Carmen de contra paganos как родоначальник анти-языческой поэзии в христианской литературе.

Carmen de contra paganos ценна для нас в первую очередь как источник, обрисовывающий язычество не как культурную оппозицию развивающемуся христианству, но как оппозицию политическую, возвращение к язычеству на государственном уровне в конце IV в. В своей поэме автор выступает с нападками на священнослужителей, являвшихся предводителями языческих культов и их защитниками перед христианской религией, на лидеров римского сената, известных историкам и по другой литературе того же периода[102].

Идентификация личности префекта, против которого была написана эта поэма, крайне важна для нас, поскольку от этого зависит не только датировка самой поэмы,[103] но и интерпретация предоставленной в ней информации, пусть и нечетко, но обрисовывающей один из важнейших периодов истории поздней Римской империи. Именно поэтому во всех исследованиях поднимался вопрос об идентификации персонажа, который подвергается в строках поэмы наиболее острой критике – анонимного префекта, к моменту написания текста уже ушедшего в мир иной[104].

В своей публикации текста поэмы Т. Моммзен назвал 5 возможных кандидатов на идентификацию с личностью анонимного префекта, и все эти кандидаты были, как видно, реальными историческими персонажами, исповедовавшими языческие культы: Аврелий Авин Симмах (отец), префект в 364 г., был консулом и умер в 376 г.; Квинт Аврелий Симах (сын), префект в 384 г., был консулом в 391 г., умер в 402 г.; Веттий Агорий Претекстат, преторианский префект в 367 году, префект Рима в 384 г., умер в том же году; Вирий Флавий Никомах, префект Рима и консул в 394 г., умер в 394 г.; Габиний Барбарий Помпеан, префект в 408-409 гг., умер в 409 г.[105] Рассмотрев каждого из персонажей, Т. Моммзен предположил, что анонимным префектом поэмы Вирий Флавий Никомах.[106] Этой же точки зрения придерживается Дж. Мэттьюз, к ней же склоняются Г.А. Блох и Д. Шанзер, хотя последняя не исключает возможности идентификации личности префекта с Претекстатом.

Анализируя те аргументы, которые приводят исследователи, можно сделать несколько первых и основополагающих выводов. Во-первых, все, кто когда-либо исследовал Carmen, отмечают ее низкую художественную ценность, а также заимствования из Вергилия[107], которые очень часто приводятся как аргумент в доказательство того или иного мнения, благодаря множеству более ранних (или же наоборот более поздних) копирований подобного типа заимствований. Во-вторых, Carmen имеет, несомненно, фундаментальную важность как исторический источник, поэтому, безотносительно к временному контексту, его использование открывает для исследователей далеко идущие перспективы.[108]

Т. Моммзен в своей работе приводит несколько основополагающих признаков, от которых можно отталкиваться в доказательствах[109].

1. Префект, названный в 25 строке, был префектом Италии, Иллирика и Африки, а также покровительствовал предыдущему (в тексте «смененному») проконсулу: Leucadium fecit fundos curaret Afrorum, perdere Marcianum, sibi proconsul ut esset[110] (CCP 85-86)

2. Волнение в Италии в описанный поэтом промежуток времени было настолько серьезным, что городской плебс призывался к оружию постановлениями римских мятежников: Quis tibi iustitium incussit, pulcerrima Roma, ad saga confugerent, populus quae non habet olim?[111] (CCP 32-33). Слово «saga» в этом контексте следует понимать как «военный плащ», соотнося этот пассаж со строками из Филлипиков Цицерона: rem... confestim gerendam censeo: tumultum decerni, iustitium edici, saga sumi dico oportere[112] (Cf. Cicero Philipp. 5, 12, 32)

3. После того, как через три месяца префект, о котором идет речь, пребывал на «военном пути», он погиб насильственной смертью: quem Iouis ad solium raptum tractatus abisset,cum poenas scelerum tracta uix morte rependat?[113](ССР 26-27), и получил скромное погребение: sic, miserande, iaces paruo donatus sepulcro[114] (CCP 111).

