К4к вы думаете, на какие силы должны, в первую очередь, опираться политики, придя к власти, чтобы справиться с теневым бизнесом, коррупцией, организованной преступностью.

(респондент мог выбрать не более трех ответов)

Итак, современные россияне чаще всего склоняются к тому, чтобы миссию борьбы с коррупционерами и теневиками воз­ложить на силовые структуры, среди которых преимущество отдается спецслужбам. Что касается последних, то тут все бо­лее или менее понятно. Мы уже отмечали, что в анкете у нас был и вопрос о том, какие учреждения и ведомства выглядят в глазах респондентов наиболее коррумпированными. Работ­ники спецслужб и органов безопасности называются среди Таковых крайне редко, а потому и надежды, связанные с эти-и стРуктурами, выглядят естественными.

[267]

Люди, разделяющие такие надежды, довольно часто встре­чаются и среди наших собеседников, причем во всех трех ин­тересующих нас группах. Предприниматель Е. (та самая, ко­торая выступает за диктатуру) считает, что спецслужбы могли бы успешнее, чем кто бы то ни было, бороться с коррупцией "в силу своих полномочий". Учитель средней школы А.А., по­думывающий о торговом бизнесе (он тоже нам хорошо извес­тен), надеется на ФСБ, потому что там "больше профессиона­лов, там отбор, а в милицию берут всех подряд". А еще потому, что "и по моральным качествам они выше, чем сотрудники милиции". В том же духе, хотя и не столь уверенно, высказы­вается и филолог А.В., о занятиях бизнесом не помышляющая: "Рассчитывать сейчас можно только на ФСБ. Может быть, там кто-нибудь еще остался. Хотя не знаю, сколько там осталось профессионалов и убежденных людей".

Мы не говорим сейчас о том, насколько сложившийся в мас­совом сознании образ честного, высокопрофессионального и ответственного чекиста соответствует реальности, как не со­бираемся и развенчивать его (для этого у нас недостаточно информации). Мы говорим лишь о том, что такой образ суще­ствует.

А вот упования на милицию выглядят довольно странно; ведь именно она, согласно нашим данным, воспринимается - и на­селением в целом, и каждой из групп - как самая коррумпи­рованная структура. Определенную последовательность в данном отношении демонстрируют разве что предприниматели; наверное, они, как никто, ощущают пристальный (и не всегда бескорыс­тный) интерес к себе со стороны милицейских работников. Надо полагать, что у представителей других групп контакты с ми­лиционерами не столь интенсивны, а потому и доверие к ним не подорвано в той степени, как в предпринимательской сре­де. Ничего более определенного и конкретного на сей счет мЫ сказать не можем, ибо среди наших многочисленных собесед-

[268]

никое не нашлось ни одного, кто назвал бы милицию (в ее нынешнем виде) в числе структур, способных стать опорой в борьбе с коррупцией и теневой экономикой.

Не очень понятно и то, почему так много людей возлагают надежды на армию. Правда, работники военного ведомства в числе самых коррумпированных называются нашими респон­дентами еще реже, чем работники спецслужб. Но вооружен­ные силы, как известно, не предназначены для того, чтобы вести наступление на коррупционеров и теневиков. Среди людей, с которыми мы общались, обнаружился только один (точнее -одна), кто попытался антикоррупционную роль армии обосно­вать. Она полагает, что обуздание экономических правонару­шений невозможно сегодня без введения в стране чрезвычай­ного положения. "Какие силы можно найти в обществе для борьбы с коррупцией? Я, честно говоря, пока не вижу таких сил. Есть только прогрессивная часть армии. Наверное, поэтому и необ­ходимо чрезвычайное положение" (М.В., преподаватель вузовской кафедры романо-германских языков). Есть ли другие объясне­ния такой позиции и мыслимы ли они, судить не беремся. Воз­можно, мы сталкиваемся тут с инерцией восприятия армии как символа не только обороноспособности страны, но и гражданского порядка, которое культивировалось в советскую эпоху. Одна­ко и в данном случае наши предприниматели, имеющие дело не с телевизионными образами коррупционеров, а с корруп­ционерами реальными, выбиваются из общего ряда; процент тех, кто рассчитывает бороться со взятками и поборами с по­мощью танков и самолетов, в их рядах почти в два раза ниже, чем в других группах и в среднем по населению.

