Маленькие человечки и летающие тарелки (Little Men and Flying Saucers)

 

Сегодня, как никогда раньше, небо выглядит зловеще. Вещи, на которые странствующие фонарщики смотрели без всякого интереса в прошлом веке, сейчас волнуют целое поколение, выросшее с криками воздушных сирен и жуткими ожиданиями того, что крыша может в любой момент обвалиться. Даже в дневное время свет, отражающийся на плавающем семени одуванчика, или паук, плетущий паутинки на глазах у солнца, могут привести к интересным вопросам, исходящим от новичка, не привыкшего оценивать расстояние или понимать происхождение воздушных объектов.

Раз уж мы говорим, пишем и мечтаем о космических ракетах, совсем не удивительно, что такое мышление раскрывает другую сторону монеты: ракета, или ее эквивалент, возможно, прилетела к нам впервые откуда-то «из вне». Я должен признаться, будучи подростком, все время ожидал, что это случится. Настолько глубока во мне была уверенность, что существует жизнь где-то за темнотой, что возможно эти «кто-то» умнее нас, что ожидал их пришествия на землю из космоса в любой момент, возможно даже в этом поколении. Позже, размышляя над бесконечностью жизни, мне приходило в голову, что, возможно, их сообщения дошли до нас давным-давно, попав в болотный навоз угольных лесов, оставив яркую полоску над шипящими рептилиями, и утонченные приспособления бегали внизу без всякого сообщения.

Иногда, еще в молодости, когда я занимался поиском ископаемых в бесплодных землях, мне казалось, что это сообщение будет найдено, оно будет ржавым и мертвым, будет лежать в третичном дерне, который когда-то был зеленой травой под грохотом ног Бронтотериевых. Само собой, среди вечной траты времени, среди смерти солнца и упадка государств, общение с ними было бы достигнуто при условии, что оно вообще было возможно. Но яркую полоску так и не нашли. Сейчас, уже с высоты своего среднего возраста, я перестал искать, давно перестал. К тому же, современная модель расширяющейся Вселенной утверждала, что время, как мы его себе представляем, больше не считается вечным. Если вся Вселенная была создана за один взрыв несколько миллиардов лет назад, не было достаточно времени, чтобы появилось все за стаями звезд внешних галактик. В свете этого события вполне вероятно представить, что нет ничего в космосе, что могло бы превзойти наш разум.

Если такой разум и существовал бы, существует множество причин, по которым он не мог бы принадлежать обычному человеку. Однако у людей есть невероятный интерес ко всему миниатюрному, и один маленький человечек в руках сказочника может увеличиться во много раз с огромной скоростью. Наша необъяснимая тяга к небольшим вещам не заканчивается ни на границах космоса, ни, как нам уже видно, в крутящихся кольцах атома.

Когда я впервые услышал о человечке, еще никто не говорил о летающих тарелках, и его владелец не приписывал ему никакого другого происхождения, кроме земного. Прошло более четверти века с тех пор, как я наткнулся на него в лагере искателей костей на западе. Работник ранчо принес его нам в коробке. «Я решил, что вы что-нибудь знаете о нем», - сказал он. – Только он дорого вам обойдется. В этом маленьком человечке много денег».

«Человек?» - спросили мы.

«Человек», - резко ответил он. - Может, вы назовете его карликом или гномом, но он меньше любого циркового гнома, которого я когда-либо встречал. Мумия, тоже может быть, маленькая мертвая мумия. Мне кажется, это существо чем-то похоже на нас, но не сильно. Они оставили его там, где я его нашел, может быть, тысячу лет назад. Вы, возможно, поймете».

Наши головы оказались над коробкой. Мы отодвинули последний кусок бумаги. Существо появилось на ладони мужчины. С тех пор я видел много странностей, и уж точно кучу подделок, но от этого товарища у меня по всему телу пошли мурашки. В высоту он был пару футов, не больше. Он был мумифицирован в согнутой позиции, его руки были скрещены. Его лицо с закрытыми глазами казалось немного злым. Я мог поклясться, что мне все это виделось.

