История одной семьи, в деталях и диалогах

 

Ж ил-был царь (и не было у него трех сы-новей). «Ау, сыновья мои», — вяло про-изнес царь и отправился на поиски.

 

Обыскал во дворце все и не нашел сыновей. Позвал гонца. Пришел гонец. «Иди, сыновей моих най-ди», — бросил ему царь, собираясь почивать. «Ваша милость, но у вас нет сыновей», — робко произнес гонец. Они немного попрепирались по этому пово-ду. Потом гонец все же пошел искать. Искал, не на-шел (а время шло). Пошел во дворец и прикинул-ся сыном царя (боясь, что царь обидится, если не привести никого). Вошел в залу (в зале царь), гово-рит:»Ваша милость, нашел я сына вашего, младше-го» (а царь именно младшего особенно найти про-сил, говоря: «младшенького моего уж отыщи, и на том спасибо»). «Пусть войдет», сказал царь. Гонец вышел из залы и снова вошел, но уже прикинутый младшим сыном. «Я, — говорит, — младший твой сыночек». На том и порешили. «Вот и ладненько, — сказал царь, — ты тут на трон садись и царствуй, а я пошел». И ушел куда-то и насовсем. Сел гонец на трон и царствовал. Такая сказка была.

Тайная история одной семьи

 

 

У царя одного было что-то, поразительно на-поминающее трех сыновей. Живет царь, живет. Потом нет-нет, да и посмотрит, что же у него трех сыновей-то напоминает. Не поймет,

 

и сидит в раздумье часами (а волк в лесу живет). Однажды у царя болел живот. Да так сильно, что он кричал. Ходит по дворцу и кричит «Ей, Ей! Дворец мой дворцушенька!». Потом царю надоело кричать (а животу — болеть). Царь лег и стал все время ле-жать (а волк ходит в лесу). Лежал царь, лежал, а од-но ухо у него пропало. «Где ухо-то?!» — гневно вос-кричал царь и отправился на поиски. Искал, искал, нашел. Обрадовался (а волк в лесу ходит). Надое-ло царю, что волк в лесу ходит, пошел он в лес, тут волк и съел его. А то, что напоминало поразитель-но трех сыновей, на поверку действительно ока-залось тремя сыновьями царскими. Обрадовались братья, сели и давай пировать. А после царство на три части поделили и сделали еще чего-то. Так про Рашмураппи говорят.

покой

 

покой щество — оно меняет твою природу, не отнимая все

то прекрасно-красивое, что в тебе и не было никог-

да, но одаривая своим прекрасным безмятежным

и сладким. Мы — это счастье без тебя. Мои мыс-

ли, видимо, видны, или так решает мое шпионское

сознание. Продавец тянет руку, и тут я взрываюсь

_П окой. Улыбается продавщице и продав- спиной, я оживаю глазами. Два крыла вырываются

цу. Что-то нужно от них, но это не мешает из моей спины, посетители магазина бегут прочь,

покою. Пространство перемещения вязко, парами, налево и направо. Я взлетаю вверх, и весь

словно кисель. Стоим в очереди: тут пятеро: у каж- покой остается на полу, выходит из меня, я вспо-

дого своя история, своя жизнь, своя любовь. Ста- минаю все что я кажется есть. Я замираю в возду-

рушку нежную, нежноголубого цвета волос, ласка- хе, я дышу. Внизу восстанавливается потревожен-

ем словами. Вам помочь? Вы желаете? А может? ное мною пространство. «Индви», — ласково зовет

Наслаждаемся общением старушки и продавцов. продавщица, и покупатели тянутся к ней. Видно,

Сказать точно, сказать метко, выразить добро- кто из них подойдет первый. Это высокий мужчи-

ту. Просто через край существа льется благость, на. Для них страшен не такой как я, понимаю, я на-

утренняя безмятежность. Здесь под вязом и там рушение в таком, как они. Если к прилавку, после

под тополем хорошо. Моя очередь. Моя? Словно моего вознесения, первым подбежал бы не мужчи-

взрыв в кисельном пространстве, мощно и немно- на, а женщина, это было бы для них странно. Или

го зло Я вхожу в себя. Я чувствую свое собствен- нет? Они всегда объяснили бы себе, почему так,

ное, особое существование. Параноидально огля- а не иначе, причем это не категория — «это женщи-

дываюсь. Страх — вот первое чувство единично- на, видимо, очень храбрая (ветеран войны, спор-

го бытия. Сейчас меня поймут, вычислят. Убогие тсменка)», они бы в тот же момент, когда соверша-

магазин-голографические (или другого неживо- лось бы действие, уже знали (а не думали), что так

го происхождения) деревья на стенах, морда ста- надо. Что иначе быть не может. Это прекрасно. Об-

рухи — убогие ослепшие глаза. Эта очередь к при- щество планомерного фатализма. Меня затянуло

лавку — очередь жестов, каждый машет, выполняя вниз. Я вспоминал о времени там, как вспомина-

