Установление границ «мышления». Мышление как пред-ставление — КиберПедия 

Индивидуальные очистные сооружения: К классу индивидуальных очистных сооружений относят сооружения, пропускная способность которых...

Состав сооружений: решетки и песколовки: Решетки – это первое устройство в схеме очистных сооружений. Они представляют...

Установление границ «мышления». Мышление как пред-ставление

2017-06-29 263
Установление границ «мышления». Мышление как пред-ставление 0.00 из 5.00 0 оценок
Заказать работу

Вновь начнем с общей характеристики того, что теперь противостоит бытию.

Что значит мышление («думание»)? Говорят: «Человек предполагает [т.е. думает], а Бог располагает». Предполагать здесь подразумевает: то или иное измышлять, задумывать; думать о том или ином значит: иметь соответствующее намерение (Vorhaben). «Замышлять злое» подразумевает: намечать таковое в качестве цели; о чем-то думать значит: не забывать об этом. Думать значит здесь вспоминать и помнить. Мы употребляем выражение: что-либо выдумывать, т.е. рисовать нечто воображении. Кто-то говорит: я думаю, что дело удастся, т.е. мне так представляется, я придерживаюсь такого взгляда и так полагаю. Думать в подчеркнутом смысле значит: об-думывать (nach-denken) нечто положение дел, план, событие — размышлять. «Думание», или мышление», годится в качестве названия работы того, кого мы называем «мыслителем». Все люди, разумеется, в отличие от животных, мыслят, но не каждый является мыслителем.

Что извлекаем мы из этого словоупотребления? Мышление касается как будущего, так и прошлого, но также и настоящего. Мышление нечто нам предоставляет, ставит перед нами. Это пред-ставление Всякий раз исходит от нас, есть свободное наше деяние, но не произвольное, а упорядоченное — и именно благодаря тому, что, пред-ставляя, мы обдумываем и продумываем представленное, расчленяя его, разлагая на части и снова их сополагая. Однако мысля, мы ставим не только что-то взятое от самих себя перед собой и расчленяем его не только затем, чтобы расчленить, но, размышляя, следуем за представленным. Мы его не просто принимаем таким, каковое оно нам достается, но отправляемся в путь, чтобы, как говорится, проникнуть в суть вещей. Там мы узнаем, как вообще обстоит дело с данной вещью. Мы создаем о ней понятие. Мы ищем всеобщего.

Из перечисленных характеристик, того, что обычно называют «мыслить», выделим прежде всего три:

Пред-ставление«от самих себя» как своеобразное свободное поведение.

Пред-ставление в виде расчленяющего объединения.

Представляющее схватывание (Fassen) всеобщего.

В зависимости от области, внутри которой вращается это представление, от степени свободы, от остроты и надежности расчленения, от горизонта понимания мышление бывает поверхностное или глубокое, пустое или содержательное, безответственное или подчиненное необходимости, игривое или серьезное.

Но по одному этому мы еще не можем непосредственно судить, почему именно мышление оказывается поставленным в то основательное отношение к бытию, которое уже было намечено. Мышление, наряду с желанием, волением, чувством, есть одна из наших способностей. Не только мышление, но и любая наша способность и способ поведения связывают нас с сущим, Это бесспорно, но различение «бытие и мышление» подразумевает нечто более существенное, чем просто отношение к сущему. Это различение происходит из начальной внутренней причастности различенного и разведенного к самому бытию. Наименование «бытие и мышление» называет различение, которого как бы требует само бытие.

Логика» и ее происхождение

Во всяком случае так обустроенную внутреннюю причастность мышления к бытию нельзя усмотреть на основании того, что мы до сих пор предлагали для характеристики мышления. Почему нельзя? Потому что мы еще не добыли удовлетворительного понятия о мышлении. Но откуда же нам его взять?

Если мы об этом спрашиваем, то поступаем так, как если бы в нашем распоряжении не было «логики», существующей уже на протяжении столетий. Она-то как раз и есть наука о мышлении, учение о правилах мышления и формах мыслимого. Кроме того, она есть наука и дисциплина в рамках философии, в которой мировоззренческие взгляды и направления едва ли играют какую-нибудь роль. Помимо этого, логика считается наукой надежной и вызывающей доверие, С давних времен она учит одному и тому же. Может случиться, что иной перестраивает, например, отдельные традиционные дисциплины относительно их структуры и последовательности; иной то или это вычеркивает, еще кто-нибудь делает добавления в связи с теорией познания, а кто-то подводит подо все психологическую основу. Но в целом здесь царит отрадное единодушие. Логика освобождает нас от всякого усилия обстоятельно спрашивать о самой сущности мышления.