4. Поэт называет в тексте некоего «наследника Симмаха»: conposuit templum nuper cui Symmachus heres[115] (CCP 114). Это может относиться к какому-либо другому наследованию, но вероятнее всего, имеется в виду все тот же Квинт Аврелий Симмах, который был союзником и ближайшим сподвижником Никомаха Флавиана, и который, обладая значительным достатком, разделял с Никомахом Флавианом лидерство в языческом культе.

Таким образом, успешный кандидат на идентификацию с личностью префекта из Carmen de contra paganos должен соответствовать следующим требованиям: он должен быть консулом (стих 112), префектом (стих 25), он должен был умереть жестокой смертью (стих 27), если мы выделим еще и 121 строку от водянки, он должен был быть язычником и он должен был находиться в дружественных отношениях с Квинтом Аврелием Симмахом, который восстановил храм Флоры (112-114) (Симмах, как известно, умер ок. 402 г. – см. PRLE I, Symmachus 4, p. 868). И в общем, обстоятельства его жизни и смерти должны соответствовать духу памфлета в целом. Но мы не должны ожидать, что все эти условия будут объединены наиболее очевидным и прямым путем. Поэма – это, в конце концов, памфлет, полный гипербол и жесткой иронии. И, как и во многих других памфлетах, многие из обвинений ложные, некоторые парадоксальны, а некоторые просто придуманы.[116].

Тем не менее, на кажется, что кандидатура Вирия Флавия Никомаха соответствует всем вышеперечисленным признакам. Во время восстания Евгения этот человек занимал пост преторианского префекта, более того, его карьеру можно восстановить не только по Carmen de contra paganos (в том случае, если мы принимаем его кандидатуру как главного действующего лица этого источника), но также и по письмам Симмаха, кодексу Феодосия и нескольким сохранившимся латинским надписям, сообщающим об основных вехи его политического продвижения[117]. Кроме того, важной движущей политической силой во время событий 392-394 гг. была языческая оппозиция против христианской секты, а их вождем и принцепсом был не император Евгений, сам являвшийся пусть нетвердым, но христианином, а именно Флавиан[118]. Dicite, praefectus uester quid profuit urbi,quem louis ad solium raptum tractatus abisset[119] (CCP 25-26) – эти строки, согласно контексту, можно трактовать как несомненное свидетельство о сотрудничестве, союзе Евгения и Никомаха Флавиана, когда император-узурпатор обратился для поддержки своей власти за помощью именно к префекту, который ранее занимал важные позиции в центральной администрации западной части империи. Надписи, подтверждающие, эти предположения подробно рассмотрены в статье Дж. О'Доннела, потому мы приведем только некоторые основные примеры, являющиеся важными доказательствами.

Надпись CIL VI 1782, посвященная свадьбе сына оратора Симмаха с внучкой Флавиана и датированная примерно 401 г.,[120] позволяет сделать вывод, что кто-то из родственников Флавиана определенно мог являться не только политическим преемником, но и законным наследником части собственности Аврелия Симмаха. Тот факт, что во время тех же событий, т.е. в 392-393 гг., сын Вирия Флавия Никомаха, также Флавий Никомах, занимал должность префекта города Рима (см. PRLE I, Nicomachus Flavianus 14, p. 346), добавляет еще немного веса этому предположению. Другая надпись, CIL VI 1783, содержит текст императорского декрета, выпущенного от имени Феодосия II и Валентиниана III в честь старшего Флавиана и дает пример восстановления его репутации, сильно пошатнувшейся вследствие причастности к событиям 392-394 гг. Более официальная версия надписи сокращена и отмечает только должности «consularis Siciliae», «vicarius Africae», «quaestor aulae divi Theodosii» и «praefectus praetorio Italiae Illyrici et Africae iterum».

В той же надписи Флавий-младший отмечен как «консулярий Кампании, проконсул Азии, еще раз префект города, и сейчас префект претория», более того, до 431 г. ни в одном источнике не встречаются упоминания о Флавиане-младшем как о префекте города, но это может быть связано с тем, что должности, занимаемые при Евгении, продолжали и после смерти узурпатора оставаться источником нестабильности, следовательно, можно предположить, что надпись 431 г.[121] служила целью скрыть первые три префектуры Никомаха-младшего[122]. Некоторые сомнения вызывает пункт о смерти префекта, для которой поэт выбирает такой эпитет, как «tracta» – учитывая эмоциональную насыщенность текста и его ярко выраженную сатирическую направленность, подобные сравнения вполне можно признать художественным преувеличением.

