Первый натиск нацистских фундаменталистов

Именно в тот момент, когда марка почти достигла дна своего падения, они наконец явились — нацисты. Вначале никто, кро­ме горстки баварцев, не проявлял интереса или осведомленно­сти об этой группке раскольников. Казалось, что это еще одна команда буйных юнцов, желавших вернуть славные довоенные времена. Но нацисты — со временем немцам предстояло это уз­нать — образовали движение, полностью чуждое всеобщей пат­риотической ностальгии. Движение это с самого начала оказы­вало беспощадное сопротивление Веймарской республике. В то время как большинство ветеранских и националистичес­ких ассоциаций трепетно преклонялись перед эмблемами, за­имствованными из недавнего имперского прошлого — орлами, крестами и черно-бело-красными прусскими знаменами, — эмб­лемой нацистов была одна только свастика; было такое впечат­ление, что гитлеровцы оседлали германский национализм как своего рода троянского коня, чтобы втащить чуждое мировоз­зрение, переведенное на общепринятый язык — на реакцион­ные идиомы, доступные отчаявшемуся простому народу. Особая космология, символизируемая правовращающей свастикой, — тайное знание, скрываемое за плотно закрытыми дверями ложи Туле*,

 

* Глава 2, стр. 100-101

 

— никогда не упоминалась, даже косвенно, в речах Гитлера и его последователей, оставаясь исключительной приви­легией посвященных. В отличие от националистов старой гвар­дии, нацисты были религиозной сектой, закамуфлированной в наряд политической партии, НСДАП, и защищенной собствен­ной милицией — штурмовыми отрядами (СА), позже усиленными преторианской когортой СС. С течением времени, однако, если не считать бросающегося в глаза сохранения эмблемы, нацисты стали вести себя подобно подавляющему большинству правых ре­акционеров: они вели свою политическую баталию с Веймарской республикой яростными инвективами, обструкционизмом, дема­гогическим подстрекательством и постоянными стычками с «пролетарскими батальонами», организованными и спаянными железной дисциплиной отрядами левых.

Что же касается СССР, каждое движение которого в отно­шении Германии вполне соответствовало британским планам и намерениям, то инфляционная катастрофа представила ему уникальную возможность политического подрыва влияния не­мецких правых: с одной стороны, ведь Советы помогали рейхс­веру вооружаться (что было официально санкционировано Рапалльским договором); а с другой стороны, целенаправленно провоцировали националистов. Как выяснилось позже из воспо­минаний Кривицкого, одного из руководителей советской раз­ведки, который отвечал за дестабилизацию положения в Герма­нии, большевистские агенты, организованные в тайные ячейки, так называемые тройки, совершали акты террора, саботажа и насилия, призванные посеять страх в немецком обществе. Эти ячейки финансировались и готовились в Москве для того, что­бы «деморализовать рейхсвер и полицию [особенно] с помо­щью убийств и террористических актов» (158). Красный террор не должен был оказывать долговременного эффекта, он был на­правлен лишь на кратковременные потрясения и мелкие беспо­рядки, провоцируемые одураченными простофилями, — по боль­шей части молодыми немецкими коммунистами — бессистемные и бесцельные насильственные действия: кабацкие и уличные по­тасовки, забастовки, акции устрашения и так далее. Именно эти, инспирированные Советами «восстания» служили питательной средой для активистов правого крыла и нацистов. Казалось, что все соединились в своих усилиях помочь гитлеровцам: они мог­ли рассчитывать на Лондон в его политическом и финансовом удушении германского народа и благодарить Москву за весь тот коммунистический ужас, который позволил им во весь рост вы­ступить в качестве защитников фатерланда.

Поэтому едва ли кого-то могло потрясти зрелище возмужа­ния и созревания гитлеризма, вступление его в пору политичес­кого юношества осенью 1923 года, когда Германию терзали заба­стовки, уличные столкновения и галопирующая инфляция. Во время франко-бельгийского вторжения в Рур Гитлер кричал со страниц нацистской газеты «Volkischer Beobachter»: «Пусть на нас обрушатся несчастья!» (159)

Дискредитированный гиперинфляцией кабинет Куно пал в августе 1923 года и был заменен буржуазным правительством Штреземана, в которое против желания многих снова вошли социал-демократические министры.