Между тем хотелось бы предложить еще один вопрос. Что значит «логика»? Это наименование есть сокращенное выражение для έπιστήμη λογική, науки о λόγος. A λόγος подразумевает здесь высказывание. Но сама-то логика ведь есть учение о мышлении. Почему же она представляет собой науку о высказывании?

Почему мышление определяется исходя из; высказывания? Сие вовсе не само собой разумеется. До сих пор мы объясняли «мышление» вне связи с высказыванием и речью. Осмысление сущности мышления потому абсолютно своеобразно, что ему дается.при этом ход как осмыслению λόγος, благодаря чему оно и становится логикой. Нельзя безоговорочно и как бы считая иное невозможным полагать, что логика и «логическое» суть единственные способы определения: мышления. С другой стороны, вовсе не случай привел к тому, что учение о мышлении стало «логикой».

Как бы то ни было, ссылка на логику в целях ограничения сущности мышления есть уже потому сомнительное предприятие, что не только отдельные ее разделы и теории остаются под вопросом, но и вся логика как таковая. Поэтому «логику» следует ставить в кавычки. Это происходит не потому, что мы собираемся отрицать «логическое» в смысле верно построенной мысли. Ради самого мышления мы стараемся как раз добыть то, чем определяется сущность мышления, άλήθεια и φύσις, бытие как несокрытость, то, что как раз из-за «логики» и утрачено.

C каких пор существует логика, которая, еще и сегодня владея нашим мышлением и оказыванием, издревле определяет грамматическое понимание языка и тем самым основу европейской установки в отношении языка вообще? С какого времени начинается выработка логики? С того самого времени, как заканчивается греческая философия, становясь делом школы, организации и техники, Оное начинается, как только έόν, бытие сущего, является в качестве ίδέα и в качестве таковой становится «пред-метом» того, что называется έπιστήμη. Логика возникла в обиходе платоновско-аристотелевских школ. Логика — изобретение школьных учителей, не философов. И там, где философы пользуются ею, это совершается из более основательных побуждений, не в интересах логики. Не случайно величайшие усилия, определившие пути преодоления традиционной логики, были сделаны тремя немецкими мыслителями и как раз величайшими, — Лейбницем, Кантом и Гегелем. Логика как выявление строения форм мышления и как разработка его правил могла возникнуть лишь тогда, когда уже произошло разделение бытия и мышления, и притом определенным образом и под особым углом зрения. В связи с этим сама логика и ее история никогда не смогут удовлетворительно разъяснить сущность этого разделениямежду бытием и мышлением и его происхождение. Со своей стороны, логика, что касается ее происхождения и права претендовать на определяющее толкование мышления, нуждается в объяснении и обосновании» Историческое происхождение логики как школьной дисциплины и ее детальное развитие нас здесь не интересуют. В противовес этому мы должны обдумать следующие вопросы:

Почему в платоновской школе могло и должно было возникнуть нечто, подобное «логике»?

Почему это учение о мышлении было учением о λόγος в смысле высказывания?

На что далее опирается постоянно усиливающаяся позиция
логического, которая в конце концов выражает себя в следующем положении Гегеля: «Логическое (есть) абсолютная форма истины и, более того, сама чистая истина» (Enzykl. § 19. WW, Bd. VI, 29). Именно из-за господствующего положения «логического» то учение, которое обычно имеет общее название «метафизика», Гегель сознательно называет «логикой». Его «Наука логики» не имеет ничего общего с учебником логики привычного стиля.