Я потрогал его. В его строении было что-то особенное, что-то очень мягкое. Это былая не простая засохшая мумия. Такую мумию вы скорее найдете в природной пещере. У нее не было хвоста. Я знаю точно, потому что заглянул туда. Вплоть до сегодняшнего дня я вижу это маленькое существо также отчетливо, он застрял у меня в мозгу так, как будто я видел еще вчера его рот, застывший в ухмылке, и крошечные черные ручки у его колен.

«Он ваш за двести баксов», - ответил мужчина. Мы взглянули друг на друга, вздохнули, и покачали головами. «Мы не на рынке,- сказали мы. - Мы собираем, а не покупаем. И мы вернемся к нашим костям».

«Хорошо, - сказал мужчина и косо посмотрел на нас, закрыв его коробку. - Сегодня вечером я поеду на карнавал. На нем я точно заработаю денег. В этом маленьком человечке много денег».

Я думаю, было к лучшему, что мы не совершили покупку. Меня никогда не интересовал маленький человечек, и мне не понравилось описание карнавала, на который он собирался со своим владельцем. Вполне возможно, я еще когда-нибудь с ним столкнусь, например, в разукрашенной палатке или в деревенском цирке. Спустя годы я услышал описание, напоминавшее его. Это была сказка о каких-то палеозойских существах, которые охотились среди древесных папоротников, пока миром правили квакающие амфибии. Это история меня не впечатлила. К тому времени я уже точно знал, кем являлось существо: ненормальным мумифицированным мёртвым плодом с неразвившимся мозгом.

Я не мог представить себе, что когда-нибудь я наткнусь на него в книгах про летающие тарелки или, что хуже того, буду свидетелем размножения «маленьких человечков», которые станут настолько обычными, что корреспонденты будут обращать на них внимание. Более того, я не ожидал, что еще доживу до того момента, когда моему маленькому человечку начнут приписывать неземное происхождение. Да, у него его история происхождения, но это земная история. Если какой-то великий ученый в ней и участвовал, то только Чарльз Дарвин, хоть и любопытным, долгим и запутанным путем.

Люди уже так долго являются людьми, что они ставят под вопросы факты. Весь опыт их существования утверждает, что их дети будут точно похожи на них, что котята станут котами, а у котов будут котята, и что даже гусеницы, несмотря на странную последовательность, станут бабочками, а бабочку произведут гусениц. Это настолько привычно, что мы не задумываемся ни на секунду, почему это происходит. Мы даже не допускаем мысли, что такая точность подразумевает удивительный порядок жизни в мире, который нам кажется рискованным и бессмысленным.

Они обнаружили, когда ощупью делали первые попытки классифицировать и организовать живой мир, что, несмотря на то, что все свято верили в создание живых существ, благодаря сверхъестественному вмешательству и божественной силе, существовало подобие в строении многих форм жизни. Для того времени это открытие было невероятным среди индивидуальных особей. Кто-то будет утверждать, что это было случайным совпадением. На самом деле, и человека ведь когда-то считали частью такого божественного создания. Мифические животные древних бестиарий, русалки, грифоны, и кентавры, не говоря уже о людях, чьи уши были настолько большие, что их владельцы могли спать в них – все это были естественные и спонтанные продукты такой неконтролируемой творческой прихоти.

Но существовала определенная модель: человекообразная обезьяна и человек и их строение скелета. Хотя тот факт, что можно добавить окончание множественного числа к слову «рептилия» и предложить все, от бронтозавра до подвязочных змей, доказывает, что определенный принцип существует. У всех птиц есть перья, крылья и челюсти, они все относятся к одному классу, несмотря на все их различия. У всех них разные формы, но есть что-то общее, что-то «птичье». Они имеют похожее строение организма, они делят общее черты точно так же, как у меня есть общие млекопитающие характеристики с маленькой мышкой, живущей у меня в столе. Это все тяжело объяснить в таком спутанном мире, поэтому недавно, когда я увидел мышь, застрявшую в мусорном ведре, ее схожесть со мной сделала меня совершенно беспомощным, и, испытывая чувство стыда, я освободил ее из заточения.

