Путь к свободе от одиночества

Наташеньке Макаровой

…это эссе – просто попытка. Попытка изложить все те мысли, которые вот уже несколько лет занимают меня как главные, мои рассуждения и изыскания в понимании самой сути нашего существования. Предвижу, что оно будет встречено холодно, так как я иду в противоречие с привычными взглядами. Я в своих многолетних поисках продвинулся на несколько шагов, и – как мне кажется на данный момент – приблизился немного к истине. Которую, кстати, вы можете и не разделить, более того, не должны соглашаться с ней. Не буду лукавить, понимание это ни только результат моей личной работы, как над собой, так и с людьми, но и знакомство и изучение многих парадигм: гештальтпсихологии, экзистенциализма, психоанализа во всех его проявлениях. Удивительно то, что я «перерос» стремление отвергать и критиковать что-либо, удивительным образом во мне сейчас все источники теории личности «уживаются». Это подобно диалектики Гегеля, когда синтез рождает качественно новое, отличное от тезиса и антитезиса, но гармонично вобравшие в себя и примерившие оба противоречие на более высоком уровне. Я не стану утомлять вас научными погружениями в какую-либо терминологию. Я – более того – отдаю себе отчет в спекулятивном ходе таких погружений, которые часты лишь для того, чтобы текст казался нечто важным, чем он есть на самом деле. Мне нет надобности как-то лакировать возможную мою профанацию, я всегда в этом цикле честен и искренен, и то, что я говорю здесь, лишь моя потребность делиться моими внутренними открытиями. Что до пользы их для других людей – решать им.

Оговорю сразу сентенцию всех моих изысканий на сегодня и квинтэссенцию эссе: «Путь свободы от одиночества – это путь в одиночество». Я как-то писал эссе под названием «Во имя любви», где я утверждал, что все что делает человек, он делает, чтобы заслужить любовь другого, и это чувство – ничто иное как подтверждение безопасности. Быть любимым – значит быть в безопасности. Я от этого утверждения не отказываюсь, как впрочем, и от любых моих утверждений во всем цикле, как бы ни противоречивы были они друг другу, вырастая своими парадоксами из зарисовки к зарисовки. По сути, каждый волен брать то, что ему понравилось. Я недавно столкнулся с этим любопытным явлением, «выборочности» внимания, когда я написал эссе «Муму». Лейтмотив был этой зарисовки о том, как мне тяжело жить с гипертрофированным желанием сострадать, и о том, как я учусь находить «точку единства» между состраданием и безразличием. И то и другое – необходимо, я же описал крайнее стремление мое вырваться из гнета сострадания, обрести свободу быть и безразличным. Это удается с трудом, нужно признать, однако я близок к успеху. Читатель увидел же в этом эссе самовосхваление себя как сострадальца, правда был очень корректным и поблагодарил меня за это умение. Я не стал высказывать свое удивление перед непониманием, и только поблагодарил за отзыв. Но этот случай для меня эталонно показательным стал в моем опыте, до сего я понимал, что внимание избирательно, но этот случай стал наглядным представлением сему.

И вот, возвращаясь к тому, что я не отказываюсь от утверждений, сделанных мной в зарисовке «Во имя любви», хочу лишь внести поправку, это равносильно не для всех людей, а отчасти тех, кто организует свою жизни по принципу: безопасно лишь там, где не одиноко. В предыдущих эссе мы видели, что есть люди, которые не испытывают тревоги являясь самодостаточными. Я не стану пересказывать это вновь, думаю не сложно прочесть, вернувшись. Моя задача несколько иная, именно – дать поддержку тем, кто организует свою жизнь во имя других людей, и кому невероятно болезненно столкновение с одиночеством. Я бы хотел поделиться своим опытом выхода из этих страданий, насколько это возможно.

Для такого человека другой человек – это всё. Касание мысли о возможном одиночестве – приводит к невероятно болезненному унынию и даже ужасу. Иногда поражаешься тому, как это страх одиночества изощрен в своих инструментах: он использует всё, и какие-то нарцистические части личности (когда человек расстается начинает стремительно падать самооценка), и самошантаж суицидального намерения, и самобичевание с жуткой критикой и вселенскими размерами вины… И всё это для того, фигурально выражаясь, чтобы «втянуться в общение, в контакт», чтобы избежать пустоты. Хм, любопытная параллель промелькнула у меня сейчас перед взором: о том, что напротив буддисты очень чтят Пустоту, называя ее Шуньятой – непустой непроявленной пустотой. Не буду здесь затрагивать, что этот «центр» в буддийском учении гармонично сейчас вплетается во многие современные парадигмы психотерапии, на это отдельный потребовался бы обзор. Но вот, что именно сейчас можно использовать в рамках обсуждаемой темы, так то: задаться вопросом, а что там страшного в Пустоте? Чем пугает нас одиночество?