К числу свидетельств об идеологической полемике с языческой оппозицией определенно следует отнести 14 строку поэму, которая своим содержанием дает этому предположению веские основания: pellitur arma Iouis fugiens regnator Olympi,(CCP 14), что буквально переводится как «Бегущий правитель Олимпа обращен в бегство оружием Юпитера» – несомненно, это указывает на стремление поэта подчеркнуть неизбежную победу христианства в Риме, когда даже сам Юпитер бежит с пьедестала и слагает оружие. После такого смелого заявления некоторое преувеличение касательно смерти идеологического оппонента не должно вызывать удивления.

Еще одним важным аргументом в пользу кандидатуры Никомаха может считаться следующая строка: Sola tamen gaudet meretrix te consule Flora[123] (ССP 112). Это значит, что префект Carmen был консулом во время языческой реставрации, Никомах же был единственным из всех кандидатов, кто действительно обладал титулом консула в период Евгения в 394 г[124].

Кроме перечисленных выше аргументов, есть еще несколько других сведений в пользу данной кандидатуры, которые мы хотели бы рассмотреть в нашей работе. Et quisquam supplex ueneratur templa tyranni, cum patrem uideat nato cogente fugatum?[125](CCP 15-16): две очень важные строки, предоставляющие нам сразу несколько возможных доказательств. Благодаря надписи из Кельна, в которой Евгений обозначен как император[126], содержащей такие эпитеты как «Salvis dominis» и «Imperatoribus nostris» по отношению не только к Феодосию и его сыну Аркадию, но и к Евгению, можно сделать вывод, что реальный император запада рассматривался провинциальной администрацией как абсолютно законный правитель. Следовательно, как свидетельствуют данные эпиграфики, Евгения и Арбогаста поддерживали чиновники и армия, что в эпоху Поздней империи было особенно важным[127].

Однако, несмотря на это, Евгений, в отличие от Максима, не был признан Феодосием в качестве коллеги-императора, соответственно, для христианской части запада он оставался именно «tyrannum», узурпатором, чье правление отказались подтверждать и благочестивый император востока, и обладавший огромным авторитетом епископ Амвросий. Фраза «когда видит отца, обращенного в бегство сыном, принуждающим (его к этому)», скорее всего, подразумевает, что Юпитер был покровителем верховной власти в силу традиционных языческих представлений, а значит, он был и покровителем Евгения как персонального носителя императорской власти.

Количество сведений, представленных поэтом, показывает, что он был современником описываемых им событий и прекрасно разбирался в тонкостях языческого культа. Образ «бегущего и связанного отца» (т.е. бога Юпитера) мы можем трактовать как надежду на свержение самого тирана и уничтожение тех языческих статуй, которые были им восстановлены. Строка Leucadium fecit fundos curaret Afrorum, perdere Marcianuins, ibi proconsul ut esset (CCP 85-86) также может считаться косвенным доказательством в пользу идентификации описанных в Carmen событий именно с восстанием Евгения, поскольку до Евгения практически все назначения на крупные государственные должности в западной части Римской империи контролировал Феодосий.

Назначение своего ставленника на такой важный пост могло быть совершено только с согласия императора, при этом императора, который полностью контролировал эту провинцию, т. е. помимо социально-культурного раскола, поддержка мятежа Евгения могла быть попыткой восстановления независимости западной части империи от восточной. Свидетельства о том, что Флавиан и Арбогаст обеспечили бесперебойные поставки зерна в Италию из Африки[128], также, как мы полагаем, подтверждают это предположение.

