Статусные, т. е. дешевые, переживания и философия

Переживал я по поводу своей тройки долго. Ребята, знавшие мои честолюбивые устремления, советовали мне сменить кружок. Да и повод хороший. Пора овладевать кли­никой. Я уже в это время был известен среди студентов сво­им умением делать операции. Меня даже один студент, за­нимавшийся в физиологическом кружке, приглашал делать в его кружке операции, в частности, дополнительный же­лудок. Но я не ушел из кружка и продолжал оперировать,

И еще одно событие, которое произвело впечатление на меня. У нас ввеликурс диалектического и исторического материализма. Начали преподавание с диалектического ма­териализма. Курс лекций читал нам видный Философ. Фи­лософия меня потрясла, Я понял, где мое призвание, но, ес­тественно, ничего практически для этого не сделал. Я просто восхищался, а вот мой одногруппник стал старостой философского кружка.

Несколько слов об общественных науках и прочем фоне. На первых курсах мы изучали историю партии, У нас груп­пу вела бывшая секретарь В.И Ленина, мать будущего про­фессора терапии. Имя и отчество я ее забыл. Помню, что комне она питала симпатию. Я добросовестно конспекти­ровал «Манифест коммунистической партии», «Происхож­дение семьи, частной собственности и государства», Энгельса и др.Конспектировали мы, конечно, только от и до, и многие интересные вещи прошли мимо. Потом жизнь заставиламеня изучить последние работы, и я понял, насколько ониинтересны. Один больной привел домой другую жену и сказал, что он решил жить по Марксу и Энгельсу. Сослался на вышеназванные работы. Я их прочел уже внимательно, и понял, что больной все это объяснял не без логики.

Некоторые положения этой работы позволили мне напи­сать книгу на эту тему.

Изучали мы еще и политэкономию. Политэкономия ка­питализма мне нравилась, но вот политэкономию социа­лизма я не очень воспринимал.

Все же вернемся к философии. Она меня потрясла. И три закона диалектики, и все философские категории. У меня сразу возникла мысль о том, что ведь и коммунисти­ческое общество, если следовать логике диалектического материализма, должно погибнуть. Я задал вопрос на эту тему. Не помню, как мне ответил преподаватель, но для меня это обошлось без последствий. Любовь к философии у меня не была формальной. Уже в армии я поступил в уни­верситет марксизма-ленинизма на философский факультет. Там мне тоже повезло. Был блестящий преподаватель, ко­торый объяснял сложные философские положения очень простыми примерами. Кстати, первый предмет, который я преподавал, была философия. Это уже тогда, когда я слу­жил в армии. В последующем я много общался с философами. Мне кажется, что мои работы обильно пропитаны философией. К слову сказать, преподаватели философии используют на занятиях мои разработки и к их чести еще и ссылаются на меня.

Итак, четвертый курс был у меня полностью загружен делами, спортом. Любовь к Цветку где-то тлела без како­го-то реального продвижения. Это были, мимолетные раз­говоры на лекциях, танцы на вечерах. Пару раз я был до­пущен к ней в дом, где вел дурные разговоры о пластике желудка толстым кишечником у собак и о том, как будет здорово, когда наши разработки будет внедрены в клини­ческую практику, (Вечный Принц никак не мог приступить к комсомольской стадии, т. е. к объятиям и поцелуям. Он считал себя неудачником, а на самом деле не сумел воспользоваться результатами своей победы. Ведь его пригласили домой. Они были одни. Телок он и есть телок. Конечно, и он ей нравился, но и она не решалась на активные действия. — М.Л.) В этих сферах я прогрессировал. В спорте тоже дела шли непло­хо. Уже начинал светить второй разряд по штанге. На тре­нировках я нормы выполнял, но, по-моему, официально я его так и не получил, хотя потом всю жизнь считал себя второразрядником. Зимние каникулы — как всегда: Ленинград и осознанное приобретение общей культуры. Мне кажет­ся, что за исключением маленьких плюсов вроде того, что девочки иногда даже просили, чтобы я им что-нибудь рас­сказал о мифологии, дивидендов мне это не принесло, а от ребят даже отдалило. Кстати, в это время я поссорился с нашим Юмористом. На первом курсе я, сам того не осоз­навая, отбил у него девочку. Потом он стал ухаживать внаглую за моим Цветком. (Обратите внимание, прав на Цветок никаких, а туда же — М.Л.) Мы даже вместе ходили ее про­вожать. Только последние 20 м. оставались моими. Я как-то стал специально ухаживать за девочкой, которая в прин­ципе мне не нравилась. Он тут же начинал ухаживать за ней. Однако его стиль ухаживаний был другим: сразу же объяс­нялся в любви, писал стихи и пр. Его назойливость приво­дила к тому, что успехом у девочек он не пользовался. Да и внешность у него не была особенно привлекательная. Кро­ме того, он был остряком и балагуром, и мне от него дос­тавалось. Отвечать тем же у меня не получалось, я его пре­восходил разве только в плане внешности. Во всем остальном он превосходил меня — в умении общаться, остроумии, находчивости. Он даже был конферансье в нашем студенческом СТЭМе (студенческий театр эстрадных ми­ниатюр). Так что он был личностью значительной, а я не­заметной. В общем, я перестал с ним разговаривать. Это продолжалось почти до конца учебы. И только перед окон­чанием мы с ним помирились. Инициативу в перемирии взял я. И хотя мы и не разговаривали до этого два года, мы были друг о друге очень хорошего мнения. Потом мы вместе работали и сейчас трудимся вместе.