Благодаря возрастающей популярности нацистов 25 сентяб­ря Гитлер был провозглашен политическим главой Kampfbund, «Боевого союза», объединившего под своей эгидой все правые силы Южной Германии. Но уже 26 сентября 1923 года баварское правительство, вставшее перед необходимостью противостоять возрождению социалистической политики и возвышению Гитлера в качестве реакционного популистского лидера, ввело чрезвычайное положение и передало диктаторские полномо­чия бывшему баварскому премьер-министру фон Кару*.

 

* Фон Кар, который пришел к власти и связи с Капповским путчем, ушел в отставку в 1921 году.

 

В Берлине, в качестве сенсационной контрмеры, новый рейхсканц­лер Штреземан передал всю полноту власти командующему армией генералу фон Секту. Командующий баварского рейхсве­ра генерал фон Лоссов решил не подчиниться своему прямому начальнику в Берлине фон Сект)' и предоставил свои армии в распоряжение мятежного фон Кара. Между Берлином и Мюн­хеном возникла конфронтация, чреватая гражданской войной.

В октябре в двух землях (Саксонии и Тюрингии) к власти при­шли коалиционные правительства, состоявшие из коммунистов и социал-демократов. Германские правые содрогнулись от ужаса.

Гитлер внимательно следил за трещиной, возникшей между баварскими националистами и берлинским центром. Гитлер по­нимал, что сконцентрированные в Мюнхене силы реакции го­товы снова разыграть роялистский путч а-ля Капп: эта хунта ар­мейских генералов и примкнувших к ним чиновников была готова захватить Мюнхен, восстановить на троне баварского короля, совершить марш против только что избранных в Саксо­нии и Тюрингии красных правительств, свергнуть их, а потом, собравшись с силами, отправиться на штурм Берлина. Если бы этот план был приведен в действие и осуществлен, то роялисты набрали бы такую силу, что сплотили бы под своими знаменами всех недовольных реакционеров, заглушив несколько самобытный голос нацистов.

Гитлеровцам надо было действовать немедля, примкнуть к монархистским победителям и помешать им стать лидерами и организаторами грядущей «национальной революции». Для выступления Гитлер выбрал 9 ноября, годовщину революции, но, узнав, что фон Кар планирует собрать в большой пивной «Бюргербройкеллер» митинг 8 ноября, он перенес на этот день и свое выступление. Чтобы перехватить инициативу у роялис­тов, нацисты ворвались в пивной зал. Гитлер, перебив выступав­шего фон Кара, вскочил на стол, выхватил из кобуры пистолет и выстрелил в потолок. Он провозгласил начало национальной революции и был встречен овацией. Оказавшийся в безвыход­ном положении монархистский триумвират — Кар, Лоссов и на­чальник баварской полиции Зейсснер — выразили свою полную поддержку Гитлеру.

Но как только Гитлер и его недозрелые «неоязычники» по­вернулись спиной к фон Кару, позволив тому уйти, он немедлен­но положил конец притязаниям нацистов, подписав с согласия армии, декрет о роспуске НСДАП. На следующее утро, узнав об этом предательстве, Гитлер и его бойцы, в сопровождении гене­рала Людендорфа, строем отважно направились в центр города. На Одеон плац их уже ждали полицейские, взявшие винтовки на прицел. Нацисты не остановились. Четырнадцать человек были убиты — первые мученики нацизма. Раненый спутник Гитлера, падая, сбил последнего с ног, и Гитлер ушиб плеча о мостовую.

Действительно, прошедшей ночью Бавария и Берлин подпи­сали мир за спиной нацистов: для тот чтобы умиротворить мюнхенских роялистов, армия фон Секта отправилась из Бер­лина свергать левые правительства Саксонии и Тюрингии, в от­вет на что баварцы отказались от планов мятежа. Пивной путч был подавлен до того, как начался. Вновь преимущество оказа­лось на стороне армии фон Секта: генерал был готов скорее ви­деть Германию пленницей Веймарской республики, нежели от­дать ее «злым силам, порожденным сбитыми с толку массами и имеющим целью захват власти» (160).