Давайте оставим в стороне инфантильные и нарцисстические потуги о том, что «должно быть как у всех», что человек одинокий это плохо. Все это рождено социальными нормами и по своей сути лишь поверхность айсберга. Да, есть тревога не следовать стереотипам – как например инфантильный юноша боится непризнания среди сверстников, а девушка в очень кризисном для женщин возрасте от 20 до 30 лет боится остаться старой девой. Это все есть – плата за жизнь в обществе это слепота и глухота к своей личности, это «замена глаз и ушей» на стационарную картинку и необходимую пластинку с нужной музыкальной записью. Но «налет» этот слетает все же, рано или поздно, хотя бывает и так, что счистить его и не удается и всю жизнь. Но… а что же обнажается под ним? Какова же та мощная сила, заставляющая «втягиваться» в отношения? Скажете, сексуальная потребность? Думаю, было бы очень это простым объяснением. Мир современный отошел от табуирования тем секса и всего, что с ним связанно, включая здоровое удовлетворение непрямым путем. Нет, секс – я здесь согласен с Г. Двоскиным – всего лишь средство. Средство достижения более «высоких» потребностей. Можно говорить о достижении любви, к примеру. Сам секс приносить большое организмическое удовольствие – и интуитивно этим можно удержать возлюбленного или возлюбленную, пониманием, что если возлюбленной со мной хорошо, она не уйдет. Кстати, можно предположить, почему мужчин так пугает импотенция, а женщин фригидность – понимание страха, что «я больше не доставлю удовольствие, и человек уйдет». Уйдет и – останется Пустота!

Можно конечно сказать и об эффекте самореализации, как говорил Альфред Адлер, что человеком движет желание быть полноценным, то есть быть как все, и участвовать в конкуренции. То есть иметь семьи, детей, внуков… всё как у всех. Это также справедливо, но так же поверхностно, как и с инфантильными запросами к жизни. Если выходить на более глубинный уровень осознанности, то понимаешь что и это установки общества. Во всяком случае «родительские программы»: пока не будешь хорошим, я тебя не полюблю. Да, я не сдаю позиции своей к конкуренции как к всемирной иллюзии родительских установок, я об этом писал и мне она близка. Во имя чего-то же человек «скачет как угорелый» за успехом? Во имя чего-то он добивается любви и, лелея иллюзию блаженного спокойствия, называет свой брак успешным? И это отнюдь не было сказано из антагонистических переживаний мной, и вот почему. Это идиллия очень просто разрушается вопросом: а почему так важно быть «реализованным» во всем этом человеком? Что будет если все иначе? Представьте, что этого всего и не будет? Что сейчас происходит с вами? Не нужно мне и гадать, вы ощутили тревогу, причем сильную. Но – вот вопрос – перед чем?

Что было в вашем опыте такого, что вызывало у вас страх перед одиночеством? С большой долей уверенности могу сказать, что у вас и никогда не было опыта одиночества. Всегда рядом был кто-то, а если и не было, вы и не «находились здесь и сейчас», мысленно «копаясь в прошлых отношениях» или планируя будущие. У вас не было опыта, когда бы вы разрешали сейчас быть одиноким без раздумий о том, как это плохо. Одно из свойств тревоги, она может быть только перед чем-то. Перед чем такая сильная тревога? Что это «что-то», что так необходимо избегать? Что «там» такое страшное? Смерть? В одиночестве небезопасно, потому что нет осмысленности бытия? Я часто встречаю мужчин в возрасте 30 – 35 лет, которые говорят «Мне уже необходимо создать семью и обзавестись детьми, иначе жизнь пройдет бессмысленна». Да, есть общеизвестный миф, что так можно обрести бессмертие: дети нас продолжать, и моя частица плоти не умрет со мной. Умирать страшно, не спорю, а тут возможность не умереть. В одиночестве, наверное, самое страшное, когда понимаешь, что все равно когда-нибудь умрешь, а жизнь так и пройдет «в пустую». И не хочется думать, что она также и не будет пуста и когда женишься и наплодишь отпрысков. Удивительная и непонятная жажда человека наполнить жизнь смыслом толкает его на любые ухищрения. Поэт или писатель лелеют иллюзию, что их творчество необходимо людям, и поэтому их жизнь хоть как-то осмысленна. Да, интересная погоня за этими смыслами, во мне тоже очень сильно это чувство. Я также очень болезненно воспринимаю критику своей поэзии, так как она бьет в мою тревогу утратить смысл жизни. Благо я сейчас это понимаю, и «с ленцой» смотрю на любые отзывы, я просто понял – это просто суррогат смыслов. Да, великая непроявленная шуньята у многих приравнивается к бессмысленности существования, и поэтому так болезненна. Интересно здесь спросить, а чем же болезненна бессмысленность? Что нас заставляет искать смысл в жизни в ущерб быть счастливыми от проживания настоящего момента? Или не так, именно иллюзорное желание наполнить жизнь смыслом и не признать ее принцип случайности во всем выталкивает нас из проживания настоящего момента. По сути, нет разницы в том, одинок ли ты сейчас или ты сейчас умственно фиксируешь чье-то присутствие. Разница лишь в восприятие, основанном на знаниях, но… не на опыте.

