Сознаем ли мы, к чему призваны?

Но сознаем ли мы, к чему призваны? От этого зависит, обретем ли мы твердую почву под ногами, избрав правильный, соответствующий нашей природе способ существования, или пребудем до смерти бестолковыми курицами, откладывающими яйца где угодно, кроме собственного гнезда.

Начнем с начала. Адам, заливаясь слезами, всё стенает о потерянном рае, а Ева... ну поплакала; да ведь дитя под сердцем... кругом пустыня, ночью холодно... и поесть бы не мешало.

Дорогой, — осторожно приступает она, решив
шись прервать его плач низкой прозой, — Бог не мог
оставить нас без пищи! Что-нибудь растет же тут съедобное... Может быть, вон те, как их? Ах кактусы! Какой ты умный! И нужно поискать пещеру...

• Ага-а, — всхлипывает он, — стемнело уже... и кактусы колючие!

• Любовь моя, — ласково шепчет она, — ты ведь создан самым храбрым, самым сильным, ты — венец творенья! Пожалуйста, иди, ты сможешь!

И так во все века. Земля и по сей день рождала бы одни тернии и волчцы, мы ходили бы в шкурах, ели сырое мясо и царапали птичек на обглоданных костях, если бы женщина, ради украшения быта и облегчения домашних хлопот, не стимулировала все эти пресловутые изобретения и достижения цивилизации, неустанно направляя мужчину к деятельности, то подстегивая похвалой, то больно ударяя по самолюбию. Она безпрерывно теребит его, ест поедом, поощряет лестью — чего только ни придумывает, чтобы, будить от сна, которому он так и норовит предаться. Притом она всегда готова умалить себя, сократить до нуля, свести на нет, чтобы он — хозяин, глава, царь же природы! — по контрасту выглядел покрупнее.

Первых феминисток болезненно раздражала именно эта функция — служить, по выражению Вирджинии Вульф, зеркалом, увеличивающим мужчину в восемь раз: “В мире жестких и сильных личностей без зеркал не обойтись, — писала она. — Потому Наполеон и Муссолини и настаивают на низшем происхождении женщины: ведь если ее не принижать, она перестает увеличивать”²¹. Право не стоило поднимать столько шума из пустяков. Лягушка-путешественница, помните? Ведь как хорошо устроилась! Внушила журавлям что хотела, убедила их послужить себе и вознеслась почти уж к небесам — а попалась на копеечном тщеславии: Я! ЭТО Я ПРИДУМАЛА! — и, конечно, рухнула в болото. А еще “Теруань де Мерикуры школы русские открыли, /чтоб оттуда наши дуры/ в нигилистки выходили”. Знаем, слыхали, как питерские и московские эмансипе, со всем пылом славянского темперамента предавшись идолу свободы, манившему ввысь от кухни и пеленок, приносили ему жестокие жертвы, закалая в себе женственность и нежность, растаптывая самую суть свою: рвали в клочья семейные обязательства, стригли волосы, курили пахитоски, одевались во что попало, таскались по заграницам и кончали сумасшествием, самоубийством или гибелью на чужих баррикадах. Кому сдалось это “равенство”?!

Силы, ворочающие миром.

Кажется, Честертон, не слишком по-джентльменски, заметил: если женщина станет товарищем, вполне возможно, что ей по-товарищески дадут коленкой под зад. В трескучей борьбе за какие-то мелкие политические права, в которых нуждаются единицы чес-толюбиц (фу, и слово-то не звучит!), мы рискуем упустить гораздо более драгоценное право — управлять миром, используя удобные рычаги, вложенные в слабые женские руки самим Создателем. Будем дорожить нашим косвенным господством, в качестве сестры, жены, матери вынянчивая в братьях, мужьях и сыновьях высокие стремленья, правильность и спасительность которых испытана всей историей человеческого рода. Древние германцы, не ведавшие сомнений в своей неотразимости, не стеснялись, однако, приглашать на военный совет женщин, уважая их талант выбирать кратчайший путь к цели, тогда как сильному полу присуща манера взирать в необъятную даль, поверх голов и барьеров, и совершенно не замечать лежащего под носом.

Нынешние рыцари, подрастерявшие уверенность в абсолютном превосходстве, ранимы и нервны; щадя их самолюбие и свой покой, нам следует ВЛИЯТЬ исподволь, тактично и тонко, чтобы наши блестящие идеи и начинания они воспринимали с энтузиазмом, считая своими собственными. Пусть их! Авторство, первенство — суета и дым; в конечной инстанции важен результат, вкупе, конечно, с чистотой намерений. Вон пушкинская Татьяна: ведь всё дышит и живет ею, в ней высота и глубина, в ней основательность, в ней надежда... и что из того, что роман называется “Евгений Онегин”! Орфей без Эвридики (да разве он один!) строки не мог родить — нуждалась ли она подкрепить этот факт самоличной росписью на пергаменте? В русских народных сказках, как известно, выходит в победители Иванушка-дурачок (Иван-Царевич) но только по тому что всю мыслительно-организационную часть (разумеется, тайно!) берет на себя Василиса (Елена) Премудрая (Прекрасная). Толстой, хваленый знаток психологии, изрек о Наташе Ростовой: “Она не удошоивает быть умной” — и восторженные почитатели классика распространяют эту унизительную характеристику чуть ли не на каждую из нас, посвятившую себя семье и детям. Какая слепота! Она, совсем напротив, весьма удостоивает — она удостоивает НЕ быть умной, да еще с такой изощренной политичностью, что самовлюбленный граф, всю жизнь носимый на руках преданными женщинами, никогда не получил повода о том догадаться. Хотя, может, случайно прозревал иногда и тогда рвал и метал и уходил из дому?