Рецидивист генерал Людендорф, тоже принявший участие в путче, с ледяным спокойствием прошел сквозь пули, был за­держан полицией, но вскоре отпущен. Гитлер был арестован: обвиненный в государственной измене, он превратил свою защитительную речь в завораживающий чревовещательный се­анс плача по судьбе нации. В своей защитительной речи Гитлер заявил: «Вы можете тысячу раз объявить нас виновными, но богиня, которая восседает на троне вечного суда исто­рии... нас оправдает» (161). Он был приговорен к пятилетне­му заключению в земельной тюрьме Ландсберг. Затем срок был сокращен до девяти месяцев. Наставник Гитлера Дитрих Эккарт, гуру ложи Туле, бывший одним из кукловодов путча, также был заключен под стражу: потрясение от ареста было слишком сильным. Спустя короткое время после освобожде­ния он умер.

В Ландсберге, в соавторстве с верным Гессом. Гитлер сочи­нил «Mein Kampf» («Моя борьба»). Свой опус автор посвятил памяти своего хозяина, отошедшего в мир иной Дитриха Эккарта, «который отдач жизнь за пробуждение своего... народа (162). Первый том был опубликован в июле 1925 года, второй в декабре 1926-го.

«Майн Кампф» содержала взрывоопасную схему создания не­коего подобия ацтекской империи на равнинах Центральной Азии. Как политическая программа, предписания которой Третий рейх должен был выполнять неукоснительно, представляла собой смесь гностицизма с соответствующим стратегическим приложением. Как можно понять на начальных разделов, рели­гиозное рвение движения было искормлено тайными знаниями общества Туле. Согласно этой прнчудливой космологии, - «тело света», то есть германский народ как коллективный «народный дух», низвергнут во мрак материального, провозвестники коего, как полагал автор, происходят из враждебного племени ев­реев. Спасением для немцев может быть только отделение — от­деление от цепей материализма. Для немцев существование по необходимости означает борьбу — эти два понятия для них не­разделимы (163). Миссионерский порыв сочетается с полити­ческим императивом, так как большевизм и иудаизм слились в неразрывное целое. Враг — советский интернационал, подчи­ненный еврейским лидерам, — окопался в России.

«Германия, проснись!» — таков был последний стих строфы, переработанной Дитрихом Эккартом в 1922 году. Эту строку ученик Эккарта Альфред Розенберг, будущий расовый идеолог Третьего рейха, сделал девизом, начертанным под изображени­ем свастики на красных штандартах нацизма (164):

Sturm, Sturm, Sturm! Lautet die Glocken von Turm zu Turm!... Judas erscheint, das Reich zu gewinnen, Lautet, da(3 blutig die Seile sich roten... Wehe dem Volk, das heute noch traumt, Deutschland erwache!

 

[Штурм, штурм, штурм!

Пусть звонят колокола от башни к башне!..

Иуда явился, чтобы покорить рейх.

Так пусть веревки колоколом обагрятся кровью...

Горе народу, что до сих пор спит,

Германия, проснись!]

 

В главах IV, XIII и XIV «Майн Кампф» Гитлер подробно рассма­тривает геополитические воззрения нацистов. Перенаселение, излюбленное олигархическое словечко, которое вуалирует стремление к геноциду, является отправным пунктом гитлеров­ских рассуждений. Есть четыре способа, писал он, обуздать ги­потетическое превышение размножения людей сверх преде­лов, за которыми становится невозможным поддержание их естественного существования: (1) искусственное снижение рождаемости, (2) внутренняя колонизация, то есть увеличение урожайности отечественных земельных угодий, (3) приобрете­ние новых плодородных земель, (4) включение в мировую тор­говлю, с тем чтобы импортировать жизненно необходимые продовольствие и товары.

Ограничивать рождаемость, полемизировал Гитлер, означа­ло всеми силами воспитывать тех, кто родился, а значит, всех тех больных и нездоровых детей, которые только ослабят «ста­новой хребет» расы. Внутренняя колонизация представляла со­бой, по сути, отсрочку в решении проблемы, причем отсрочка катастрофическая, так как предоставляет соперничающим ра­сам решающее территориальное преимущество в борьбе за вы­живание. Приобретение протекторатов и колониальные игры с Британией, которыми по глупости занимался Второй рейх, явило всему миру свои разрушительные последствия. Следова­тельно, заключает фюрер, единственная возможная альтерна­тива — это завоевание территории.