После окончания четвертого курса в июне—августе у нас была врачебная практика. Я старался остаться в Т., но мне не удалось это сделать. Практику я проходил в городе - саттелите в центральной больнице. Жили мы в общежитии какого-то института. Нас, ребят (4 человека), поселили в одну комнату (первое общежитие в моей жизни). Практика у нас прошла успешно. (Детали я упустил. – М.Л.)

 

Проблемы секса.

Летние каникулы я могу считать этапом в своей жизни, где мне пришлось пережить тяжелый сексуальный опыт и узнать, что все, что пишут о коварстве женщин, действи­тельно имеет место. Здесь я встретился со своей Зеленой змейкой, или Змеей. Почему зеленой? Потому что она была одета в зеленое облегающее платье, точнее, сарафан из-под которого угадывались ее прелести настолько, насколько тогда дозволяли нравы. Будем помнить, что это было лето 1969-го, когда социализм свирепствовал вовсю, и только не­давно разрешили на вечерах танцевать танго и фокстрот. А песни «Мишка, Мишка, где твоя улыбка?» и «Черный кот» считались порочащими мораль социалистического обще­ства.

В августе я поехал отдыхать в дом отдыха, который рас­полагался в притоке нашей реки, в жуткой глухомани. Пу­тевку я получил в студпрофкоме. Тогда считалось модным в нашей среде отдыхать на Черном море. Путевку достать было трудно, но всегда можно было снять квартиру даже с пансионом. Обычно с первого курса я ездил на Черное море, а тут почему-то поехал на Северский Донец, Дом от­дыха был классом явно ниже, да и публика менее интеллигентная. К этому времени у меня, как и у многих других, сложилась сексуальная система ценностей, когда женщи­ны делятся на мадонн и шлюх, в лучшем случае на женщин, которые годятся только для секса, а не для чего-то серьез­ного. Так вот, я решил завести курортный роман с женщи­ной постарше меня и стоящей на более низкой иерархичес­кой лестнице. По-моему, отношения наши явно двигались к желательному для меня завершению.

Тут случилось то, что меняпригласила на белый танец Зеленая змейка. Выразила мне свое восхищение мною. Ясразу же стал ухаживать за ней. Наши отношения доволь­но быстро шли в гору. В первый же вечер мы уже целова­лись, а потом ласки стали более глубокими. Зеленая змей­ка не входила в категорию мадонн, ибо была студенткой техникума, но она и не попадала в категорию тех, с кем можно просто заняться сексом. (Это по представлениям ВП. — М.Л.) Продолжался весь этот роман дня четыре, мо­жет быть, пять. Она стала иронизировать по поводу моих огрехов, а я как телок за ней ходил. Вскоре она в открытую стала встречаться с массовиком-затейником. А я просто страдал, глядя на все это. Я решил «подлечиться» и стал ухаживать за первым объектом, но это была умудренная опытом женщина и «лекарством» стать она не пожелала. Так я прострадал еще дней 7. Путевка была продолжительностью 12 дней. Зеленая змейка уехала на день раньше. Я ни­чего не знал, кроме ее имени. Мне стало немного легче. В последний вечер какая-то нелегкая привела меня в прием­ное отделение. В руки мне попала регистрационная книга отдыхающих. Без большого труда я узнал ее адрес, хотя понимал, что мне не стоит за ней ухаживать. Все и так оче­видно. Это уже, по-видимому, было выше моих сил. Это было какое-то наваждение. Из тех разговоров, которые я с ней вел, я понял, что она довольно примитивная по своим воззрениям девочка, которая считала, что врачебная про­фессия — это прежде всего материально выгодная профес­сия. Я же в ней в тот период времени видел наилучший способ служения первому в мире социалистическому госу­дарству. А моей задачей было возвращать в строй тружени­ков промышленности и сельского хозяйства и тем самым способствовать процветанию нашего общества. По-моему, таких идиотов как я, было немного. Наши будущие хирурги уже рассуждали, сколько денег они будут брать за каждую операцию, что вызывало у менямолчаливое негодование. Иногда мне кажется, что я был такой идейный из-за трусо­сти и веру в мощь КГБ, который знает все. («Кажется» можно смело убирать, да и «иногда» тоже. — М.Л.)