Зачем я это всё пишу? Согласен, я сейчас пишу довольно необычные и неприятные для тех, кто привык жить стереотипами, вещи. Для того, кто реализовал себя во всех этих иллюзиях, это и не нужно. Я же сталкиваюсь с таким большим количество людей, которые страдают из-за неудач на пути этой реализации. Сколько молодых людей и людей среднего возраста из-за этой иллюзии лишили себя полнокровной жизни. Сколько людей впадают в жуткую депрессию после расставаний, закономерного итога любого общения, а сколько и сводят счеты с жизнью. Более того, сколько людей из-за этого подпадают под разную суррогацию отношений – зависимости и наркотические и трудоголистические, и от азартных игр, и попадают в секты… Я просто хотел обратиться к этим несчастным людям, сказать, вы обладаете великим и незаменимым умением любить, это умение невероятно ценное, но вы не умеете быть одинокими. А без этого умения, как стоять на одной ноге, все равно упадешь. И без этого ваше умение любить, как бы это ни парадоксально не прозвучало, не имеет силы. Без этого почти нет способности открываться новым возможностям, новым отношениям. Нельзя легко обретать то, с чем с таким невероятным трудом расстаешься, согласитесь звучит как аксиома. Принимать с легким сердцем возможность конечности всего, значит ценить данную секунду, что промчалась сейчас… Я не сторонник советов, и всегда их избегаю, но, быть может лучшим советом было бы здесь пожелание смелости встретиться со своей тревогой. Умение задавать себе вопросы, что самое страшное в одиночестве и бессмысленности моей жизни? Возможно я боюсь смерти в этой пустоте, и если оно так, понимаю ли я, что это не есть смерть? И что может быть страшнее смерти? Буду ли я заниматься суррогацией смыслов, чтобы избежать этой тревоги, или приму принцип случайности и буду проживать насыщенно и минуты близости, и минуты одиночества, которые в сущности одно целое?

Это эссе не рассчитано на признание и согласие с ним читателя. Моя задача: чтобы оно попало на глаза тому, кто сейчас страдает, и подтолкнуло на осмысление себя как личности. Чтобы подтолкнуло к понимаю, что возможно «жить для себя и быть счастливым», а не видеть в другом человеке источник радости и счастья. Быть может, это понимание – быть самому источником счастья – даст толчок к озарению того, что ты сам способен все это дарить людям, и если сейчас нет того, кто примет подарок, радоваться этому источнику самому.

28.04.14

 

 

Эвтаназия

…давно собираюсь написать о депрессии, вернее о заблуждении, которое люди называют депрессией. И оно чревато ни только профанацией, но и – если следовать советам, высказанным из этого заблуждения – реальным развитием её. Я хочу, прежде чем мы приступим к обсуждению, попросить прощения у вас, мои дорогие друзья, за некоторую мрачность: я решил «сыграть» на гротеске в этом эссе и как аналогию взять такое ужасающие в своем проявлении скорби явление в медицинских кругах как эвтаназию. Это вынужденное самоубийство пациента, который и так обречен умереть и физическая боль уже невыносима. Все мы помним о неутихающих спорах о моральной стороне этого процесса. Позволю себе занять позицию большинства. Позицию о том, что это все –таки плохо. По отношению к себе это немужественный поступок, шаг слабого духовно человека. И с позиции религии это величайший грех. Да, можно и привести мнение к соответствию с религиозной доктриной: если дана жизнь и испытания, то не выдержав их, ты предаешь самого себя перед лицом дающего это всё. Оно так, я думаю с этой позицией, кто прочтет это эссе, согласятся все. И о том, что человек должен быть мужественным и сильным до конца, и сохранять… (здесь я хочу, чтобы вы обратили внимание на сказанное, оно пригодиться в обсуждении депрессии)… позитивную установку.

