Глава I. Эволюция и сущность атомного века

Рассматривая атомный век в его движении, исследуя его природу, я не буду распространяться о физических открытиях и их технических и военных приложениях, а лучше попытаюсь проследить исторические корни этих открытий и воздействие последних на судьбу человека. Но ученый такого склада, как я, имеет слишком мало времени для исторических исследований. Восполняя это, я могу опереться на факты своей долгой жизни; на ее протяжении я был свидетелем целого отрезка новейшей истории и много размышлял об этом. Я прочел или по крайней мере просмотрел несколько книг, которые в данном случае могут пригодиться. Со студенческих лет запомнился мне «Закат Европы» Шпенглера. Мне довелось также познакомиться с внушительным трудом Арнолда Тойнби и слушать его лекции памяти Джиффорда в Эдинбурге. Я упоминаю этих двух авторов, поскольку оба они разделяют мнение, что в человеческой истории есть регулярность или даже законы, которые могут быть вскрыты при сравнительном изучении различных стран и цивилизаций. Большая часть того, что я знаю о европейской истории, берет, однако, свое начало из книги, широко используемой в английских школах и элементарных университетских курсах благодаря ее великолепному стилю и ясности — это «История Европы» Е. А. Фишера. Его точку зрения можно уяснить из нескольких строк предисловия: «Люди мудрее и ученее меня заметили в истории какой-то замысел, ритм, какие-то предопределенные черты.

Эта гармония для меня остается скрытой. Я могу различить лишь одно чрезвычайное событие, следующее за другим, как волна бежит за волной, только один огромный факт, из которого, поскольку он уникален, нельзя вывести никакого обобщения, но лишь одно надежное правило для историка: в эволюции человеческих судеб усматривается игра случайного и непредвиденного. Это не доктрина цинизма и отчаяния. На скрижалях истории факт прогресса запечатлен четко и внушительно, но прогресс не является законом природы. Знания, приобретенные одним поколением, могут быть потеряны следующим. Мышление людей может пойти по таким каналам, которые ведут к катастрофе и варварству».

Таким образом, по-видимому, имеются две исторические школы: одна Считает, что история подчиняется законам и имеет смысл, другая это отрицает.

Как ученый, я привык искать в явлениях природы регулярность и закономерность. Я прошу читателя терпимо отнестись к тому, что данную проблему я рассматриваю с этой точки зрения, однако способом, совершенно отличным от того, которым пользовались Шпенглер и Тойиби.

Заря новой исторической эпохи, например переход от античности к средневековью, по-видимому, была не замечена теми, кто жил в то время. Все шло без скачков, жизнь сына ненамного отличалась от жизни отца. Это историки разделили прошлое на периоды и эпохи, чтобы как-то проложить себе путь в хаосе событий. Даже начало научно-технического периода, в котором мы живем теперь, было медленным процессом, растянувшимся более ч&м на сто лет и едва ли замеченным современниками.

Но сегодня вещи, по-видимому, меняются быстрее, За каких-то несколько лет было открыто нечто новое, что преобразует нашу жизнь. Это новое содержит в себе одновременно и страшную угрозу, и ослепительную надежду: угрозу самоуничтожения человеческого рода и надежду на земной рай. И это не откровения религиозных пророков или мудрецов-философов, отнюдь нет, эти две возможности даны человечеству наукой, представляющей результат наиболее трезвой деятельности разума. Угроза уничтожения, в частности, была продемонстрирована на примерах Хиросимы и Нагасаки, хотя атомные бомбы, сброшенные на эти города, были детскими игрушками по сравнению с термоядерным оружием, разработанным с тех пор.

Я не принимал никакого участия в разработке ядерной физики, но знаю о ней достаточно, чтобы уяснить, что она означает не многократное увеличение разрушительной мощи, а радикальное и стремительное изменение ситуации. Запас атомных и водородных бомб в США и России, вероятно, достаточен, чтобы стереть с лица земли все крупные города в обеих странах и, кроме того, наверное, все остальные центры цивилизации. Но готовятся или, должно быть, уже готовы к применению гораздо худшие сюрпризы: кобальтовая бомба, например, которая порождает радиоактивную пыль, способную распространиться на большие районы и убить в окрестности все живое. Особенно зловещи последствия облучения на не родившиеся поколения: возможно возникновение мутаций, которые могут привести человеческий род к вырождению. Последние применения ядерной физики — производство энергии, получение изотопов для медицины и техники — могут действительно стать благодеянием в будущем, но только если оно есть, это будущее. Мы находимся на распутье, в такой ситуации, с которой человечество еще не сталкивалось.