Так вот, выдержки у меняхватило дня на два-три, и я пошел к ней. К моему удивлению, встретила она меня приветливо. Мы стали встречаться, что было территориально очень неудобно. Жила она в противоположном конце города. Трамваем приходилось ехать от первой до последней остановки. Но я, по-моему, зачастил и приходил к ней, чуть ли не каждый день. Наградой за мою преданность было несколько поцелуев и все. Да я на большее, кажется, и не претендовал. Постепенно в процессе наших разговоров я все больше понимал, что мы не пара. То есть она мне не пара. Яже считал, что я для нее довольно жирный кусок. Я где-то понимал, что она ведет двойную игру. Она встречалась со мной по будням, но всегда была занята в выходные. У меня хватило ума понять, что в выходные она с кем-то встре­чается, не исключено, что с тем же культурником-затейни­ком. Но наваждение оказалось сильнее ума, и я продолжал таскаться к ней. Рассматривая ее альбом, я стащил пару фо­тографий и в свободное время часто смотрел на них. Я не помню даже, чтобы рисовал какие-то сексуальные фантазии, а встречаясь с ней, я только молил бога, чтобы не сделать ей предложения. Слово свое я всегда старался держать и сей­час тоже. Но теперь я могу отказаться от своих глупостей. Тогда же я считал недопустимым изменить слову. Предложе­ний я ей не делал, но влечение к ней не ослабевало.

 

Пятый курс.

Наступило первое сентября. Я даже потащил ее на тра­диционный вечер начала учебного года показать друзьям. Я помню, что и красавицей-то я ее не считал, но вот тяну­ло. Учебный год начался, но к хирургии я не приступал и продолжал почти ежедневно к ней ездить. Спорт, конечно, тоже ушел в сторону. Так продолжалось более двух месяцев. Наступили октябрьские праздники (7—8 ноября). К двум официальным праздникам присоединились еще и выход­ные. Опять мне Зеленой змейкой были отведены не самые престижные дни. В частности, 6 ноября. Мы договорились в большой компании встретить октябрь и провести всю ночь с 6 на 7 ноября, а утром пойти на демонстрацию. На­чались всякие приготовления. Были еще какие-то ребята, но было и несколько девушек, которые своих парней не имели. Собрались мы вечером, часам к 7. Девочки что-то начали готовить к столу, мы с ребятами вели какие-то раз­говоры, а меня тянуло быть поближе к ней. Я хотел пойти на кухню, но не успел войти, как услышал ее голос: она говорила примерно следующее: «Какая я дура, он (т. е. я) меня так любит, а я над ним издеваюсь, да и с (не помню имя) встречаюсь». Далее было сказано, что я и перспектив­нее и пр. Что-то со мной произошло. (Можно подумать, что он не знал этого. И только когда услышал, только тогда и начал действовать. Прав был Ларошфуко, когда говорил, что ум всегда в дураках у сердца. Сенека тоже указывал, что следует подчинить себя разуму, если хочешь подчинить себе обстоятельства. Да и Джеймс говорил, что чувства придут и уйдут. На них не стоит особенно обращать внимания. Но… вот только когда сам услышал, то только тогда начал дей­ствовать. — М.Л.) Яна этом вечере больше к ней ни разу не подошел и стал ухаживать за девушкой, которая на ве­черинку пришла одна, т. е. без парня. Меня она особенно не интересовала. Поэтому вел себя я с ней весьма уверено. Дело до секса не дошло просто потому, что не было усло­вий. Не помню даже, как вела себя в этой ситуации Зеле­ная змейка, но мне с каждой минутой становилось все лег­че. К утру я уже чувствовал себя свободным от нее, но и к новой пассии особенной привязанности не почувствовал. На следующий вечер новая пассия пришла ко мне до­мой. Это был период, когда я жил один. Япытался дело довести до секса, но она сказала, что это возможно только в том случае, если она станет моей женой. Мы расстались. Больше ни разу в жизни я с ней не встречался, да и имени ее не помню. На следующий день я собрал все фотографии и отослал Зеленой змейке.