общую программу. «Индви», — говорит продавец ют трах. Так же — как вспоминаешь женщину, тебя

мне. И тянет руку чтобы что-то дать. Они никогда и движение, уходя от нее (и зная, что можешь вспо-

ничего не отнимают, они только дают. Таково об- минать весь день), я вспоминал с чувством радост-

164 алексей радов

 

 

ного признания себя внизу. Это общество слабо, слишком слабо взмахивая крыльями, думал я, оно не дает Ответа, но у тебя и не возникает вопросов таких, которые требует Ответ. Что я могу противо-поставить в себе этому сладкому киселю жизненно-го покоя. Если я не верю в Бога и в бессмертии со-мневаюсь, то что я могу дать себе вместо счастья? Ведь не сознание своей исключительности? Не ве-тер, что бьет меня здесь, наверху, не то, что я на-верху. Неужели просто быть собой (в чем никогда нельзя быть уверенным) заменит мне счастье? Од-на моя знакомая, когда я был молод (а был это че-тыре тысячи лет назад) говорила, что во время за-нятия сексом нет страха смерти. Ей просто повезло не перейти на следующую ступень отрицания?

 

Я так задумался, что почти опустился на пол ма-газина, что периферийным зрением (или оно как раз основное?) уже отметил приятный шелест де-ревьев на стенах. Кисель втекал в меня, пока я се-бя не закрыл. Я просто запретил себе развивать-ся вниз, я взмыл со всеми нерешенными вопросами внутри, я летел, с такой силой перебирая крыльями воздух, что они трещали, во мне ненависть. Вот то, что всегда удерживало меня на грани. В мое время (если считать, что сейчас не мое) сказали бы, что это грань между конформизмом и революцией, об-ществом и автономностью, правителем и правед-ником. В мое время слишком любили слова (осо-бенно красивые), и вот к чему это привело. Нена-висть — то, что удерживало меня от уничтожения

 

покой

 

 

других и отказа от себя. Я летел, яростный ангел ночи, но ребенок (взрослый?) внутри меня твердил «индви, индви» и мечтал вернуть утраченную сла-дость и абсолютную веру.

 

ИЗУЧАЯ

 

 

1.1. Вначале было слово. Потом он произнесего, и слово потеряло свою значимость. Мы с Лизой играли в котят на берегу

 

мертвого-мертвого моря. Дул сильный ветер. Бы-ла гроза. Молния, кажется, совсем близко, ударила в воду. Мы лежали на гальке, глядели в непривет-ливое осеннее небо, на мрачные темно-зеленые от-блески света в воде, и думали, что тепло. Что тепло, что светит солнце, дует обнадеживающий и жизне-утверждающий легкий бриз, что земля прогрелась, и что мы хотим друг друга. Но был холод. И гро-за. Холодно. Было тяжело испытывать физическое влечение в такой ситуации. Мы были мертвые. Во всяком случае, Лиза. Она подставляла отсутствую-щему солнцу свои подмышки и щурилась, ей каза-лось, что свет попадает ей в глаза, сжигает сетчатку, оставляет свой автограф, видный, когда глаза за-крыты. Лиза была мертва, поэтому вела себя неа-декватно. Не адаптивно. Не честно. Мертвым луч-ше. Они видят то, что хотят, а не что им показыва-ют. Закат. Он возник, когда его не ждали. Солнце тонуло в холодном море. Ярко. Лиза продолжала играть в котенка. Их топят в детстве, из-за того, что их слишком много. Это и есть вселенская правда.

 

ИЗУЧАЯ

 

 

Это и есть превращение вещей. Это слово, истин-ный смысл которого остался в предыдущем веке. Лиза все играла в котенка. Я попытался ее растол-кать. Но она была слишком мертвой. Небо про-должало заигрывать остатками заката. Я ушел. Не оглядываясь, не играя в чужую жизнь, как лошадь с зашоренными глазами, я двигался прочь от лизы (теперь, когда я знаю, что она умерла, могу писать ее имя с маленькой буквы) в сторону леса, вечно темного леса, я был один, и значит, меня не было.

1.2. Вначале было слово. Потом оно обратилось

 

в действие, и его морфологическая нагрузка иссякла.

Я двигался по недружелюбному лесу. Было темно.

 

Я плакал. Вроде бы я жалел лизу и желал навеки так заснуть, как смогла она. Умирать — это искус-ство. Японцы взрезают себе живот, римляне — ве-ны, пингвины вмерзают во льдины, педерасты де-лают вертикальный взрез своей натуры от ануса до рта. Лиза была мертвой и ей было все равно. Но

 

я переживал. Когда мы вышли с ней из морской пе-ны (теперь я понимаю, что это была Его сперма), то я вышел живым, а она — не совсем. Мы жили на берегу 5 дней. Она мертвела все больше, пока не ушла туда, откуда мы пришли, то есть не стала тем, чем мы были ранее, иначе говоря, стала котенком, и стал выполнять все функции, связанные с этим. Мне было жаль себя, так как теперь я был лишен возможности любить, ведь кроме нас с лизой вроде и не было никого и никогда. Я все шел по лесу. По-том мне это надоело и я перестал. Я лег и зарылся

168 алексей радов

 

 

лицом в мягкую и влажную землю. Потом я стал ее есть, прямо ртом, не поднимая головы. Потом я за-снул. На этом день сошел на нет.

