Единственность в своем роде «бытия» сравнимая только с ничто

Итак, прочь от пустой схемы слова «бытие»! Но куда? Ответ не вызовет затруднений. Мы можем лишь удивляться, что столь долго и обстоятельно занимались словом «бытие». Отступимся же от пустого, всеобщего слова «бытие» ради особенностей отдельных областей самого сущего! Чтобы осуществить это намерение, мы имеем в своем распоряжении множество средств. Прежде всего близлежащие вещи, все то, что у нас всегда есть под рукой, инструменты, средства передвижения и т.д. Если нам это единичное сущее покажется слишком будничным, недостаточно тонким и одухотворенным для «метафизики», то мы сможем обратиться к окружающей нас природе, к земле, морю, горам, рекам, лесам; и к тому отдельному, что есть в них: к деревьям, птицам и насекомым, к травам и камням. Если мы вглядываемся во властное сущее, то земля приближается к нам. Точно так же, как ближайшая вершина горы, сущ и месяц, который восходит над ней, суща планета. Суща людская толпа и толчея на оживленной улице. Сущи мы сами. Сущи японцы. Сущи фуги Баха. Сущ Страсбургский собор. Сущи гимны Гельдерлина. Сущи преступники. Сущи сумасшедшие в сумасшедшем доме.

Сущее есть повсюду и на любой вкус. Это неоспоримо. Однако откуда мы знаем, что все то, что мы с такой уверенностью называем и перечисляем, есть всякий раз сущее! Вопрос звучит нелепо; ибо мы можем с безошибочным для каждого нормального человека чутьем утверждать, что это сущее есть. Несомненно. [При этом нет нужды пользоваться такими странными для обихода словами, как «сущи» и «сущее».] Нам и в голову не придет усомниться, существует ли все это сущее вообще, подкрепляя наше сомнение научным якобы утверждением, что познаваемое нами — это только наши собственные ощущения и что мы не выходим из своего тела, с которым все названное соотносится. Однако нам уже заранее хотелось бы отметить, что подобные соображения, которые с такой легкостью и задаром придают себе в высшей степени критический и внушительный вид, совершенно некритичны.

Между тем мы попускаем сущему пребывать так, как оно обступает и атакует, окрыляет и низвергает нас и повседневно, и в великие часы и мгновения. Мы попускаем сущему быть таким, каково оно есть. Однако если мы удерживаемся в движении нашей исторической сиюбытности как бы сами собой и без размышления, если мы каждый раз попускаем сущему быть сущим, т.е. тем, что оно есть, тогда мы все же должны знать, что означают: «есть» и «быть».

Но как установить, что где бы и когда бы то ни было предполагаемое сущее не есть, если мы заранее не можем четко отличить бытие от небытия? Как провести это решающее различие, если не знать столь же решительно и определенно, что подразумевает здесь само различаемое: т.е. небытие и бытие? Каким образом сущее всякий раз будет для нас сущим, если уже «бытия» и «небытия» мы не понимаем?

Итак, с сущим мы сталкиваемся постоянно. Мы различаем его в его тако- и инобытии, судим о бытии и небытии. Соответственно этому знаем однозначно, что такое «бытие». Утверждение, будто это слово пусто и неопределенно, становится тогда лишь поверхностным оборотом речи и заблуждением.

Путем таких размышлений мы попадаем в весьма двусмысленное положение. Вначале мы установили: слово «бытие» не сообщает, нам ничего определенного. При этом безо всякой предвзятости мы считали и все еще по-прежнему считаем: «бытие» имеет ускользающее, неопределенное значение. С другой стороны, только что проделанные наблюдения убеждают нас в том, что мы ясно и уверенно отличаем «бытие» от небытия.

Чтобы разобраться в этом, нужно учесть следующее: конечно, можно испытывать сомнения по поводу того, есть ли там - то и было ли тогда-то некое единичное сущее. Мы можем ошибиться, определяя, есть ли, например, то окно, которое ведь, безусловно, суще, — закрытое (т.е. закрыто ли оно) или же оно таковое не есть. Однако уже для того, чтобы подобное могло вообще стать сомнительным, прежде оного должно четко выступить различие между бытием и небытием. Отличается ли бытие от небытия, в данном случае сомнений не вызывает.

Слово «бытие», таким образом, неопределенно в своем значении, и все же мы понимаем его определенно. «Бытие» проявляет себя как в высшей степени определенное совершенно неопределенное (hochst bestimmtes vollig Unbestimmtes). С точки зрения обычной логики здесь налицо явное противоречие. Но того, что противоречит самому себе, не может быть. Четырехугольного круга не бывает. А здесь противоречие все же есть: бытие как определенное совершенно неопределенное. Мы застаем себя, если мы себя не обманываем и среди повседневных забот и тягот выкрадываем для этого свободную минуту, стоящими в самой сердцевине этого противоречия. Едва ли есть что-то более действительное из всего, что мы так именуем, чем это наше стояние; оно действительнее собак и кошек, автомобилей и газет.

Тот факт, что бытие для нас пустое слово, приобретает вдруг совершенно иной, лик. В конце концов настойчиво утверждаемая пустота этого слова вызывает у нас подозрение. Если мы вдумаемся в это слово тщательней, то выясним, наконец: при всей стертости, смешанности и всеобщности его значения мы подразумеваем под ним нечто вполне определенное. Это определенное столь определенно и единственно в своем роде, что вынуждает нас даже сказать:

Бытие, свойственное любому сущему и. таким образом, рассеянное в самом привычном, есть самое неповторимое из всего, что вообще имеется.

