгновение почувствовать себя Гадким Утёнком. Но на то, чтобы действительно стать таким, у них чаще всего не хватает сил.

Всё лето Гадкий Утёнок только и делал, что рассказывал разным любопытным птицам истории из своей многогрешной жизни, да объедался вкусными подношениями, даже потолстел немного.

Ну, ничего. Скоро наступит морозная и голодная зима и ему придётся снова начать вести исключительно гадкую жизнь, чтобы следующим летом было о чем рассказывать этим перелётным простофилям.

 

 

Шахерезада и султаны

 

Шахерезада рассказывает многочисленным султанам сказки всю ночь, хотя в сказки о том, что все они султаны, сама Шахерезада не слишком-то верит. Впрочем, они тоже не могут знать наверняка, кто скрывается под ником Шахерезада - прелестная барышня, угрожающих габаритов тётка или томный юноша. И не то, чтобы они стремятся об этом узнать. Каждую ночь по ISQ - очередная прямая трансляция её историй, чего ещё желать-то? Можно было бы назначить встречу таинственной незнакомке и, наконец, осуществить в реале то, что она так долго описывает словами и буквами, но вдруг её слова гораздо лучше её самой? А вдруг - и это ещё хуже - Шахерезада в миллионы раз превосходит даже самые смелые представления о себе? Что тогда будет делать султан, в миру - системный администратор Митя, небольшой прыщавый субъект, косящий от армии?

Утром султаны, невыспавшиеся и злые, отправляются на работу, где клюют носом, допускают ошибки, получают от начальства нагоняи - но им это всё до лампочки, они ждут не дождутся вечера, когда таинственная Шахерезада снова выйдет на связь.

Шахерезада закрывает ноутбук, слезает с подоконника и идёт прогуляться в прекрасный сад, окружающий гарем. Очередная история придумана и отточена на дюжине невзыскательных поклонников - скорее всего, теперь она понравится и султану. Немного поспать - и на ковёр. Слава всемогущему Аллаху, создавшему часовые пояса!

 

 

Благодарности

 

Один человек из нашей деревни был в беде: злой сосед захотел забрать его дом, землю и скотину. Но старый дуб, росший во дворе злодея, пожалел бедного человека и уронил соседу на голову толстую и тяжелую ветку, так что сосед умер и не смог отобрать у бедного человека его имущество. С тех пор, в годовщину смерти злодея, бедный человек, вместе со всей своей родней, воздаёт дубу всевозможные почести и украшает его ветвями и листьями свой дом. Дуб, понятно, не слишком доволен тем, что люди в благодарность за спасение обдирают его из года в год.

 

В соседней деревне кошка нашла в подполе у одной безутешной вдовы драгоценное колье, потерянное еще её прабабкой. Вдова продала колье ювелиру, разбогатела и напрочь позабыла о своей безутешности. Кошку же, в благодарность, посадила в золотую клетку и стала кормить сливками и осетрами. Бедная кошка разжирела и вскоре издохла от скуки и неподвижности.

 

Лет пятьдесят назад в городе, до которого от нашей деревни рукой подать, случился голод, и тогда наши мужики, сжалившись, пожертвовали горожанам часть своих припасов. Городские выжили почти все, и в благодарность каждый год справляют День Спасительных Хлебов: приезжают в нашу деревню, привозят какие-то никчёмные подарки и с утра до вечера пируют за длинными столами, а поутру мы плачем, подсчитывая убытки. Почему-то городские считают, что в этот торжественный день спасители должны кормить их совершенно бесплатно.

 

В том же самом городе, из которого каждый год приезжают к нам неблагодарные горожане, живёт путешественник, который за семь морей ходил. Он побывал даже в диком племени чёрных людей, раскрашивающих свои лица и втыкающих в носы и уши деревянные палочки. Когда он жил у них, изучая обычаи и порядки, в племени случились болезни, и люди непременно бы умерли, если бы путешественник не дал им лекарство, которое взял с собой. За это дикари нарекли его Высоким Шаманом Этого Берега и в знак признательности воткнули в его уши, щёки и нос десяток деревянных палочек - я сам видел шрамы на лице путешественника, так что знаю, о чем говорю.

 

Я это тебе рассказываю не для того, чтобы ты ужаснулся мировой несправедливости и повесился на ближайшем дереве, а для дела. У внука моего старого приятеля Эмбо завтра свадьба в соседнем городе, старик очень хотел бы на неё попасть, но стражники вряд ли пустят его в город без жетона о регистрации или пяти монет. Ты молодой и ловкий - подбрось в окно Эмбо этот мешочек. Главное, чтобы он не догадался, чьи это деньги - а то потом благодарностей не оберешься, а как нынче выражаются благодарности, ты уже понял.

 

Катя Лавринец

 

Доктор темпоральных наук предупреждал своих учеников,

археологов и реставраторов, не заходить слишком далеко

в играх со временем: проникая в глубину веков, бросайте

взгляды на кончики своих пальцев, - говорил он, - и

как только обнаружите, что они теряют плотность,

прекращайте работу.