По-латински мыслить — intelligere. Это есть занятие интеллекта. Если мы боремся против интеллектуализма, мы должны, чтобы действительно бороться, знать противника, т.е. необходимо знать, что интеллектуализм есть лишь сегодняшний и довольно-таки убогий побег и ответвление долго подготавливаемого и разрабатываемого средствами метафизики избранного положения мышления. Весьма важно срезать эти отростки современного интеллектуализма. Но тем самым его положение ни в малейшей степени не поколеблется, оно даже не будет задето. Опасность впасть в интеллектуализм продолжает существовать как раз для тех, кто хочет с ним бороться. Лишь нынешняя борьба против нынешнего интеллектуализма ведет к тому, что защитники правильного применения унаследованного интеллекта выступают с видимостью законного права. Они хоть и не интеллектуалы, но имеют с ними единое происхождение. Однако эта реакция духа, его уход в бывшее прежде, источником которых является отчасти природная вялость, отчасти сознательное действие, становятся ныне питательной средой для реакции политической. Лжетолкование мышления и злоупотребление ложным мышлением могут быть преодолены только мышлением настоящим и изначальным и ничем иным. Новое его обоснование требует прежде всего возвращения к вопросу о сущностном отношении мышления к бытию, а это означает развитие вопроса о бытии как таковом. Преодоление традиционной логики означает не устранение мышления и господство одних чувств, а изначальное, строгое, причастное бытию мышление.

§ 48. Первоначальное значение λόγος и λέγειν.

После этой общей характеристики разделения бытия и мышления мы спрашиваем теперь определенней:

1. Каким образом бытует изначальное единство бытия и мышления как единства φύσις и λόγος?

2. Как происходит изначальное расхождение φύσις и λόγος?

3.Как достигается вычленение и появление λόγος?

4.Как λόγος («логическое») становится сущностью мышления?

5.Как этот λόγος в качестве разума и рассудка завоевывает господство над бытием в начале греческой философии?

Соответственно семи предваряющим положениям (ср. выше, $ 35), мы снова проследим это разделение в его исторических, т.е. сущностных первоистоках. При этом мы утверждаем: расхождение бытия и мышления должно, если оно внутреннее и необходимое, иметь своим источником изначальную сопричастность друг другу разделенного. Наш вопрос о первоистоках разделения есть в связи с этим и прежде всего вопрос о сущностной причастности мышления бытию,

Будучи поставлен исторически, этот вопрос гласит: как обстоит дело с этой причастностью в решающем начале европейской философии? Как в ее начале понимается мышление? То, что греческое учение о мышлении преображается в учение о λόγος, « логику», может послужить для нас сигналом. Мы действительно наталкиваемся на изначальную связь между бытием, φύσις, и λόγος. Надо только освободиться от мнения, будто бы φύσις и λέγειν значат изначально и, собственно говоря, не что иное, как мышление, разум и рассудок. Пока мы придерживаемся этого мнения и, более того, исследуем понимание λόγος в смысле позднейшей логики как мерило его толкования, до тех пор, заново открывая начала греческой философии, мы будем приходить к несуразностям. Кроме того, при таком понимании никогда не выяснится: 1. почему λόγος вообще мог быть отделен от бытия сущего; 2. почему это λόγος должен был определять сущность мышления и противопоставлять оное бытию.

Приступим к решающему и спросим: что же такое λόγος и λέγειν, если не мышление? λόγος значит слово, речь, a λέγειν -говорить. Диа-лог — это двусторонняя речь, моно-лог — речь односторонняя. Но изначально λόγος не есть речь, сказывание. В том, что подразумевает это слово нет непосредственного отношения к языку. Λέγω, λέγειν, по-латински legere, есть то же самое слово, что и немецкое «собирать» (lesen): подбирать колосья, собирать хворост, собирать виноград; «читать книгу» — есть только разновидность «сбора» в собственном смысле. Это значит: одно прикладывать к другому, приводить в единство, короче говоря: «собирать»; при этом одно выделяется на фоне другого. В таком смысле употребляют это слово греческие математики. Собрание монет есть не просто сдвинутая в одну кучу мешанина. В выражении «аналогия» (соответствие) оба значения даже соположены друг с другом: изначальное — «отношение», «связь» — и последующее: «язык», «речь»; при этом в слове «соответствие» мы едва ли думаем об «ответствовании», «соответственно» тому, как греки, наоборот, имея в виду λόγος, не обязательно думали о «речи» и «сказывании». В качестве примера изначального значения λέγειν как «собирать» воспользуемся одним местом из Гомера, «Одиссея», XXIV. 106. Речь идет о встрече поверженных соперников с Агамемноном в подземном царстве; он узнает их и так к ним обращается: «Амфимедон, что за опасность привела вас вниз, во тьму земли, всех как один превосходных и по возрасту равных; и едва ли кто-то иначе, ища по всему полису, сумел бы свести воедино (λέξαιντο) таких благородных мужей».

Аристотель говорит («Физика», Θ, 1, 252 а 13): τάξις δε πăσα λόγος, «всякий порядок носит характер сведения воедино».