Эта ситуация — «быть или не быть» — представляется, однако, симптомом состояния нашего умственного развития. Мы должны вникнуть в более глубокие причины дилеммы, перед которой оказался человек.

Главная причина проистекает из открытия того факта, что материя, из которой состоим мы и все вещи вокруг пас, не есть что-то твердое и неразрушимое, напротив, она неустойчива и взрывоопасна. Мы буквально сидим на пороховой бочке. Конечно, эта бочка имеет довольно крепкие стенки, и нам потребовалось несколько тысяч лет для того, чтобы просверлить в ней отверстие. Но сегодня мы это сделали и в любой момент по собственной воле можем взлететь в небеса. Эта опасная ситуация отражает фактическое положение дел. Ниже я вернусь к научной стороне проблемы и опишу ее в строгих терминах. Но сейчас я хочу обсудить, можно ли было оставить бочку в покое и мирно сидеть на ней, не заботясь о ее содержимом. Или — если не пользоваться этой метафорой — не могло бы человечество жить и процветать, не исследуя строения материи и избежав таким образом опасности самоуничтожения?

Ответ на этот вопрос предполагает определенную философию истории. Поскольку я едва ли могу претендовать на глубокие познания в этой области, я попытаюсь подойти к искомому ответу, пользуясь методами, свойственными ученому-естественнику.

С этой точки зрения положение представляется следующим: человека часто определяют как «думающее животное», развитие его зависит от его способности накапливать опыт и действовать в соответствии с ним. Отдельные индивиды или группы прокладывают путь, остальные следуют за ними и учатся. В течение столетий этот процесс был безымянным: мы ничего не знаем о людях, которые изобрели первые орудия труда и оружие, научились скотоводству и земледелию, разработали языки и искусство письма. Но можно быть уверенным, что даже тогда имела место вечная борьба между меньшинством новаторов и консервативной массой, борьба, которую мы наблюдаем по письменным документам всех более поздних периодов. Общая численность людей увеличивается с каждым улучшением условий жизни. Если процент одаренных остается, грубо говоря, постоянным, то их абсолютное число растет в том же темпе, что и общая численность населения. И с каждым техническим изобретением возможность новых комбинаций возрастает. Следовательно, положение сходно с ситуацией, имеющей место в исчислении сложных процентов, — мы имеем дело с тем, что математики называют экспоненциальным ростом.

Конечно, это верно лишь в очень широком смысле — это статистический закон. Но я убежден, что законы статистики имеют силу в истории точно так же, как в игре в рулетку или в атомной физике, звездной астрономии, генетике и т. п., короче — во всех случаях, когда приходится иметь дело с большими числами. Сегодня мы знаем, что большинство законов природы имеет статистическую природу и допускает отклонения; мы, физики, называем их флуктуациями.

Поскольку эта идея знакома каждому, позвольте мне проиллюстрировать ее простым примером. Воздух, которым мы дышим, кажется нам веществом тонким, непрерывным, с равномерно распределенной плотностью. Но исследования при помощи чувствительных приборов показали, что на самом деле воздух состоит из бесчисленного количества молекул (в основном двух видов: водорода и кислорода), которые летят в разных направлениях и сталкиваются друг с другом. Впечатление непрерывности есть следствие грубости наших ощущений, которые регистрируют только осредненное поведение большого числа молекул. Но тут возникает вопрос: почему в своем хаотическом танце молекулы распределяются в среднем равномерно? Или, иными словами, почему в двух равных объемах пространства содержится одинаковое число молекул? Ответ заключается в том, что в равных объемах никогда не содержится точно одинаковое число молекул, а только приблизительно одинаковое число их, и это следствие простого статистического результата, согласно которому это приблизительно равномерное распределение по сравнению с каким-либо иным распределением имеет наибольшую вероятность. Но имеются отклонения от этого, которые можно наблюдать, если сравниваемые объемы достаточно малы. Частицы, взвешенные в воздухе, например, пыльца растений или дым сигареты, совершают небольшие нерегулярные зигзагообразные движения, которые могут быть видны в микроскоп. Объяснение, которое Эйнштейн дал этому явлению, называемому броуновским движением, состоит просто в том, что число молекул воздуха, которые соударяются в противоположных направлениях с крошечными, но видимыми в микроскоп частицами, в любой краткий промежуток времени не точно равны друг другу; следовательно, частица получает толчки в разных направлениях вследствие флуктуации среднего числа испытываемых актов отдачи.

