Спонтанность и личностная теология

Условие выживания человечества на грани XXI века В.В. Налимов видел в создании новой культуры, обязательно включающей в себя и обновленную религию, которая была бы способна решать духовные проблемы наших дней. Свои представления о религии будущего он связывал с позицией критически настроенных европейских христиан-теологов, оставаясь в то же время одним из «посвященных» движения мистического анархизма[208], получившего довольно широкое распространение в России 1920—1930-х годов. Это движение представляло собой обновленное тамплиерство, духовными истоками которого были гностицизм и мистика древнего Египта. Вместе с тем в мировоззренческих основаниях движения важнейшую роль играл принцип целостности бытия, определявший необходимость интеграции знания о внешних и внутренних аспектах реальности. Поэтому движение объединило и деятелей культуры, и деятелей науки, противостоявших надвигавшемуся тоталитаризму. Почти все они были уничтожены режимом.

Ключевой момент подхода В.В. Налимова к религиозным вопросам – личностное понимание метафизики жизни. К сожалению, эта часть его концепции почти не известна. Изложение ее было опубликовано в статье в малодоступном издании ничтожным тиражом [Налимов, 1995 а].

Личностное понимание Евангелия сложилось у В.В. Налимова не сразу. Познакомившись в ранней юности с православной традицией в семье деда (отца матери), он довольно быстро под влиянием своего отца, антрополога и этнографа, зырянина по национальности, понял и всю серьезность народного язычества. В подходах мистического анархизма (который был «свободным братством» единомышленников) В.В Налимов искал новую, современную интерпретацию христианства, переосмысливая эзотерические легенды прошлого. Существенный отпечаток оставил и его собственный жизненный опыт, подчас трагический – 18 лет тюрьмы, колымских лагерей и «вечной» ссылки в Казахстан.

Христианский путь, в его понимании, это не просящая молитва, а проникновенное действие в земном мире, поддержанное творческой реинтерпретацией христианских текстов, которая позволяет раскрыть их подлинные смыслы, местами искаженные и зашифрованные. Он не разделял позиции теизма – представления о Боге как некой сверхличности, создавшей мир и управляющей им. Теизм, по его словам, – это низведение Бога до человека. Не видел он также серьезных оснований утверждать, что Бог создал человека по своему образу и подобию [1995 а]:

То, что произошло на наших глазах в XX веке, не дает нам возможности говорить ни об оправдании мироздания, ни об обожествлении природы человека. Опять перед нами тайна. И здесь возникает серьезный вопрос – можно ли и нужно ли говорить о божественном возникновении мироздания и сознания, носителем которого является человек? Почему нечто существующее должно обязательно возникать? Представление о необходимости возникновения всего сущего – это не более чем чисто человеческая, исторически заданная установка… Ясно, что мифы прошлого должны остаться в прошлом, иначе мы потеряем Бога (с. 144–145).

Следуя гностикам, В.В. Налимов считал, что Бог неизречен. «Бог для меня – это тайна. Величайшая тайна, стоящая перед человеком. Человек стал тем, кто он есть, когда ощутил эту тайну. Человека мы должны характеризовать, прежде всего, как существо, осознающее всеохватывающую тайну» [там же, с. 144].

Он считал, что следует отказаться от примитивного представления о Боге, не отвечающего современному менталитету, и любил цитировать в этой связи Дионисия Ареопагита – ярчайшего представителя апофатического богословия.