 

1.3 Хаос был раньше. Он заигрывал с отсутстви-ем всего. Еще был ветер. Они друг другу не мешали. Я проснулся от того, что меня кто-то ест. И прав-да. Зверь (а это был именно он) как раз догрызал мою левую руку. Придется дрочить правой, по-думал я. В это время зверь, как видно, насытился и ушел. Было больно, но я терпел, ведь мне сказали, что я мужчина, а мужчина должен терпеть. Остат-ка руки должно было хватить на большую тарелку супа, но не было кастрюли и соли. Я доел ее и так. Боль не утихала. Я закурил. Хотя нет. Я не умею ку-рить и не знаю, что это такое. В общем, я совер-шил действие аналогичное курению. Я пошел. От-сутствие дороги, по которой я двигался, делало мое передвижение бесцельным, но идти вроде как надо было. Я шел некоторое время, хотя что такое вре-мя я не знаю, но не важно. Потом с неба (оно же крыша) упал банан. Я его проигнорировал. Он ме-ня тоже. По-моему, я не люблю бананы, они меня тоже. Мы друг друга не перевариваем. Во всяком случае, я их. Позже я присел отдохнуть на пень, но он сломался. Посмотрев внутрь пня, я увидел, что он пластмассовый. Поливинилхлорид. Или мета-циклин. Или гидрохлорид. Или метациклина ги-дрохлорид. Химия сплошная. Сидеть больше не хо-телось, и я уснул. Перед сном я поел земли. Хотел подрочить, но не смог. Так как не умел. Рука (та что

 

ИЗУЧАЯ

 

 

отъели) болела. Как она может болеть, если ее нет, подумалось. Значит, или она все-таки есть, или она не болит. Руки не было, убедился я, бросив в нее беглый взгляд. Боль тут же стихла. Я поел еще зем-ли и заснул. Второй день моей жизни истек.

 

1.4. Вначале не было ничего. Ни меня, ни тебя. Ни Ван Би. Это было не так уж плохо, поверьте.

 

Потом Тразея Пет взял в рот у Гаутамы Будды, а полученную в результате сперму выплюнул в ре-ку Рубикон. Сперматозоиды приплыли в море, опло-дотворили его, и появились мы с лизой. Эта версия эволюции кажется мне наиболее правдоподобной. Не было никаких обезьян. Это позднейшие инсину-ации. Обезьян и сейчас нет, если вдуматься. Не бы-ло никаких богов. Они появились гораздо позже. Вна-чале было слово. Но не знаю какое. Я тем време-нем проснулся. Потом перевернулся на другой бок и снова заснул. Когда я проснулся, светило солнце. Оно светило за облаками, и поэтому я его не видел. Первое, что я обнаружил при пробуждении, было то, что у меня снова есть левая рука. Пластмассо-вая. Она плохо сгибалась в локте, но в целом бы-ла похожа на не пластмассовую правую. Впрочем, правая тоже может быть и пластмассы. Не знаю. То, что мой пенис из титана, это я уже понял. Итак, солнце светило, но не мне, зато пошел град. Когда он кончился, я понял, что он проломил мне череп. Очень приятное чувство, когда в черепе дырка. Зав-тра починят, наверное. Зашьют. И тут я вдруг по-думал, что у меня была собака. Когда-то. Что или

170 алексей радов ИЗУЧАЯ 171

 

кто есть собака, я не знаю, но то, что это у меня бы- них мне никогда не приходилось слышать друже-

ло, очевидно. Она была маленькая. Терьер (это, ви- ственного воспоминания о ком-нибудь из ее мно-

димо что-то среднее между барьером и интерье- гочисленных товарок...», а вторая ей: «Во глубине

ром). Я опять начал двигаться. Увы, я не могу опи- сибирских рудников был проведен эксперимент на

сать местность, по которой я шел, так как она то эффекты психологии научения. Испытуемые были

была, то нет. Она не всегда была зрительно ощу- помещены в состояние эмпатии по отношению друг

тимой. Иногда я двигал ногами, а местности или к другу... «... Тут, не дослушав птичий щебет, я про-

любых окружающих меня предметов не существо- валился в самое черное из возможных отсутствий

вало. Более того. Само их существование казалось сознания и мыслей, я перестал осознавать все что

невозможным, нереальным. Но запахи были всег- есть и чего даже нет, думать я не мог. Ничего боль-

да. Я их всегда ощущал. Все время. Вообще-то за- ше не существовало. Последняя мысль, за которую

пах был один. Смешанный аромат коньяка, мочи, я цеплялся, исчезая, было: «Ну и птицы пошли. Со-

секреций всяких; лесом тоже пахло, но невнятно. всем охуели.». Мысль не выдержала моего веса,

Как-то исподволь. В общем, я двигал ногами, и это и меня не стало.