В принципе величина флуктуации ничем не ограничена, но статистические законы делают чрезвычайно маловероятным возникновение очень больших отклонений. В противном случае могло бы случиться, что в течение нескольких минут плотность воздуха возле моего рта стала бы столь малой, что я бы задохнулся. Я этого не боюсь, потому что вероятность этого события бесконечно мала.

Даже степень неопределенности следует определенным статистическим законам. Я думаю, что история в космическом смысле подчиняется таким же статистическим законам. Но обычная история имеет дело, в общем, с малыми группами людей и относительно малыми, короткими периодами времени; в этих обстоятельствах не статистическая равномерность, а именно флуктуации бросаются в глаза и кажутся хаотическими и бессмысленными. Наблюдая за развитием страны или группы людей в течение, скажем, нескольких сотен лет, никакого «статистического развития» можно и не заметить и могут быть обнаружены даже признаки попятного движения. Но раньше или позже мощь человеческого духа проявит себя в другой части света или в другое время. По этой причине представляется неизбежным одно заключение: процесс накопления и приложения знаний как результат деятельности всего человеческого рода в течение длительных периодов времени должен следовать статистическому закону экспоненциального роста и не может быть приостановлен.

Проиллюстрируем это положение несколькими историческими примерами. Решительный шаг на пути к атомной физике был сделан около двадцати пяти столетий назад греческой школой натурфилософии — Фалесом, Анаксимандром, Анаксименом и особенно атомистами Левкиппом и Демокритом. Они были первыми, кто, размышляя о природе, стремился к чистому знанию, не ища в нем немедленной материальной выгоды. Они постулировали существование законов природы и пытались свести разнообразные виды материи к конфигурациям и движению невидимых неизменных одинаковых частиц. Нелегко оценить огромное превосходство этой идеи над всеми концепциями того времени, существовавшими в остальном мире. В сочетании с выдающимися достижениями греческих математиков эта идея могла бы привести к коренным изменениям в научно-техническом развитии, ослп бы социальные условия той эпохи были более благоприятны. Но греческие аристократы жили в мире, идеалом которого была гармония и красота тела и разума, они презирали ручной труд как удел рабов и пренебрегали экспериментом, поскольку его нельзя выполнить, не замарав рук. По этой причине не было ни попыток проверить эти идеи опытом, ни попыток их технического приложения, хотя, если бы это случилось, античный мир, возможно, выстоял бы под ударами варварства.

После периода больших миграций христианская церковь воздвигла систему, резко осуждающую новшества. Но зажженный греками огонек тлел под пеплом, Он теплился в книгах, которые хранились и переписывались во многих монастырях или лежали в библиотеках Византии, и вспыхнул ярким огнем в умах арабских ученых, хранивших до поры греческие традиции и сделавших существенно новые открытия в математике и астрономии. Византийцы, бежавшие от турок в Италию, вывезли свои книги и, что более важно, не только знание классической античности, но также идею научного исследования. Так пришло время открытий и изобретений, которое на несколько столетий обеспечило Европе ведущее положение.