В.В. Налимов выражал сомнение также и по поводу другого фундаментального мифа – представления о логизированности Вселенной, ссылаясь на который утверждают, что все сущее может возникать в силу какой-то причины. «Но теперь, в век обостренного критицизма, может быть, естественнее признать, что нечто может существовать, не будучи следствием какой-либо причины. Иначе можно сказать так – нечто возникает спонтанно. Спонтанно – это значит беспричинно». Понимания мироздания, продолжает Налимов, нам не дано. «Как можно утверждать, что люди созданы по образу и подобию Бога, если мы не можем понять, как происходит творчество Бога? Если мы сами можем творить, следует ли отсюда, что мы малые боги? Наше творчество спонтанно, но мы не знаем, что такое спонтанность, хотя и можем построить логику спонтанного изменения смысла» [там же, с. 145]. К Богу мы приближаемся в молитвенном экстазе, в раскрепощающей медитации, в творческом порыве, в трагизме жизненных конфликтов, в жертвенной смелости, в любви, но не в будничной суете. По убеждению В.В. Налимова, Бог никогда не выступает в роли судьи и повелителя. Это свойственно исключительно людям. Именно склонность осуждать и повелевать отчуждает нас от Бога прежде всего. («Бог не Политбюро», – часто иронизировал он.)

Такой подход есть дальнейшее развитие деизма.

Личностная теология Налимова – это тоже своего рода модель, опирающаяся, как и все его модели, на определенную аксиоматику. Здесь она высвечивает следующие мировоззренческие предпосылки [Налимов, 1995 а]:

Мне хочется считать себя свободным христианином, находящимся вне каких-либо зафиксированных конфессий. Правомерен ли такой статус?

1. Я признаю Бога как проявление запредельности Бытия. (Здесь, может быть, удобнее обратиться к английскому языку: God as Ultimate Reality.)

2. Признаю гностицизм как движение, сопричастное Христианству, и соответственно признаю апокрифические Евангелия[209]как речения Иисуса.

3. Преклоняюсь перед Заповедью любви.

4. Нахожу в Христианстве мистицизм [210], особенно в гностическом его проявлении. Мистицизм для меня – это прежде всего осознание своей сопричастности всему Мирозданию. Это вера в то, что для нас открыта не только посмертная земная реинкарнация, но и странствие в мирах и веках, связанное с дальнейшим духовным раскрытием человека.

5. Признаю право на демифологизацию. Миф – это тоже реальность, но иная. Реальность, подлежащая дальнейшему осмыслению.

6. Понимаю всю серьезность искушения Иисуса дьяволом в пустыне.

7. Признаю право быть свободным в миропонимании. Это значит иметь свою собственную теологию, отвечающую запросам сегодняшнего дня.

8. Считаю, что христианство должно активно вмешиваться в политическую жизнь страны, формулируя свои идеалы.

9. Полагаю, что камнем преткновения для Христианства было искушение властью. Почти две тысячи лет шла борьба за право на насилие во имя Христа, хотя сам Иисус отверг власть. В наши дни эта тема обрела трагическое звучание: техника угрожающим образом вмешалась в нашу жизнь. Она дала нам такие средства для проявления насилия, которые грозят гибелью человечеству, природе и самой Земле. Обновленная культура должна стать культурой ненасилия – иначе гибель неизбежна. И, наконец, мы поняли, что ненасилие – это основной идеал Христианства.

10. Убежден в том, что возникновение новой культуры должно будет воскресить утерянное в веках понимание вселенского бытия человека. Так, может быть, будет преодолена дилемма «жизнь – смерть».

11. Хочется думать, что экуменическое движение приведет к единой религии с личностными теологиями. Отдельные попытки такого объединения делались и в далеком прошлом, и в наши дни, но это уже отдельная тема. Здесь только одно замечание: разве уж так далеко стоит от Иисуса наш современник Махатма Ганди, провозгласивший усовершенствование через «закон любви» и «закон страдания»?

Вынуждены ли мы, критически настроенные мыслители, оказаться на обочине христианского движения, или само Христианство будет эволюционировать, идя навстречу новым задачам жизни в трагические дни смены культуры? (С. 165–166.)

Итак, наиболее существенная черта личностной теологии В.В. Налимова состоит в том, что он демифологизирует представление о Боге, настаивает на том, что христианство должно эволюционировать, «идя навстречу новым задачам жизни в трагические дни смены культуры», и вписываться тем самым в контекст глобального эволюционизма.