вроде бы влияло на изменение действительности. 1.5. Вначале не было ни хуя. Ни-ху-я. Ни вагины

Скажем, процент елей раньше был на 7,8% боль- соответственно. Ранние растениеобразные раз-

ше, чем сейчас. Это значение статистически значи- множались отпочковыванием, грубо говоря, еб-

мо. Голова болела из-за пролома, но мозги могли ли себя сами. Но дух божий, что носился над вол-

напрямую общаться с миром, постигать язык птиц нами, не потерпел такого разврата. И появились

(что было проблематично ранее, когда мозгам ме- мы с лизой. Вначале она, потом я. Я вышел из за-

шала черепная коробка. «Все коробки на помойку! бытья. Голова еще болела, но, по крайней мере, на

Построим новый, светлый мир, без коробок, теле- ощупь, была без пролома. Зашили, наверное. Со-

визионных ящиков, ящиков, в которые играют, и, стояние было муторное, как с похмелья. Был ве-

конечно, без людей, этого проклятия рода чело- чер. Где-то, где меня нет, это был тихий осенний ве-

веческого!» — говорил пламенный революционер чер, листья падали на землю или земля на листья,

Авраам Линкольн), язык зверей и деревьев, шепот кто уже спал, кто еще нет, но главное, им всем было

мертвых и живых насекомых, воздух и ветер, во- Там сухо. Впрочем, раз Там нет меня, значит ника-

ду и прочие осадочные явления. Одна птица гово- кого Там нет. В районе моего местосуществования

рила другой, слышал я: «В глубине души они (про- шел дождь. Нет. Не шел. Лил. Лил и лил. Сильный.

ститутки) ненавидят одна другую. Ни от одной из На самом деле всему можно противостоять. Но не

172 алексей радов

 

 

грозе в лесу. Островская Катя или Катин Остров-ский, наверное, сильно бы охуели от такой грозы. Это им не быт мещан! Впрочем, о существовании этих индивидов я ничего не знаю, так что судить не берусь. Было уже даже не мокро. Порог мокрости был, видимо, преодолен, пока я спал. Просто хо-телось окончания дождя, или как там это называ-ется. В голове было сильно пусто и дул ветер. Все мысли, что были раньше, исчезли, были другие, не мои. Мысли, скорее, эвристики, подсказывали, что надо укрыться. В пещере. Там сухо, тепло, уютно и, главное, не льет. Мысли были здравые, но не мои. И все же я стал думать о пещере. О норе. Обо всех видах укрытия. Когда я подумал о пещере, она тут же появилась дали. Впрочем, может, я заметил пе-щеру краем глаза, не придав значения некоему но-вому периферийному объекту своего визуально-го восприятия мира, что натолкнуло меня на суще-ствовавшую в голове ранее чужую мысль о пещере, заставило меня оглянуться, и тут-то не только уви-деть пещеру, но и осознать факт того, что это пеще-ра. Долго ли, коротко ли, но в пещере я оказался. Она выглядела так, как представляет себе пещеру человек, ни разу там не бывший. В пещере я заду-мался, кто я собственно такой, или что такое. Ку-да я иду. (К этому моменту мне стало очевидно, что куда-то я все-таки иду. Причем ни куда, ни зачем, не знаю.) Мне стало интересно, чьи мысли нарав-не с моими живут в моей голове. Действительно ли я живу, а лиза мертва, или все совершенно иначе.

 

ИЗУЧАЯ

 

 

И вообще кто такая лиза. И кем была, когда была еще Лизой? Она вроде мне сестра. Старшая. И, ка-жется, я был бы не прочь ее отъебать. Конечно, это инцест называется, и очень плохо. Но лишь в том случае, если ты знаешь, что есть инцест, что есть хорошо и что есть плохо. Это я все думаю так. Типа, странно как-то: думать я могу, сознавать, что я де-лаю — нет. Почему я ем землю. Она же не вкусна. Тем не менее, в этот вечер, как и во все предыдущие,

 

я отведал землицы и заснул. Или сделал что-то, что является эквивалентом этого слова.

 

1.6. А если вначале не было никакого слова? Или это было слово, скажем, БЛЯДЬ? Что тогда? Это бы сильно расстроило представителей религиозной конфессии, я думаю. Я просыпаюсь от этого слова,

 

я засыпаю под это слово, вся мою жизнь проходит под его знаком, а я не знаю, что это за слово. А мо-жет, нет никакого слова? Может, ничего нет. И ме-ня в том числе? Хотя нет. Я есть. Вроде бы. Я очнул-ся в пещере. Пол (именно пол, паркет, стилизован-ный под камень) холоден. Сегодня я проснулся не как обычно, под действием некоего слова, а просто. То есть, никто не хотел, чтобы я проснулся, а я тем не менее это сделал. Теперь я не сплю. Думаю. «Ес-ли динозавры вымерли так давно, что даже боги их не застали, значит ли это, что динозавры — это