Вес прочее и иное, все и всяческое сущее, даже если оно единично, может быть сравнимо с другим. Благодаря этим возможностям сравнивать растет его определяемость. Благодаря им оно находится в многократной неопределенности. Бытие же, напротив, сравнить не с чем. Иное по отношению к нему есть только ничто. А здесь сравнивать нечего. Если бытие представляет собой, таким образом, нечто неповторимейшее и определеннейшее, то и слово «быть» не может оставаться пустым. И в действительности оно вовсе не пусто. В этом нетрудно убедиться, приведя одно сравнение. Когда мы воспринимаем слово «быть», либо услышав его как звуковое образование, либо рассматривая его письменный образ, — оно сразу же проявляет себя иначе, чем такая последовательность звуков или букв, как, например, «абракадабра». Хотя и оная есть определенная последовательность звуков, но, скажем здесь не обинуясь, она бессмысленна, пусть даже, если угодно, имеет смысл некоего заклинания. Напротив того, «быть» далеко не бессмысленно. Точно также и будучи написанным «быть» выглядит совсем иначе, чем какой-нибудь «кзомил». Хотя и данный письменный образ представляет собой некую последовательность звуков, однако такую, которая не рождает у нас никаких мыслей. Пустых слов вообще не бывает, а бывают лишь затасканные, которые остаются наполненными. Имя «бытие» сохраняет: свою именующую силу. Наставление: «Отступимся от пустого слова 'бытие" ради конкретного сущего!» — не только преждевременно, но и в высшей степени сомнительно. Поразмыслим надо всем этим еще раз, имея перед глазами пример, который, впрочем, как и любой пример, приводимый нами в круге нашего вопроса, не прояснит положения вещей во всем их объеме и потому может быть принят лишь с оговоркой.

§ 26. «Всеобщность» бытия и «сущее» как «особенное». Необходимая предварительность в понимании бытия

На место общего понятия «бытие» поставим какое-нибудь общее представление — например, «дерево». Если нам нужно назвать и ограничить то, что есть сущность дерева, то мы отойдем от общего представления и обратимся к особенным видам деревьев и отдельным экземплярам, принадлежащим этим видам. Это занятие настолько обычно, что мы едва ли не приходим в смущение, специально упоминая о нем. Однако не так все это и просто. Как вообще следует разыскивать это столь часто призываемое особенное, эти единичные деревья как таковые, в качестве деревьев сущие; как вообще искать нечто, что именуется деревьями, если, конечно, нам уже заранее не дано представление о том. что вообще есть дерево. Будь это общее представление «дерево». настолько неопределенным и запутанным, чтобы не давать нам в наших поисках никакого надежного указания, могло бы случиться так, что вместо него мы подбрасывали бы себе в качестве примеров автомобили или кроликов как определенное особенное, выдавая их за деревья, Но если и правомерно, что для более точного определения сущностного многообразия сущности «дерево» мы должны совершить обход особенного, тогда, по крайней мере, правомерно и то, что прояснение сущностного многообразия и сущности начинается и набирает силу тем раньше, чем изначальнее мы себе представляем и осознаем общую сущность «дерево», а здесь это означает сущность «растение», а вместе с нею и сущность «живое» и «жизнь». Мы можем исследовать тысячи и тысячи деревьев, но если при этом наш путь заранее не осветится постепенно раскрывающимся знанием о «древесном» и явно не определится из себя самого и из своей основы, — наше предприятие останется тщетным: из-за сплошных деревьев мы не разглядим самого дерева.

Можно было бы. пожалуй, и возразить, ссылаясь на общее значение «бытия», что, исходя из оного, поскольку оно самое общее, представление не может более подняться к чему-то более высокому, что «выше» его. Когда имеют дело с самым высоким и самым всеобщим понятием, отсыл к тому, что «ниже», т.е. к тому, что этому понятию подчинено, не только желателен, но является, если мы хотим преодолеть пустоту, единственным выходом.

Каким бы убедительным ни было это соображение, оно все же не истинно. Назовем две причины:

1.Вообще сомнительно, является ли всеобщность бытия всеобщностью рода (genus). Уже Аристотель угадывал эту сомнительность. Сомнительно, вследствие этого, может ли единичное сущее вообще выступать в качестве примера бытия, как, например, данный дуб в качестве примера «дерева вообще». Сомнительно, являются ли виды бытия (бытие как природа, бытие как история) «видами» родового понятия «бытие».

2.Слово «бытие», однако, есть общее имя и, по всей видимости, такое же слово, как и прочие. Но эта видимость обманчива. Имя и именуемое им единственны в своем роде. Поэтому всякая попытка сделать его наглядным при помощи примеров в основе своей превратна, и именно в том смысле, что каждый пример доказывает в данном случае никак не слишком много, а слишком мало. Если выше мы обращали внимание на необходимость заранее знать, что значит «дерево», для того чтобы уметь искать и находить особенное в их видах и отдельных Деревьях как таковых, то тем решительнее это касается бытия. Необходимость понимать слово «бытие» есть высшая и не сравнимая ни с чем. Поэтому то всеобщего характера «бытия» по отношению ко всему сущему вовсе не следует, что мы торопимся уйти от него и обратиться к особенному, скорее наоборот, что мы останемся при нем и признаем единственность этого имени и осуществляемого им именования.

По отношению к тому факту, что слово «бытие» в своем значении остается для нас неопределенным туманом, тот факт, что, с другой стороны, мы понимаем бытие и уверенно отличаем его от небытия, является не только неким иным, дополнительным фактом, но оба составляют нечто единое. Это единое между тем вообще утратило для нас характер факта. Мы ни в коей мере не обнаруживаем его среди прочего наличного как такое же наличное. Вместо этого мы угадываем, что в том, за что мы до сих пор хватались как за факт, что-то происходит. И это совершается способом, который выпадает из ряда обычных происшествий.