Мы не станем пока прослеживать, как это слово от изначального значения, которое ничего общего с языком, словом и речью не имеет, приходит к значению сказывания и речи. Напомним лишь о том, что имя λόγος еще и тогда, когда оно давно означало речь и высказывание, сохраняло свое изначальное значение «отношение одного к другому».

Если мы обдумаем исходное значение слова λόγος, собирание, собирать, то этим мы немногого добьемся для прояснения вопроса: в какой мере бытие и логос в их изначальном единстве для греков одно и то же, так что они могут и по определенным причинам должны последовательно разойтись друг с другом?

Указание на исходное значение λόγος лишь тогда сможет стать для нас знаком, когда мы поймем, что означает для греков «бытие» — φύσις. Мы старались понять бытие в греческом смысле не только в общих чертах; но благодаря уже заранее известным отличиям бытия от становления и от видимости, значение бытия вырисовывалось все более явственно. Учитывая, что сказанное мы все время непосредственно удерживаем во внутреннем видении, мы говорим: бытие как φύσις есть восходящее властвование. В противоположность становлению оно проявляет себя как постоянство, постоянное присутствие. Оное, в противоположность видимости, заявляет о себе как о явлении, как об откровенном присутствии.

Что общего имеет логос (собирание, Sammlung) с так истолкованным бытием? Но прежде следует спросить: обнаруживается ли вообще в начале греческой философии таковая связь между бытием и логосом? Несомненно. Снова сошлемся на обоих, служащих для нас мерилом, мыслителей Парменида и Гераклита и снова попытаемся отыскать врата в греческий мир, основные черты которого, пусть изломанные и сдвинутые, перемещенные и прикрытые, несут в себе и наш мир. Все время следует подчеркивать: именно потому, что мы отважились на великую и длительную задачу — развалить устаревший мир и построить его воистину заново, т.е. исторически, — мы должны знать традицию. И должны знать больше, т.е. в более строгой и обязывающей форме, чем знали во все прежние эпохи и переломные периоды, бывшие до нас. Только радикальнейшее историческое знание ставит нас перед необычностью наших задач и охраняет от нового вторжения простого воспроизводства и нетворческого подражательства.

§ 49. Доказательство внутренней связи между φύσις и λόγος в начале европейской философии. Понятие λόγος у Гераклита

Приступим к доказательству внутренней связи между φύσις и λόγος в начале европейской философии с толкования Гераклита. Именно Гераклит является тем из древнейших греческих мыслителей, который, с одной стороны, на протяжении европейской истории тщательней других перетолковывается в негреческое, с другой же — в Новое и Новейшее время дал сильнейший толчок для нового открытия собственно греческого. Так, оба друга — Гегель и Гёльдерлин — находятся, каждый по-своему, под сильным и плодотворным влиянием Гераклита, но с той разницей, что Гегель смотрит назад и завершает, Гёльдерлин же глядит вперед и открывает. Иначе относится к Гераклиту Ницше, который, впрочем, стал жертвой расхожего и неверного противопоставления Парменида и Гераклита. В этом — одна из существенных причин, почему его метафизика вообще не нашла пути к решающему вопросу, хотя, с другой стороны, Ницше заново постиг великое начало совокупной греческой сиюбытности так, что в этом его превосходит разве что Гёльдерлин.

Переосмысление Гераклита, однако, случилось благодаря христианству, его начали Отцы древней Церкви. Гегель еще стоит в этом ряду. Учение Гераклита о логосе считается предтечей того логоса, о котором повествует Новый Завет, в начале Евангелия от Иоанна. Логос есть Христос. Но так как и Гераклит уже говорит о логосе, то греки непосредственно подошли к вратам абсолютной Истины, явленной в Откровении христианства. Так, в одной из попавшихся мне в эти дни книг можно прочитать: «С действительным явлением истины во образе Богочеловека философское познание греческих мыслителей о господстве логоса над всем сущим было удостоверено и скреплено печатью. Это подтверждение и удостоверение обосновывает классический характер греческой философии».

Греки, согласно этому, принятому повсеместно пониманию истории, являются классиками философии, поскольку они были, пусть еще незрелыми, христианскими богословами. Но как обстоит дело с Гераклитом как предтечей евангелиста Иоанна, мы увидим после того, как послушаем самого Гераклита.