и есть боги. Есть ли своеобразный эффект первич-ности, или нет. Уран еще не ебал Гею, Чжуан-цзы не играл в бабочку, а динозавры уже ходили по зем-ле. Кто на двух лапах, кто на четырех. Кто создал

174 алексей радов

 

 

динозавров. Одно мне понятно: мое существование является единственным и исключительным в том контексте, в котором я нахожусь». Тут мои рассуж-дения были прерваны, меня выключили. Я снова растворился в своем подсознании, заснул. Все-таки просыпаться надо от слова, а не просто так. Види-мо, Тразея Пет и его сотоварищи знают, что делают, знают, что мне можно, а что — нет. Хоть бы эти бо-ги женщину мне дали. Я, правда, не знаю, зачем, но тот нездоровый интерес, что вызывала во мне лиза (вернее, ее физические отличия от меня), видимо, рано или поздно должен быт удовлетворен. Кста-ти. У меня точно был собак (или собака). Гильга-меш звали. Но что это, не помню. Или изначально не представляю.

 

1.7. Вначале простой еврейский парень Адам лю-бил сам себя. Потом переключился на Лилит. Она была из пластмассы. Потом Ева. Потом он имел Магомеда. Гигант. Не было никакого слова. Специ-ального. Был лишь любвеобильный парень Адам. От самого себя он произвел австралопитека. От Евы иудеев. От Лилит — всех остальных. (Лилит он лю-бил больше раз). От Магомеда — педерастов. Ин-тересно, как определить, педераст человек или нет. Вот я, к примеру. Лежу в пещере, не ебу нико-го. Может, я пидор? Это ведь страшно. Живешь се-бе, никого не трогаешь, а тут оказывается, что ты, по идее должен с пидорами тусоваться. А все из-за хромосом каких-то. В общем, проснулся я днем. Вернее, очнулся. Мир был темен. Как я понял, пока

 

ИЗУЧАЯ

 

 

я спал, боги обрушили стены пещеры. Надо выби-раться. Я попытался представить себе, что нет ни-каких обломков, но не сработало. Я стал как-то вы-бираться, при этом сильно поцарапался и сломал ногу. Как, не пойму. Починят, наверное. И вообще. Я тут девушку просил, а они меня на прочность ис-пытывают. «Бабу давай!» — закричал я. Мой крик эхом отразился от оставшихся стен пещеры. Я вы-шел из пещеры и понял, что за время моего пре-бывания там кто-то хорошо поработал над тем, что

 

я называю реальностью. Стало меньше белых пя-тен, ольше пластмассовых и титановых объектов появилось вокруг, выросла трава из стеклопласти-ка, хотя покрасить ее еще не успели. Она была про-зрачна. Сквозь нее я видел черный цвет. Черный цвет. Кстати, о титане. Мой пенис вовсе не титано-вый, как я думал, а настоящий, из пластмассы, как и весь я. Просто он иногда бывает тверже титана, не знаю почему. Я продолжал оглядываться. И хо-тя я с легкостью отличал материал, из которого бы-ла сделана одна конструкция, от материала, послу-жившего первоосновой для другой, ни названия этих материалов, ни их химические формулы, ко-торые всплывали в голове, ничего мне не говори-ли. Они были сухим осадком прошлой жизни. Или прошлой смерти. Что одинаково прошло и пошло. (Куда пошло? Куда уходят наши старые души? Или мы их просто выкидываем на некую общую помой-ку. Или в душевую, где струя ржавой воды смыва-ет их в канализацию.) Итак, интерфейс моей жиз-

176 алексей радов

 

 

ни изменился в лучшую сторону. Я пошел, вернее, поскакал по камушкам, заботливо выложенным так, что при скачке с одного ты попадал на другой с большим трудом. Ноги начали ныть о своей неза-видной доле очень скоро. Вернее, одна нога, так как я на одной и скакал. Вторую, намедни сломанную, так и не починили. Она была в состоянии болево-го шока и даже не болела. Я прыгал, падал, вставал, прыгал, и так до бесконечности. Зачем я прыгаю? Не знаю. А зачем вообще живут. Наверное, объяс-нять смысл существования можно по-разному, но

 

в целом мы живем, чтобы прыгать. И не более то-го. Нам сломают что-нибудь, а мы все равно впе-ред ломимся, нам всем своим видом показывают: стойте, ребята! А мы прыгаем. Куда, зачем. Просто. Так прыгали наши предшественники, так прыгаем и мы. А никуда допрыгать невозможно. Так как это нам кажется, что мы прыгаем. А на самом деле мы все давно и продуктивно сосем. Поскольку я один существую, то если найду бабу, или мне ее подарят, то детки наши тоже будут прыгать. По камушкам. Рядом стрекозки летают, и солнце полный такой, насыщенный свет дает. Тепло. А мы прыгаем, по-теем и на ходу обсуждаем наши неудачи в тех или иных видах прыжков. Впрочем, что это я «мы» го-ворю. Я один тут. Наверное, мне обидно, что я со-вершаю вещи, смысл которых мне не ясен. И кото-рые кажутся мне ненужными. И еще мысли не мои

 

в моей, вроде бы, голове. Хотя голова и не моя во-все. А пластмассовая.