Несмотря на то, что идентификация префекта анонимной поэмы с Виром Флавием Никомахом широко распространена в научных кругах, не стоит забывать, что существуют и другие мнения. Данита Шанзер в своей статье, посвященной проблеме датировке и авторства поэмы-компиляции, приписываемой поэтессе Пробе, отмечает вероятную вторичность объекта своего исследования по отношению к Carmen de contra paganos, аргументируя это лингвистическим замечаниями и явными сходствами с уже упоминаемыми ранее заимствованиями неизвестного автора Carmen у Виргилия[129]. Тем не менее, она же отмечает Веттия Агория Претекстата как наиболее вероятного кандидата, следуя в этом статье Л. Гракко-Руджини, а также говорит о том, что просопографический анализ личности префекта в поэме вряд ли когда-нибудь будет однозначно решен и приведен к общему знаменателю[130].

Первое доказательство исследовательницы основано на строках 25 и 46, в которых видно, что автор обращается не к преторианскому префекту, а к префекту города: Dicite, praefectus uester quid profuit urbi (CCP 25); Sacratus uester urbi quid praestitit?[131] (СCP 46), однако, как справедливо отметил Дж. Мэтьюс, указанное в строке 85 распределение должностей для других провинций не подпадает под компетенцию городского префекта[132].

С другой стороны, распределение постов в Африке прекрасно соответствовало политическому положению именно Флавия Никомаха в 394 г., и в этом контексте сформулированное нами ранее предположение о «praefectus urbi» как о Флавиане-младшем может помочь в объяснении данного нюанса. Однако здесь мы возвращаемся к вопросу о первичности того или иного текста на рубеже IV-V вв., как можно видеть на примере работы Д. Шанзер. Опять же, соглашаясь с Дж. Мэтьюсом, подчеркнем, что те сюжеты, которые могут или не могут быть приняты в качестве «параллелей» между двумя писателями, предполагающими имитацию одного другим, должны остаться в большей степени вопросом дискуссии, но не точных аргументов.[133]

Описание же префекта, готового идти на войну против истинного бога христиан, более убедительно смотрится в контексте масштабного восстания Евгения. Подводя итоги, при ближайшем рассмотрении одни аргументы оказываются неубедительными, а другие в равной степени подходят как для предлагаемой кандидатуры Веттия Агория Претекстата, так и для кандидатуры Вирия Флавия Никомаха.

Что касается датировки Carmen de contra paganos, то здесь любой исследователь сталкивается с той же проблемой размытости источника, как и в случае c идентификацией его главного действующего лица. Во многом датировка зависит от того, кого именно мы в данный момент понимаем под наиболее вероятной кандидатурой, поскольку, исходя из контекста Carmen, в момент ее написания префект был уже мертв. Таким образом, при рассмотрении любой из кандидатур поэма не могла быть написана ранее 385 года,[134] но эта зыбкая дата вряд ли решает проблему авторства и исторического контекста Carmen de contra paganos.

И в этом смысле совершенно новое звучание приобретает латинская надпись из североафриканского города Лептис Магна (пров. Африка Проконсульская, совр. г. Аль-Хумс на северо-западном побережье Ливии), опубликованная еще в 1950 г. – она, как мы полагаем, служит весомым доказательством в пользу идентификации личности префекта Carmen с Вирием Флавием Никомахом: Flavianii v(iri) c(larissimi) / Nicomacho Flaviano agentis / tunc vicem praefectorum prae/torio per Africanas provincias / pubescente Romani nominis glo/ria et vigente fortuna / dominorum principumq(ue) nostrorum / Valentis Gratiani et Valentiniani / perpetuorum semper Auggg(ustorum) et ubiq(ue) / vincentium Lepcimagnensis / fidelis et innocens ordo cum po/pulo pr(a)estantissimo patrono / votis omnibus conlocavit (AE. 1950. 188).[135] Значение цитированной надписи состоит в том, что она была составлена в период жизни самого Никомаха-старшего, зафиксировала своим содержанием один из многочисленных фактов его административной карьеры, более того – безусловно, она представляет собой «живое» свидетельство очевидца событий. Можно предположить, что в целом дедикация синхронна с этапом деятельности Никомаха на посту викария Африки, и, соответственно, она отразила мнение очевидцев относительно некоторых нюансов его пребывания в Африке. Из представленного выше текста можно сделать следующие выводы:

1. Flavianii v(iri) c(larissimi) / Nicomacho Flaviano agentis / tunc vicem praefectorum prae/torio per Africanas provincias. Административный контекст состоит в том, что Вирий Флавий Никомах был отправлен в Африку в качестве специального чиновника, представляющего функции центральной власти в Италии.

