Особенности сооружения опор в сложных условиях: Сооружение ВЛ в районах с суровыми климатическими и тяжелыми геологическими условиями...
Своеобразие русской архитектуры: Основной материал – дерево – быстрота постройки, но недолговечность и необходимость деления...
Топ:
Отражение на счетах бухгалтерского учета процесса приобретения: Процесс заготовления представляет систему экономических событий, включающих приобретение организацией у поставщиков сырья...
Особенности труда и отдыха в условиях низких температур: К работам при низких температурах на открытом воздухе и в не отапливаемых помещениях допускаются лица не моложе 18 лет, прошедшие...
Теоретическая значимость работы: Описание теоретической значимости (ценности) результатов исследования должно присутствовать во введении...
Интересное:
Лечение прогрессирующих форм рака: Одним из наиболее важных достижений экспериментальной химиотерапии опухолей, начатой в 60-х и реализованной в 70-х годах, является...
Аура как энергетическое поле: многослойную ауру человека можно представить себе подобным...
Уполаживание и террасирование склонов: Если глубина оврага более 5 м необходимо устройство берм. Варианты использования оврагов для градостроительных целей...
Дисциплины:
2017-07-25 | 286 |
5.00
из
|
Заказать работу |
|
|
Основное содержание главы 9 — описание водного пути из Киева в Константинополь с краткими упоминаниями северной части Днепровского пути (от Новгорода до Киева) и этнополитической ситуации в Древнерусском регионе. Заключительная фраза об узах, фактически открывающая следующую, десятую, главу и перекликающаяся с главами о печенегах (гл. 1–8), по мнению всех исследователей, попала в главу 9 случайно при переписке сочинения из-за неясности или отсутствия деления на главы (DAI. II. Р. 18). Вместе с тем описание Днепровского пути отнюдь не является однородным ни по содержанию, ни по источникам. Наиболее очевидно, что отмечается всеми исследователями (Ibid. P. 18–20), его деление-на два раздела: собственно описание пути (9,3–104) и повествование о «полюдиях», т. е. о формах взимания дани «росами» с подвластных им славянских племен (9, 104–113) — то, что названо у Констатина «образом жизни росов». Различное происхождение разделов подтверждается употреблением в них одних и тех же названий в отличных фонетических формах: Киева —??? (Киоава К.Е.) (9, 8),??? (Киова К.Е.) (9, 15) в первом разделе и??? (Киавон К.Е.) (9, 106, 111) во втором (отметим при этом, что во втором разделе передача названия в обоих случаях одинакова, тогда как в первом транслитерации различаются и между собой, как если бы автор или переписчик был не совсем уверен в передаче [или звучании ] слова) и «кривичи» -??? (Кривитаинои К.Е.) (9, 9–10) и??? (Кривитсон К.Е.) (9, 108, причем вторая форма значительно правильнее отражает звучание древнерусского слова). Надо добавить и то, что именно во втором разделе, и только в нем, встречаются древнерусский terminus technicus в греческой транслитерации — «полюдье»:??? (9, 107), а также вероятные кальки с древнерусского:??? (9, 106) — «со всеми росами» (см. коммент. 65 к г.9) и??? (9, 110) «кормясь» (см. коммент. 73 к гл. 9). Таким образом, второй раздел главы (9, 104–113) обнаруживает значительно более близкое знакомство с древнерусской политической ситуацией и терминологией, нежели первый, и передает последнюю существенно точнее. Поэтому напрашивается предположение, что данный раздел основан на информации человека, не только знавшего древнерусские реалии, но и владевшего древнерусским языком.
|
Состав первого раздела (9, 3–104) более сложен. Он в свою очередь распадается на ряд тематических пассажей, возможно различного происхождения.
Первый из них — это описание подготовки однодеревок-моноксил к плаванию в Константинополь (9, 3–24). Именно в связи с этой темой в повествование включены названия шести городов, находящихся на пути «из варяг в греки»: от Новгорода до Киева. Д. Оболенский выделяет список городов как отдельную часть (DAI. II. Р. 18), в чем думается, нет необходимости, так как он не является самостоятельным перечнем, а подчинен задаче рассказать, откуда приходят в Киев моноксилы. Представляется, что выделение именно этих городов (кроме Любеча и Вышгорода, лежащих уже в непосредственной близости от Киева) тесно связано с последующей информацией и информатором раздела, поскольку в приводимой здесь ономастике прослеживаются скандинавизмы. Обращает на себя внимание и то, что перечисленные в северной части пути города (см. коммент. 5 к гл. 9) не только были крупнейшими торговыми и политическими центрами, но и хорошо известны как пункты пребывания великокняжеских, состоящих в значительной степени из скандинавов, дружин (см. коммент. 6, 11, 13 к гл.9).
Второй пассаж — описание Днепровских порогов (9, 24–79). Подробность и яркость его, указание мелких деталей внешнего вида порогов, характеристика способов преодоления каждого из них свидетельствуют о том, что описание вышло из-под пера очевидца, на собственном опыте познакомившегося с трудностями плавания по этому отрезку Днепровского пути. Включение именно в этот пассаж собственно византийских (точнее константинопольских) реалий: сопоставление ширины первого порога с циканистерием (9, 26; см. коммент. 30 к гл. 9), а переправы Крария с ипподромом (9, 68; см. коммент. 48 к гл. 9) указывают на то, что автором его является житель Константинополя: побывавший в Киеве купец или, как предполагает большинство исследователей (DAI. II. Р. 19), член византийского посольства в Киев, участвовавший в подписании договора 944 г.
|
К характеристике порогов примыкает и, видимо, принадлежит тому же автору пассаж о жертвоприношениях на о. Св. Григория, который также содержит мелкие детали; их изложение выдает очевидца. Завершается этот пассаж обобщением отноше-ний росов и печенегов, о чем речь шла неоднократно и в главах 1–8, и в главе 9.