 

ИЗУЧАЯ

 

 

1.8. Слово было большим и громоздким, как ста-рый шкаф из ДСП. Оно довлело над происходя-щим, происшедшим и тем, что произойдет. Плюс к этому оно определяло, что имеет шанс случить-ся, а что должно остаться лишь в проекте. Это бы-ло слово, произнесенное мертвым. А этимология та-ких слов сильно отличается от обычных. Когда ста-ло казаться, что при следующем прыжке сломается и вторая нога, я остановился. Я лег на пол. И по-думал, что дальше не пойду. Чужие мысли малость повыступали, им не нравилось мое горизонтальное положение. Но против физиологии и ее особенных, нервных и не очень, окончаний и проявлений бес-сильны не только чужие мысли, но и мои собствен-ные. Я лежал, и мне казалось, что небо сейчас упа-дет на меня, как стены пещеры давеча. Я запутаюсь

 

в ватном облаке, небесный клейстер, которым звез-ды ночью приклеиваются к небу, затечет мне в рот,

 

в нос, во все поры моего тела, я задохнусь. Но, по-жалуй, этого не будет. Небо сегодня было как всег-да черным, шел дождь. Впрочем, дождь всегда шел. Ежесекундно что-то с неба падало. Я и не подозре-вал, что бывает так, когда нет дождя, а тело сухое на своем большем отрезке. Я вроде знал, что так бывает, я похитил, украл это знание у чужих мыс-лей, они так наводнили мой мозг, что им было тес-но. Я лежал и плакал. Просто к этому обязыва-ла ситуация. Потом, так и не евши, я заснул. И уже не увидел, как из-за пластмассовых кустов вышли двое и стали чинить мои ноги. А мне снилась пу-

178 алексей радов

 

 

стыня, там дул ветер, и две песчаные крысы рас-суждали о превратностях судьбы.

 

 — Берцовку новую ставить будем, — одна гово-рит.

 

 — Да. Наверное. А чья берцовочка-то была, а? — ее напарница откликается.

 

 — Да негра одного. Он, блядь, в помойке жил, сука, в рот его. Ну, заловили, ногу целиком оттяпа-ли... Ты, эта, держи покрепче. Ага, вот так. Сейчас мы эту хуйню присобачим...

 

 — А негр че? — поинтересовалась другая крыса.  — Какой, в пизду, негр? А... этот. Ну, его там и ки-нули, на хуй он нужен, Василич, только, по-моему, хер его на память забрал. Он же педераст теперь,

 

вот и коллекционирует. Давай, держи крепче...

 

Дальше мне надоело смотреть сон про крыс,

 

и мне стала сниться лиза, мы играли с ней в котят,

 

и волны нежно щекотали наши и без того счастли-вые пятки.

 

1.9. А вдруг не было ничего вначале? Вдруг не было никакого начала? Все существовало изначально, но

 

в задаточном существовании. Все мыслители — гов-но. Все мыслители только и делают, что объясня-ют всем свои комплексы рассказывают о том, чего не понимают. Какая мне разница, что они думают о моем происхождении? Я даже не знаю, существу-ют ли они вообще. Но точно знаю, что все мерт-вые — идиоты. Но довольные. Я вышел в мир из чер-ного небытия. И сразу же задумался (не знаю по-чему) о том, может ли мертвый толстый похудеть

 

ИЗУЧАЯ

 

 

после смерти. Так ничего и не придумав по этому поводу, я решил поощущать свое тело и ощутил, что сломанная нога странным образом зажила. И даже не болела. Это открытие не особо порадовало ме-ня. Будь нога по-прежнему сломанной, я бы мог се-годня лежать. Просто лежать и смотреть в пустое (безоблачное), темно-серое небо. Мрачное и неу-ютное. Такое небо было всегда, или я не помнил другого, но, каждый раз, смотря вверх, я надеял-ся на солнце. На его лучи. Хоть один забредший по неопытности в этот мир лучик. Какое там. Никог-да такого не было. Солнце я любил, как все неизве-данное, как все, чего в моей окружающей реально-сти нет. Я даже поклонялся солнцу. Хоть и знал, что мир создал Афанасий Фет. Я был язычник: от мозга до костей. А Фет, кажется, действительно был бо-гом, и, создавая мир, сказал что-то вроде: «Я пом-ню чудное мгновение / Мирок сегодня создал я / Но скоро будет воскресение / Тогда восславите ме-ня». Как видно, несмотря на организаторские спо-собности и божий дар, поэтом Фет был не самым лучшим. Итак, надумавшись вволю о своей жизни, я поскакал, так как проснувшиеся одновременно со мной и во мне чужие мысли уже вовсю настоятель-но мне рекомендовали пошевеливаться. Я зашеве-лился и попрыгал. На восток. Теперь я знал, что прыгаю на восток, это сказали чужие мысли. Вос-ток — так восток. Похуй, куда прыгать. Пока пры-гал, в памяти (это такая вещь для осуществления когнитивного теплообмена) всплыл мой с кем-то