Начнем с двух фрагментов, в которых Гераклит явно занимается логосом. Решающее слово λόγος мы в нашей передаче намеренно оставим непереведенным, чтобы добыть его значение из контекста.

Фр. 1: «Но в то время как λόγος постоянно остается таковым, люди ведут себя как непонимающие (άξύνετοι), и до того как услышали и после того, как однажды услышали. Сущим же как раз становится все κατά τον λόγον τόνδε, в соответствии и вследствие этого логоса; однако они (люди) подобны тем, кто никогда ничего не отваживается испытывать, хотя они и пробуют себя и в таковых словах, и в таковых делах, каковые проделываю я, все разлагая кατά φύσιν согласно бытию и объясняя, как оно себя ведет. От других же людей (другие люди, все как они суть, οί πολλοί) сокрыто, что они, собственно, делают бодрствуя, подобно тому, как [при пробуждении] вновь скрывается от них все, что они сделали во сне».

Фр. 2: «Поэтому потребно следовать за ним, т.е. держаться за совместное в сущем; в то время как λόγος бытует в сущем как это совместное, толпа продолжает жить, как будто бы у каждого был свой собственный рассудок (смысл)».

Что черпаем мы из этих двух отрывков?

О логосе говорится: 1. ему свойственно постоянство, непреходящесть; 2. он бытует как совместное в сущем, совместное сущего, собирающее; 3. все, что происходит, т.е. входит в бытие, находится там в соответствии с этим постоянным совместным; есть властвующее.

То, что здесь говорится о λόγος, точно соответствует собственному значению слова: собирание (Sammlung). Как немецкое слово подразумевает 1. собирание (Sammeln) и 2. собранность (Gesammeltheit), так и λόγος означает собирающую собранность, изначально собирающее (Sammelnde). Λόγος не означает здесь ни смысл, ни слово, ни учение и ни «смысл некоего учения», он значит: постоянно в самой себе властвующая изначально собирающая собранность.

Правда, весь совокупный текст (фр. 1), пожалуй, ведет к толкованию λόγος в смысле слова и речи и даже требует такого толкования как единственно возможного; ибо речь идет о человеческом «слышании». В одном из фрагментов связь между логосом и «слышанием» высказана непосредственно: «Если вы услышали не меня, a λόγος, то соразмерно этому мудро сказать: все есть одно» (фр. 50). Ведь λόγος понимается здесь как слышимое». Что же еще может значить это имя, как не озвучивание, речь и слово, тем более что во времена Гераклита λέγειν уже употреблялось в значении сказать и говорить?

Так, у самого Гераклита читаем (фр. 73): «Не следует говорить и поступать, как во сне». Здесь λέγειν в противоположность ποιείν не может, очевидно, иметь никакого значения, кроме: говорить, вести речь. Тем не менее верно и другое: λόγος значит в решающих отрывках (фр. 1 и 2) не речь и не слово. Фр. 50, который, пожалуй, особенно выразительно говорит в пользу понимания λόγος как речи, подает нам, будучи верно истолкованным, знак для понимания λόγος в совсем ином отношении.

Чтобы ясно увидеть и понять, что означает λόγος в смысле «постоянного собирания», мы должны четче уразуметь взаимосвязь приведенных вначале фрагментов.

Логосу противостоят люди, и именно такие, которые логос в себя не в-бирают (be-greifen) (άξύνετοι)- Гераклит часто употребляет данное слово (ср. прежде всего фр. 34). Оно есть отрицательная форма к συνίημι, что значит «сводить воедино»; άξύνετοι говорит, следовательно: люди таковы, что они не сводят воедино... что же? Ответ: λόγος, то, что постоянно вместе, что есть собранность. Люди суть всегда те, кто не сводит вместе, не в-бирает в себя, не стягивает воедино, они, по-видимому, еще не слышали или уже не слышат. В следующем предложении высказано то, что здесь подразумевается: люди не доберутся до логоса, если даже попытаются сделать это в словах, έπεα. Хоть здесь и называются слово и речь, но как раз в отличие, в противоположность λόγος. Гераклит намерен сказать: хотя люди и слышат, и слышат именно слова, но не могут в этом слышании «услышать» того, т.е. проследить за тем, что в словах не слышится, что есть не речение, а λόγος. Будучи верно понятым, фр. 50 доказывает как раз противоположное тому, что из него вычитывают. В нем говорится: не за слова должны вы цепляться, а улавливать логос; т.к. λόγος и λέγειν уже значат речь и сказывание, которые все же сущностью λόγος не являются, то и λόγος противопоставляется здесь έπεα, речи. В соответствии с этим и простому слышанию и подслушиванию противопоставляется настоящая способность слушать. Те, которые только «слышат», всюду держа ушки на макушке и повсюду разнося услышанное, суть и остаются άξύνετοι, не вбирающими-в-себя. Какого они сорта, повествует фр. 34.