Оба пассажа содержат значительное количество топонимов и два личных имени, передача которых обнаруживает разнобой. Так, сохранение носового е в имени *Сфендославос и форм с / в названиях порогов *Островунипрах и *Вулнипрах как будто свидетельствуют о южнославянской передаче названий, как считало большинство исследователей, но может быть объяснено и из древнерусского языка, как это показал А.А. Зализняк (см. коммент. 8, 33, 40 к гл. 9). Остальная ономастика распадается на две языковые группы: древнерусскую (Милиниски, Чернигога, Киоава и др. и «славянские» названия порогов) и древнескандинавскую («росские» названия порогов). К последней возможно, принадлежит также сохранение -ню- в имени *Ингор (< Ingvarr, Игорь) и *гардас
Третий тематический пассаж этого раздела (9, 80–104) посвящен описанию пути от о. Св. Эферий до Месемврии. Представляется, что он имеет принципиально отличное от предшествовавших двух пассажей и второго раздела гл. 9 происхождение. По своей структуре и элементам описания: перечисление стоянок, времени пути между ними, условий плавания — он приближается к распространенным еще с античного времени и продолжавшим функционировать и в средневековье периплам. Можно предполагать, что составитель главы 9 включил необходимый для полноты описания раздел соответствующего перипла, возможно, дополнив его сообщением о печенегах, нападающих на потерпевших кораблекрушение мореплавателей вплоть до устья Селины, заимствованным из концовки предшествующего пассажа (9, 78–79).
|
Следы компилирования нескольких источников и редактирования текстов отмечены в «периплическом» пассаже и во втором разделе главы, где составитель отсылает читателя к предшествующему повествованию — «как было рассказано» (9, 87 и 112) и, начиная второй раздел, перебрасывает мостик к началу главы — «образ жизни этих самых росов…» (9, 104).
Таким образом, по содержанию и источникам глава 9 объединяет два раздела, первый из которых членится на три пассажа: описание сбора моноксил в Киеве и Вити-чеве; описание Днепровских порогов и пути до о. Св. Эферий, источниками которых являлись наблюдения очевидца и информация двуязычного «роса»; и фрагмент византийского перипла. Второй раздел, основанный на сообщениях русскоязычного информатора, посвящен описанию жизни «росов».
Состав и тематика главы 9 существенно отличают ее от остальных частей сочинения «Об управлении империей». Она включена в первую часть труда Константина, «дидактическую», и совершенно не соответствует ей по своим задачам. Поэтому большинство исследователей полагает, что она должна была находиться во второй части повествования, рассказывающей «о народах» (DAI. II. Р. 18). Но и там аналогий главе 9 нет. Внимание Константина во второй части сосредоточено на политической обстановке в описываемом регионе, на отношениях с империей, христианизации народов. Ничего подобного нет в главе 9, хотя первая половина — середина X в. — время интенсивных экономических, политических, культурных контактов Древнерусского государства с Византией.
1. Термин *Pо~с (через омегу с тильдой К.Е.) у Константина обозначает народ или его часть; производные *Росиа (см. также гл. 2, 6, 37, 42) — принадлежащую росам землю,??? (буквально «по-росски») — язык, на котором они говорят. В связи с этим в науке с давних пор ведуться споры: 1) о появлении термина Pо~с/Pо’с; 2) о его распространении в византийски источниках; 3) о его происхождении и, наконец, 4) о его содержании.
Первые упоминания «росов» в византийских текстах относятся к IX в. Это сообщение о нашествии на малоазийский город Амастриду (по южному берегу Черного моря) варваров росов — народа, как все знают, дикого и жестокого» (???) (Васильевский В. Г. Труды. Т. III. C. 64. Schultze V. Altchristliche Stadte und Landschaften. Gutersloch, 1930. Bd. II/l. S. 212–217) в «Житии Георгия Амастридского» (Beck H.-G. Kirche. S. 512; Sevcenko I. Hagiography of the Iconoclast Period // Iconoclasm. Birmingham, 1977. P. 121–127). «Росы» упомянуты также в двух проповедях патриарха Фотия, связанных с нашест-вием росов на Константинополь в 860 г. (Laourdas B.S.??? (Фотион… К.Е.). Thessalonike 1959, C. 42.8–43.12; Mango C. The Homilies of Photius, Patriarch of Constaminopole’ Cambridge (Mass.), 1958. P. 98). Первое актовое упоминание «росов» зафиксировано в известном Окружном послании Фотия «восточным патриархам» 867 г. (Grumel V.) Les Regestes des actes du Patriarcat de Constantinople. P., 1936. Vol. I. Fasc. 2. P. 88–90, N 481): «Народ…, ставший у многих предметом частых толков (в других переводах — пресловутый, К.Е.), превосходящий всех жестокостью и склонностью к убийствам, — так называемый народ рос» Pо’с (Photii epist. Vol. I. N 2. P. 50. 293–296). Этот народ, по Фотию, — «подданный и дружественный» Византии (??? и??? — о значении этих терминов см.: Литаврин Г. Г. Болгария и Византия С. 256–263; Obolensky D. The Principles and Methods of Byzantine Diplomacy // Actes du XIIe CIEB. Belgrad, 1964. Vol. I. P. 56–58). Другие случаи употребления Фотием наименования «рос» в той же форме (???) известны по «Амфилохиям» (PG. Т. CI. Col. 285) и — в качестве антропонима *Pо~с, — по письму N 103 (Photii epist. Vol I. N. 103. P. 143. 125, 129).