Не так давно такие модели наблюдались только в живом мире вокруг нас, и они не вызывали никакой паники. Даже после того, как Кювье в 1812 году сделал отважную попытку свести формы животной жизни к четырем основным архитипам дивергентного характера, никто не был сильно обеспокоен, меньше всего это волновало людей с религиозной точки зрения, при этом один великий натуралист Луиз Агассис утверждал: «Это план создания не появился из необходимых действий законов физики, а было свободным замыслом Всевышнего Интеллекта, созревшего у него в мыслях до того, как обнародоваться в ощутимых внешних формах».

Однако не прошло много времени до того как модель, впервые узнанная в существующем мире, была протянута геологами по глубинам времени. Животный мир прошлого все еще в процессе открытия. Он оказался миром без участия человека. Что удивительно, скоро стало очевидно, что вымершие животные могли подходить к классификации мира существующего. Они были млекопитающими или рептилиями, как показали исследования. Хоть и ни один живущий организм не созерцал их, они обозначали продолжение священного обобщения, вечных моделей по всем огромным временным безднам прошлого.

Второй факт, что человек еще не был найден, был поводом для беспокойства. В то время центром Вселенной был человек. Можно понять страдание его преподобия, мистера Кирба, раскрывшего Век рептилий: «Кто бы мог подумать, что существо с неограниченной властью, мудростью и великодушием создаст мир только для существования в нем расы монстров без единой рациональной плоти, которая могла воспевать его и служить ему?» Здесь слышен обиженный вопль человеческого эго, которое не смогло доминировать среди животных прошлого. Что еще трагичнее, оказывается мир, предположительно созданный исключительно для человека, прекрасно существовал до него бессчетное количество веков, абсолютно не беспокоясь о его возможном пришествии. Холодные пары времени и космоса начинают проникать через закрытые двери человеческого интеллекта.

Именно в этом затруднительном положении, черной ночью его самых жутких предсказаний, человеком были открытии геологические доктрины. На пятьдесят лет они поставят всех в тупик. Ее защитники сделают последнюю попытку расширить человеческую драму через бесконечное пространство космоса. Это до сих пор проносится мимо нас эхом в виде маленьких человечков на летающих тарелках. Не существовало еще более смелого мифа, придуманного под самым носом науки.

В старой книге на одной из моих полок, в «Свидетельстве Камней» Хью Миллера, я нашел этот отрывок: «В верхних отложениях триасового периода мы были шокированы обнаружить то, что напоминает изображение человеческой руки огромной грубой формы. Большой палец расположен в противоположном направлении другим пальцам».

Есть только один способ понять эту литературу. Биологи первой половины девятнадцатого века поняли, что единство устройства животного мира восходит к далекому прошлому и обнаруживается в формах, невидных обычному человеческому глазу. Это была бестелесная, сверхъестественная линия соединения. Они отказывались видеть в этом единство плана настоящих физических отношений. Вместо этого, они считали прошлое последовательной серией созданий и вымираний в изменяемом богом, но стойком плане. «Геология», как писал один автор, «раскрывает перед нами пророческий свиток, в котором прежние живые существа указывают на другие».

В 1726 году, еще до возвышения геологической теологии, профессор Шёйхцер (Scheuchzer) из Цюриха обнаружил и описал скелет давно вымершей амфибии. Он решил, что это был скелет человека, погибшего во время всемирного потопа. Само существо в книге было названо учёным Homo diluvii testis (Человек — свидетель потопа). Останки, после тщательного исследования, оказалось, принадлежали не человеку, а животному, и интерес к ископаемому постепенно угас. Однако по мере развития геологического предсказания, эта гигантская саламандра снова появляется в работах выдающегося шотландского философа Джеймса МакКоша (James McCosh). С одной стороны, он признавал, что найденные реликвии не были человеком, с другой стороны, он в 1857 году неустрашимо отстаивает свое мнение: «Много лет должно было пройти для завершения процесса развития позвоночных. Подготовка к появлению человека еще не была завершена. Тем не менее, в ископаемом, найденном Шёйхцером, виднеется прообраз более продвинутого типа костного скелета». Сомнительный выбор геологов, работающих над залежами костей мира сначала не нарушил абстрактной красоты платоновых форм. Вместо того, осознание прошлого накрыло жизнь странным образом, вроде предостережения, пророческим чувством и мраком, организованными так точно, как действия на огромной сцене.