Из этого можно сделать два вывода. Во-первых, было бы совершенно абсурдно полагать, что кризиса рода человеческого, который возник на заре атомного века, можно было избежать или запретить дальнейшее развитие опасных знаний. В наше время известны периоды, когда развитие науки тормозилось, например, при Гитлере, под лозунгом борьбы с «еврейской физикой», но успеха это не имело. Во-вторых, кажущаяся внезапность возникновения критической ситуации вызвана в основном иллюзией перспективы. Познание природы и могущество, им порождаемое, неуклонно росли — правда, с флуктуациями и попятными движениями — с возрастающим ускорением, характерным для самоподдерживающегося экспоненциального процесса. Таким образом, неизбежно должен был наступить день, когда изменения условий жизни, вызванные этим процессом, станут на протяжении жизни одного поколения столь значительными, что покажутся катастрофой. Впечатление катастрофы усиливается еще и потому, что некоторые страны не принимали участия в этом техническом развитии и должны были приспособиться к нему без подготовки.

Наше поколение собирает урожай, посеянный греческими атомистами. Конечным результатом физических исследований явилось подтверждение их фундаментальной идеи о том, что материальный мир, по существу, построен из одинаковых элементарных частиц, взаимодействия которых и порождают разнообразие явлений. Эти элементарные частицы называются нуклонами, потому что если собрать их вместе в тесной упаковке, то они образуют атомное ядро. Химические атомы вопреки названию делимы и не идентичны для одного и того же элемента. Это следствие того факта, что нуклон может быть либо электрически нейтральным — в этом случае он называется нейтроном, — либо он может нести положительный элементарный заряд — в этом случае он называется протоном. Химический атом состоит из ядра, которое представляет собой чрезвычайно плотный агломерат нейтронов и протонов (следовательно, ядро заряжено положительно), и занимающего относительно большой объем облака отрицательно заряженных электрических частиц (называемых электронами), окружающих ядро. Атомы, имеющие одинаковое число протонов и поэтому то же число электронов в облаке, химически и во многих отношениях физически неразличимы, даже если количество нейтронов в ядре различно. Такие почти идентичные атомы, различающиеся только числом нейтронов, то есть по массе (весу), называются изотопами.

Легчайший элемент, водород, состоит главным образом из одного изотопа — протона. Следующий более тяжелый элемент, гелий, состоит главным образом из изотопа, имеющего два протона и два нейтрона. При слиянии ядер этих элементов высвобождается энергия — огромное количество ее. Процесс не происходит спонтанно, так как, для того чтобы свести четыре частицы вместе, требуется затратить определенное количество энергии. Положение напоминает ситуацию в шлюзе, ворота которого должны быть подняты до того, как вода вытечет из резервуаров. То же самое относится к последующим элементам таблицы Менделеева — они потенциально неустойчивы и соединились бы, если бы не было барьеров, к счастью очень крепких, чтобы не допустить этого. Так обстоит дело для всех элементов вплоть до середины системы Менделеева; начиная отсюда, положение меняется на обратное — каждое ядро имеет тенденцию к расщеплению, что предотвращается только благодаря наличию потенциального барьера. У самого тяжелого элемента, найденного в природе, урана, самый слабый барьер, и именно он был впервые искусственно сломан в экспериментах Гана и его сотрудника Штрассмана в 1938 году.

Путь от этих тонких лабораторных экспериментов к первому урановому реактору («котлу»), который был построен Энрико Ферми в 1942 году, был долгим и потребовал колоссальной изобретательности, смелости, мастерства, организационных усилий и денег. Решающим событием было открытие того факта, что распад урановых ядер, вызванный столкновением с нейтронами, сопровождается эмиссией нескольких нейтронов и что этот процесс можно направить так, чтобы возникла лавина новых распадов, короче — чтобы реакция была самоподдерживающейся. Обратный процесс, слияние легких ядер в более тяжелые (например, превращение водорода в гелий), является источником энергии Солнца и всех звезд. В их центральных частях температура и давление столь велики, что соединение четырех нуклонов становится возможным благодаря ступенчатой реакции. Тот же самый процесс слияния ядер осуществлен в земных условиях путем применения урановой бомбы в качестве детонатора. Именно поэтому мы располагаем водородной бомбой.

Сомнений больше нет: вся материя нестабильна. Если бы это было не так, звезды бы не светили, мы не получали бы тепла и света от Солнца, не было бы жизни на Земле. Стабильность и жизнь несовместимы. Таким образом, жизнь по необходимости есть опасное предприятие, могущее иметь счастливый или плохой конец. Сегодня проблема заключается в том, как величайшее предприятие человечества направить к счастливому концу.

