Самовыражение мифотворчеством

Давно обратил внимание: предвестником душевного разлада часто является мощный полет фантазии. Если ребенок легко одушевляет любые предметы, тем самым давая плодотворный выход фантазии, то для несбыточных мыслей и чувств взрослого таким же естественным способом самовыражения может стать мифотворчество.

Здесь идет речь о поздней, так называемой «кабинетной мифологии», возникающей из «вторичных» источников. Смысл этого способа терапии самовыражением — в полной свободе: автор мифа создает любой мир — тот, который ему создать заблагорассудится. Отличие (в некоторых случаях) от традиционной сказки — это отсутствие деления на плохих и хороших. И как кубики в руках ребенка превращаются в «реальные» дома, так воздушные замки взрослого строятся на бумаге из фрагментов собственных фантазий.

Исходным импульсом для самовыражения может стать переживание по поводу участия (или неучастия) в каком-либо событии, созерцание окружающего, интересная книга. В последнем случае отраженный свет иногда преломляется такой самобытной красотой, что способен светить не слабее источника.

Достаточно вспомнить Михаила Врубеля: художника на многие годы пленила созвучная тема, которую ему подсказал образ «Святого сатира» Анатоля Франса. Невозможно равнодушно пройти мимо врубелевского «Пана»: его детские и одновременно все понимающие глаза старца завораживают. В них ощущается стихия, организованная в нечто цельное, но — и зыбкое; стихия утомленная и готовая вернуться к хаосу. О чем думает Пан, опустив свою свирель? Может быть, он уже чувствует, как и шекспировский волшебник Просперо: «Мне отчаяние грозит»?

Яркая картина Врубеля показывает не всегда устойчивую границу перехода между сознательным и бессознательным. Но иррациональная бездна кажется менее жуткой, получая реальное изображение или толкование. Опора на миф позволяет депрессивному человеку с полифонией в душе богаче и шире выразить себя, совмещая реальное и мнимое; то есть мифотворчество как бы раздвигает ограничивающие рамки повседневности.

Заранее сложно предвидеть влияние сознательного самовыражения мифотворчеством — многое здесь зависит от конкретной личности.

Понятно, что каждый человек отражает действительность избирательно, поскольку смотрит на окружающее сквозь призму своего характера. Даже большому художнику не дано показать не свойственное ему, если, допустим, природа его личности не позволяет заглянуть в иррациональное, как это видно на полотне Репина «Самосожжение Гоголя» (1909 г.). Существует естественное ограничение, и ему нельзя не подчиниться: характер «подсказывает» писать не о том, что порой хочется, а писать то, что могу и как могу. Так произошло, когда Писсарро пытался следовать «точечному способу» Сера, и ему пришлось отказаться от этого увлечения.

А если еще и характер неустойчив — меняет свою структуру?

Природная сущность полифонии как бы указывает путь к творческому переживанию своей разлаженности. Жить душою в области мифологии проще, если сознавать свою личную принадлежность к этой области. И при условии, если человек, как говорит 3. Фрейд, «находит обратный путь из мира фантазий в мир действительности, т.е. превращает свои фантазии в новый вид «настоящего», которое люди ценят как отраженные образы действительности» (1911 г.).

Например, эйнштейновскую теорию относительности Сальвадор Дали вдохновенно-просто демонстрирует картиной часов с искривленным циферблатом; причудливый мир фантазии помогает выживать Босху, Климту... И если я, допустим, волнуясь, фотографирую любопытную работу Вадима Силура, — я уже нахожусь в пространстве Терапии творческим самовыражением, чувствуя соприкосновение и сходство фантазий. Многим подобное искусство не близко, электризует отрицательно: такое «несходство» можно сравнить с шоковой терапией.

Мифотворчество способно частично компенсировать болезненное чувство страха и разъедающую душу неуверенность. «Надо было разорвать кокон моего страха, — вспоминает в своей книге Дали, — и реально поверить в свое творчество». Герои произведений Д. Хармса, А. Грина, Л. Андреева — эмблематические фигуры, повторяющие особенности характера своих создателей. Герой этих писателей иногда живет в пространстве ужаса, причем боится, как правило, фантома — никто в действительности не преследует его. И это обстоятельство обостряет трагизм ситуации.

«Моя тема, — говорит Леонид Андреев, — безумие и ужас». Действительно, достаточно вспомнить названия рассказов писателя («Стена», «Бездна», «Тьма»).

«Вещи делают из страха...» — выпукло обобщает в 1903 г. Рильке. По-своему эмблематичны герои М. Булгакова или А. Платонова.

Когда контуры отрываются от предметов, когда становятся видны места разрывов реальности, то обращение к мифологии может оказаться точкой опоры или даже точкой роста «полифониста». «Кабинетной» мифологии, конечно, не по силам изменить природные противоречия характера.

Но творческое обращение к мифу не ведет и к гальванизации мира хаоса, если у полифониста изначально присутствует критическое чувство.

Мифотворчество, скорее, романтическая попытка продолжить поиски самовыражения в сфере «другой» реальности, попытка реализовать фантазии, и тем самым примирить противоположности характера.