 

***

 

В гневе владыка был так страшен, что

если взгляд его падал на собственное отражение,

он сильно пугался и плакал как беззащитное дитя.

 

***

 

... история о заклинателе джиннов, равных которому не было ни на земле, ни на небе.

Жаль, за всю свою жизнь он так и не смог распечатать

ни одного сосуда, в прохладной глубине которого покоилось

грозное порождение огня и пепла, уютно закутавшееся в заплесневелое эхо.

 

***

 

... зайчик, поначалу казавшийся нам безобидным симптомом всякого праздника, незаметно трансформировал иконографию праздников, прочно заняв место универсального персонажа новогодних, день-рождественских, пасхальных и прочих поздравлений.

Позже мы узнаем о влиятельном монотеистическом культе зайчика, адепты которого являются владельцами сотен типографий, воспевающих образ зайчика, не сомневайтесь.

 

***

 

Один человек носил с собой записную книжку, которая стала жертвой его забывчивости - и оставалась чистой до самой смерти автора; её издали большим тиражом, на радость читателям добавив пару листов для заметок, и распродали весьма успешно.

 

***

 

Выдавливай меня осторожно, чтобы не ходить потом до самой смерти с тюбиком в руке, как супергерой с артефактом. Неспешно размазывай меня по гладким поверхностям, которые я соединю крепкими узами алхимического брака. Дай мне время впитаться в материал, проникнуть в невидимые щели и трещины, познать неведомое, застыть янтарной вечностью.

Надеюсь, ты сметлив, и не станешь размазывать меня по поверхностям кошек, собак, хомячков, попугаев и аквариумных рыбок? Не давай меня детям, не выноси меня на солнечный свет, не бросай меня в холодильник, в аквариум, в микроволновую печь. И ты ведь видишь, что на мне не указано: “выпей меня”?

Я тебе принадлежу до 6 числа 4 месяца 2oo5 года. По истечению срока ты, конечно, можешь обращаться к мерзким ритуалам, брать иглу и с наслаждением прокалывать мой тюбик, а потом наблюдать, как я выползаю наружу, пузырясь и щурясь от яркого света. Однако чуда не произойдёт, и твои ботинки всё равно будут расхлябанными, как прежде. С тебя евро. Не так уж много для такого суперклея как я.

 

***

 

Говорили о мудрецах, для которых

вещи выступали знаками присутствия,

которое было источником возвышенной радости.

Говорили о еретиках, находивших упоение в вещах,

присутствие и отсутствие которых было в равной степени сомнительно.

На склоне лет своих они подрабатывали тем, что вытаскивали

белых кроликов за длинные уши из чёрных цилиндров.

 

***

 

Представители племени Бороро

искренне верили, что, будучи людьми,

они в то же время являются особым видом

распространенных в Бразилии попугаев.

 

***

 

... когда на обеих руках заканчивались пальцы, которые

можно было показать на вопрос о своём возрасте,

проводился первый обряд инициации.

 

Когда заканчивались и пальцы на обеих ногах,

проводился второй обряд, по завершении которого

островитянин удалялся в нелюдимое место,

чтобы нарастить конечность-другую для

поддержания светских разговоров

о быстролетящих годах.

 

Неудивительно, что на острове

отсутствовало всякое представление о цифрах.

 

***

 

... душу почитали за

части тела склеивающую и

удерживающую вместе субстанцию.

 

Также учили осторожности при пробуждении,

чтобы, собирая части распавшегося за ночь тела,

не учудить себе какую-нибудь чучу,

с которой пришлось бы таскаться

весь день, шаманам на смех.

 

Считалось, что души детей и домашних животных

на время сна тела не покидают, их удерживает бог страха",

с которым проводился ритуальный бой

по достижению ребёнком 9 лунных лет.

 

***

 

Для получения степени Мастера

живописец должен был написать портрет

солнечного зайца возрастом в 11 минут,

родившегося в ветреный день около полудня;

людям слова предстояло воспеть след улитки

длиной в один прыжок кузнечика, живущего на

клеверном поле; от музыканта ждали извлечения

звуков встречи вечернего озера с гладким камнем,

умещающимся в ладони пятилетнего мальчика -

из подвластных ему инструментов.

 

Слова

 

Слова были более плотными:

раз вымолвленные, они преображали прошлое,

пускали корни в будущем -

- и продолжали звучать, сплетаясь с новыми словами.

Именно потому искусству подбора гармоничной речи уделялось особое внимание.

 

Когда слова начали терять в весе,

было решено их пригвоздить к бумаге,

которая до того использовалась совсем

в иных целях.

 

***

 

Мастерство ритора

заключалось в том, чтобы провести слова

по ушному лабиринту слушателей, произнося речь как одно слово,

на одном дыхании. Сплетённые воедино слова теряли свой смысл,

и со временем искусство речи стало искусством дыхания.

Потому прибывшие на остров испанцы

поначалу были уверены, что имеют дело с глухонемыми.

 

***

 

Представители одного племени

были чрезвычайно скупы на слова:

бытовало поверье, что каждому отведен

конечный запас слов, исчерпав который,

приходилось отправляться в мир иной.

 

 

Диалоги

 

Безз