Уместно будет по этой причине сказать несколько слов о благах, которые могут получить люди, если они будут вести себя разумно. Прежде всего существует проблема энергии. Когда я был молод, полвека назад, было подсчитано, что запасов угля хватит на несколько сот лет; нефть тогда еще не использовалась в больших масштабах. С того времени было сожжено огромное количество угля, были открыты новые запасы нефти, которая использовалась во всевозрастающей степени. Тем не менее запасов топлива, по нынешним оценкам, должно хватить еще на многие сотни лет. Поэтому поиски новых источников энергии могут показаться проблемой не первоочередной важности. Но такое заключение было бы ошибочно.

Уголь и нефть не только источники энергии, но и чрезвычайно важная часть сырья для получения великого множества химических продуктов. Вспомните о пластмассах и их бесчисленных применениях. Наступит время, когда сельскохозяйственной продукции будет недостаточно для питания всевозрастающего количества людей. Тогда обратятся к химии, она должна будет создать искусственные заменители, для которых подходящим сырьем является только уголь. Поэтому представляется опасным и разорительным использовать уголь и нефть только для сжигания. Более того, не следует забывать и социальный аспект проблемы. Не далек, кажется, тот день, когда в цивилизованных странах ни один рабочий не захочет заниматься мрачным и опасным трудом шахтера, даже при сносной заработной плате. Англия, по-видимому, уже приближается к такому состоянию. Далее, существует много стран, которые не имеют ни угля, ни нефти; для них легко транспортируемое ядерное горючее было бы благодеянием.

Другой способ мирного применения ядерной физики заключается в использовании радиоактивных побочных продуктов работы атомных реакторов. При этом получаются неустойчивые, то есть радиоактивные изотопы некоторых элементов, пригодные для многих целей: они могут служить источниками излучения вместо дорогого радия в медицине, технике, сельском хозяйстве, для лечения рака, испытаний материалов, выращивания новых видов растений посредством мутаций и, что, вероятно, еще важнее, в качестве «меченых атомов». При добавлении небольшого количества радиоактивного изотопа к данному элементу становится возможным проследить «судьбу» этого элемента в химических реакциях, даже в живых организмах, путем наблюдения за характером излучения. Во все растущем количестве экспериментов в биохимии этот метод уже применяется, и он знаменует собой новую эпоху в нашем познании жизненных процессов.

Все это открывает в будущем огромные перспективы. Международная конференция в Женеве обсудила практические возможности сотрудничества всех стран в этой области. Я не занимаюсь непосредственно ядерной физикой и поэтому не участвовал в конференции. Но я надеюсь, что труды этой конференции дадут большой урожай. Однако я все еще спрашиваю себя, может ли даже технический рей уравновесить зло, порожденное атомной бомбой? Потому что, когда я вначале использовал выражение «на земле», я имел в виду не технический прогресс, а реализацию вечного стремления человека к «миру на земле».

Что касается этих мнений, то я хотел бы подчеркнуть, что я не могу здесь основываться ни на моих знаниях физики, ни на моих спорадических занятиях историей; эти мнения мне кажутся выражением здравого смысла, и они разделяются моими многочисленными друзьями, ведущими учеными во многих странах. Мы уверены, что большая война между великими державами стала 'невозможной или по крайней мере станет невозможной в ближайшем будущем. Она привела бы, вероятнее всего, к всеобщему уничтожению не только воюющих, но и нейтральных стран. Известное положение Клаузевица о том, что «война есть продолжение политики другими средствами», теперь больше несправедливо, так как война стала безумием, и если род человеческий не способен отказаться от войны, то его зоологическое название должно образовываться не от sapientia (мудрость), а от dementia (безумие).

Ведущие государственные деятели, кажется, хорошо понимают ситуацию. Уменьшение напряженности, которое мы сейчас наблюдаем, показывает, что это так. Страх перед чудовищными масштабами катастрофы, которая может стать результатом вооруженного конфликта, повсюду привел к переговорам. Но страх — плохая основа для примирения и разрешения конфликтов. Можно ли верить в то, что мир, основанный на страхе, может быть заменен чем-либо лучшим и более надежным?