|
Исследовательская традиция, идущая от В. Г. Васильевского, позволяет считать «Житие Георгия Амастридского» сочинением Игнатия, написанным до 842 г. и, следо-вательно, первым упоминанием «росов» в византийских источниках. Из современных ученых этой точки зрения придерживается прежде всего И. Шевченко, основывающийся на стилистической близости «Жития» к другим произведениям Игнатия и на органичности в «Житии» пассажа о «росах», хотя он и выделен композиционно (Sevfenko I. Hagiography… P. 122, п. 63). Ряд исследователей считает пассаж о «росах» позднейшей интерполяцией, относя его данные к событиям 860 г. или даже 941 г. (последователи А. Грегуара, А. Васильев и др.: Da Costa-Louillet G.Y eut-il des invasions Russes dans PEmpire Byzantin avant 860? // Byzantion. 1941. Т. 15. P. 231–248; Idem. Saints de Constantinople aux VIII-e, IX-e, X-e siecles // Byzantion. 1954. Т. 24. P. 479–492; VasilievA The Russian Attack on Constantinople in 860. Cambridge (Mass.), 1946. P. 70–89). M. Ниста-зопулу, Э. Арвейлер, А. Маркопулос видят фразеологическое’и идейное сходство этого текста с сочинениями Фотия. Невозможность датировать описанное в «Житии» нашествие ппеменем по 842 г- объясняется, по их мнению, дружественным характером русско-византийских отношений около 840 г. (Ahrweiler H. Les relations entre les Byzantins et les Russes au IX0 siecle // Bulletin d’information et de coordination, 1971. N 5. P. 55; Marcopoulos A. La vie de Saint Georges d’Amastris et Photius // JUB, 1979. Bd. 28. S. 75–82; ср.: Nystazopoulou M. La Chersonese taurique a Fepoque byzantine, P., I960 (These dactylogr.). P. 106, n. 1), засвидетельствованным Бертинскими анналами под 839 г. (Mango G. Eudocia Ingerina, the Normans, and the Macedonian Dynasty // ЗРВИ. 1973. Кн. 14/15. С. 17). Отметим, однако, локальность события, описанного «Житии», которая не исключает возможности нападения росов на отдаленный от столицы византийский город (Амастриду). Молчание других византийских источников о русско-византийском конфликте до 842 г. также не может служить контраргу-ментом.
|
Название Rhos Вертинских анналов считается обычно отражением греческой формы термина в латинском памятнике середины IX в. Там сообщается о том, что отправленные из Константинополя ко двору Людовика Благочестивого в Ингель-хейм шведы «назвали себя… «Рос"«(se, id est gentem suam, Rhos vocari dicebant.-Annales Bertiniani. A. 839).
Сообщения двух других византийских источников, якобы упоминающих русских, в настоящее время нашли иное, более убедительное объяснение. «Церковная история» Псевдо-Захария (VI в.), видимо, под влиянием эсхатологической легенды о Гоге и Магоге в перечне паралюдей и чудовищных народов называет народ Hros (отож-дествлявшийся с «русами»: Marquart J. Osteuropaische und ostasiatische Streifzuge. S. 355–357, 383–385; Дьяконов А. П. Известия Псевдо-Захарии о древних славянах // ВДИ. 1939. N 4. С. 83–90; Пигулевская Н.В. Имя «рус» в сирийском источнике VI в. н. э. // Академику Б.Д. Грекову ко дню семидесятилетия: Сб. статей. M., 1952. С. 42–48). Однако, по всей вероятности, сирийский источник «Церковной истории» имеет в виду народ «рос» (???) греческого перевода Книги Иезекииля (Иез. 38, 2–3; 39,1; см.: Dvornik F. The Making. P. 307–309; Thulin A. The Southern Origin of the Name Rus’ // Les pays. P. 175–183; Петрухин В.Я. Комментарий // ЛовмяньскийХ. Русь и норманны. C. 283). Второе сообщение — это упоминание роиош ^eXdv5ia, которые по «Хронографии» Феофана 810–814 гг. (Theoph. Chron. 446. 27 sq.), составляли часть флота Константина V в 774 г. (ср.: Летопись византийца Феофана / В пер. В. И. Оболенского и Ф.А. Терновского; С предисл. О.М. Бодянского. М., 1887. С. 327; Мишулин А.В. древние славяне в отрывках греко-римских и византийских писателей по VII в. н.э. // ВДИ. 1941. N 1 (14). С. 280: здесь к тому же ошибочно указан 765 г.; Vernadsky G. Ancient Russia. L., 1943. 279–280). Толкование «русские корабли» ошибочно, ибо прилагательное??? (русиос, через оu+сигма, К.Е.) имеет значение «алый», «пурпурный», «багряный» (Sophosles Е. А Oreek Lexison. Vol. II. Р. 972; Liddel H.G. Scott R. A Greek-English Lexicon. Vol. II. Р. 1575) и обозначает, таким образом, цвет кораблей: «алые хеландии» (см.: Чичуров И. С. Византийские исторические сочинения. С. 143–144. Ср. то же: DAI; а также ниже: коммент. 5 к гл. 51).
