Непрерывный процесс технизации

Возьмем наш новообразованный, выработавшийся в процессе восприятия-осознания-наречения семантический комплекс и пустим его в обращение, в речевую коммуникативную практику. Посмотрим, что с ним тут произойдет.

Очевидно, прежде всего, что, когда речевое новообразование поступило в коммуникативный оборот, при употреблении его вовсе не повторяется каждый раз вся та работа мысли, с которой было связано осознание-наречение. А работа эта, как мы помним, состояла, главным образом, в идеологическом освоении вновь осознанного явления или отношения, в идеологическом приобщении его ко всему остальному опыту, во включении его в контекст общественной практики, в создании вокруг него известной идеологической «оболочки». Эта работа воспроизводится в речевой практике каждый раз все с меньшей и меньшей полнотой и отчетливостью, и семантические представления концентрируются все больше вокруг тех устойчивых, стабильных, адекватных объективной действительности элементов восприятия, которые образуют «ядро». Иначе говоря, если в процессе осознания — наречения семантический центр новообразования мог находиться в «оболочке», то в процессе коммуникации он все более и более перемещается к «ядру», к технической значимости.

Технизация речевого образования неизбежна даже в том случае, если мы остаемся в пределах той же самой (социально и хронологически) среды, в которой произошло первоначальное осознание-наречение. Между тем если как познавательный акт речевое новообразование связано с определенной более или менее узкой и ограниченной социальной средой, с ее мышлением и мировоззрением, то как акт коммуникации оно может выходить и выходит за эти узкие рамки и обслуживает несколько различных социальных группировок, производственных, сословных, классовых, профессиональных и т. п., с различной идеологией, с различным характером предшествующего опыта. И вот представим, что наше новообразование из одной среды, где оно впервые возникло, попало, в порядке коммуникативной практики, в другую среду. Этой новой среде может с самого же начала оказаться чуждым то идеологическое содержание, которое было вложено в него первой средой и которое тем или иным способом запечатлелось и на материальной форме или структуре нашего речевого образования. Новая среда с самого же начала отвлекается от этой внутренней формы, несущей чуждую идеологию, и сразу же воспринимает новообразование в одном только техническом его значении. Она прекрасно усваивает (в пределах своих коммуникативных потребностей), что выражается данным образованием, и не обращает внимания, как оно выражается. Из всего семантического комплекса, образуемого «ядром» плюс «оболочкой», она с первого же разу берет одно «ядро» (что разумеется не может ей помешать создать вокруг него новую, свою оболочку).

Как только речевое образование выходит за пределы той тесной среды, где оно создалось на базе определенной системы опыта, мышления и миро
воззрения, ее семантика имеет тенденцию сузиться до тех объективно-
реальных, технических элементов восприятия, которые очевидны и обяза
тельны для всех. Можно сказать: чем шире и разнороднее среда обра
щения, тем уже и технизованнее семантика. Сужение идеологических функ
ций языковой системы идет параллельно с расширением ее технических
 функций.

Итак, если даже в пределах одной и той же социальной среды технизация рано или поздно неизбежна, то в коммуникативной практике между различными социальными средами процесс технизации ускоряется во много раз.

Из сказанного ясно, что технизация есть чисто семантический процесс. Это — процесс семантического сужения, семантической редукции, семантической специализации, в силу которой в повседневной речевой практике перестают осознаваться все те идеологические «оболочечные» представления и ассоциации, с которыми было связано возникновение данного речевого образования. Перестают осознаваться даже в том случае, когда внешняя, материальная форма или структура выражения продолжает хранить явственные следы породивших ее идеологических представлений. Было бы, пожалуй, правильно назвать этот процесс «дезидеологизацией», но такой термин звучит слишком неуклюже, поэтому я буду в дальнейшем пользоваться термином — тоже не слишком изящным — «десемантизация» (как эквивалентом «технизации»), подчеркивая однако, что речь идет не о полном обессмыслении, — что было бы абсурдом, — а только о переносе центра тяжести от идеологической семантики к технической.

Все без исключения элементы речи: слова, морфологические образования, целые речевые категории, как, например, грамматический класс и род, синтаксические обороты, как, например, так называемая пассивная конструкция, — все они подвержены десемантизации и технизации и поэтому все они сплошь и рядом своей современной материальной формой связаны не с современными же, а бесконечно отдаленными нормами мышления и речетворчества, что, однако, не мешает им успешно обслуживать технические нужды современной коммуникации.

В нашей повседневной речи есть множество таких слов, оборотов и целых речевых категорий, что если бы их смысл и значение осознавались нами так же живо и полно, как в момент их образования, употребление их было бы совершенно невозможно, либо по бессмысленности их теперь, либо по несоответствию их современным нашим представлениям о вещах и отношениях.

В момент своего возникновения все речевые образования: лексические, морфологические, синтаксические, имеют наряду с технической значимостью — идеологическую, выявляющуюся в способе их построения, в их взаимоотношениях с остальным речевым материалом. Но идеологическое содержание всякого языкового образования осознается говорящими только в первый период его существования, пока остается в силе породившая и питающая его система общественной практики и мировоззрения. После этого идеология речевого образования отживает и забывается, само же образование, его материальная форма может еще неопределенно долго продолжать свое существование, но уже в выдохшемся, десемантизованном, технизованном виде.[6]

Процесс семантической редукции, специализации и технизации совершается в языке непрерывно и ежечасно и является одним из важнейших моментов языкового развития.[7] Процесс этот идет, во-первых, по линии затемнения сознания существующей между различными элементами речи идеологической связи. Во-вторых, по линии ослабления семантической живости и напряженности отдельных звеньев речи. То и другое влечет за собой небрежное отношение говорящих к звуковой реализации речевых актов и создает предпосылки для фонетического ослабления и перерождения.[8] Следовательно, здесь мы находим ключ к объяснению различных фонетических явлений. Но этого мало. Самое существование грамматики, как системы, есть прямой результат технизации. В дограмматическом состоянии мы имеем слова-образы и слова-понятия, не дифференцированные ни по функциям, ни по формальным признакам. Каким образом из этой недифференцированной массы вырабатываются грамматические категории, так называемые части речи? Мы можем представлять себе этот переход только следующим образом: каждое слово-понятие, начиная употребляться в коммуникативной практике по преимуществу в одной какой-нибудь функции, семантически суживается и технизуется в этой специфической функции и, таким образом, становится либо именем, либо глаголом, либо местоимением, либо предлогом и т. д., приобретая постепенно все, связанные с этим, логические и формальные характеристики. Так рождается грамматика. Процессу технизации мы обязаны также созданием морфологии. В самом деле, превращение когда-то самостоятельных слов в служебные частицы есть не более, как один из случаев и, пожалуй, наиболее характерный — технизации. А это превращение, как мы знаем, и обусловливает переход от аморфности к агглютинации и флексии. Перестройка же морфологии необходимо влечет за собой перестройку синтаксиса. Короче, какую бы сторону языкового развития мы ни взяли, мы неизбежно становимся лицом к лицу с процессом технизации, как решающим фактором.[9]