Возвращаясь к внедорожнику, он почувствовал присутствие постороннего.

“ А что это за фигура в белой рвани? Кто может бродить здесь в такое время? ”– все несвежее белое белье ассоциировалось у дока только с родной клиникой…

Дальнейшее оказалось непредсказуемым: ”фигура” заскочила на капот, а затем прыгнула на крышу автомобиля. Сидевший на переднем сиденье Клаудиус краем глаза заметил растянутую до ушей улыбку, словно как у рептилии.

- Выйди из машины, на хуй! – крикнул Джек Хэлван, вцепившись в руку психиатра, - На хуй!

Побег, капелька приятного, ножки,…

 

После долгих попыток Клаудиусу удалось, наконец, освободиться от “железной” хватки беглеца. В итоге он, как пробка, вылетел из салона и упал в самый центр лужи, испачкав костюм и тщательно лелеемые замшевые ботинки…

Подбежавший Грегори и помог ему кое-как подняться.

- Я ничего не понимаю, Эрне! Что случилось?

Несколько секунд назад.

Мгновение стало мучительной копией вечности, время вокруг замерло, исчезли все запахи и звуки. Эрне краем глаза уловил какое-то движение и напряженно вслушался/вгляделся. Когда ОНО приблизилось, профессор посмотрел на ТО, во что превратился некогда маленький мальчик, сказать, что он ужаснулся – значит не сказать ничего. Отныне и до смерти это будет являться доку во снах. Растянутая улыбка рептилии…

- Спасибо, но серьезно… остановись уже, а?! Мне даром не сдались твои извинения! Засунь их куда подальше! – Эмилайн с громкого тона перешла на громкий шепот, и отважилась приблизиться к Алисии ближе, чем на полметра, - А если еще раз упомянешь в негативном ключе Назаниля, или упрекнешь меня в том, что с ним случилось, я тебе все волосы выдеру с корнем. Ты поняла?

“Бзик” была бы рада высказаться вновь. Но их не унимавшиеся страсти привлекли внимание персонала, а значит, продолжать в старом духе – не судьба, и одной стороне придется уступить, иначе имелась большая вероятность нажить неприятности. А Флинн к этому и стремилась с её-то послужным (сарказм).

- Забавно, ты всё еще злишься на меня? Да что с тобой, подруга? Я не отзывалась о парне с негативом. Максимум затронула в речи. Зачем сразу нападать?

 

Порешали они в итоге на том, что не будут больше общаться и не будут созваниваться. Максимум SMS-ить по крайней нужде. Данную инициативу выдвинула Тёрнер, предпочитавшая позицию игнора позорным коридорным схлестам, а блондинка её поддержала.

В ту же минуту заведующая отделением услышала признаки ругани и не поленилась проверить. Застав молодых посетительниц в горячем состоянии, несколько неподобающем для стационара, женщина вежливо попросила их выйти и указала пальцем в сторону лифта. “Милочки” послушались, нацепив лицемерные улыбки, и от недавней напускной гипервульгарности не осталось ровным счётом и следа.

 

 

Двадцать первый век – век возможностей, период инноваций! В Америке дома престарелых, как средство повышения качества и комфортабельности жизни, намертво укоренились в сознании большинства, прочно вошли в повседневность граждан и стали неотъемлемой частью сферы соц-обеспечения. Многие пожилые и не очень обитатели крупных городов в течение всего “длинного пути” не просто откладывают деньги на старость, но заранее обдумывают, в каком доме престарелых хотели бы проживать после выхода на пенсию. Тымочисленные пансионаты и гостиницы давно избавились от рамок бездушных соц-учреждений, и добились права считаться обособленной отраслью западной коммерции.

Лютеранский Дом Вартберга для пожилых и немощных был основан в Восточном Нью-Йорке в тысяча восемьсот семьдесят пятом, чтобы служить сообществу немецких лютеранов. Это место – дорогое удовольствие. Не каждый богач мог позволить себе такую роскошь, как месяц в Доме Вартберга. Что уж говорить о годах...

 

Но Саммер Мансон, имевшая немалые связи и некое солидное состояние, которое здорово расширяло её смертные возможности, в том числе и длительное пребывание в труднодоступных уголках нью-йоркской карты, жила, не ведая забот, хоть и предчувствуя страшную беду…

 

…Эта беда уже шла к ней чёткими равномерными шагами по коридору этажа её комнаты, о чём “матерь дьявола” не подозревала…

 

Больше тридцати лет она просуществовала в сущем страхе, боясь расплаты, как огня, и в то же время к ней стремясь. Неспособная обрести ни покоя, ни должной безопасности, она, Саммер, плохая, негодная, лживая Саммер, такая-растакая, переходила из одной религии к другой в поисках рацио для псевдоутешения. Но каждый раз ей что-то мешало… понимание полной алогичности и сопряженности деящихся кошмаров с грехами.