Ко времени Константина Багрянородного, таким образом, этникон «рос» стал привычным в византийской традиции и постепенно был «втянут» в греческую парадигматику. Дополнительным подтверждением этого является употребление Константином парадигматически корректного термина Pо~с (см. коммент. 3 к гл. 9).
Наряду с термином, имеющим корневую огласовку (о) (с чертой К.Е.), отметим и следы распространения в греческом языке рассматриваемого периода варианта с огласовкой (u), на что ретроспективно указывают этниконы??? (Русиа К.Е.) в актах Русского афонского монастыря (Lemerle P., Dagron G., Circovic S. Actes de Saint-Panteleemon. P., 1982. N 8, 17, 71–72, 76; 9, 4; 16, 2), в ряде других греческих текстов, а также Rusios в сочинении Лиутпранда (середина X в.) (Liudpr. Antap. V, 15: gens quaedam… quam a qualitate corporis Graeci vocant… Rusios…), как отражение в латинской транслитерации греческого??? (русиои К.Е.)
Происхождение названия Pо~с в византийских источниках — спорная проблема. Комментаторы лондонского издания (DAI. II. Р. 20–21) производят греческое Pо~с/Pо’с из славянского «Русь», объясняя замену омега/оu фонетической близостью и взаимозаменяемостью омега/оu в «северногреческих» диалектах (со ссылкой на: Ekblom R. Rus- et vareg-. S. 8; Hatzidakis G.N. Einleitung in die neugriechische Grammatik. Leipzig, 1892–1893. S. 348 ff.) или возможным тюркским, например хазарским, посредничеством (Томсен В. Начало. С. 88–89; Stender-Petersen A. Varangica. P. 84). Но и это объяснение остается также пока лишь гипотезой, поскольку чередование омега/ои действительно свойственно и греческому языку византийского времени, причем не только его северным диалектам. Следы бытования в византийской среде этникона??? (рус- К.Е.) с корневым (и) говорят о возможной связи греческого названия Руси с русским термином. Показательно, что употребление термина с (и) относится к фактам автономасии (Лиудпранд воспроизводит название народа по наименованию наемного корпуса в Византии; акты Русского монастыря на Афоне могут отражать речь ктиторов — носителей русского языка).
Надо отметить, что и формы с (о) корневым, впервые засвидетельствованные в житиях первой половины IX в. и в Бертинских анналах, также могут являться прямым отражением слова roрs- (если принять скандинавскую этимологию слова «русь» — см. ниже), понимаемого как самоназвание отрядов скандинавов, проникавших в глубь Восточной европы вплоть до Черного моря. Во всяком случае, указанные три наиболее ранних Упоминания появляются в результате непосредственного знакомства с этими отрядами, Сражение Бертинских анналов («назвали себя… «Рос"«) подтверждает это предположение.
Другая точка зрения на происхождение названия Pо~с предполагает его чисто книжную основу. Речь идет о применении для обозначения русских библейского термина «рош», известного по Септуагинте в форме рос (омега просто, К.Е.); (Флоровский А. «Князь Рош» у пророка Иезекииля (гл. 38–39): (Из заметок об имени Русь) // Сборник в честь на Васил Н. Златарски. С., 1925. С. 505–520; Сюзюмов М.Я. К вопросу. С. 121–123. Отметим бездарный вариант воспроизведения термина в современном издании Септуагинты). Pо’с трижды фигурирует в Книге пророка Иезекииля (Иез., 38, 2, 3; 39, 1) в выражении:???. Сближение византийого Pо~с с библейским рош основано на понимании последнего как этнонима, обозначающего северных варваров, главой которых был Гог (см.: Wilhelm Gesenius’ hebraisches und aramaisches Handworterbuch liber das alte Testament / Bearb. v. F. Buhl. В.; Gottingen; Heidelberg, 1959. S. 738; Born A. van den. Bibel-Lexikon / Hrsg. v. Haag. Leipzig, 1969; Grollenberg L.H. Atlas of the Bible. L., 1956. P. 161).
Однако существует мнение и об употреблении слова??? (рош) в Септуаги в его исконном значении древнееврейского??? — «глава», т. е. фраза из Книги Иезекииля понимается как «… архонта-рош Фувала и Мешеха» (Sophocles E. A Greek Le-xicon. Vol. II. P. 974), что находит соответствие в Вульгате и в некоторых других текстах Эсхатологическая легенда о Гоге и Магоге, которые во главе бесчисленных войск сатаны подойдут к «городу возлюбленному» (Отк., 20, 7–8), была широко распростра-нена в Византии (Andersson A.R. Alexander’s Gate, Gog and Magog and the Inclosed Nations Cambridge (Mass.), 1932; Podskalsky G. Byzantinische Reichseschatologie. Munchen, 1972). В этом смысле показательно восприятие Львом Диаконом (вторая половина X в.) нападения русских на Константинополь в 860 г. как исполнения пророчества Иезекииля (Leon. Diac. Hist. P. 150. 15–19). Однако упоминания Гога и Магога в связи с нашествием северных «варваров» на Византию могли иметь место и без какой бы то ни было связи с народом (?) «рош» (см., например, о нашествии скифов и гуннов у Андрея Кесарийского: PG. Т. CVI. Col. 416)
Несклоняемость этнонима Pо~с/Pо’с византийских текстов сама по себе не может свидетельствовать о книжном, библейском происхождении термина (Сюзюмов М.Я К вопросу. С. 123). Ошибочно также мнение, что несклоняемый термин «рос» в византийской традиции занимает исключительное положение в отличие от других иноязычных этнонимов, подвергшихся морфологической адаптации (??? (Пачинакои, Туркои, Варангои, Франгои К.Е.) и др.), и это будто бы свидетельствует о невозможности его прямого заимствования. Как раз наоборот: и в ранневизантийской традиции, и у Константина Багрянородного несклоняемые формы этнонимов и других терминов являются следствием прямой транслитерации иноязычных названий народов (Moravcsik Gy, Byzantinoturcica. Bd. II. S.v.:???, Коиртоиуерцат и т.д. Показательно наличие в византийском словоупотреблении параллельных форм:??? и т.д.).