Что значит здесь (человеку, который обречен и так на скорую смерть) сохранять позитивную установку? Да, несомненно это вера в самый лучший исход, быть может, даже вера в вероятность исцеления. Но – и здесь большая тонкость – что означает это вера? Вопрос ни во что вера, а «как» верить в это? Именно «как». И ответ сам приходит, не заставив себя ждать: встречать боль безропотно. Да, именно безропотно. Что, по сути своей, такое, эвтаназия? Это – избегание боли. Причем и физической и, главное, моральной. Ведь последнюю мы всеми силами и стараемся в болезни избежать. Как бы ни была люта физическая боль, к ней можно адаптироваться, с ней можно свыкнуться. И это я смею утверждать из собственного опыта, поскольку за моими плечами три операции на обширном поле тела, где сотни мышц были разрезаны и на ногах, и на руках, груди, спине… вплоть до лица. Эту боль… можно пережить, если впереди (внимание!) есть надежда. Всё можно пережить, если есть впереди надежда! Человек же, прибегающий к эвтаназии, не переживает именно душевные страдания из-за обреченности, из-за того, что нет надежды. И – да – позитивная установка в том, чтобы не избегать все эти страдания во имя надежды. Это принятие того, что есть. А есть реальность – понимание смертельного диагноза. Я как-то писал о понятие христианского смирения, это вовсе не упадничество, а принятие того, как оно все есть с позволением этому быть во имя надежды, что это способно измениться. Ни детская иллюзорная уверенность, что обязательно измениться, жизнь все же случайна, а позволение себе надеяться, понимая, что возможность есть, что не измениться. И это отнюдь не софистика.

Да, как бы это ни казалось утверждение парадоксом, позитивная установка в неизбегании проживания негативных чувств. Психологи это давно знают, и уверенно используют так называемые ими «имплозивные» техники: это – парадоксальные погружения в неприятные чувства. И тут ключевое слово «неприятные». Существует уверенность у психологов, что, по своей сути, нет «негативных чувств», это профанация бульварной психологии. Напротив, есть «приятные» и «неприятные» чувства. То есть те, которые мы принимаем и не принимаем как реальность. Избегаемые и не избегаемые. Да, такова сентенция этого эссе. Но прежде чем развить её, хочу сделать небольшое отступление и показать, что же в быту мы называем депрессией. И возьму как пример, очень близкий мне.

Я часто сталкиваюсь с тем, что поэты пишут стихи о сильных переживаниях, которые в своих творческих гиперболах и свободе поэтической мысли выражают как стремление к смерти. Поэт, это ни только чуткий к чувствам, живущий чувствами человек, но и – смелый человек. Он способен проживать те чувства, которые другие стремятся избежать. Сказать о том, что тебе сейчас плохо, необходима невероятная смелость, тем более в обществе, где есть табу на выражение чувств. А оно есть однозначно. Поэт как бы просит поддержку, доверившись читателю, и – какая же это редкость – найти в читателе понимающего человека, который бы дал эту поддержку. Напротив, все выглядит совершенно иначе: вместо поддержки, поэт получает «пулеметную очередь» обесценивания. Критика начинает уверять, что это «депрессия, что это пессимистический настрой, и нужно обязательно радоваться жизни». То есть сторонники «позитивизма» ратуют, в общем-то, за избегания «негативных» мыслей, более того, чувств. Мы все знаем со времен великого доктора З. Фрейда, чем оборачивается эдакое «заталкивание» невыраженных чувств назад. Не хочу пугать вас научными словами типа «невроз». Если поэт незрелый, он способен поверить в это увещевания, что «нужно писать о лютиках и солнышке над ним, когда в душе непрожитое горе».