Я рискую прослыть в ваших глазах несколько чудаковатым человеком, который отказывается признать всю тяжесть ситуации подобно смешному философу Пальмштрёму в «Песнях с виселицы» немецкого поэта МоргенШтерна: И потому, что он упорно спорит, чего быть не должно — не будет.

Но я не одинок в своей надежде на длительный мир. Эйнштейн разделял эту надежду и перед смертью ясно это выразил в совместном заявлении, с Бертраном Расселом и другими. Восемнадцать лауреатов Нобелевской премии, химики и физики, собравшиеся для научной дискуссии в Линдау, единодушно приняли аналогичную декларацию (Майнауская декларация). И много других людей и групп опубликовали подобные декларации. Но немного времени есть у нас для того, чтобы эти слова возымели свое действие. Все зависит от способности нынешнего поколения перестроить свое мышление в соответствии с новыми фактами. Если оно окажется неспособным на это, то дни цивилизации сочтены.

И если даже все пойдет хорошо, путь к миру будет проходить по самому краю пропасти.

И все это оттого, что мир полон неразрешенных противоречий: границы стран изменены, их население перемещено, существуют конфликты между расами, языками, национальными традициями, религиями; колониальная система обанкротилась, и, наконец, существуют противоборствующие идеологии капитализма и коммунизма. Можем ли мы действительно надеяться, что все эти ужасные противоречия могут быть разрешены без применения силы? Не было бы предпочтительней вместо поисков радикальных предложений о запрещении войны попытаться запретить международным соглашением новое оружие массового уничтожения? Мои друзья и я считаем эту идею практически нереальной по следующим причинам.

Производство энергии на основе использования ядерных реакций уже планируется повсюду и все более совершенствуется. Система надзора, созданная для воспрепятствования производству оружия уничтожения, может функционировать лишь в мирное время. Если между великими державами разразится война, даже если она вначале будет вестись обычным оружием, такой надзор прекратится. Разумно ли предполагать, что страна, будучи в отчаянном положении, но надеясь спастись с помощью атомной бомбы, захочет отказаться от этого последнего средства?

Что касается «обычного оружия», то я должен признаться, что не способен понять, почему оно не может стать источником таких же ужасов, которые обычно относят к атомному оружию. Оно перестало быть честным оружием, применявшимся солдатами против солдат, став средством неограниченного разрушения. Оно направлено не только против военных объектов, но также против организационной структуры и производственных мощностей страны-противника, оно — обычное оружие — убивает беспомощных и старых, оно уничтожает наиболее благородные и незаменимые достижения цивилизации. С моральной точки зрения решительным шагом к современному варварству стала концепция тотальной войны. Даже без атомного оружия перспектива использования обычных бомб в сочетании с химическими и бактериологическими ядами достаточно ужасна.

Запрещение лишь одного атомного оружия не оправдано ни с моральной, ни с гражданской точек зрения. Человечество может быть спасено лишь в том случае, если оно раз и навсегда откажется от применения силы. Сегодня мир зиждется на страхе, но эта основа непрочная. Следующей задачей должна стать стабилизация мира путем укрепления морально-этических принципов, которые лишь одни могут обеспечить мирное сосуществование людей. Христос учил, как человек должен относиться к человеку.

До сего времени страны поступали так, будто заповеди эти действовали только на их территории, но в сфере их отношений между собой. В этом корень зла. Мы можем выжить, если только в международной сфере недоверие сменится взаимопониманием, подозрительность — желанием помочь, ненависть — любовью. В наше время доктрина отказа от применения силы стала на наших глазах победным оружием в руках нехристианина Мохандаса Ганди, освободившего свою страну без войны (не думаю, что он действовал бы иначе, если бы его противниками. были не благонамеренные англичане, а любая другая нация). Почему бы не последовать его примеру?

Мы часто слышим слова осуждения в адрес физиков-атомников: вся неустроенность мира является-де плодом ошибок этих «атлетов разума», причем не только атомная бомба, но и плохая погода.

Я пытался показать, что эволюция человеческого разума должна была однажды привести к освобождению и использованию энергии, хранящейся в атомном ядре. Быстрота, с которой это произошло, привела к возникновению критической обстановки, явившейся следствием трагической случайности исторического значения: деление урана было открыто как раз в то время, когда Гитлер захватил власть, и именно в той самой стране, где он захватил власть. Вынужденный, как и многие другие в то время, покинуть Германию, я видел панику, охватившую мир, когда первые успехи Гитлера сделали вероятной возможность покорения им всех стран мира.