Где?

Если мы желаем осуществить территориальные приобрете­ния в Европе, то сможем сделать это только за счет России... При проведении такой политики у нас может быть только один союзник — Англия... Нет таких жертв, которые не стои­ло бы принести ради желания Англии заключить такой со­юз... Абсолютно ясно, что существует только одна ориента­ция, способная привести к поставленной цели, — отказ от мировой торговли и колоний... Все инструменты власти госу­дарства должны быть сосредоточены на создании сухопут­ной армии (165).

Таков был синтез и квинтэссенция внешней политики нацизма: не больше и не меньше, чем изъявление страстного восхище­ния Британией, перед фольклором и традициями которой Гит­лер преклонялся (166) и союза с которой он желал больше все­го на свете; страсть к Британии и обещанная кровавая бойня на Востоке ради создания нацистской империи Herrenvolk — расы господ.

Невнимательное отношение к откровениям Макиндера тем более удивительно, что Гитлера, за период его заключения в Ландсберге, несколько раз посещал очень опытный стра­тег, сам основатель немецкой школы Geopolitik, генерал Карл Хаусхофер, очень хорошо знакомый с данной темой. Если исто­ки гитлеровского антисемитизма, как легко установить, навея­ны Эккартом, то источник формирования геополитических взглядов Гитлера представляется более туманным. Речи Гитлера в 1920 году оставляли мало место для пассажей, характерных для его более поздней зрелой риторики, в которой он уделял ос­новное место перенаселению и выпячивал идею Lebensraum «жизненного пространства». На самом деле в августе 1920 года в «наброске одной из своих речей он писал о "братстве с Восто­ком (Verbrtiderung nach Osten)"» (167), что говорит о расплыв­чатости политических взглядов Адольфа Гитлера в начале его карьеры. Однако уже к 1922 году Гитлер становится глух ко всяким расчетам на евразийскую гармонию; консервативный идео­лог Мёллер ван ден Брук, страстно желавший стать свидетелем слияния Запада с «великой гуманистической поэзией Востока» (168), встретился с нацистским вождем и вовлек его в долгую дискуссию, в конце которой он признался одному своему другу: «Этот парень ничего не понимает» (169). Эрнст Ганфштенгль, изощренный торговец произведениями искусства и один из первых крупных меценатов неотесанного ефрейтора, вспоми­нал, как в начале 1923 года Гитлер повторял свой излюбленный это тезис: «Главное, чего следует добиться в будущей войне, полного контроля над зерновыми и продовольственными по­ставками из Западной России» (170). Ганфштенгль приписал эту антиславянскую направленность Гитлера влиянию Альфреда Розенберга, который действительно воображал полную пере­кройку карты Евразии и ее подчинение совместному управле­нию Германии и ее нордических компаньонов — прибалтийцев, скандинавов и британцев (171).

Эту точку зрения оспаривали (172), но нет никаких причин сомневаться в том, что Гитлер оттачивал свои геополитические взгляды под влиянием таинственного Хаусхофера, который, между прочим, преподавал геополитику Рудольфу Гессу в быт­ность того в Мюнхенском университете. Помимо этого, Хаусхофер был посвящен во многие тайны Востока. Хотя верно то, что Хаусхофер в своих объемистых научных сочинениях не выска­зывался за радикальное противостояние с Советской Россией, он тем не менее оставлял открытой альтернативу между «панази­атским движением Советов» и «пантикоокеанским альянсом англоамериканцев», с одной стороны (173), и одобрением актив­ного геополитического партнерства с Британией — с другой (174). Такая позиция в действительности не оставляла выбора; она слишком хорошо совпадала с действиями более поздней на­цистской дипломатии, собиравшейся подписать перемирие с Россией только затем, чтобы позднее уничтожить ее с помощью (как надеялись нацисты) Британии*.

 

* См. главу 5.

