Художник как субъект. Талант и творческое созерцание

Мы выяснили, что объектом в искусстве является художественный предмет. Художник, воплощающий этот предмет в жизнь является субъектом.

И. Ильин выделяет в художественном творчестве человека две функции: творческое созерцание и способность легкого и быстрого проявления или талант.

В принципе, в богословском изначальном значении, талант – то, что дается человеку Богом, независимо от его воли или воли родителей и не является наследственностью, или же особым образом приобретается в течение жизни (см. притчу о талантах в Евангелии). Талант сам по себе не обеспечивает успех какого-либо делания, создания картины, написания музыки и т.д. Талант не дается в равной мере каждому, но можно утверждать, что бесталанных людей нет. Талант не обозначает «полноту художественного дара, не освобождает человека от иных больших и важнейших требований», а наоборот обязывает к повышенной ответственности – кому больше дано, с того больше и спросится. Не достаточно одного таланта, чтобы «творчество цвело прекрасными и неувядающими созданиями»[20].

Дадим подтверждения этим суждениям из Священного Писания и из толкований отцов Церкви. А именно из Евангелия от Матфея «притча о талантах» (25:14-30). «Человек в этой притче означает Бога Творца и Промыслителя, — говорит святитель Филарет, - Который рабам Своим, т.е. всем человекам, дает различные дары, естественные и благодатные, как то: дары Святого Духа, Евангелие, Таинства, и вообще...от Божественной силы Его даровано нам все потребное для жизни и благочестия» (2 Пет. 1: 3). Эти различные таланты даются нам каждому по силе его, т.е. вполне удовлетворительно для потребностей нашей жизни. Апостолы, в день сошествия на них Святого Духа, получили особые благодатные дары, потребные для их великого служения; их преемники, пастыри Церкви, в Таинстве рукоположения получают также дары Божественной благодати, немощных врачующей и оскудевающих восполняющей; каждый христианин в Таинствах Церкви приемлет благопотребные дары благодати Господней, укрепляющей его в жизни духовной, врачующей его душевные и телесные недуги, освящающей его семейную жизнь, благословляющей все его добрые начинания. Кроме этих даров благодатных каждый человек получает от Бога дары естественные: разные средства и способы служить Богу и ближнему, кто - способностями и природными дарованиями, умом, наукой, искусством, житейской и духовной опытностью, кто - средствами денежными и др. Все эти дары Божии и подразумеваются в притче под именем талантов. Бог знает, сколько кому нужно, сколько кто может употребить в пользу, и сообразно с этим разделяет Свои дары: кому пять талантов, кому два, а кому только один. Благодать Божия не стесняет свободы человека, не насилует природы его, не подводит всех под один уровень. Бог, любящий всех как Отец, раздает Свои дары, смотря по человеку: кто не способен стоять на высоте общественного служения, тот может быть полезным для ближних на низшей степени.[21]

Также и у святого праведного Иоанна Кронштадтского находим: «Не должно ни у кого и спрашивать, нужно ли распространять Славу Божию пишущею рукою, или словесно, или добрыми делами. Это мы обязаны делать по мере сил своих и возможности. Таланты надо употреблять в дело. Коли будешь задумываться об этом простом деле, то диавол, пожалуй, внушит тебе нелепость, что тебе надо иметь только внутреннее делание»[22]. Творчество подобного рода он понимает как общественное служение наряду с другими формами такого служения. «Каждый из нас, братия мои, - пишет он, - должен служить друг другу своими талантами, способностями, силами, своим служебным положением, имуществом, образованием, и не себе только угождать»[23].

«Правда, — продолжает святитель Филарет, - все зависит от дарованных талантов, без которых рабы как были, так и остались бы ни с чем. Но не одно получение, а делание и приращение вводит в радость Господа. И удивительно, что те, которые более имеют, более стараются и приобретать, а получившие менее совсем не стараются. Не указывает ли это на нас, ибо мы часто говорим, что мы не апостолы, не святые, не праведные, не имеем их благодати, и тем думаем извинить у себя недостаток подвигов и добродетелей? Видите, как уже принятый дар Божий может оказаться принятым к осуждению, ибо Раздаятель прозорлив и после крайнего милосердия совершенно правосуден: не попустит, чтобы дар Его был расточен бесплодно и чтобы под личиной немощи укрылись лукавство и леность. Он отнимет пренебреженный дар и неключимому рабу оставит только тьму кромешную»[24].