В свете именно этой философии руку можно назвать «огромной» и «грубой формы». Она предвещает раннее или позднее появление человека из липкого скопления ползающих амфибий и зияющих ящериц. Неуклюжие, похожие на монстров, и невероятно грязные, они не дают покоя будущему. Эта рука - след некоторых рептилий на болотах, след некоторых позвоночных. Их строение предвосхищает будущие времена.

Однако неправильно будет предположить, что понимание рептилий было главным занятием наших геологических предсказателей. Они изучали анатомию рыб, птиц, саламандр, пытаясь найти в них признаки будущего более продвинутого строения человека. В случае, если они находили следы двуногих в окаменелостях, это было «знаком», предвещающим человека. Все вело к нему. Исследования, совершенные до этого, были всего лишь подготовкой. Благодаря таким действиям удар по человеческому эго был смягчен. Прошлое было только вступлением к великой истории в будущем. Наконец-то человек оказался в самом центре событий.

Если посмотреть на все это, то были странные полвека – пятьдесят лет до появления «Происхождения видов» Дарвина. Этим временем управляло поколение, считавшее мир набором символов, указывающих в направлении человека, который служил прообразом с самого начала. Человек, появившийся позже всех, считался завершающим звеном этого странного цикла. С его появлением, согласно многим мыслителям, процесс завершался и не следует ожидать никаких изменений в мире. В связи с тем, что «эволюционисты» ориентировались на человека как центр своих исследований, они не очень заботились вопросами о дивергенции и адаптации. Придерживаясь взглядов Платонизма, они неизбежно пытались расширить свою доктрину в пространстве космоса. Их модель мира подвергались изменению, поэтому их не сильно волновала возможность существования маленьких и больших человечков, или людей другого цвета кожи на других планетах, при условии, что они были людьми. Они не воспринимали тот факт, что человек обязан своим скелетом и прямохождением определенным эволюционным изменениям.

Теория о множестве миров относится к древности. Согласно ей, огоньки, которые мы можем видеть где-то в космосе, могут быть телами вроде тех, в которых живем мы. После появления астрономии Коперника и понимания, что наша земля является частью большой солнечной системы, вращающейся вокруг солнца, многие философы предполагали, что другие звезды в космосе должны быть схожи солнцу и иметь подобные планетные спутники.

Начались ссоры и споры между теми, кто считал силу бога безграничной и растянувшейся среди звезд, и теми, кто называл эту точку зрения ересью, представляющей опасность христианской вере. Кто мог предположить, что бога могло интересовать что-то, кроме созданий на этой планете? Эта схватка раздувалась после расширения знаний человека о мире, после появления телескопа и микроскопа, ошеломивших человеческое воображение. Некоторые все еще яростно хватались за средневековье, отказывая верить в то, что показывали эти приборы. Другие же были готовы принять новое, но при этом пытались совместить его со старыми знаниями, чтобы разработать учение под названием «астротеология».

В середине пятидесятых годов прошлого века резко возрос интерес к возможному существованию жизни в других мирах. К этому времени была разработана история нашей планеты и развились технологии в астрономии. В результате, общественность колебалась между старыми религиозными догмами и новыми научными открытиями. Предположения и догадки часто шли вразрез с непосредственными наблюдениями.

«Обитатели Юпитера, - писал Уильям Уэвелл в I854 году, - должны быть хрящевыми и клейкими массами. Если там и есть какая-то форма жизни, то вероятно, что живые организмы не могу быть более чем бескостными, водными, мягкими созданиями…»

Это высказывание не является просто невинной теорией. В его работе под названием «Множественность миров» Уэвелл выражает свое возражение одной лишь идее, что на других планетах, или мирах за галактикой, может существовать жизнь. В лучшем случае он готов дать шанс нескольким гелеобразным существам вроде тех, которые описаны в предыдущем параграфе. Он утверждает, что есть высшие и низшие части космоса. Человек, которому предшествовали вечности низших существ, является высшим существом. Он просит обратить внимание на следующее: «разумное существо было создано за несколько лет, простирая вечности времен, так почему же не попытаться создать его среди нескольких систем?» «Сверхъестественное вмешательство» создало человека на земле, поэтому наша планета уникальна.