«Те, которые не сводят вместе (zusammenbringen) постоянную совместность (Zusammen), суть слышащие, которые подобны глухим».

Хотя они и слышат слова и речи, но все же к тому, что должны были услышать, остаются глухими. Пословица — свидетельство для них, каковы они суть: в присутствии отсутствующие. Они присутствуют при сем и все же их здесь нет. При чем же большей частью присутствуют люди и от чего они все же отступили? Фр. 72 дает ответ:

«Ибо с чем они больше всего непрерывно общаются, λόγος, к тому они поворачиваются спиной, и с чем они ежедневно сталкиваются, это оказывается для них чужим».

Λόγος есть то, в чем люди продолжены и от чего они все же отошли, став в присутствии отсутствующими и тем самым άξύνετοι, не-собирающими (Nicht-be-greifenden). Итак, в чем же состоит невозможность уловить и вобрать в себя свойственное людям, если они хоть и слышат слова, но λόγος не разумеют. При чем они присутствуют и от чего отступили? Люди продолжают иметь дело с бытием и все же оно чужое для них. Им приходится иметь дело с бытием, поскольку они постоянно обращаются к сущему; чужое оно для них, поскольку они отворачиваются от бытия, ибо вовсе его не понимают, а напротив того, полагают, что сущее есть только сущее и больше ничего. Хоть они и бодрствуют (по отношению к сущему), — бытие для них все же сокрыто. Они спят, — и все, что бы они ни делали, пропадает для них втуне. Так они снуют среди сущего и принимают самое доступное за то, что необходимо постичь; у каждого, таким образом, есть что-то свое, что ему ближе всего и доступней. Кто-то привязан к одному, а кто-то к другому, и смысл у каждого свой собственный, собственное свое-мыслие (Eigen-sinn). Оно препятствует им вовремя ухватиться за собранное в себе, отнимает у них возможность быть слышащими и в соответствии с этим слушать.

Λόγος есть постоянное собирание, стоящая в себе собранность сущего, т.е. бытие. Поэтому во фр. 1 κατά τον λόγον значит то же самое, что и κατά φύσις. Φύσις и λόγος суть одно и то же. Λόγος характеризует бытие в некоем новом и все же прежнем отношении: то, что суще, что прямо и чеканно (ausgeprдgt) стоит в себе, — то собрано в себе из самого себя и в таком собирании удерживается. έόν, сущее, есть по своей сущности ξυνόν, собранное присутствие; ξυνόν значит не «всеобщее», а все в себя собирающее и в совместности удерживающее. Таким ξυνόν, например, согласно фр. 114, является νόμος для πόλις, устав [ставить как составлять], внутреннее устройство полиса — не всеобщее, не таковое, что надо всем витает и никого не затрагивает, но изначально объединяющее единство расходящегося. Своемыслие, ίδία φρόνησις, для которого λόγος закрыт, придерживается то одной, то другой стороны и полагает, что нашло в этом истину. Фр. 103 гласит: «Собранные в себе, начало и конец на круговой линии суть одно и то же». Бессмысленно понимать здесь ξυνον как «всеобщее».

Для своемыслящих жизнь есть только жизнь, смерть для них есть смерть и только. Но ведь бытие жизни есть одновременно и смерть. Все, что вступает в жизнь, вместе с нею начинает тут же умирать, продвигаться к своей смерти, и смерть есть одновременно и жизнь. У Гераклита во фр. 8 сказано: «Противостоящее несет себя — одно к другому, туда и сюда, собирая себя из себя самого». Противустремительное есть собирающая собранность λόγος. Бытие всего сущего есть самое видное, т.е. самое прекрасное, самое в себе постоянное. То, что греки подразумевали под «красотой», есть обуздание. Собирание высшей противустремительности есть πόλεμος, борьба в смысле описанного размежевания. Для нас, сегодняшних, прекрасное, напротив, есть нечто, снимающее напряжение, покоящееся и потому предназначено для отдохновения. Искусство в таком случае следует отнести к ведению кондитера. Служит ли наслаждение искусством удовлетворению утонченного вкуса знатока и эстета или же моральному воспарению души — не составляет, в сущности, разницы. Όν и καλόν говорят грекам одно и то же [присутствие есть чистая сиятельность – видность – видимость (Schein)]. Эстетика имеет в виду иное; она так же стара, как и логика. Искусство для нее есть изображение прекрасного в смысле того, что доставляет удовольствие как приятное. Но ведь искусство есть раскрытие бытия сущего. Слову «искусство» и тому, что называется им, мы Должны добыть новое содержание из вновь обретенного изначального отношения к бытию.