180 алексей радов

 

 

разговор, или иллюзия оного. Мой то ли бывший, то ли гипотетический собеседник сказал:

 

 — Понимаете, при освоении таких районов нам необходимо учитывать очень большое количество различных факторов, векторов и секторов. Только личный опыт плюс помощь профессионалов в раз-личных областях способны дать действительно ау-тентичный и конгруэнтный результат. Лишь в слу-чае прямого присутствия индивида в изучаемом секторе может сделать теоретические предположе-ния и экспериментальные данные по-настоящему релевантными друг другу.

 

Я ответил:

 

 — А чо, блядь, платят-то, до хуя? Просто так здо-ровье подрывать и рисковать своей ебаной шкурой не хочу.

 

 — Да вы не волнуйтесь, мы много заплатим, на всю жизнь хватит. И постарайтесь при мне, по-жалуйста, не произносить слов, которых не вер-бализовали бы в присутствии вашей родительни-цы. Я знаю, что вы великий ученый и испытатель, и мне горько видеть нонешнее ваше состояние.

 

 — Не пизди, — сказал я ему — ты, блядь, сам ху-ли не идешь на эксперимент. Сам-то, поди, диссер-тацию-хуетацию пишешь. Об этом. И мои пережи-вания и чувства облечешь в холодный язык ученых. Мразь ты. Хотя похуй; я согласен.

 

 — Спасибо. Я в состоянии неописуемой эйфо-рии, хотя ваш нынешний вид вызывает у меня глу-бокую эмпатию.

 

ИЗУЧАЯ

 

 

 — Хуятию. Деньги чтоб завтра. Эмпатию он ис-пытывает. Выучили слов умных, хренососы. Поу-бивал бы всех.

 

Дальнейший разговор я забыл. Впрочем, я не уве-рен, что он и был, как и в том, был ли он вообще. Од-но я ясно понимал: это был мой разговор. И я про-должил свои скачки, более ни о чем не задумыва-ясь. Ведь необычайно тяжело одновременно думать и прыгать с камня на камень. Так могут лишь Гай Юлий (но он уникум) и лягушки (но они слишком глупы, чтобы понять, что это невозможно).

 

2.1. Вначале была книга. Одни называют ее «Байбл» (на английский манер), другие — «Трактат о пути и потенции» (на китайский манер), третьи — «100 лучших анекдотов» (на плохой манер). Книга со-стояла из слов. Первую «Байблу» издал, и давно, Гу-тенберг. Еврей, наверное. Вообще евреи придумали все умное (включая байку про жидомасонский заговор). Еврей Ньютон — что яблоко может больно упасть на ебло. Еврей Эпикур — что можно и нужно есть все и много. Еврей Шикльгрубер — что евреев можно уничтожать в большом количестве. Первую «Байбл» читали древние немцы. Им было интересно. Они чи-тали ее вслух, при большом стечении народа, по оче-реди. Те, кто читали «Байбл» особенно хорошо, полу-чали много еды и не работали. А я продолжал свойскачкообразный путь. Скоро начался(ось) торнадо. Так сказали чужие мысли. «Эта хуйня вокруг — тор-надо». Вокруг действительно было малоприятно. Но я был внутри, внутри себя, внутри телесной оболоч-

182 алексей радов

 

 

ки. Оболочку корежило и от нее отрывались кусочки, но я, я сам, был внутри, и не рассматривал тело как себя. При таком подходе к себе легче переносить тор-надо. Это крайне адаптивное поведение. Итак, сна-ружи торнадо, а внутри я рассуждал о том, что и трех ребер не пожалел бы за девчонку. Так, с торнадо сна-ружи и с диссонансом внутри, я и заснул. Прямо на ходу. На прямом ходу. Я ведь прямоходящий.

 

2.2. Почему всем так интересно, кто и зачем создал мир. Почему все, хотя бы иногда, думают о смысле жизни. Да нет никого смысла. Это была чья-то шутка. Неудачная. Когда я проснулся, то немог понять, день или ночь. Не знал, где я. Это бы-ло что-то с крышей, и дождь не шел(!). Это было странно. Я лежал, а надо мной, в воздухе, находи-лись две груди. «Считай, мы твой сон», — сказа-ли они. Я ущипнул себя. Увидев это, груди колых-нулись и рассмеялись. «Это хитрый сон. Его так не идентифицировать. Ты хотел бабу, это я», — сказа-ли груди. И действительно. Помимо двух молоч-ных желез имелась и девушка, со многими другими, не менее интересными местами.

 

 — У меня член, вроде, титановый, — сказал я.  — Хуйня. У меня влагалище резиновое... Шучу,

 

конечно, — сказала она, увидев испуг в моих глазах. Только тут я понял, что умею вербализовывать

свои мысли.