Ильин же пишет, что, сколько бы человек ни старался, он не прибавит себе таланта; он может только заполнить недочеты своего таланта упражнением, уменьем, выучкой, техникой[25]. Здесь нельзя согласиться с автором. В притче рабы получившие пять и два таланта возвращают удвоенное количество все тех же талантов, а не другие какие-либо блага. Можно сделать вывод, что способности, которые даются человеку Богом могут развиться (прибавиться) при наличии усердия и доброй воли. Упражнение, выучку и технику можно отнести к проявлению свободы и воли человека.

Таким образом, мы выяснили, что талант это дар Божий, и только его наличие не обеспечивает положительного результата, необходимо еще осознать ценность своего таланта и суметь применить его должным образом. Важно отметить и то, что И.А.Ильин стал в некоторой степени заложником своего времени, заложником так называемого эстетизма, что выразилось в двух его мнениях о талантах. Во-первых, он считает, что таланты преумножать не возможно, что явно противоречит с основой понятия, с исходного понимания таланта как дарованного Богом человеку, но преумножаемого человеком богатства (см. вышеупомянутую Евангельскую притчу о талантах(Мф. 25:14-30)). Во-вторых, распространенный и доминирующий в Новейшее время эстетизм заставляет автора считать талантом только возможность и умение создавать прекрасное, искусство, в то время как талантом является вообще все, что имеет человек, в том числе и умение созерцать.

Рассмотрим вторую функцию - творческое созерцание.

И.А.Ильин называет творческим созерцанием «духовное прозрение, настоящее художественное ясновидение, а вместе с тем проистекающее духовное богатство». Человек, обладающий даром творческого созерцания – «ясновидец творческого предмета, узревающий сверхтелесные и зателесные обстояния». Такой художник отвечает на вопросы: зачем на его полотне те или иные предметы, что через них светится, что из них сияет?[26]

Дар созерцания предполагает в человеке некую повышенную впечатлительность духа: способность восторгаться всяческим совершенством и страдать от всяческого несовершенства. Это есть некая обостренная отзывчивость на все подлинно значительное и священное, как в вещах, так и в людях. Душа, предрасположенная к созерцанию, как бы непроизвольно пленена тайнами мира и таинством Божиим; и жизнь ее проходит в интуитивном переживании их. Созерцающий не задерживается взором на поверхности явлений, хотя видит и эту поверхность с тем большей зоркостью, остротою и точностью, чем глубже он проникает в их сокровенную сущность; а это означает, что он не просто «наблюдает обстоятельства» (быт), но созерцает скрытые за ними «существенные обстояния» (бытие!)[27]

Рассмотрим, что говорят о созерцании отцы Церкви.

Согласно преп. Иоанну Кассиану Римскому (ок. 360–435 гг.)[28], духовное созерцание (contemplatio, intuitus, spiritalis theoria) имеет много разновидностей. Мы остановимся только на двух. Подобно Евагрию Понтийскому[29], он перечисляет их в нисходящей последовательности.

Во-первых, это созерцание Самого Бога, состоящее в удивлении Его непостижимой сущности; этот вид созерцания еще «сокрыт в надежде обетования» и принадлежит жизни будущего века. Следует заметить, что преп. Иоанн, подобно греческим богословам, не допускает возможности познания Бога по сущности; он подчеркивает ее непостижимость (incomprehensibilis) и говорит лишь об удивлении (admiratio) человека перед ее непостижимостью.

Второй вид созерцания ― это созерцание Божественных действий и свойств, проявленных в творении, промысле и суде. Этот вид созерцания, подобно евагриевскому φυσικὴ θεωρία («естественному созерцанию»), или γνῶσις σωμάτων («познанию телесного»), весьма разнообразен: это и созерцание величия Божиих творений; удивление Его силе, управляющей миром, Его беспредельной мудрости и всеведению; и размышление о справедливости и неизреченном милосердии Божием, о Его ежедневном попечении и помощи людям; и помышление о Домостроительстве Его Воплощения ради нашего спасения, об удивительных тайнах, об обещанном нам вечном блаженстве и нескончаемых наградах и др.