2. Надпись также предоставляет нам важнейшие сведения касательно датировки источника: pubescente Romani nominis glo/ria et vigente fortuna / dominorum principumq(ue) nostrorum, то есть фактически в то время, когда укреплялась слава и процветала удача перечисленных императоров-Августов. Поскольку сам Никомах вряд ли мог быть представлен в надписи как причина подобного благоприятного положения дел, следует сделать вывод, что его приход к власти совпал по времени с наступлением стабильности и подавлением всех мятежей в Западной половине империи, т.е. после 373 года (разгром восстания мавров в Мавритании).

3. Хвалебный эпитет pr(a)estantissimo patrono свидетельствует, что Флавий Никомах был отправлен в Лептис Магну для урегулирования и разрешения неких внутренних конфликтов, вероятнее всего, судебного характера. Поскольку члены городского совета настойчиво именуют себя «верными» и «невиновными», значит, волнения в первую очередь касались городского плебса, от обвинений в поддержке которого стремилась избавиться городская знать. Это также дает более твердые основания для предшествующего вывода (т.е. после подавления мятежей, в период стабильности, весьма своевременным шагом была отправка в прежде неспокойные области чиновника с целью убедиться в том, что все лица, причастные к волнениям, понесли заслуженное наказание).

Эта надпись проливает свет и заставляет нас по-новому взглянуть на старый вопрос об идентификации личности префекта Carmen. Напомним, в 25 строке поэмы упоминается префект, отправивший в Африку для управления императорскими поместьями некоего Левкадия: Leucadium fecit fundos curaret Afrorum, perdere Marcianuins, ibi proconsul ut esset[136] (CCP 85-86). Можно трактовать этот пассаж как пример особой заботы и пристального внимания префекта к делам Северной Африки, поскольку бесперебойные поставки зерна из гавани Карфагена в Рим были жизненно необходимы для новых правителей Западной половины империи.

Но есть и другой аспект, как нам кажется, лежащий на поверхности – сам префект мог отправить чиновника именно в Африку как раз по той причине, что он и ранее находился на этой территории и прекрасно разбирался во внутреннем положении африканских провинций, входивших в состав Западной римской империи. И в этом смысле данные надписи из Лептис Магны находят прекрасное подтверждение в строках Carmen de contra paganos, тематически и содержательно во многом коррелируют друг с другом. А именно – Вирий Флавий Никомах предположительно в 375-378 гг. уже находился в Проконсульской Африке, где он выполнял функции судопроизводства, соответственно, можно предположить, что и в 393/4 гг. он принял ряд мер по усилению контроля центральной администрации именно над Африкой, где размещались императорские сальтусы (имения) – факт, предельно хорошо известный Никомаху как викарию этой провинции в 375-8 гг. То, что префект отправил Левкадия в Африку для управления императорскими доменами, на наш взгляд, свидетельствует, что явно не вопросы поддержания связей с местной администрации (в лице наместника Гильдона) тревожили умы италийских правителей – императорские имения непосредственно подчинялись центру, а не наместникам провинций, поэтому мы можем говорить скорее о попытке предотвратить вполне возможные захваты домениальных земель со стороны местной администрации. Мы полагаем, что внимание префекта к подобным вопросам могло быть связано с его более ранней практикой служебной деятельности в Африке, что из всех имеющихся у нас данных указывает только на Вирия Флавия Никомаха.

Таким образом, с учетом надписи из Лептис Магны мы, вслед за Дж. Мэтьюсом и Т. Моммзеном, вновь рискнем предположить, что безымянный префект из Carmen de contra paganos может быть идентифицирован именно с кандидатурой Вирия Флавия Никомаха – по крайней мере, на наш взгляд, сведения цитированной выше надписи из Лептис Магны дают ряд существенных оснований в пользу этого вывода.