После этого стал опять вздыхать по своему Цветку. Правда, не очень, ибо интенсифицировал свои занятая в кружке. Снова стал оперировать на собаках. В общем, пятый курс у меня начался с ноября, ибо в период этого наваждения толком и не помню, что я учил и как я учил.

Комментарий:

О наркоманической любви

Я написал большую статью на эту тему и опубликовал ее в книге «Принцип сперматозоида». Здесь я просто хочу высказать некоторые дополнительные соображения. Как я уже писал ранее, избавиться от этого недуга нелегко. Жертв подобной любви очень много. Когда я занимался психосоматической медициной и пытался организовать психотерапевтическую службу в отделениях психотерапевтического профиля, я убедился, что источником многих хронических психосоматических заболеваний является вот эта самая наркоманическая любовь. Часто болезненная симптоматика становится благом для этих больных. Они заняты здоровьем и не думают о своих любовных неудачах. Нерешенная проблема после улучше­ния опять всплывает, и наступает обострение психосоматического заболевания, что выручило Вечного Принца. Он фак­тически сам справился с этой сложной проблемой. Просто у него была цель в жизни, которая тянула его от наркоманической любви. Если бы не было этого случая, я думаю, что рано или поздно его бы отрезвила двойка, полученная в связи с ака­демический запущенностью, или случилось бы что-нибудь еще. Может быть, он заболел бы. Теперь я знаю, что есть только одно лекарство от наркоманической любви — это труд. Она возникает только тогда, когда у человека нет дела, в кото­рое он мог бы вложить свою страсть. Наблюдения последних лет показали, что сексуальных проблем нет. Есть деловые нерешенные проблемы, нет четкого направления в целях. Не­израсходованная и выделенная на эти цели энергия уходит в улаживание любовных проблем. Но нельзя прокатные станы и многотонные молоты помещать во дворцы культуры. Они все там разворотят. Любовные проблемы легко решаются у тех, у кого решены деловые проблемы.

Еще одно небольшое замечание. Я не хотел бы, чтобы вы сочувствовали Вечному Принцу. Посмотрите на его действия. Будь у него другие жизненные принципы, он бы в такую ситуа­цию не попал. Мне интересно, а если бы он тогда познакомил­ся с этой психотерапевтической системой, иначе бы сложилась его судьба? Я думаю, что иначе. Ведь многие студенты, про­шедшие у нас курсы психологического айкидо смогли переориентироваться и избежать ударов судьбы и тягу сценария. Но наш Вечный Принц такой подготовки не проходил. Поэтому неприятности его еще ждут.

И еще на один момент я хочу обратить ваше внимание. Он стремился стать интеллигентом, а по своей сути был рабо­чим. Вот почему у него не получалась с равными. Его представ­ления были таковыми, что мужчина должен быть выше жен­щины. Если он связывается с женщиной, находящейся на более низком социальном уровне, то тогда все в порядке. Учиться у мужчин он еще мог, но у женщин… Сценарий есть сценарий. Поэтому следует ждать повторений.

И еще на один момент хочу обратить ваше внимание. Де­вушка, которой он хотел овладеть, требовала, чтобы он на ней женился Это будет повторяться и дальше. Даже те, ко­торые вели довольно развратную жизнь, встретившись с Веч­ным Принцем, хотели выйти за него замуж. И не меньше! Не подходил он для несерьезных отношений.

 

Наука на первом месте

Итак, избавившись от этого наваждения, я углубился в работу в научном кружке. Удачных операций становилось все больше. Группа наша стабилизировалась. К активному за­нятию спортом я не приступил. Продолжал только занимать­ся гантельной гимнастикой, иногда ходил на каток. На но­гах я тогда стоял твердо. Помню, на катке хулиганствующие ребята пытались меня подсечь, но падали сами. В тот же период у меня возникла мысль интенсивно заняться в кружкеи, может быть, собрать материал для кандидатской дис­сертации.

Как я уже говорил, занималась с нами Доцент, а заведу­ющий кафедрой был еще и деканом. Но он был не из ана­томов, а из хирургов. Эта же кафедра скорее была анатоми­ческая, чем хирургическая, и больных, естественно, на ней не было. А я тогда еще не очень понимал, что хирурги — это не анатомы и что хирургам не обязательно знать тонкости анатомии, тем более что у больных органов анатомия совсем другая.

К весне был уже накоплен значительный материал. На весенней сессии я сделал доклад. Он понравился. Меня даже направили в Краснодар, где ятоже выступил достаточ­но успешно и получил какую-то премию. Познакомился со многими студентами из разных городов СССР, так как жили мывсе в одном общежитии. Я даже выступил на заключительном заседании конференции с коммунистическим выступлением, в котором славил советскую власть за то, она создала условия, в которых представители ранее отсталых народовмогут спокойно делать доклады на уже 30-й… какой-то конференции. Мне и теперь стыдно за это выступление, но тогда я гордился собою. Все-таки выступил без бумажки. В общем, ходил очень довольный собою.