И вот, после некоторой вводной части, мы можем теперь обозначит, что же такое на самом деле – депрессия. Депрессия – это проживание чувств-заменителей во избежание истинных. То есть, не прожитое горе может стать хроническим, пока оно не завершено гореванием, это аксиома психологии. И знаете – еще пожалуй один парадокс – ничего позитивного нет в том, чтобы быть позитивным. Это некая маска, лакировка горя, которое требует выхода и итога. Позитивное же, в истинном своем значении, это та надежда на хорошее и доброе после опыта встречи с болью, после погружения в боль. Аналогией здесь исповедь и покаяния, когда катарсис (духовное очищение) происходит после встречи со своими переживаниями, страхами, осуждениями себя за грехи, за признания своего несовершенства. Да – и те, кто находятся в вечной своей жизненной позиции «позитивиста», то есть кто боится даже намека увидеть пугающие его чувства – по сути, и живут в латентной депрессии. Возвращаясь к сравнению, предложенному нами вначале, они выбирают эвтаназию. Моё же беспокойство не за них, по сути, их законный выбор, как строить свою жизнь. А за тех людей, которые умеют выражать свое горе, и, по существо обладают способностью к саморегуляции, но которым «попадаются» эдакие учителя, носители «позитивной депрессии». Творческого человека, если он незрел, всегда можно «сломать» до такого «передела», что он и поверит «надо писать о лютиках и солнышке». Я – замечу здесь – вовсе не против того, чтобы говорить о красоте солнышка, когда в душе гармония солнышка, когда эти чувства – истинные.

Меня закономерно спросят, почему же человеку с депрессией всё-таки плохо, коли он заменил «непрожитые» чувства на позитивные? Он же живет с медитативным лозунгом и неким мантрическим заклинанием «Жизнь прекрасная, и мне очень хорошо»? А… знаете, потому и плохо. Это как носить в своем теле котел высокого давления, где мантра – сургучная печать на перепуском клапане, и это давление растущее. Не представляю, сколько же нужно сургуча чтобы всё сдерживать и сдерживать это давление. Конечно, это только метафора, но как удачна она. В таком «позитивном» способе жизни, непрожитое горе может, просто-напросто, доходить до «заменителей». Сначала недокучливой «печалькой» иногда, затем ипохондрией или головной болью. Такие люди очень часто страдают мигренями. Со временем же, так называемая «защита обесцениванием», а это она и есть то «позитивное мышление, у меня все всегда хорошо», - прорывается и… тут взрыв становиться реально опасным. И вот почему, хоть защита и сдала, она не перестает иллюзорно властвовать. И человек попадает в жуткую ситуацию «разрыва» двух противоречивых стихий – у него мощная установка «непроживать» горе и в тоже время это горе начинается проживаться. И очень возможна ситуация – когда человек надолго «зависает в мертвой точке», то есть остается в этой борьбе противоречий, и депрессия переходит в нечто более страшное, в клиническую ее фазу. Можно, конечно, и эту фазу избежать… зависимостями от антидепрессантов, алкоголя, наркотиков…

Кстати, необходимо сказать, что бульварная позитивная психология не имеет ничего общего с позитивной психотерапией Носсрата Пезешкиана, в которой и нет цели избегания «негативных» чувств. Но это мной сказано «кстати».

Вот так установки нашего общества на запрет чувств играют печальную роль в нашей жизни. Припомните банальную установку «мужчина не должен плакать», и поразмышляйте почему так много алкоголиков. Как это печально, что мы выбираем эвтаназию чувств, что истинные чувства заменяются «заменителями», что мы вынуждены носить лукавые маски, что наши друзья из-за страха коснуться горя подсовывают нам суррогат из обесцениваний, не способные разделить нашу печаль. Как ужасно, что поэту, написавшими «Я ухожу, вены как двери открыты…» вешают ярлык депрессивности, когда он, напротив, проживает истинные чувства, а не замененные. Да, мы не умеем поддерживать своих близких в горе, нас хватает лишь на «жвачку» - не унывай, вспомни о том, что другим хуже. Мы редко задумываемся, сказав эдакое, что другу сейчас плевать кому хуже, именно ему сейчас плохо и говоря об этом, он ожидал поддержки, умения сопереживать.

хм… интересную фразу видел недавно, «зачем нужны психологи, если я в любой очереди могу покричать матом». Что я могу сказать? Если «покричать матом» истинное чувство, то есть чувство агрессии, то вполне не нужны для этого человека психолог. Он умеет выражать истинное чувство, и прекрасно. Но а если это рэкетное чувство (то есть чувство-заменитель)? Под этим «заменителем» вполне может скрываться другое, истинное, но запрещенное когда-то чувство. К примеру, непрожитое горе, либо печаль, что ты одинок, или желание плакать от несчастье. И желание «покричать матом» это то «депрессивное замещенное чувство». Так можно всю жизнь кричать, непроживая истинное чувство. Как знаете, бывают девушки, склонные к полноте, вытеснили истинное чувство, желание которого, к примеру, максимально получать удовольствие от секса. И бессознательно заменила на чувство голода, утолить который ввек нельзя. Прошу прощение за грубый афоризм, но «она так назанимается сексом, что не станет проходить в дверной проем». Таково свойств нашей душевной вселенной, и таково свойство рэкетных чувств: они очень просто, кстати сказать, образуются. Социум, в лице, например, родителей не всегда приветствует выражение определенных чувств, и следовательно потребностей, которые рождают эти чувства. То же желание мальчику быть нежным запрещается, а вот агрессивность приветствуется. Чтобы быть хорошим, нельзя быть нежным, а нужно быть агрессивным. И прочее, прочее. Возможно, и у той полной девушки было жесткое событие, где наказали за раннее проявление сексуальности. Запрет запретил чувства, но не отменил, и они нашли выражение в другом чувстве. Потребность в сексуальности, утратив чувство сексуальности, обрело чувство голода (и не в переносном смысле).