Третье предположение касается возможной генетической связи греческого Pо~с/Pо’с с широко распространенным в топо- и этнонимике среднеазиатского, северокавказского и севернопричерноморского ареала, вероятно, иранским корнем «рос-» (варианты см.: Толстов С. П. Из предыстории. С. 39–59; Vernadsky G. The Origin, P. 167–179). Однако эта точка зрения слабо обоснована; это относится и к крымскому топонимическому ряду Россофар — Россока — Росса и др. (см.: Талис Д.Л. Топонимы Крыма с корнем «рос-» // АДСВ. 1973. Т. 10. С. 229–234; Он же. Росы в Крыму // СА. 1974. N 3. С. 87–99).
Таким образом, в вопросе о влиянии библейского термина на бытование византийского этнонима Pо~с/Pо’с следует различать два аспекта: 1) языковой, генетический (тезис о возникновении этникона как книжного заимствования) и 2) литературно-художественный (проблема контаминации представлений об эсхатологическом нашествии библейских племен с образной характеристикой «варваров"-современников).
Влияние библейской образной системы на непосредственные впечатления византийцев несомненно. Обыгрывание термина-этникона, подобное тому как это имеет место у Льва Диакона (см. выше), — явление, характерное для византийских этнологических построений (см.: Бибиков М.В. Пути имманентного анализа византийских источников по средневековой истории СССР (XII — первой половины XIII в.) // Методика изучения древнейших источников по истории народов СССР. М., 1978. С. 99–100).
Что же касается собственно этимологии и содержания названия, то наиболее распространенная гипотеза — об отражении в византийском Pо~с (с влиянием библейской традиции или без него) названия «русь» — неизбежно влечет за собой вопрос об этимологии и значении восточнославянского «русь». Ответ на этот вопрос в значительной степени определяет и интерпретацию слова Pо~с у Константина (М.Б.)
Крайне затрудняет решение проблемы названия «русь» то обстоятельство, что история этнонима и история этноса, как правило, не расчленены. Частный и, строго говоря, относящийся к области исторической этнонимики вопрос включен как один из центральных в широкую историческую проблематику происхождения Древне-русского государства, а иногда и подменяется ею. До самого последнего времени он решался в зависимости от общих взглядов исследователя на происхождение Древнерусского государства: норманистских (которым почти во всех случаях соответствует скандинавская этимология) или антинорманистских (что нередко и ныне выражается в поисках его южнорусских, прибалтийско-славянских, иранских, кельтских или иных истоков). О современном состоянии изучения русско-скандинавских отношений раннего средневековья см.: Авдусин Д.А. Современный антинорманизм // Вопр. истории. 1988. N 7. С. 25–44; Мельникова Е.А., Петрухин В.Я. Послесловие // Ловмяньский X. Русь и норманны. С. 230–245.
Очевидно, что проблема происхождения названия «русь», каково бы оно ни было, нe равнозначна проблеме становления древнерусской государственности как социальноэкономического и политического процесса; это отметил еще В.О, Ключевский (Ключевский В.О. Неопубликованные произведения. М., 1963. С. 114; см. также: Попов А.И. Названия. С. 47; Хабургаев Г.А. Этнонимия. С. 216 и след.; Ловмяньский X. Русь и норманны. С. 163–164). Более того, как писал Ф. Энгельс, «названия племен, по-видимому, большей частью скорее возникали случайно, чем выбирались сознательно, с течением времени часто бывало, что племя получало от соседних племен имя, отличное от того, которым оно называло себя само» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 21. С. 93. См. также: Алексеев В. П. Бромлей Ю.В. К изучению роли переселений народов в формировании новых этнических общностей // СЭ. 1968. N 2. С. 35–45). В истории наименований европейских государств и народов известны случаи как сохранения названия покоренных народов при радикальном изменении этнического состава населения после завоевания (Британия — после завоевания кельтов германцами, Англия — несмотря на покорение англосаксов нормандцами), так и усвоения названия победителей при сохранении устойчивых этнических признаков покоренных народов (Франция — по названию германского племенного союза франков, растворившихся в галло-римской среде, Болгария — по названию славянизировавшихся тюрков-болгар и др.). Поэтому необходимо четко различать вопрос о происхождении слова «русь» (т. е. об истории этнонима), который должен решаться в первую очередь в рамках этимологических, т. е. лингвистических, исследований, и вопрос об эволюции его значения на восточнославянской почве, что требует учета исторических факторов. См. также: Мельникова Е.А., Петрухин В. Я. Эволюция названия «русь» в процессе становления Древнерусского государства (до XI в.) // Вопр. истории (в печати).