Была у меня еще одна накладка. Моя судьба уже была для меня определена. Остальные предметы я учил по принципу, чтобы сдать. Это так называемые «узкие специально­сти». По некоторым были только зачеты, по некоторым эк­замены. Этих предметов было много. Зачетные предметы вообще не запомнились (физиотерапия, диетология, лечеб­ная физкультура, рентгенология и пр.). Циклы продолжа­лись одну - две недели. Мы получали зачет и сразу же забы­вали об этих предметах. Сейчас, конечно, взгляды у меня полностью изменились. Психиатрия у меня в памяти тоже плохо сохранилась. Преподаватель сказала, что она ожида­ла, что я лучше напишу историю болезни. Запомнился мне только больной, которого я курировал, и два диагноза: ши­зофрения и маниакально-депрессивный психоз. Больной у меня был с маниакально-депрессивным психозом. Став врачом и сталкиваясь с психическими больными, я диагно­стировал им или маниакально-депрессивный психоз, или шизофрению... и ни разу не попадал в точку

Запомнилась мне еще и оториноларингология. Педаго­гический процесс на кафедре был поставлен хорошо. Нам показывали больных. Преподаватель хотела, чтобы мы что-то освоили практически. У меня, как я понял, потом был конфликт с преподавателем. На первом и втором занятии я неудачно на что-то ответил. Она спросила, как я думаю сдавать экзамен, Я сказал, что перед экзаменами выучу наи­зусть учебник. Потом она ко мне придиралась. В результа­те эту дисциплину я освоил неплохо. И все-таки итоговая оценка у меня была тройка. Меня это особенно не волно­вало. Начался экзамен. Идти мне нужно было к ней. Но она направила меня к заведующему кафедрой. Перед этим в зачетке уже стояли три пятерки. Я помню, что отвечал на отлично. Остался один вопрос: папилломы гортани. В учеб­нике этому было посвящено строк 15, которые я бойко до­ложил. Но тут он увидел мою итоговую оценку и стал спра­шивать технику проведения этой операции при папилломах. В нашем учебнике об этом не было сказало ни слова, о чем я и сказал экзаменатору. Естественно, придумать по ходу дела я не смог и получил тройку. Эту тройку я перенес зна­чительно легче. (Обратите внимание, с какими знаниями выходят из института лучшие его представители. И еще здесь описан один интересный момент. Ведь не могла препо­даватель не понять, что студент-то сильный, а если он ее обидел, то дело в ее личностном неблагополучии. Здесь была реакция вымещения, Это я для студентов. Не связывайтесь с преподавателями! Это я для всех. Не связывайтесь с началь­никами! Они еще сильнее невротизированы, чем вы. Пожалей­те их! — М.Л.)

Преподаватели.

Запомнились мне на 5-м курсе немногие преподавате­ли. Тогда только ввели цикловой метод. Занимались мы предметом две-три недели ежедневно, сдавали зачет, а по­том в конце сессии сдавали все экзамены. К февралю напрочь забывалось то, что изучалось в сентябре. У многих успеваемость снизилась. Да и мы прекрасно понимали, что теперь-то нас уже никто из института не выгонит. Вместе с предметом мы забывали и преподавателей. Хотя кое-кто в памяти остался.

Профессор-педиатр из Варшавского университета. Ироничный интеллигент и великолепный оратор. Потом я узнал прием, которым он пользовался, — анафора. Он учил нас думать. На его лекциях я понял, что такое дифферен­циальная диагностика. И, кроме того, он высмеивал отсутствие общей культуры у студентов имногих преподавате­лей и ученых, которые, не зная французского языка, реакцию Пирке стали называть реакцией Пиркетта. Они не знали, что буква t в конце французских слов не читается.

Запомнился также Профессор-дерматолог. Это тоже был интеллигент высшей пробы, но иронии у него не было. Он много путешествовал и рассказывал о своих впечатлениях студентам. Слушали мы его с увлечением. Он рассказывал нам о Турции, Китае и других азиатских странах, где он побывал, так как был одним из ведущих специалистов мира по проказе. Потом, когда я уже изучил ораторское искус­ство, я понял, что говорил он низким стилем. И действи­тельно прав Цицерон, когда утверждал, что если оратор владеет только низким стилем, он может стать великим оратором. Мне еще посчастливилось слушать истинных интеллигентов, и насколько бледно выглядим мы, их ученики, интеллигентствующие профессора, которые не к месту вставляли цитаты из классиков и в то же время пренебрежительно и снисходительно относились не только к студентам, но и к своим сотрудникам. Причем все это дела­лось на глазах у студентов. К сожалению, из преподавателей, которые вели у нас группы, почти никто не запомнился.