…да, тема обширная и… очень вкусная. Много хотелось бы затронуть, и явление субкультур, которые носят «мрачный» характер как панк-рок, что это тоже необходимая веха в свободе от рэкетного налета социума, и как неожиданный взрыв этой свободы может двояко влиять на человека, может и помочь катарсису, а может и укрепить депрессию как нечто встретившие неосознанные социальные стереотипы… Позволю себе хоть чуточку осветить свою мысль, больно интересна тема. Человек не готовый к осознаванию своих социальных установок, что окунаться в такую мрачную культуру не хорошо, встречаться с сильными переживаниями, подобно горю, все же из желания прикоснуться с этим чувствам, может выйти на ту «мертвую точку», о которой я упоминал уже. С одной стороны такая культура, помогающая проживать мощные истинные чувства, благо. С другой стороны «не проработанные, не убранные» социальные «депрессивные» установки дадут жестокий бой. Впрочем, такого человека сразу «и выбросит» из этой культуры, и он займет полагающиеся ему место в ряду ворчливых критиков. Я думаю посвящу этому вопросу отдельное эссе… И затронуть сторону воспитания и педагогику; и то, как мы из этих чувств-заменителей строим иллюзию жизни, заменяя ей саму жизнь; и… многое другое.

30.04.14

 

Поэт и поэзия

…в эссе «Игры, в которые играют поэты» я попытался как-то объяснить феномен «короткой жизни» поэтов. Я исходил из желания дать более-менее научную трактовку того, что люди склонны относить к мистике. Я здесь не стану отвергать сказанное в той зарисовки, но я прихожу к мнению, что те выводы все же поверхностны. Моё стремление понять этот феномен отталкивается от «мифа», что поэтические произведения о смерти, которые поэты пишут в зрелых своих опытах: первое, являются предчувствие или предсказанием скорой кончины; второе, «как бы притягивают» смерть, являются «опасной (либо греховной) игрой». Второе утверждение наиболее мистично, и его обычно высказывают очень религиозные люди, о том, что размышляя о смерти, можно «накликать» беду. Здесь я себе хочу одно возражение высказать: «религиозность» таких людей поверхностная, и не отходит от – как называл это явление А.Мень – шаманизма в христианстве, имея ввиду «слепое следование без понимания и научения в вере».

И всё же факт остается фактом, многие поэты не долгожители. Одни поэты кончают жизнь самоубийством, и здесь нет, казалось бы, вопросов о «мистичности». Но другие, в том же возрасте – казалось бы, погибают случайно, или будучи убитыми, или от несчастных случаев, или от затяжных болезней. И здесь очень хочется дать объяснение в разрезе мистики. Любопытный момент я заметил, когда об этом всём размышлял, возраст гибели поэтом удивительным образом совпадает с кризисом среднего возраста. И я вижу именно в этой параллели причину аутодеструктивного поведения гениев. Пожалуй не стану томить и развею «мистику» прямо сейчас, чтобы в дальнейшим дать объяснение этому феномену в целом. Суицидологи рассматривают два вида аутодеструктивного поведения: первое, истинное суицидальное, и второе, скрытое. Первое понятное – непосредственное самоубийство. Второе – как раз та «мистика», это так называемое "суицидально обусловленное поведение". Это и рискованная езда на автомобиле, и занятия экстремальными видами спорта или опасным бизнесом, и добровольные поездки в горячие точки, и даже алкогольная или наркотическая зависимость… Сколь угодно можно твердить человеку о том, что все это опасно для жизни: как правило, именно этой опасности и жаждут скрытые суициденты. При скрытом суицидальном поведении также прибегают к попыткам повешения, отравлению токсичными и сильнодействующими препаратами.