Выяснение первого вопроса — этимологии и эволюции значения названия «русь» — осложняется отсутствием письменных источников VIII-Х вв. на Руси и крайней скудностью сведений, подчас не поддающихся однозначной интерпретации, в иноязычных памятниках этого времени, з связи с чем все существующие этимологии являются реконструкциями, основанными на более или менее полном привлечении сведений позднейших (вплоть до XII в.) источников, а также — косвенно — материалов археологических исследований. Степень убедительности таких реконструкций различна, наиболее аргументированной — с языковой, археологической и историчеcкой точек зрения — представляется скандинавская.
Скандинавская этимология названия широко принята зарубежными и рядом советских исследователей, в первую очередь лингвистов, а также историков и археологов. Слово «русь» рассматривается обычно как этноним и связывается с древнескандинавским корнем rotp- через финское Ruotsi. Эта теория в любой ее модификации предполагает несколько этапов развития слова: а) формирование древнескандинавского исходного наименования; б) его распространение в финноязычной среде; в) его последующее заимствование восточными славянами.
а) Исходной формой финского Ruotsi считаются производные от др.-герм. глагола с и.-е. основой *егё-: др.-исл. roа, др.-англ. rowan — «грести» и др. Предлагались слеующие возможные исходные формы: др.-шв. Rodhsin — название жителей области ослаген (Roslagen<*Rotpslagen, совр. Руден — Roden) на восточном побережье Швеции из др.-герм. *rods (ср.: др.-шв. rodher — «весло, гребля». См.: Kunik A.A. die Berufung der schwedischen Rodsen durch die Finnen und Slaven. SPb., 1844. Bd. I. S. 67–70, 89–96, 163–167); др.-шв. композиты rodsmen, rodskarlar, rodsbyggjar, завидетельствованные в источниках XIII–XIV вв., от др.-шв. rotper — «гребля, судоходство, плаванье» (Томсен В. Начало. С. 84–87); те же композиты со значением «жители проливов, шхер», т. е. жители Средней Швеции, от др.-шв. rotper — «пролив между островами, неглубокое морское пространство» (Ekblom R. Rus- et vareg-. S. 9–10; Idem. Roslagen-Rusland // ZfSP. 1957. Bd. 26. H 1. S. 47–58); др.-шв. *rtprt «гребное судно», откуда *Rotp(r)in>Rotpslaghm (Roslagen) по аналогии со skeppslag — «округ, поставлявший в ополчении одно судно», поэтому rotpsmen=skeppslagmen (Hjarпе Е. Roden. Upphovet och namnet, Omraden och jarlen // Namn och Bygd. 1947. B. 35. S. 28–60).
Все отмеченные гипотезы апеллируют к древнешведским формам, прямое обращение к которым, однако, невозможно, поскольку выделение древнешведского, как и других диалектов, произошло лишь в Х–XI вв. (Стеблин-Каменский М.И. История скандиинавских языков. М.; Л.; 1953. С. 26–27; Haugen Е. The Scandinavian Languages. Cambridge (Mass.), 1976. P. 135, 142, 150–157). На более ранее возникновение фин. Ruotsi по историческим причинам указывали В. Томсен и А. Погодин (Погодин А.Л. Вопрос о происхождении имени Руси // Сборник в честь на Васил H. Златарски. С. 271–273). Подробное фонетическое обоснование заимствования фин. ruotsi в V1–VII вв. дал С. Экбу, который показал, что исходной должна быть архаичная форма *potp(u)R или редуцированная, т. е. более вероятная для того времени *rotp(e)R, где конечное -R в силу незавершенности процесса ротацизма могло звучать как [z], а не как [г] (Ekbo S. От ortnamnet // ANF. 1958. В. 73. H. 3/4. S. 187–199; Idem. The Etymology of Finnish Ruotsi-Sweden // Les pays. P. 143–145).
Представляется, что поиски конкретной словоформы, исходной для фин. Ruotsi малоперспективны из-за скудости сохранившегося древнегерманского лексикона и не имеют научной ценности, поскольку существование самого корня и его производных во всех германских языках середины I тысячелетия н.э. несомненно. Любой из композитов с первой основой rotp- мог закономерно отразиться в западнофинских языках как Ruotsi / Roots.
Комплекс значений др.-герм. *ropru- — «гребля, весло, плаванье на гребных судах» проявляется во всех германских языках. В шведской рунической надписи первой половины XI в. засвидетельствовано значение «поход [на гребных судах]»: han. uas. buta. bastr. i rutpi (i rodi). hakunar — «Он был лучшим из бондов в походе Хакона» (Nibble, Up. 16). Корень *гоtp- был продуктивен и как первая часть композитов (Rotpslagen, rotpskarl, rotpsmadr и др.), в том числе обозначавших участников походов [которые вряд ли для времени до X в. можно отождествлять с ледунгом — королевским морским войском-ополчением, как полагает С. Экбу (Ekbo S. От ortnamnet, S. 197). Ср. слово vikingr — обозначение и морского грабительского похода, и его участника]. Поэтому можно предположить, что скандинавы, проникавшие еще в довикингскую эпоху на территории финских племен, обозначали себя каким-то словом, производным от гоtр-, и познакомились финны именно с этим «профессиональным» самоназванием.