Мы же, наверное, вообще нашим студентам не запом­нимся, так как теперь экзамен сдают сразу после прохож­дения цикла.

Был у нас еще один предмет — военно-морское дело. Учили мы его все пять лет. Преподавателями были на пер­вых курсахморяки, а на старших курсах — военные меди­ки. Самым колоритным преподавателем был капитан пер­вого ранга, Морской волк. Настоящий «морской волк», несмотря на свои 162 см роста. Когда мы говорили, что ко­рабль плавает, она нас поправлял: «Это говно плавает, а корабль ходит». Надо сказать, за эти несколько крепких словечек мы его любили. Мне нравилось изучать строение корабля, морские термины. Сейчас, читая морские рассказы, я получаю от них большее наслаждение, потому что не нужно заглядывать в словарь терминов. И так ясно, что та­кое поворот на бейдевинд или на фордевинд, что такое клотик, полубак, фок-мачта, анкерок и т.д.

Вершиной морской подготовки у нас был экзамен, ко­торый преподаватели нам помогли сдать, рассказав, в ка­ком порядке разложены билеты, и военно-морская практи­ка в Севастополе. Я хотел попасть в госпиталь, но попал на сторожевой корабль. Я сначала переживал, но потом остал­ся доволен. Маловероятно, чтобы я попал на военный ко­рабль, а так на сторожевике проплавал, простите, ходил це­лый месяц. Впечатления остались на всю жизнь, и я доволен, что не попал в госпиталь.

 

На корабле.

 

Служба у меня прошла хорошо. По штату там был фельдшер-офицер, еще с военных времен. Он сразу же ушел в отпуск, Я остался за него и вскоре заслужил признание мат­росов. Жил я не в кубрике, а в медпункте на корме. Там меньшевсего качало. Питался я со старшинами и мичманами - сверхсрочниками, которых матросы называли «сундуками». Личный состав был мною доволен. Они потом с удивлением отмечали, что я с делами справляюсь лучше, чем их доктор. Кстати, в армии военнослужащие не очень отличают врача от фельдшера и санинструктора. Там все они доктора. Я заметил, что бичом у матросов была эпидер­мофития стоп (грибок). Палуба была очень горячая. Ноги естественно тоже были горячими, что способствовало раз­множению грибка. Их фельдшер только прижигал язвы крепким раствором марганца, я же внедрил противогриб­ковое лечение, и дела у них пошли хорошо. Всякие мелкие хирургические вещи, как вы сами понимаете, я делал не­плохо. Более того, накладывал швы, вскрывал гнойники. В общем, им реженужно было ходить в гарнизонную поликлинику. Да и в терапии я тоже кое-что соображал. Все-таки три года отличной учебы (терапия у нас начиналась уже с тре­тьего курса).

Потихоньку меня посвятили в тонкости морской служ­бы. Тогда на море матросы служили 4 года, и один раз за службу все ездили в отпуск. 1 год они служили в учебном отряде. Потом распределялись но кораблям и становились салагами. Гоняли их в хвост и в гриву, но избиений и такой грубой дедовщины, как сейчас, тогда не было. У салаг были ограничения в передвижении на корабле. Они не могли появляться на баке (носовая часть корабля). За малейшее несоблюдение правил и традиций они моментально нака­зывались драением палубы. Нарушениями считались хож­дение по левой стороне, плевок через борт, неотдание чес­ти. Но «старички» не злобствовали. Только на третий год службы и второй на корабле служба шла своим чередом. К этому времени они уже становились морскими волками. С оттяжечкой отдавали честь флагу, когда заходили на ко­рабль. Когда я служил, был жаркий июль, и мы почти все время были одеты по форме: трусы, берет. Форма обычно объявлялась по корабельному радио.

Моряков 4-го года службы называли годками. По вече­рам они сидели обычно на баке у самого носа и говорили о гражданке. Больше туда из матросов не мог никто заходить. Я туда зашел. Они расспросили меня, узнав, что дембель у меня через месяц, а у них только осенью, они разрешили и мне там находиться. Это было крайне важно. Ко мне ник­то не цеплялся. Понял я это гораздо позднее. На корабле мне скучно не было. Питание там было хорошее, четырехразовое. Мы еще что-то приплачивали и нам что-то еще давали дополнительно.