Таким образом, правда для старухи спаивалась с ложью. Иногда в слитном виде обе крайности образовывали нечто среднее, неполноценное. Это - фаза гниения.

 

…Смерть шла к ней. Шла к Саммер, чтобы воздать долг памяти и поставить на неразрываемую угрызениями линию “Девочек в Беде” новый абстрактный ответ. Такой кругооборот бесконечен, пока существует Джек Хэлван…

 

Саммер молилась, почти ежеминутно, за покойного мужа, за профуканную дочь, за нероднехонького сына, за всех, кого знала, за всех, чьи имена еще не вышли из постепенной худшеющей памяти. Некогда заложница совести слыла живой, остроумной, не в пример красивой дамой, вокруг которой вечно крутились любовники. Но годы не пощадили её внешность. Теперь она - беспомощная слабоумная женщина, с мешочком под опухшим серым оком (один глаз отсутствовал), с пушистыми перьеподобными остатками белокурых волос на полулысой голове, с руками-закорючками, что по степени уродства и нелепости превосходили монстрьи лапы в черно-белых постановках серебряной эпохи кино.

 

…Смерть была уже близка. Ей всего-то оставалось… постучаться.

 

Несмотря на восхитительное скромное убранство и обстановку, склоняющую к творчеству, Саммер прожигала в болезненной апатии. Её гипертрофированный стойкий пессимизм и нежелание что-либо делать сдавливали, тянули вниз, а главное, носительница десятков непростительных грехов никоим способом не сопротивлялась сей разрушающей силе, будто бы жаждала кары и ждала наказания, будто получала удовольствие от моральных страданий.

Одержимая редким мазохизмом, стремлением причинить себе любой вред, Саммер сразу распознала в зашедшем своего мальчика Джека и мимолетно нахмурилась, невозмутимо глядя в никуда.

 

…Чествовательники и чествовательницы смерти – заблудшие овцы, безбожники и преты. Все падшие друг от друга отличаются, но всех их сближает общая концепция, одинаковая доля…

 

- Мама… - произнес Безумный Джек, затем медленно прикрыл руками дверь и вплотную подошел к старушенции. Его голос выдал каторгу и не подверженную

ветшанию боль. Двухминутное нахождение в этой галгофе подарило Хэлвану то, чего не дали бы и два года проживания в доме Мансонов – всамделишнее сострастие, способность к сопереживанию и сочувствию, отобранную господней немилостью, - Я пришел! Пришел к тебе…

Воссоединение матери и сына после тридцатишестилетней разлуки не прошло без обязательных для таких случаев слёз, без серии невыношенных реплик и недодуманных скороспелых обещаний, которые, обычно, забываются на второй минуте.

 

Саммер догадывалась о невозможности избежания этого события, и настроилась на него задолго до сегодняшнего решающего дня. В ситуации измены следует просить извинения, ни на что не рассчитывая, лишь сожалея о содеянном, что грешница практиковала вот уже несколько периодов подряд.

- Я не забыла, как ты всегда был снисходителен ко мне и очень терпим. Ты прощал непрощаемое, а я была ужасной матерью и не заслуживала чьей-либо любви. Особенно твоей…

Не стремясь осуждать за минувшее, но наслаждаясь каждым мигом встречи, Джек медленно опустился и трогательно положил голову на колени старухи. Разбитые воспитанной тоской, они провели в обнимку, согревая друг друга, черт знает сколько времени, и трикраты подавили ломящееся к свету открытие себя самих. Это не объяснить логично и осмысленно. Это надо почувствовать…

- Я не убивал папу, мам. Ты, конечно, вольна мне не верить. Но кому еще я об этом скажу? Мм… - наболевшее наконец-то вырвалось наружу. Маньяк забыл обо всём на свете лишь ненадолго. Немного позже память вернулась к нему, и заставила расспрашивать.

- Не убивал, не убивал… - успокаивала Джека преклонная Саммер, бережно перебирая сыновьи волосы изогнутыми пальцами и представляя своего мальчика шестилетним ребенком в пижамке, - Ты хорошо относился к Джорджу, не давал грустить и поддерживал в разных неудачах. Мой муж не мог мечтать о лучшем ребенке, чем ты. Никто бы не смог...

- Да-а-а-а… - Хэлван тихонько взвыл, пачкая чёрную юбку матери слезами, и изо всех сил, до возникновения в определенных частях тела прищурил глаза. Псих не понимал, за что его взяли, за что приговорили к аду, и надеялся на её осведомленность.

 

Саммер:

- Это, вероятно, ошибка, Джек, жуткая ошибка. Ты ни в чём не виноват. Ребенок твоего возраста никого не мог бы убить, никого, ни при каких обстоятельствах!

Джек:

- Тогда почему?

 

 

Несколько дней назад.

- Что тебе сказала Саммер?