Физики, эмигрировавшие из Центральной Европы, знали, что спасения не было, если бы немцы первые создали атомную бомбу. Даже Эйнштейн, который всю жизнь был пацифистом, разделял эти опасения, и его убедили предупредить об этом Рузвельта.

 

Ученые, эмигрировавшие из Европы, внесли большой вклад в урановый проект; наиболее выдающимся среди них был Энрико Ферми, один из величайших физиков вашего времени. Нельзя обвинять людей, принимавших участие в создании бомбы, если только не стоять на позициях крайнего пацифизма, воспрещающего применение силы даже перед лицом величайшей беды. Но применение атомных бомб против Японии на последнем этапе войны было совсем другим делом. Ответственность за это несут не только политики и военные, но и группа ученых — советников комитета, назначенного президентом Трумэном для решения данного вопроса. Эти ученые были поглощены своими проблемами, и они торжествовали, когда решение было найдено, но их мало беспокоили последствия. А если их что-то и беспокоило, то это чувство заглушалось сознанием того, что это лежит вне сферы их влияния.

Мысль о запрещении исследований из-за того, что их результаты могли оказаться опасными, представлялась им абсурдной, так же, как и их преемникам, ибо, если бы они отказались от исследований, нашлось бы множество других, согласных на это, в если бы американцы не были впереди, то впереди оказались бы русские. Почти все вернулись потом к мирным занятиям, к исследованиям и преподаванию; ничего более они не желали. Они образовали общество для обсуждения и изучения социальной ответственности ученых и борьбы с неправильным использованием открытий.

Конечно, среди физиков есть и такие, которые почувствовали вкус власти, и она им понравилась, — это честолюбцы, пожелавшие сохранить свое влиятельное положение, приобретенное ими во время войны. Но я думаю, что, в общем, идеал политики без применения силы встретит меньше сопротивления со стороны ученых, чем со стороны других общественных групп. Даже честолюбивые ученые с мировым именем были бы удовлетворены ролью руководителей больших проектов — разработок прикладного характера. Рассмотрение последствий появления такого типа людей для развития самой науки выходит за рамки моей темы. Я хотел лишь выразить мое личное мнение, которое заключается в том, что с позиций фундаментальных исследований появление подобных ученых было бы плачевным и даже гибельным.

В такой обстановке едва ли можно ожидать нового Эйнштейна. С другой стороны, вмешательство ученых в политику и вопросы управления представляется мне преимуществом, потому что ученые менее догматичны и более склонны обсуждать спорные вопросы, чем люди, искушенные в праве или классических языках и литературе.

Позвольте мне привести здесь один пример из личного опыта.

В июле 1955 года в Линдау (Лейк Констанс) проходил ежегодный съезд лауреатов Нобелевской премии — химиков и некоторых физиков, на котором обсуждались научные проблемы. Отто Ган, Вернер Гейзенберг и я представили съезду декларацию (Майнауская декларация), составленную нами в сотрудничестве с некоторыми учеными разных стран. Этот документ отмечал опасности нынешней ситуации и требовал запрещения войны. Большинство участников сразу согласились с ним, но некоторые сомневались. Однако в конце концов и они также согласились с нашими доводами и подписали декларацию. вместе с остальными.

Точно такие же возражения делаются всюду, где война оставила тяжелые раны, где границы передвинуты, а часть населения принуждена покинуть свой край, как, например, в Юго-Восточной Азии, Корее, Германии. Я испытал на себе, что значит быть жертвой политического преследования. Мне разрешили вернуться на родину, в ФРГ, но моя подлинная родина, Силезия, теперь часть Польши. Это мучительная потеря, но таково было веление судьбы. Пытаться силой изменить положение невозможно, так как это может привести к еще худшим последствиям и, весьма возможно, к всеобщему уничтожению. Нам необходимо научиться ограничивать себя, нам следует ввести в обиход взаимопонимание, терпимость и желание прийти на помощь, мы должны отказаться от угроз и применения силы. Если этого не произойдет — конец цивилизованного человека не за горами.