Я принимал больных матросов, когда выяснилось, что я им могу подлечить ноги, ко мне стали заходить многие. Ко­рабль довольно часто заступал на дежурство. И мы выходи­ли в открытое море. Впечатления остались незабываемые и свежи до сих пор. Попадал я в качку, стирал робу в буру­не. Качку я переносил хорошо. Даже специально заходил на нос, где качка была наиболее сильной. Было такое ощу­щение, что желудок находится возле рта. Но тошноты и рвоты у меня не было. В сильную качку волны перекаты­вались через верхнюю палубу. Все люки задраивались и передвижения шли внутри корабля.

В увольнение нам было не положено ходить, но тем не менее нас отпускали. Матросы срочной службы нас инст­руктировали, как вести себя в Севастополе. Инструкция была простая. Не отдавать чести сундукам, т. е. сверхсроч­никам, вплоть до того, что переходить на другую сторону улицы. Я решил себе увольнение не портить и отдавал честь всем. Меня это как-то не тяготило. На соседнем корабле был еще один студент. Вот мы с ним вместе и пошли в увольнительную. Вернулись вечером. Подошли к его кораб­лю, а его корабльушел на срочное дежурство. Стал я над ним издеваться. Дескать, не пущу я тебя к себе на корабль. Подошли к тому место, где мой должен быть стоять, а его тоже нет. Уж не помню, как мы устроились. Но все обо­шлось. Впечатлений у нас было много. Военный корабль в отличие от гражданского стоит кормой к стенке, а не бор­том, и пристать кстенке прямо кормой — это целое искус­ство. Это очень важно. Когда он отплывает, он выбирает якорь, снимает такелаж с кнехтов и сразу набирает ско­рость. Когда корабль швартуется, объявляется аврал. В этом деле участвуют практически все, кроме разве что медиков. Очень красиво, когда корабль сразу становится перпенди­кулярно к стенке. Но я видел случаи, когда швартовка по­лучалась под углом 45 градусов, потом при помощи лебе­док все это выравнивалось, но над командирами всегда в таких случаях крепко подшучивали.

Запомнилось во время службы на корабле еще несколь­ко эпизодов.

Когда я был в увольнении, мы зашли с моим сослужив­цем в Севастопольский музей изобразительных искусств. Народу было немного, экскурсий по музею не было. Мой спутник разбирался во всем этом деле еще меньше меня. Я же, чуточку подкованный моим братом и своими посещениями Эрмитажа и Русского музея в Ленинграде, стал ему кое-что пояснять. Через какое-то время за нами увязались другие редкие посетители музея. Человек пятнадцать таки набралось. Я был очень горд этим. Многих еще и изумля­ло, что могут быть такие интеллигентные матросы. Кстати, в музее были довольно неплохие картины наших великих художников XIX века. Последние две недели были учения на автономное плавание. На две недели вся наша эскадра ушла в открытое море. И все это время мы берега не виде­ли. Интересно было наблюдать, как эскадра перестраива­лась. То корабли шли в кильватер, друг за другом. Впереди был виден только один корабль, а когда эскадра поворачи­валась, это было очень красивое зрелище. Примерно, как вагоны, когда поезд поворачивается. Но там вагоны жест­ко связаны, а здесь та же картина, но ведь корабли-то друг с другом не связаны! И вот тут мне запомнился еще один эпизод. Недели через две к нам пришвартовался небольшой анкерок, который привез пресную воду. Швартовые и шланги отдавала там одна матроска. Видно было, что это была прокуренная, пропитая и прогулянная женщина лет 35. Все матросы, свободные от вахты перешли на этот борт и заигрывали с ней, Я помню, что и мне она казалась кра­сивой, хотя истинное положение дел я понимал. И меня тянуло позаигрывать с ней, но почти врожденная застенчи­вость удержала меня от какого бы то ни было выражения своих чувств. Позже я понял, что когда голоден, и сухая корка кажется вкусной.

После окончания военных сборов (это было 31 июля 1960 года) мы решили еще на несколько дней задержаться вКрыму. Мы — это мой друг Физиолог и еще кто-то, я уже забыл. На автобусе мы поехали в Алупку, Приехали поздно ночью. Было очень тепло. Устроиться на ночлег мы не успели. В парке же были очень длинные лавки. Один из нас сидел посередине на дежурстве, а два других спали на лав­ке. Менялись мы каждые два часа. Рано утром нас нагнал дворник. Потом мы довольно легко устроились в частном секторе. Днем мы были на каком-то пляже. Народу в Алупке было на удивление немного. Вечером мы пошли на танцы. Там за нами довольно активно ухаживали какие-то девочки. Не помню, но каким-то образом мы узнали, что Алупка — это место санаториев с открытой формой тубер­кулеза. Естественно, на следующее утро мы переехали в Ялту, где нам довольно быстро удалось устроиться в гости­ницу в многоместную комнату и довольно дешево. В Ялте мы пробыли несколько дней. Смотрели ее достопримеча­тельности, ездили в Никитский Ботанический сад. Третий товарищ вскоре уехал. В Никитском Ботаническом саду мы познакомились с двумя молодыми женщинами. Очень кра­сивая досталась мне, а похуже моему другу. У меня романа не получилось. Моя знакомая переживала свой развод с му­жем, но до себя дотрагиваться не давала. Мой друг оказал­ся удачливей. Где-то в кустах он все-таки поимел ее (а мо­жет быть, он мне просто сказал). У меня так ничего и не получилось. А соврать я не догадался.