б) Контакты скандинавов и населения Финляндии и Юго-Восточной Прибалтики по археологическим данным ощутимы уже с бронзового и раннего железного века и усиливаются в середине I тысячелетия н.э. Судя по погребальным памятникам, скандинавы с середины I тысячелетия проникают в Западную Финляндию (типично вендельские погребения в ладье появляются с конца VI в.: Anderson G. Boatgraves in Finland // Suomen museo. Helsinki, 1963. Vol. 70. P. 5–23; Muller-Wille М. Bestattung im Boot // Offa, 1968/1969. В. 25/26. 1970. S. 150–152) и на Аландские острова. где в конце I тысячелетия формируется метисная фенно-скандинавская культура (Мейнандер К.Ф. Биармы. С. 37), а также на побережье современной Эстонии, где встречены погребальные комплексы второй половины I тысячелетия, близкие скандинавским (Eesti esiajalugu. Tallinn, 1982. L. 251–253). Эти контакты создавали почву для заимствования и распространения в финноязычной среде самоназвания военных групп скандинавов в форме фин. Ruotsi / эст. Roots (совр. — Швеция Ruotsalainen / rootslane — «шведы»; водск. Rotsi, лив. Ruot’s — «Швеция»).
Косвенным подтверждением изначального значения слова *rotp(e)R — участник морских походов является распространение в ту же вендельскую эпоху в среде шведской родоплеменной знати обряда погребения в ладье (Лебедев Г.С. Шведские погребения в ладье VII–XI веков // СкСб. 1974. Вып. XIX. С. 155–186), характеризующего ее новый социальный статус. Эти погребения известны и в зоне скандинавской колонизации в Финляндии, и на Аландских островах; изолированный скандинавский некрополь с кремациями в ладье появляется в IX в. в урочище Плакун под Ладогой (Назаренко В.А. Могильник в урочище Плакун // Средневековая Ладога. Л., 1985. С. 158–159).
В качестве этнонима название получило распространение на севере и северо-востоке Европы в финноязычной среде во всяком случае к середине VIII в. (Falk К.-О. Einige Bemerkungen. S. 147–159). Западнофинские языки устойчиво используют его как этноним для обозначения шведов (Magiste J. Fi. Ruotsi. S. 200–209; Itkonen E. Lappalaisten esihistoriaa valaisevia sanoja. Helsinki, 1946). Но уже в ряде карельских и саамских диалектов этноним обнаруживает неоднозначность и используется для обозначения как шведов, так и собственно русских (ср.: др.-рус. «немцы», обозначавшее этнически различные народы Западной Европы, саам. Tara, Tarra — «Норвегия» и «Русь» и др.), т. е. пришлого, иноэтнического населения, собиравшего дань; функциональное родство затушевывало для местного населения этнические различия (Попов А. И. Названия. С. 47–50). В языке коми — далее на восток — корень «роч-» (из общеперм. *гос, заимствованного из прибалтийско-финских языков: Лыткин В. И., Гуляев Е.С. Краткий этимологический словарь коми языка. М., 1970. С. 243), а также ненец, «луца» (*luatsa), эвенк, «луча», «нуча» и др. имеют единственное значение «русский», поскольку население этих областей сталкивалось только с русским колонизационным потоком.
Существование слова Ruotsi / Roots во всех западнофинских языках с единым значением свидетельствует или о его исконности (что предполагал Ю. Мягисте: Magiste J. Fi. Ruotsi. S. 200–209), или о заимствовании его в период западнофинской языковой общности (Шаскольский И. П. Вопрос о происхождении имени Русь в современной буржуазной науке // Критика новейшей буржуазной историографии. Л., 1967. С. 153- 156), которая относится к VI–VIII вв. н.э. (Хайду П. Уральские языки и народы. М., 1986. С. 80). Предполагаемое (на основании фонетических закономерностей развития германских языков) время заимствования слова rotps- в финские языки — VI–VII вв. — соответствует именно периоду западнофинской языковой общности.
Представлению же об исконности слова Ruotsi / Roots противоречит узость его семантики (этноним и производные от него хороним и отэтнонимическое прилагательное) и отсутствие производных. Мягисте указал всего три слова сходного звучания и крайне узкого специализированного значения: фин. ruota — «рыбья кость, планка», откуда ruotia, ruotsia — «чистить рыбу от костей»; эст. rood, roots — «твердое, защищающее изнутри более слабые внешние части» (Magiste J. Fi. Ruotsi. S. 209). Однако для двух из них (фин. ruota и эст. rood) предполагается также скандинавское происхождение, а третье (фин. ruotia) является производным от ruota.
Таким образом, середина — начало второй половины I тысячелетия н.э. с точки зрения развития германских и финских языков, а также северогерманско-финских контактов представляется наиболее вероятным временем проникновения в прибалтийско-финские языки слова rotps- в форме Ruotsi / Rootsi.
в) Третий этап развития слова связан с его проникновением в восточнославянскую среду. Представляется убедительным обоснование перехода зап.-фин. uо/оо>др.-рус. у, так как славянское у в это время было долгим гласным, фонетически ближайшим к приб.-фин. -о-, тогда как слав. -о- был кратким, очень открытым типа а~о. Этот переход подерживается ближайшей аналогией suomi>cyмь и общим соответствием др.-рус. у фин. uo/o, обнаруживаемым в финских заимствованиях из древнерусского языка (гyмнo>kuomina, лyжa>luoso и др. (Kalima J. Die slavischen Lehnworter. S. 42).