 

 — А ты откуда, и как звать тебя?

 

 — Миранда. Вообще я младший научный сотруд-ник института солитологии. А раньше блядью была.

 

ИЗУЧАЯ

 

 

 — Это как?

 

 — Ну, за деньги давала, короче.  — И где получала больше?

 

 — Ты еби меня лучше. А то сон закончится скоро.  — С удовольствием. Кстати, вот ты — Миранда,

а как меня зовут, я не знаю.

 

 — Это да. Ну, ты бы придумал себе имя, все рав-но один существуешь.

 

 — Может, Адам.

 

 — Не. Адам — это банально. Адам. Скажешь то-же, — она усмехнулась.

 

 — Тогда, — Тразея Пет.

 

 — Ты охуел. Тразея — он один только такой, во-оон там, — она показала вверх — живет.

 

 — Ладно. Без разницы.

 

Я взглянул в ее серые глаза и провел рукой по левой груди. Потом, одновременно гладя ей воло-сы и левую икру (причем, все действия — одной рукой), я начал чувствовать все нарастающее воз-буждение... (Половой акт описывать не буду, лень. Считайте, что в тексте — лакуна.)

2.3. Я знаю, что горы раньше были равнинами.

Я знаю, что равнины раньше были дном морским.

Я знаю, что раньше люди жили меньше. Я многое знаю. Зачем. Эти горы слов в моей голове. Зачем это бессмысленное познание. Надо просто лежать и смо-треть в небо. Так больше поймешь. Я вернулся в свойадовый мир. Ночью была милая реальность, спо-койная, и с красивой девушкой. Напоследок в моем полусне (или недояви) она сказала, что скоро пере-

184 алексей радов

 

 

стану воспринимать то, что происходит со мной, так как это больше не будет происходить. Я умру, ска-зала она. Обнадежила. Чужие мысли сказали с утра, что я почти дошел (допрыгал). Действительно, об-становка изменилась. Лес кончился, началась хол-мистая местность. Впереди были горы, с их умением забирать жизни тех, кто лезет по ним. Это к лучшему. Я больше не скакал. Надоело. Когда нечто надоеда-ет, даже рефлекторное поведение вполне изменимо. То есть когда не просто что-то надоело, а действи-тельно заебло. Вдруг я оказался перед горой. Просто долго рисовать и придумывать холмы не может ни один бог. Гора возникла сразу, уже в виде заманчи-вой каменистой верхушки. Ни предгорья, ни пред-лесья, ничего. Просто как данность дали гору. Из-за резкой смены климата у меня началась акклиматиза-ция. Что вкупе с вечным дождем дало эффект озно-ба. Как тут не вспомнить прошлую ночь, с ее отсут-ствием дождя, как явления. Вот это счастье. Я стал карабкаться вверх, но тут же сверху на меня упал ка-мень и ввел в состояние комы. Поскольку при поте-ре сознания человек ничего не помнит, а процесс его (сознания) поисков занимает определенный времен-ной промежуток, я не могу описывать то, что проис-ходило далее. Нет, несмотря на отсутствие сознания, я все понимал и чувствовал (видимо, задним умом), но не могу об этом говорить, из-за общего мнения, что в коме нельзя что-либо понимать и о чем-либо думать. Таким образом, я выказываю определенный конформизм.

 

ИЗУЧАЯ

 

 

2.4. Жизнь — это череда не согласующихся меж-ду собой событий. Смерть — это цельное мгновение, разделенное на пять. Человек — это подвид семей-ства парнокопытные, царство грибов. Действие — это то, что помогает человеку продвигаться из од-ного фрагмента жизни в другой. Слово — это то, посредством чего мертвые общаются с нами. Сно-ва болит голова. Камень, расколотый на части, ле-жит рядом. То есть части лежат рядом. Части кам-ня. Я поднимаю голову, ощупываю ее. Болит звер-ски. Пытаюсь встать. Не могу. Кажется, сломан позвоночник. Сверху вместо дождя капает мазут. Мазутом красят землю в черный цвет. Заодно кра-сят и меня. Так как я на земле лежу. Теперь я негр. Тут я и думаю: «А кто я, на хуй, такой, собствен-но?» Эта мысль заинтересовала меня до необычай-ности, насколько может заинтересовать мысль тог-да, когда у тебя сломан позвоночник, а сверху ка-пает мазут. И тут я вспомнил, кто я такой. И сразу исчез пейзаж, меня окружавший. Реальность стала той, о которой я знал ранее. Но не помнил.

 

2.5. Мы все переходим из тьмы в свет. Мы посто-янно меняем себя. Нас постоянно меняют. И лишь после изменения ты понимаешь, как нелеп ты был. Так говорил Мэн-цзы патриарху Люю. А Люй ему сказал, чтобы тот на хуй шел. Такие они, даосы.

 

Я лежу в палате больницы и прихожу в себя. Вхо-дит мужик. «Ты, — говорит, — как?»

 

 — Нормально. Болит только все.  — Вспомнил все, что не знал?

186 але