Думаю, что Бертран Рассел был прав: у нас есть выбор только между сосуществованием и несуществованием. Позвольте мне в заключение привести следующие его слова: «В течение бесчисленных веков Солнце вставало и садилось, Луна прибывала и убывала, звезды светили в ночи, но только с появлением Человека эти явления были поняты. В огромном мире астрономии и в малом мире атома Человек раскрыл секреты, которые считались непостижимыми. В искусстве, литературе и религии некоторые люди показали такие возможности сублимации чувств, которые делают всех людей достойными сохранения их биологического вида. Неужели всему этому должен прийти страшный банальный конец потому что думать о Человеке, а не об интересах той или иной группы людей способны лишь немногие? Неужели род человеческий настолько беден мудростью, так не способен к бескорыстной любви, так глух даже к простейшему зову самосохранения, что последним доказательством его глупости должно стать уничтожение всякой жизни на нашей планете? И - оттого, что исчезнут не только люди но и звери, и растения, которых никто не может обвинить в коммунизме или антикоммунизме, — я не могу поверить, что такой конец неизбежен».

Если мы все откажемся верить в это и будем действовать, такого конца не будет.

 

Глава II. Человек и атом

Прежде чем перейти к сути этой темы, позвольте сказать несколько слов о себе и об атоме. Мы — атом п я — были дружны до самого последнего времени. Я видел в нем ключ к глубочайшим тайникам природы, и он открыл мне величие творения и Творца. Он дал мне возможность заниматься интересными исследованиями и преподаванием и обеспечил средствами к жизни. Но теперь он стал источником глубокой печали н опасений как для меня самого, так и для каждого человека.

Со времени уничтожения Хиросимы и Нагасаки атом стал чудовищем, угрожающим уничтожить и нас. Мы сами вызвали духа, который какой-то миг нам верно служил, по теперь вышел из повиновения. Как это случилось? Разве нельзя было предвидеть, что созданное нами существо когда-нибудь перерастет нас и станет опасным? Не лучше ли было не иметь с ним никакого дела? Или еще в нашей власти приручить его и использовать в качестве слугн?

Вот те вопросы, которые я хотел бы обсудить. Это фундаментальные вопросы для рода человеческого. Я но могу на них ответить, по могу высказать некоторые положения, к которым подвел нас сам атом, и если мы хотим его одолеть, то положения эти не должны быть забыты. Слово «атом» употребляется здесь не в смысле крохотной частицы, которая при сосредоточении в больших количествах порождает удивительные силы, а как синоним науки, которая открыла эту частицу и ее кумулятивную энергию. Слово «человек» здесь означает не только разумное существо, создавшее науку об атоме и овладевшее атомной энергией, но и человека с улицы, который, ничего этого не зная, читает в своих газетах об угрозах, не понимая их сути.

Правда, это только так говорят, что атом-де стал опасен или что физики-атомники эту опасность сделали реальной. На самом же деле источник опасности — в каждом из нас, так как источник этот — слабости и пристрастия обыкновенных людей.

По этим причинам физические и технические аспекты в моем анализе будут занимать лишь небольшое место. Я буду касаться человеческих проблем как в историческом, так и в политическом планах. Однако я физик, и, размышляя об истории или политике, я не могу не воспользоваться методами, которым научила меня моя наука. Истинная наука философична; физика, в частности, не только первый шаг к технике, но и путь к глубочайшим пластам человеческой мысли. Подобно тому как триста лет назад физические и астрономические открытия развенчали средневековую схоластику и открыли путь к новой философии, сегодня мы являемся свидетелями процесса, который, начавшись, казалось бы, с незначительных физических явлений, ведет к новой эре в философии. Это именно тот метод мышления, уходящий корнями в атомную физику, который может способствовать лучшему пониманию угроз атомного века и тем самым — их предотвращению.

Угрозы эти действительно смертельны. Сегодня род людской располагает средствами самоуничтожения: оно может произойти либо в припадке полного умопомрачения — одним внезапным ударом в глобальной схватке, или же в результате медленного отравления организма и нарушения его генетической структуры из-за небрежного обращения с