Но, как бы то ни было, ясно одно: репрессивная тенденция в массовом сознании сегодня доминирует. Наши сограждане явно склоняются к мысли, что коррупция и теневой бизнес могут быть подавлены только силой - полицейской или даже военной. В самом же обществе они не видят ни влиятельных групп

[269]

экономических интересов, ни интеллектуальных и нравствен­ных ресурсов, на которые власть могла бы опереться и кото­рые, в свою очередь, подталкивали бы ее к серьезным анти­коррупционным действиям. Люди, как правило, не связывают свои надежды со служителями разума (интеллектуалами) и совести (священниками) - то ли потому, что не верят в отзывчивость общества на голоса разума и совести, то ли потому, что не доверяют выступающим в наши дни от их имени. Наши дан­ные лишний раз подтверждают, что сегодня в стране нет об­щепризнанных нравственных авторитетов, чье слово вызыва­ло бы резонанс в обществе и заставляло бы власти корректировать свою политику. Поэтому, быть может, и запрос на них столь невелик: судя по взятым нами интервью, даже те немногие, кто говорит о важной миссии интеллектуалов в решении ин­тересующих нас проблем, имеют в виду их роль исключитель­но как специалистов, разработчиков законов и проектировщи­ков программ, а не как лидеров общественного мнения, творцов и проводников культурных смыслов и общезначимых ценнос­тей. Что же до влиятельных групп экономических интересов, то даже предприниматели не очень-то уверены в том, что их формирующийся класс мог бы стать субъектом борьбы с эко­номическими злоупотреблениями и ее социальной опорой.

Но если таких субъектов - влиятельных и заинтересован­ных в декриминализации государства и бизнеса - наши сограж­дане в обществе не обнаруживают, то, быть может, они возла­гают свои надежды на нерасчлененное "низовое" народное большинство, или, как говорили в советские времена, на "простых тружеников"? Ведь это так привычно для нас: уповать на чудо-власть, которая во имя народа и при его "единодушной под­держке" карает и своих зарвавшихся служителей, и постоянно ищущих, но никогда не находящих себе места между властью и народом представителей частного капитала. Но нет: для по­добных выводов полученные нами данные тоже не дают серь-

[270]

езных оснований. В антикоррупционный и антитеневой потенциал "простых тружеников" верят сравнительно немногие: во всех группах их доля составляет около четверти опрошенных. Ско­рее всего, мы имеем дело со слабеющей инерцией прежних представлений и социальных инстинктов, а не с осознанной реакцией на современные явления.

Взятые нами интервью это предположение убедительно под­тверждают (не высказались о "простых тружениках" только предприниматели). Обратите внимание на союз "но", разделя­ющий все приводимые высказывания на две части. "Объективно в борьбе с коррупцией заинтересованы в первую очередь ра­ботяги с бюджетных предприятий. Но они на это ни фига не пригодны" (П., студент экономического вуза, одновременно работающий в коммерческой фирме). "Опереться в борьбе с коррупционерами можно, единственно, только на пролетари­ат. Но пролетариат - это масса, которой легко управлять, имея СМИ под рукой" (И.М., технический эксперт в милиции). "Про­летариат, работяги - они в первую очередь заинтересованы в том, чтобы все платили налоги. Но работяга - он тоже ворует все, что может утащить" (Е.В., филолог, работающая эконо­мистом в банке). "Коррумпированы богатые, поэтому бороть­ся надо, опираясь на простой народ... Рабочие, которые чест­но трудятся, вроде заинтересованы в наведении порядка, но ведь им нужен вожак, кто-то должен ими руководить" (Т.П., заместитель коменданта общежития).

К последнему высказыванию можно добавить: нет не толь­ко популярного пролетарского лидера, но нет и сколько-нибудь массовой потребности в нем: свято место, как известно, долго не пустует. Однако без веры в народ и при отсутствии запроса На сакрального народного вождя лишается почвы и репрессивное с°знание: оно неизбежно утрачивает оптимизм, становится к°леблющимся и неуверенным. И похоже, что сегодня оно именно аково: даже карательные возможности чекистов, имеющих самый

[271]

высокий кредит доверия, кажутся несомненными лишь мень­шинству населения; в глазах же большинства они, судя по всему выглядят сомнительными. Конечно, многие полагают, что спец­службы столь же коррумпированы, как и другие институты: по нашим данным, доля тех, кто все органы и ведомства влас­ти (центральной и местной) считает одинаково подверженны­ми коррупции и вовлеченными в теневой бизнес, во всех группах колеблется около отметки 40%. Это настроение выразил мо­лодой менеджер коммерческой фирмы Ю.Н.: "ФСБ - государ­ство в государстве, - говорит он. - Сотрудники этой службы имеют огромные возможности для ввоза в страну любого то­вара для коммерческих операций. Эта структура имеет боль­шие возможности влиять на МВД и чиновников. Поэтому опи­раться на них опасно, да и бесполезно".

И все же дело, наверное, не только в недоверии к тем или иным институтам власти. Вполне возможно, массовое созна­ние интуитивно улавливает особенность переживаемой стра­ной ситуации.

Суть ее в том, что времена "монолитно единого" народа ушли в прошлое, а гражданского общества, консолидирующего вок­руг общих ценностей народ, уже расщепленный по интересам, в России еще нет. Поэтому действия власти и ее силовых структур, даже направленные на благое дело, могут натолкнуться на рав­нодушие атомизированного населения. Безразличие, с которым россияне воспринимали недавнюю тотальную войну компро­матов, - лишнее тому подтверждение.