Человек, с такими чертами поведения, просто будет очень не дорожить своей безопасностью. И в моменты, когда даже опасность будет замечена, проигнорирует ее. Так случаются несчастные случае. Более того, неосознанно будет провоцировать, чтобы его убили. Так произошло с Николаем Рубцовым, его зарезала сожительница в пьяной потасовки между ними. Провокация, конечно же, думаю, исходила от него. Есть версия, что дуэль Александр Сергеевич давно провоцировал, и не желал «выйти победителем». О депрессии Пушкина глубоко написал Михаил Зощенко, ни только замечательный сатирик-драматург, но и автор психологической эссеистики… Выходит, поэзия все-таки небезопасна, и доводит поэта до самоубийства? – спросите вы. Отвечу парадоксально – и да, и нет. Но до того, как пояснить свой ответ, я хотел бы поговорить немного о поэтическом пути авторов.

Вне сомнения, поэт – тонкой организации души человек. И поэзии – своего рода путь раскрытия к раскрытию и становления человека как чутко чувствующего. Поэту доступно «проживать» те переживания, которые многие люди избегают. В поэзии много чувств высокой боли, порой стихи наполнены невероятными по силе страданиям, и это вовсе не игра, поэты всегда искренни. Но кроме того, поэт – это философ-искатель, уверен, что каждый поэт вступая в стихию поэзии озабочен поиском смысла жизни. Поэзия без «высшей цели» просто детская проба пера, как говориться. Да, по всей вероятности, тревога перед бессмысленностью жизнью, которую принять совершенно сложно, и толкает вступить на стезю поэтического осмысления. И как невероятно чуткий человек, касаясь бессознательно тревоги, свое творчество поэт объявляет «смыслом своей жизни». И – удивительно – тема смерти закономерна для зрелого поэта, так как само творчество нацелено на поиск истины. Тема любви – этап поэзии, когда любовь воспримется «высшей сущностью жизни» - проходит, с интуитивным понимаем, что и любовь имеет цель и «зачем-то», приходит желание касаться более фундаментальных тем. Почему интуиция велит касаться тем одиночества, свободы выбора, смысла жизни и смерти? Я думаю, это корениться на феномене тревоги, ведь именно эти темы и вызывают наиболее сильную тревогу. Можно провести параллель с таинством, касание таинственного также вызывает тревогу. Но это только один момент, почему поэты пишут о смерти.

Другой. Сам по себе кризис среднего возраста серьезное испытание ни только для поэтов, но и для любого человека. Он характерен касания этих фундаментальных тем, потому что человек «начинает подводить итоги на середине пути». Никто не знает, сколько проживет еще, но человек склонен с статистики: он видит, что большинство старых людей – это люди в возрасте 60 лет. Он понимает, что «половина пути» пролетала незаметна, и вторая так же быстро ускользнет. Человек сталкивается с реальностью как таковой, что жизнь конечна, бессмысленна, и полна возможности одиночества. Это подымает невыносимую тревогу, от которой он бросается защититься. Холостой мужчина панически начинает искать женщину, чтобы жениться и… скорее оставить потомство – так можно хоть как-то отрицать смерть «мы бессмертны, пока живы наши дети». Или начинает думать, «как оставить следы на земле». Потуги в поэзии, вернее понимание, что творчество сейчас в 21 веке, уже «не востребовано», или «ниши заняты» (я говорю о среднестатистических мыслях поэтов) – не дает защиты отрицания бессмысленности. И – да – все терзания отражает поэзия, она становиться зеркалом кризиса среднего возраста.

Выход из любого кризиса – это полное прохождение его, и то, что послужило источником, принимается как данность. Как бы ни была жестока реальность и невыносимо тревожно от данности бессмысленности жизни и ее конечности – выход из кризиса полное принятие этого, спокойное светлое смирение. По сути, в среднем возрасте это единственно здоровый путь, но этот путь очень не прост и часто требует помощи психолога. Чаще всего выбирают «махинации» с отрицанием тревоги, например трудоголизм, или скорейшим образованием семьи. И это высказывание не против «ячейки общества», отнюдь, но против того, что цель создание ее это убегания от страха перед одиночеством, то есть само манипуляции. Если мужчина встретил женщину и полюбил ее «аутентичной» любовью, такой союз благословение божие. Если союз лишь из страха, что жизнь почти прошла… грош цена ему. В ракурсе сказанного поэзия только «индикатор» всех переживаний кризиса среднего возраста, и более того, может и сыграть благоприятную роль в «проживании» кризиса и выхода, если поэт найдет читательскую поддержку, и если поэт наберется смелости «принять» тревогу и конечные данности жизни. Но может и другой осуществиться сценарий: поэт может напротив начать поиски других возможностей отрицания конечных данностей и тревоги. Не удивляйтесь, но один из способов защиты от тревоги – аутодеструктивные действия…