Заключим характеристику сущности логоса, как его мыслит Гераклит, специально указав еще на одну двойственность, которая лежит здесь пока нетронутой.

1. Сказывание и слушание только в том случае настоящие, если они сами по себе направлены сначала на бытие, логос. Только там, где оный открывается, словозвук становится словом. Только там, где улавливается открывающееся бытие сущего, простое подслушивание становится слышанием. Те же, которые не постигают λόγος, — те άκουσα ι ουκ επιστάμενοι ουδ ειπείν, «не в состоянии ни слышать, ни говорить» (фр. 19). Они не способны привести свою сиюбытность к стоянию в бытии сущего. Только те, которые способны на это, владеют словом: это поэты и мыслители. Остальные блуждают в кругу собственного своемыслия и неразумия. Они считаются только с тем, что попадается на их пути, что им льстит и что им известно. Они как псы: κυνες γαρ καί βαΰζουσιν ών άν μη γινώσκωσι, «ибо псы лают на каждого, кого они не знают» (фр. 97). Они - ослы: δνους συρματ' άν έλέσθαι μάλλον ή χρυσόν, «ослы мякину предпочитают золоту» (фр. 9). Они продолжают повсюду заниматься делами сущего. Но бытие остается для них сокрытым. Бытие недостижимо и неосязаемо, его нельзя ни слышать, ни обонять Бытие есть все, что угодно, но только не туман и не дым: ει πάντα τα όντα καπνός γένοιτο, ρίνες άν διαγνοίεν, «если бы все сущее обратилось в дым, нашлись бы носы, которые бы различили это и учуяли» (фр. 7).

2. Так как бытие как логос есть изначальное собирание, а не просто какая-то толчея и сумятица, где все что ни попало имеет одну цену - то бытию подобает чин, господство. Если бытию надлежит раскрыться, то оно само должно иметь чин и блюсти его. То обстоятельство, что большинство у Гераклита - это псы и ослы, характерно для этой установки. Она существенна для греческой сиюбытности. Если ныне порой слишком усердно беспокоят греческий полис, то этим не стоит пренебрегать, не то понятие полиса легко станет безобидным и сентиментальным. То, что соразмерно чину, есть сильнейшее. Поэтому бытие, логос - как собранное созвучие - не каждому доступно одинаково легко и по той же цене, оно, наоборот, от такого со-гласия, которое всякий раз есть лишь сглаживание, снятие напряжения, выравнивание, — сокрыто: άρμονίη αφανής φανερής κρείττων: «созвучие (со-гласие), которое не показывает себя (непосредственно и безоговорочно), является более могущественным, чем то, которое (всегда) очевидно (offenkundig)» (фр. 54).

Так как бытие есть λόγος, αρμονία, αλήθεια, φύσις, φαίνεσθαι, то и показывает оно себя не как попало. Истина — не для каждого, а только для сильных. С оглядкой на это внутреннее превосходство и сокрытостьбытия произнесено то поразительное слово, которое, будучи внешне таким негреческим, свидетельствует о сущности греческого познания бытия сущего: αλλ' ώσπερ σάρμα εική κεχυμένων ό κάλλιστος κόσμος, «подобен навозной куче, беспорядочно насыпанной, прекраснейший из миров» (фр. 124).

Σάρμα — это противочлен λόγος, нечто лишь беспорядочно насыпанное по отношению к тому, что стоит в себе, мешанина по отношению к собранности, небытие по отношению к бытию.

Принятое повсеместно изложение философии Гераклита сводит, ее охотно к фразе: «πάντα ρεί», «все течет». Если эти слова вообще принадлежат Гераклиту, то они не значат: все есть только беспрерывное и преходящее изменение, чистое непостоянство, но означают: целостность сущего в своем бытии постоянно брошена из одного противоречия в другое, бытие есть собранность этого супротивного непокоя.