Как провел я остаток лета, не помню. Начался 6-й курс.

 

Шестой курс

Шестой курс — это было совершенно потерянное вре­мя. Впервые была введена субординатура. Изучали мы всего три предмета. Терапию, хирургию и акушерство с гинеко­логией. Нашу подгруппу расформировали. Вместо 8 групп с двумя подгруппами стало 15 групп. Мы с Юмористом попали в 15-ю группу. Остальные распределились кто куда. Но, видимо, в других группах они не прижились. Так пос­ле выпуска и держались мы одной прежней группой.

Первым предметом у нас была терапия. Больница, где мы проходили этот предмет, находилась недалеко от кино­театра. К 9.00 мы собирались все вместе. Преподаватель давал нам необходимую инструкцию, и мы отправлялись к своим больным. Половина группы к 10.00 отправлялась в кинотеатр, а другая половина в это время крутилась по от­делению. К 12.00 в больницу возвращались те, кто был на 10-часовом сеансе, а к 12.00 в кино шла вторая половина группы. К этому времени нас всех собирал преподаватель, подводил какие-то итоги и отпускал домой. Мы думали, что мы его ловко дурили.

 

Комментарий:

Об обмане преподавателей.

(Мнения преподавателя высшей школы, т.е. моё)

Студенты думают, что они такие умные и так хитро обманывают преподавателя. Но я-то знаю, что ему, преподавателю, самому бывает уже тошно от студентов, или у него имеется масса дел, не имеющих никакого отношения к педагогической работе. Если он их не сделает, то его точно снимут с работы, а вот если он плохо, но по всем правилам проводит занятия, то его никто трогать не будет. Кроме того, преподаватель знает, что выгнать студента с 6-го курса практически невозможно. Тогда, какой смысл себя напрягать. Я давно сдался. Я студентов даже предупреждал, что на экзаменах двойки не ставлю, но не потому, что студент меня обманул, а потому что неохота с ним встречаться еще раз. Исключить его из института все равно невозможно. Если бы я плохо зарабатывал, то я бы, конечно, ставил бы двойки двоечникам, а потом бы брал с них деньги за положительную оценку. Но я не осуждаю, тех преподавателей, которые это делают. Зарплата у них маленькая, книги они не пишут, лекции они читают так, что платить им за это, как мне, никто не будет. Частной практики у преподавателей теорети­ческих дисциплин в принципе быть не может. Им остается только брать взятки со студентов. Когда я работал в инсти­туте, мне даже говорили, какая такса на какой кафедре существует. Я этому, конечно, не верил. Не может преподаватель, интеллигент, брать взятки, особенно, если он воспитан партией, комсомолом и пионерской организацией, а таких у нас большинство. Студентам же я хочу сказать, чтобы они забыли как дурной сон то, что они могут обмануть преподавателей, и то, что они знают лучше, чем преподаватель. Через 5-10 лет преподавательской работы эти знания настолько въедаются в мозг, что скорее забудешь, как тебя зовут, чем материал, который ты преподаешь. Просто часто во время ответов ты о чем-то задумываешься и их (ответы) просто не слышишь, или надоело играть со студентом в его дурацкие игры. Я принципиально студентам двоек не ставил, С пятого курса выгнать студента практически невозможно. Дважды слушать идиотические ответы не хочется.

 

О, женщины, кто вы?

Что было дальше, я помню с трудом. В вечернее время продолжал оперировать и мечтал поступить в аспирантуру с почти написанной диссертацией. Ни о чем не подозревая, я поехал очередной раз в Ленинград, где продолжал знако­миться с его культурными ценностями. Возвращался я до­мой в великолепном настроении, правда, несколько при­позднился. И когда я ехал в Т., сказался в купе один. Меня провожали мои родственники. Все остальное я не заметил. До Т. ехать тогда нужно было 44 часа, хотя и скорым поез­дом. Выезжали мы вечером, а приезжали через день в обед. Поезд ужеотъехал от Ленинграда, и я приго