Работа Уэвелла спровоцировала множество споров. Его теория не нашла поддержки. Сэр Дэвид Брюстер противостоял Уэвеллу с его книгой, символично названной «Больше чем один мир», в которой он смело утверждал: «Функция одного спутника является функцией всех остальных спутников. Функция нашей луны - давать свет земле, является функцией других двадцати двух лун системы. Функция земли – поддерживать существование населения, и она такая же у всех других планет». Дэвид Брюстер размышлял о «великом сочетании бесконечности жизни с бесконечностью материи».

Более того, Брюстер призывает обратить внимание на невидимую область, открытую микроскопом. На основе этого он утверждает, что бог давно уже знал о всех формах жизни, о которых мы на земле не имели понятия. Настолько интригующей стала относительность размера, что один писатель выпустил книгу, подзаголовок которой содержал вопрос «Являются ли населенные миры конечными атомами?» Такие истории как «Бриллиантовые линзы» Фитц Джеймса О’Брайена, или «Девочка в золотом атоме» Рэймонда Каммингса были написаны именно после появления той мысли.

Другой писатель, Уильям Вилльямс, в его произведениях «Вселенная не пустыня» и «Земля не монополия» смотрит в самую глубь спора. Он вновь взывает к геологическому пророчеству и расширяет его по всему космосу: «Первоначальная идея о человеке, возникшая в низших позвоночных животных, доказывает предвидение богом существования человека. Таким же образом это относится к существованию позвоночных на Юпитере и Нептуне, как и к обитателям планеты Земля. Это также относится ко всей Вселенной, потому что создания были во всех ее участках».

Вилльямс был не первым и не последним человеком, сказавшим нечто подобное, но он сделал это с ярой, настойчивой откровенностью. Планы на жизнь были постоянными, пророческими и нематериальными. Почему, настаивает он с тем же ужасом, с которым преподобный мистер Кёрби выступал против века рептилий, должен Бог «заключить свое собственное подобие в маленькое замкнутое пространство и окружить… остатки Его великой личности глупыми, полусформированными, незрелыми монстрами»? Если рассматривать человека, как удачный продукт, он должен быть разбросан бесконечными копиями по мирам. Узор на камнях этой земли – всеобщий узор.

Чтобы разрешить эту схему геологического пророчества, потребовались труды многих людей, но именно Чарльз Дарвин это осуществил. Именно он создал то, что стало одним из самых сильных ударов по человеческому эго: демонстрацию физического взаимоотношения человека с миром низших животных. Довольно очевидно, однако, что один из аспектов дарвиновских открытий прошел мимо внимания обывателя. Речь о том, что некогда бесцельная вариация и естественный отбор представлены как механизм, контролирующий развитие животных и растений, эволюция каждого мира в космосе становится цепью уникальных исторических событий. Точное случайное размножение сложной формы жизни весьма маловероятно даже в одинаковых условиях, не говоря уже о другой среде и атмосфере далекого мира.

В современной литературе о космических путешествиях я прочитал о людях-капусте и людях-птицах; я изучал то, что нравилось людям-ящерицам и людям-деревьям, но ни в одном из этих случаев я не поддавался обману. Я читал о человеке. Гомо сапиенсе, этом обычном землянине, захлопнутом в плохо сидящем пальто из перьев, со всеми его основными характеристиками, включая любовь к хорошенькой девушке, которая только сошла с космического корабля. Его похоть и страсть к смешению рас имеют удивительно человеческое звучание, и если мы только это и найдем на другой планете, я, например, не против остаться дома. Здесь вполне хватает подобного добра, так что можно и не лелеять подобное в других звездных системах.

Правда в том, что человек – одинокое и особенное событие. Я не имею в виду ничего неуважительного или презрительного. Я только хочу отметить, что когда Чарльз Дарвин и его коллеги установили сообщество, из которого произошел весь живой мир, и засвидетельствовали наличие дивергентных эволюционных адаптаций, они навсегда разрушили концепцию геологического пророчества. Они не исключили возможность жизни в других мирах, но биологические принципы, которые они установили, исключили всякую вероятность того, что наши потомки, в следующие несколько десятилетий будут принимать у себя в гостях человечков с Марса. Я скорее поверю, что фиолетовый полип придет на обед, но у этого есть анатомические основания среди жизненных форм этой планеты.