Если исходное значение λόγος мы осмысляем как собирание и собранность, то при этом должны держаться следующего: собирание никогда не является простым скучиванием и нагромождением. Разбегающееся и противустремительное (das Auseinander- und Gegenstrebige) оно удерживает в сопричастности друг другу. Оно не дает ему распасться на нечто просто рассеянное и беспорядочно насыпанное. Как такое удерживание в единстве λόγος имеет характер сквозного властвования (Durchwalten), φύσις. Оно не растворяет того, что пронизано сквозным властвованием, в пустой непротиворечивости, но добывает его из единения противустремительного в высшей остроте его напряжения.

Здесь уместно в нескольких словах возвратиться к вопросу о том, как обстоит дело с христианским понятием Логоса, в частности, Новозаветным. В этом изложении нам следовало бы, далее, проводить различие между синоптиками и Евангелием от Иоанна. Но основополагающим является вот что: Логос в Новом Завете с самого начала подразумевает, не как у Гераклита, — бытие сущего, собранность противустремительного; Логос подразумевает некое особенное сущее, а именно Сына Божия, Оного же — в роли посредника между Богом и людьми. Это Новозаветное представление о Логосе идет от иудейской философии религии, развитой Филоном, который в своем учении о Творении определил Логосу функцию μεσίτης,, посредника. В какой мере оный есть λόγος? Поскольку λόγος в греческом переводе Ветхого Завета (Септуагинте) есть наименование для Слова, а именно «Слова» в определенном значении приказа, заповеди, то οί δέκα λόγοι называются десять заповедей Божиих (Декалог). Таким образом, λόγος значит: κήρυξ, άγγελος, вестник, посланник, который осуществляет заповеди и приказы; λόγος του σταυρού есть Слово Крестное. Благовещение о Кресте есть сам Христос. Он есть Логос Спасения, вечной жизни, λόγος ζωής. Целый мир отделяет все это от Гераклита.

§ 50. Внутренняя необходимость и возможность разделения между φύσις и λόγος, исходящая из их изначального единства. λόγος y Парменида и «первосуждение».

Мы попытаемся выявить сущностную причастность λόγος к φύσιςс тем намерением, чтобы из этого единства понять внутреннюю необходимость и возможность данного разделения.

Но теперь-то как раз и напрашивается чуть ли не протест против указанных признаков гераклитова логоса: сущностная причастность логоса бытию здесь столь глубока, что снова возникает вопрос, как из этого единства и одинаковости φύσις и λόγος может возникнуть означенное противопоставление логоса как мышления бытию. Это, безусловно, вопрос, который мы вовсе не хотим себе облегчать, хотя искушение и велико. Пока же мы имеем право только сказать: если единство φύσις и λόγος столь изначально, то, соответственно, и разделение должно быть изначальным. Если, кроме того, это разделение бытия и мышления инаким образом и по-иному направлено, чем предыдущие, то и само расхождение должно носить иной характер. Поэтому, подобно тому, как мы стремились уберечь толкование λόγος от всех позднейших подделок и понять его из самой сущности φύσις, нам следует и это событие расхождения φύσις и λόγος понять чисто по-гречески, т.е. снова исходя из φύσις и λόγος. Ибо ввиду вопроса о расхождении и противоположности φύσις и λόγος, бытия и мышления, мы еще более непосредственно и упрямо, чем при объяснении единства между ними, подвергаем себя опасности модного ныне лжетолкования. В какой степени?

При определении противостояния бытия и мышлени


Поделиться с друзьями:

Общие условия выбора системы дренажа: Система дренажа выбирается в зависимости от характера защищаемого...

Адаптации растений и животных к жизни в горах: Большое значение для жизни организмов в горах имеют степень расчленения, крутизна и экспозиционные различия склонов...

Организация стока поверхностных вод: Наибольшее количество влаги на земном шаре испаряется с поверхности морей и океанов (88‰)...

Наброски и зарисовки растений, плодов, цветов: Освоить конструктивное построение структуры дерева через зарисовки отдельных деревьев, группы деревьев...



© cyberpedia.su 2017-2024 - Не является автором материалов. Исключительное право сохранено за автором текста.
Если вы не хотите, чтобы данный материал был у нас на сайте, перейдите по ссылке: Нарушение авторских прав. Мы поможем в написании вашей работы!

0.046 с.