Что же такое аутодеструктивные действия, и прямой и косвенный (когда сам «нарываешься» на неприятности) суицид? В эссе «Эвтаназия» я уже касался рассмотрения этого явления, который можно выразить в некой формуле «я боюсь наступления какого-то события, я не перестану боятся, пока оно не наступит, и перестану, когда оно будет позади». И естественно, одной из защит от тревоги будет желание «пережить» событие, которое тревожит. Например, всех поражает «смелость» людей, которые занимаются играми со смертью, например парашютный спорт. Но эта вовсе не смелость, парадоксально, но – эта трусость, ведь бессознательно они таким образом отрицают смерь. Бравады со смертью призваны отрицать ее. В транзактном анализе это явление называют «весельем висельника». «Висельник» уже принял решение, что он уже мертв, и может в оставшиеся время до смерти покуражиться. То есть свершить самоубийство либо чужими руками, либо «случайными» обстоятельствами. Да, это также некая эвтаназия – жить страшно, и чтобы избежать страха, нужно умереть. Мир нашего бессознательного поразителен своей «железной логикой».

Удивительна и рационализация, с которой человек с легкостью приукрашивает свои деструктивные решения. Среди поэтов, к примеру, огромное количество людей, принимающие наркотики. По сути, это тоже «латентный» суицид. И – да – это защита от тревоги смерти. Но поэты объясняют «необходимость» в них «трансперсональными» состояниями, когда выход из границ Эго позволяет приблизиться к творческому экстазу. Я не стану упоминать алкоголизм, пример был бы банален до предела, но и он… затяжное самоубийство… И на основе всего сказанного, вы сами видите, что поэзия не причем, не является виной ранней смерти поэта. Кстати сказать, священники часто говорят о смерти, философы тоже. Разговоры о смерти всегда считались позитивными и жизнеутверждающими, способными пробудить стремление ценить жизнь. У экзистенциальных психологов есть упражнения на осознавание реальности смерти, такие как просьбы к клиентам посещать кладбище или похороны. Напротив, «убийца» поэтов, по моему подозрению, некто с названием «кризис среднего возраста», который и не обязательно может случиться в возрасте Христа, но и более раньше, все зависит от того, сколь рано стал поэт на творческую стезю. А «соучастником убийства» слепота поэта, не способность выносить тревогу, спутницу любого человека, но к которой у поэта более чуткое чувство. И, быть может, еще одним «соучастником» «понимание», что его (поэта) не устраивают иные способы отрицания смерти, такие как женитьба или потомство.

Вот такое получилось детективное расследование. Не знаю, насколько раскрыто это преступление о гибели поэтов в середине жизни, думаю, я вновь и вновь буду возвращаться к этому делу…

04.05.14

Я извращенец

Врач-психиатр Зигмунд Фрейд выдвинул теорию о том, что люди становятся извращенными, когда способ удовлетворения сексуальной потребности остался таким как в детстве, то есть после трех примерно лет сексуальная конституция не получила развития. И собственно, само «извращение» определял как удовлетворение сексуальной потребности без цели продолжения рода, в том числе обычный поцелуй тоже относил к этому. Отчасти это верно, но перечитывая вновь труды гениального философа, у меня вдруг родилась своя теория об извращении (уж милостиво прошу простить за употребление этого устаревшего термина, но я хочу использовать его в резонанс тому времени, в котором работал Фрейд). Что если извращение – своего рода форма аутодеструктивного поведения, и провоцируется оно экзистенциальной тревогой? Я хочу изложить сейчас эту теорию, и она не будет претендовать на согласие со стороны читателя. Более того, изложение нужно мне, чтобы посмотреть – так ли оно, быть может в итоге эта гипотеза и меня не устроит. И по сему, мной вновь движет искатель, но ни в коем разе не желание протеста или обесценивания, ни в коем разе не желание обижать кого-то. В конечном итоге, по Фрейду все извращенцы, в том числе и ваш покорный слуга.

Итак, что же нас толкает к саморазрушению, к аутодеструкции? Я в прошлых эссе описывал этот механизм, когда мы стремимся «уже» пережить то, чего боимся. Из этого рождается и мазохизм и суицидальные виды спорта, такие