 

В заключительной части книги геополитические цели Треть­его рейха раскрываются со всей возможной полнотой. «Цель немецкой внешней политики, — вещал Гитлер, — заключается в подготовке повторного завоевания свободы на будущее» (175). Британия действительно претендует на роль мирового ге­гемона, но у нее нет никакого интереса в том, добавлял Гитлер, чтобы «полностью стереть Германию с лица земли», что приве­ло к «господству Франции на континенте». Следовательно, де­лает вывод Гитлер, поскольку (1) «стремлением Британии было и остается недопущение усиления могущества континенталь­ной державы», (2) «французская дипломатия всегда будет про­тиводействовать искусству британского правящего класса» и (3) «неумолимым смертельным врагом германского народа была и остается Франция», постольку верно самое первое ут­верждение: приоритетом Германии является союз с Британией (176). Первое из этих утверждений не учитывает, что оно в пер­вую очередь может быть приложено к самой Германии и являет­ся повторением ложной надежды на то, что Британию удастся привлечь такой дешевой приманкой, как гипотетическая враж­дебность Франции, тогда как на деле Британской империи са­мой судьбой было предписано всеми силами противиться евра­зийскому объятию. Никакие задабривания не смогли бы заставить Британию изменить такое понимание условия сохра­нения своего господства.

Во время Первой мировой войны, признавал Гитлер, «нам следовало опереться на Россию и обратиться против Британии». Но «сегодня условия изменились» (172). Сегодня «сама судьба, — настаивал фюрер, — подает нам желанный сигнал». Судьба отдала Россию во власть большевиков. Германия нач­нет наступление на Восток, так как именно с Востока нависает истинный, исконный враг. Для того чтобы рассеять возможные сомнения своих британских читателей, Гитлер на минуту допус­кает последствия германского альянса с Россией: если бы такой альянс состоялся, утверждал Гитлер, «Франция и Британия обрушились бы на Германию со скоростью света». Война на гер­манской территории привела бы к опустошительным послед­ствиям, ликвидировать которые, опираясь на ничтожную промышленную базу России, было бы абсолютно немыслимо. Представленная Гитлером имитация союза с Россией была чис­той абстракцией, так как никакое объединение не было возмож­но с большевиками, «этими отбросами человечества», для кото­рых Германия являлась «следующей крупной мишенью» (178). Таким образом, вероятное евразийское объятие было представ­лено, проанализировано и безусловно отвергнуто.

Последнее предостережение из «Политического кредо не­мецкой нации» вошло и в манифест нацистов:

Ни в коем случае не допускать возникновения двух мощных континентальных держав в Европе. Никогда не забывать о том, что самое священное право на Земле — это право чело­века возделывать ее собственными руками, а самая священ­ная жертва — это кровь, которую человек проливает за эту землю (179).

Итак, на горизонте появился немецкий «барабанщик», нена­вистник Веймарской республики, провозвестник кровавого по­хода на Восток, влюбленный в Британию и преследуемый кош­маром размножения расово неполноценных племен свыше «естественных пределов»; ветеран Великой войны, ставший во главе культа, замаскированного под политическую партию; че­ловек, очаровавший и околдовавший немецкую патриотиче­скую элиту, готовый к тому же сокрушить Францию.

Надо сказать, что Британия была той самой темной лошад­кой, которая действительно стоила того, чтобы ее использо­вать.

 

Часть 4

 

«Надоедливый план платежей». Каким образом управляющий Норман обрек Европу на проклятие; 1924-1933 годы

 

Выходит, что я никогда прежде не понимал людей. Никогда больше не буду я верить в то, что они говорят, в то, что они думают. Именно людей, и только их одних следует бояться, бояться всегда.

Сколько потребуется времени на то, чтобы закончился их бред, когда, ис­тощившись, они, наконец остановятся, эти чудовища?

 

Луи-Фердинанд Селин. «Путешествие на исходе ночи» (1)

 

Они жиреют и за счет Бога, и за счет мира. Они не сеют, они лишь сры­вают плоды. Они колдуны во плоти, делающие золото по телефону...

 

Эрих Кестнер. «Гимн банкиру» (2)

 

«Я сидел в большом зале ожидания, и зал этот назывался Европа. Мой по­езд должен был отправиться через неделю. Я знал это. Но никто не мог сказать, куда он отправиться, и что будет со мной. Теперь мы снова си­дим в том же зале ожидания, и он снова называется Европа! И опять мы не знаем, что с нами произойдет! Наша жизнь временна, а кризис нескончаем!»

 

Эрих Кестнер. «Фабиан» (3)