Возможность перехода фин. ts>др.-рус. с подвергалась сомнению, так как, по мнению некоторых славистов, оно должно было отразиться не как -с-, а как -ц- (Черных П. Я. Очерк русской исторической лексикологии. Древнерусский период. М., 1956. С. 100). Однако еще А. А. Шахматов указывал, что др.-рус. -ц- было мягким звуком, не тождественным фин. -ts-, поэтому более вероятна передача последнего звуком с (Шахматов А.А. Введение в курс истории русского языка. Пг., 1916. Ч. 1. С. 67; см. также: Vasmer М. Schriften zur slavischen Altertumskunde und Namenkunde. В., 1971. Bd II. S. 801). Г. Шрамм, подробно рассмотревший этимологический аспект проблемы, указал два возможных объяснения перехода ts>c: 1) время образования др.-рус. -ц- не установлено, и этот переход мог осуществиться до возникновения звука -ц- в древнерусском язке; 2) если -ц- уже и существовало, то с могло возникнуть как упрощение консонантной группы -ts- (ср. vepsa>вecь) (Schramm G. Die Herkunft. S. 19–20). Итак, переход Ruotsi>"pyсь» представляется в достаточной степени фонетически обоснованным.
Появление скандинавов среди финских племен Восточной Европы (от Приладожья до Верхнего Поволжья) к концу I тысячелетия н.э. совпало со славянской колонизацией этого региона. Вероятны ранние контакты всех трех этнических компонентов в Ладоге (появление здесь норманнов датируется серединой VIII в.: Рябинин Е.А. Скандинавский производственный комплекс VIII века из Старой Ладоги // СкСб. 1980. Вып. XXV. С. 161–178; Петренко В.П. Финно-угорские элементы в культуре средневековой Ладоги // Новое в археологии СССР и Финляндии. Л., 1984. С. 83–90). Показателен смешанный характер расселения скандинавов, финно-угров, балтов и славян, не образующих в Ладоге компактных этнических массивов (Кирпичников А.Н. Раннесредневековая Ладога (итоги археологических исследований) // Средневековая Ладога. Л., 1985. С. 17–19), фенно-славяно-скандинавские контакты отмечены также в Новгороде (после 862 г., если верить летописной датировке), в конце VIII — начале IX в. на мерянском Сарском городище под Ростовом (Леонтьев А.Е. Скандинавские вещи в коллекции Сарского городища // СкСб. 1981. Вып. XXVI. С. 141–149) и, по-видимому, в Ярославском Поволжье (если принимать за свидетельство раннего присутствия там норманнов рунические знаки на монетах тимеревского клада последней трети IX в. (Дубов И. В. Тимеревский комплекс — протогородской центр в зоне славяно-финских контактов // Финно-угры и славяне. Л., 1979. С. 116–118). Причем культура курганов Ярославского Поволжья по некоторым характерным чертам (наличие глиняных амулетов-лап и др.) близка метисной культуре Аландских островов, где эти амулеты датируются более ранним временем (Мейнандер К.Ф. Биармы. С. 37; Ярославское Поволжье в IX–XI вв. М., 1963. С. 86–87); вероятно, таким образом, проникновение в Верхнее Поволжье уже метисного фенноскандинавского населения, встретившегося с местными поволжско-финскими племенами (меря) и пришлыми славянами.
Тесные фенно-славянские этнокультурные связи засвидетельствованы и значительным числом лексических заимствований в обоих (но более — в финских) языках в эту эпоху, Ю. Миккола датирует древнейшие славяно-финские лексические связи VIII в. (Mikkola J.J. Die alteren Beruhrungen zwischen Ostseefinnisch und Russisch. Helsinki, 1938 S. 9); Я. Калима указывает на VII в. как наиболее раннюю возможность (Каlima J. Die slavischen Lehnworter. S. 149); В. Кипарский также относит их к VII–IX вв. (Кипарский В. О хронологии славяно-финских лексических отношений // Scando-Slavica. 1958. Vol. IV. P. 127–136).
Именно в этой зоне контактов встречаются хотя и немногочисленные, как показала Е.А. Рыдзевская (Рыдзевская Е.А. К варяжскому вопросу: (Местные названия скандинавского происхождения в связи с вопросом о варягах на Руси) // Изв. АН СССР, Отд-ние обществ, наук. 1934. N 7. С. 485–532; N 8. С. 609–630 — в противоположность мнению Р. Экблума: Ekblom R. Rus- et vareg-; ср. также: Vasmer М. Wikinger-spuren im Rupland // Sitzungsberichte der Preussischen Akademie der Wissenschaften, Philos.-hist. Kl. 1931. Jg. 1931. H. XXIV. S. 649–674), топонимы — производные от корня «рус-», а также гидроним — Руса (Русса) с производным Порусье, упомянутый в Воскресенской летописи в сказани
|
|
Папиллярные узоры пальцев рук - маркер спортивных способностей: дерматоглифические признаки формируются на 3-5 месяце беременности, не изменяются в течение жизни...
Своеобразие русской архитектуры: Основной материал – дерево – быстрота постройки, но недолговечность и необходимость деления...
Автоматическое растормаживание колес: Тормозные устройства колес предназначены для уменьшения длины пробега и улучшения маневрирования ВС при...
История создания датчика движения: Первый прибор для обнаружения движения был изобретен немецким физиком Генрихом Герцем...
© cyberpedia.su 2017-2024 - Не является автором материалов. Исключительное право сохранено за автором текста.
Если вы не хотите, чтобы данный материал был у нас на сайте, перейдите по ссылке: Нарушение авторских прав. Мы поможем в написании вашей работы!