Репрессивное сознание, будучи доминирующим в современной России, лишено энергии оптимизма; оно скорее инерционно-остаточное, чем устремленное вперед. Возможно, именно по­этому каждый четвертый наш соотечественник вообще не смог найти ни в обществе, ни в силовых ведомствах какую бы то ни было силу, способную противостоять коррупции, - и по­просту уклонился от ответа. Понятно и то, почему среди пред

[272]

инимателей доля таких людей еще больше - почти треть: ведь они лучше других понимают, что одними репрессиями проблему не решишь, ибо это проблема не столько админист­ративная, сколько экономико-правовая.

Этот пессимизм проявляется и в высказываниях уже упо­минавшихся наших собеседников, представляющих мелкий российский бизнес. "Создается впечатление, что сил бороться с коррупцией в обществе нет" (хозяйка ресторана Т.Е.). "Мне начинает казаться, что бороться с коррупцией - абсолютно бесполезное занятие. Джинн выпущен из бутылки, и обратно его уже не загнать" (предпринимательница Ж.В.). Такие на­строения встречаются и у представителей других групп. Это значит, что паутина теневых связей и зависимостей, опутав­шая страну, делает трудноразличимыми происходящие в ней процессы и намечающиеся сдвиги в сознании, мешает рассмотреть в самом неприятии сложившейся практики симптомы ее само­исчерпания. Ведь если верны наши предположения о начав­шемся вызревании в предпринимательской среде ценностей пра­вового порядка, то и субъект такого порядка в обществе формируется тоже. А раз так, то рядом с пессимистами долж­ны появляться и оптимисты. И они, похоже, появляются.

Да, даже среди самих предпринимателей - и мы об этом говорили - пока не очень много (меньше трети) людей, кото­рые идентифицируют себя и свой класс с субъектом правово­го сознания и правового порядка. Но они все же есть, а самое главное - с предпринимателями связывают свои надежды на Установление такого порядка и представители других групп -14% ПРЕДпредпринимателей и 7% НЕпредпринимателей. Для тех, кто скажет, что это очень мало, можем повторить: форми­рование нового большинства начинается с меньшинства, и иначе никогда не бывает. Сегодня важно не столько количество, сколько То, что процесс начался: информация о наметившихся в биз­несе и отмеченных нами выше тенденциях просачивается по-

[273]

степенно и в другие слои населения, перестает быть узкогрупповым достоянием. Эти настроения нашли свое отражение и в высказываниях интервьюируемых, представляющих все три интересующие нас группы населения.

"При нормальной политике государство всегда сможет опе­реться на крупных предпринимателей, которые уже заработали себе на жизнь и могут себе позволить играть по правилам" (Г., совладелец финансового холдинга).

"С теневой экономикой надо бороться таким образом, что­бы предпринимателей постоянно подводить к тому, чтобы они переходили в сферу легального бизнеса. Они и сами в этом заинтересованы, потому что у тех, кто связан с теневой эко­номикой, нервы давно не в порядке" (К.А., представитель тор­гового дома, намеревающийся открыть собственное дело).

"Опору в обществе надо искать в представителях среднего и крупного бизнеса, которые устали от коррупции и понима­ют, что повысить доходность бизнеса можно за счет сни­жения уровня коррупции' (М.Л., начальник аналитического отдела в банке, бизнесом заниматься не собирается).

Выше мы пытались показать, что не только в крупном и среднем, но и в мелком и даже мельчайшем бизнесе многие хотели бы выйти из тени, ибо и у них, судя по нашим данным, "нервы давно не в порядке". Правовые ценности, продуцируе­мые экономическими интересами, - это и есть главное осно­вание для социального оптимизма. Оно пока крайне узкое, но оно существует и становится видимым представителям самых разных общественных групп. Однако руководствоваться эти­ми ценностями предприниматели действительно не могут - по крайней мере не могли во время нашего опроса, когда о но­вых налоговых ставках не было еще и речи. При тех обстоя­тельствах, в которых им приходится действовать, их оптимизм может быть разве что стратегическим, в повседневной эконо­мической жизни ему опереться не на что, и пока это так, оН

[274]

обречен быть колеблющимся и неуверенным. В неправовой среде упреждающее правосознание или, что то же самое, правовой идеал не имеет никаких шансов найти точки соприкосновения с реальностью.

Человеку, однако, свойственно приспосабливаться к любо­му положению вещей. И если он даже не видит способов ре­шения общих проблем, то способы решения проблем личных он все равно ищет, хотя и не всегда находит. Если власть не выполняет свои функции и нет гражданского общества, спо­собного заставить ее эти функции выполнять, у человека не­избежно возникает установка на отношения неформальные, параллельные официальным, теневые, - именно так он ком­пенсирует отсутствие соответствующих легальных (государствен­ных и общественных) возможностей. При этом в теневой сфе­ре неизбежно возникают различного рода сообщества - не только производственные корпорации, о которых уже говорилось, но и более широкие и разветвленные сети неформальных (а то и просто криминальных) общностей. И наш опрос это тоже под­тверждает.