- Я… - Эрне вдруг проглотил слюну, - Она разбудила меня звонком посреди ночи и сказала, что ты убил Джорджа, на что я лишь усмехнулся, потому что не поверил. Тогда она напомнила мне о наших встречах! Мы были любовниками!

- Если ты… что?

- Если я не изолирую мальчика, чтобы, цитирую, ей жилось лучше!

Со стороны можно было подумать, что Джек забыл о предсмертных оправданиях Грегори, о якобы ультимативном поведении “мамы”. Но это не так. Он захотел дать ситуации шанс. Мало ли нечистый на руку профессор «подгонял» правду под личные интересы и пытался представить Саммер в неблаговидном свете, чтобы спасти свою шкуру? Казалось бы, данная версия более чем логична, из-за чего, собственно, и ощущался подвох. “В историях, повествующих о загубленных судьбах, о бездарно потраченном времени, не может быть настолько всё гладко. Под зеленистым поверхностным слоем обязательно кроется какая-то дрянь”.

- Не уверена, что тебе стоит это знать. Лучше оставим… - понятное дело, жительница дома престарелых не хотела затрагивать больную тему, но и не видела другого выхода. Ей придется вырвать из себя всю правду с корнями, и сказать сыну то, в чём она сама боялась признаться.

- Нет, мама, надо! – настаивал Джек, - Я пожертвовал всем, что у меня было, в том числе и душой, чтобы обрести подобие ипостасного смысла! – его движения постепенно становились частыми, резкими, рука импульсивно сжала старушечью икру, а прежде блеклые глаза налились сверкающей стеничной безуминкой, - Если я тебе не нужен, если я порчу картинку и не вызываю ничего, кроме раздражения, то, обещаю, я уйду. Уйду и не вернусь! И ты меня больше не увидишь никогда! Но... я хотел бы попрощаться с тобой, будучи свободным, избавленным от звона кандалов недуга нашей семьи, который всех нас извратил до неузнаваемости!

“ Всех, не считая Эми. Эми – лучшее, что с нами было… ”

 

После того, как Джек прекратил просить и уже навострил уши, учитывая тусклость и приглушенность голоса Саммер ввиду немладехонького возраста, женщина превозмогла последние опасения, “сломалась” и наплевала на себя ради сына. Истина, еще не начавшаяся литься, осязалась всеми органами чувств, всеми образованиями на концах отростков нервных нейронов. Аура высокого напряжения выходила за пределы всех шкал, свидетельствуя о превышении всех допустимых показателей!

Пока этого не случилось, пока дорогая душе мама не порвала единственную прочную цепочку, явив тем самым жестокую гносеологическую характеристику касаемо неисполнения родительских долгов, гипервозбужденный Джек принялся стремительным вихрем, переключаться с одной темы на другую, сикось-накось, формируя кутерьму, начал рвать волосы на голове!

 

“ Я хочу. Нет, не хочу. Я хочу. Нет, не хочу. Я хочу. Нет, не хочу. Я хочу. Нет, не хочу. Я хочу. Нет, не хочу. Я хочу. Нет, не хочу. Я хочу. Нет, не хочу. Я хочу. Нет, не хочу. Я хочу. Нет, не хочу. Я хочу. Нет, не хочу. Я хочу. Нет, не хочу. Я хочу… нет. Да. Нет. Да. Нет. Да. Нет. Да. Нет. Да. Нет. Да. Нет. Нет. Нет… Да ” – ему сделалось худо от полнейшей безнадеги, от невозможности выбрать что-то одно.

 

- Ой, я не знаю, чего хочу. Как же так! Это пездец! Всё, приехали. Мама, не говори! Мама, не нужно… - псих едва не заплакал. Опять. Теперь уже из-за смены духовных потребностей. С приходом осознания, каких несусветных разочарований может стоить истина, его философские взгляды претерпели сотню трансформаций. “Неустрашимый правдоискатель отныне и до века чтитель лжи”.

Но Саммер к этому моменту созрела, и, не беря во внимание поначалу озадачивающие настроенческие перепады сынули, осмелилась озвучить всю правду, которая ни у кого бы не уложилась в голове. От такой ужасной неожиданности схватить сердечный приступ - легче простого!

 

- Это я убила Джорджа… - старуха видоизменилась в точном соответствии с направлением мыслей.

- Что? - восприняв данный звук, мозг Хэлвана долго его обрабатывал перед тем, как прописать реакцию. А реакция в данном случае могла быть только одной - ошеломительно “веселой”, убийственной шуткой, идеальной подходящей под ритм сирого круиза, не имеющего ни края, ни конца. Рана буквально не успевала заживать, как образовывался новый экссудат, новая порция гноя, и всё возвращалось на круги своя, - Как такое возможно?

 

- Нет, я не верю, нет! Нет! Нет! Я отказываюсь верить в то, что сейчас слышу! Это НЕ-ВО-ОБ-РА-ЗИ-МО! Невозможно…