Геологическое предсказание основывалось на двух вещах: во-первых, на вере, как мы видели, в человекоцентричную природу вселенной, и, во-вторых, предположение, что, поскольку у животных прошлого нет физических связей с животными настоящего, какой-то абстрактный, нематериальный план в голове у Творца соединил формы прошлого и настоящего. Мыслители начала девятнадцатого века представляли подлинные отношения, но их привязанность к идее особого создания не позволяла им увидеть. Что отношения появились из простого биологического «продолжения рода с модификацией».

Нельзя было доказать, что человеку суждено или уготовано появиться с самого начала, просто потому, что он имел некоторое сходство с позвоночными палеозоя. На самом деле он был всего лишь одним из многочисленных потомков линейки позвоночных. Лось или мангуст могли бы с тем же успехом утверждать, что, как современные позвоночные, они были «задуманы с самого начала», и что вселенная была создана, имея их в виду.

Эта ситуация напоминает прогулку через зал с кривыми зеркалами, которые растягивают очертания. Зеркало времени делает это со всеми живыми существами, и изменения остаются. Однако, есть своего рода модель, и если вы подойдете к зеркалу, которое делает людей, а где-то вдали у вас останется зеркало, которое делает черных кошек, вы все равно увидите эту модель. Вы с кошкой – родственники; обрывки изначальной формы в ваших костях и обрывки первобытной мысли в глазах у вас обоих и понятны вам обоим. Но где-то должна быть и оригинальная модель; где-то кошка и человек, и ласка сливаются в одну форму. Эта форма невообразимо далека от нас теперь, вдали по течению ручья времени. Она ушла в историю. В этом и только в этом смысле существует архетип.

Дарвин ясно видел, что преемственность жизни на планете была не формальной моделью, навязанной извне или двигающейся в одном направлении. Какой бы еще ни была жизнь, она умела приспосабливаться, а не оставалась неизменной. Она пробиралась сквозь трудные условия. Она изменялась и затем, если нужно было, изменялась снова, идя по дорогам, которые больше не пройти. Каждое живое существо – результат уникальной истории. Статистическая вероятность ее точного повторения на другой планете так мала, что ею можно пренебречь. Жизнь, даже на клеточном уровне, может существовать во мраке дали. Но высока или низка она по форме, она не будет человеком. Это форма – результат странного, долгого скитания через чердаки лесов, и шансы на провал столь велики, что нечто абсолютно идентичное человеку едва ли снова появится.

Изображение давнего человека встает передо мной, пока я пишу. Как я говорил, он был просто монстром в зародыше, которому поставили диагноз и списали за ненадобностью. Маленький череп, который давал иллюзию взрослости мумифицированному младенцу, содержал мозг, что так и не смог развиться. Те, кто описывают двухфутового человека, забывают, что нормальный человеческий мозг может функционировать, имея, по меньшей мере, девятьсот кубических сантиметров. Человек с мозгом в сто кубических сантиметров будет не умнее обезьяны. В любом случае, его не существует.

Во вселенной, чей размер не поддается человеческому воображению, где наши миры парят, как пылинки в пропасти ночи, люди стали невероятно одиноки. Мы изучаем шкалу времени и механизмы жизни, ища приметы и знаки невидимого. Как единственные думающие животные на планете, возможно, единственные думающие животные во всей звездной вселенной, мы сгибаемся под грузом сознания. Мы смотрим на звезды, но знаки неясны. Мы находим кости из прошлого и ищем наше начало. Мы видим дорогу, но она извилиста. У превратностей этой дороги может быть какое-то значение, и таким образом мы мучаем себя.

Свет то вспыхивает, то гаснет в ночном небе. Люди взволнованные, наконец, тем, что сами строят, возможно, ворочаются во сне, им снятся дурные сны, или они лежат без сна под зеленый шепот метеоритов вверху. Но нигде в космосе или в тысяче миров нет людей, что разделили бы наше одиночество. Может быть, там есть мудрость; может быть, сила; где-то вдали, против огромных космических орудий, которыми управляют странные органы, их владельцы тщетно всматриваются в парящие останки облаков, тоскуя, как и мы. Однако, в природе жизни и принципах эволюции мы получили свой ответ. Никогда и нигде не будет больше человека.