В полном согласии с понятием «естественного созерцания», как оно представлено уже у ап. Павла – Ибо невидимое Его, вечная сила Его и Божество, от создания мира через рассматривание творений видимы, так что они безответны (Рим 1:20), Кассиан отмечает, что в мире существует множество различных благ, которые не только служат для пользы нашей телесной жизни, лечения болезней или еще чего-то подобного, но и для того, чтобы побуждать нас познавать «невидимое Божие» чрез «рассматривание творений» и созерцать Его «присносущную силу и Божество» из столь великого и стройного устройства мироздания и всех вещей, которые в нем содержатся.[30]

Преподобный Симеон Новый Богослов в своих творениях пишет: «Одним умом и внешней премудростью не может человек проникнуть в тайны Божии. Невозможно богословие без чистоты сердца, без благодати Святого Духа. Не одним только изучением святых писаний посредством человеческого ума, но – опытом жизни по заповедям, подвигом покаяния возможно истинное Богопознание и созерцание тайн Божиих. «Как возможно увидеть свет заповедей тем, которые явно преступают сии божественные заповеди? Только чистым от страстей сердцем можно узреть «Бога бесстрастного»[31].

Преподобный Симеон пишет, что люди, по своему невежеству, нередко дерзают истолковывать предметы Божественные, не познав их от Духа Святого, не будучи даже верующими. Человек должен вначале познать себя, свою ограниченность, достичь глубокого смирения и понимания своего недостоинства получать откровения от того, «что выше нас». На этом пути необходимо хранить себя от помыслов тщеславия, чтобы постепенно «мало-помалу, и некоторым образом примрачно постигать яже о Боге и божественных вещах»[32].

И.Ильин, говоря о созерцании, также ссылается на отцов Церкви, говоря:

«Тот, кто хотел бы удостовериться в том, что религиозный опыт основан на духовно-чувственном созерцании, должен был бы обратиться к первоисточникам религиозной аскетики: ибо сущность религиозного аскеза состоит именно в очищении души для религиозного созерцания. Надо самому почувствовать и увидеть, хотя бы краем души, то, что переживали великие аскеты православия, когда они говорили и писали: «Всякий должен знать, что есть очи, которые внутреннее сих очей, и есть слух, который внутреннее сего слуха» (Макарий Великий). Эти «очи души» открывает Св.Дух, чем и «дает ей узреть красоту чистоты» (Антоний Великий). Поэтому человек должен молиться, «чтобы во всяком занятии своем иметь ему очи», чтобы открылась ему «законная дверь, вводящая в созерцание», т.е. «любовь» (Исаак Сириянин). И когда откроются в нем «умные очи» (Авва Исаия) и он начнет «в горнее всматриваться оком сердечным» (Ефрем Сириянин), тогда он поймет, почему «чистые и облагодатствованные души дивно зорки» (Евагрий Монах) и почему очистительному «хранению ума» «пристойно и достойно именоваться светородным, молниеродным, светоиспускающим и огненосным» (Исихия Иерусалимский)»[33].

По мнению И.Ильина«силу своего духовного созерцания художник может укрепить, углубить и очистить»[34] в отличие от таланта. Как уже говорилось выше, нельзя согласиться с автором, что талант остается постоянной величиной и его нельзя «прибавить». В пятой главе «Творческое созерцание» автор приводит примеры того, как сила творческого созерцания проявлялась в разные периоды жизни у разных поэтов, но не дает описаний, как именно осуществлялось это возрастание. В своей работе Ильин не указывает на то, что истинное творческое созерцание достигается через покаяние, т.е. очищение своего духовного созерцания, как учат Отцы Церкви.

У святых отцов мы находим не только описание созерцания (как и с помощью чего оно совершается), но и способы его совершенствования.

Согласно Кассиану, созерцание осуществляется с помощью человеческого сердца (cor), или духа (mens, animus, anima) ― тех способностей человеческой души, которые у Кассиана, так же как у Климента, Оригена и Евагрия, в целом, рассматриваются как синонимы. Как уж было упомянуто, преп. Иоанн, следуя древней философской традиции, заимствованной христианским богословием, различает три части души: разумную, страстную и вожделеющую. Из них первую высшую часть души (λογικόν) он отождествляет с духом, или умом (mens = νοῦς), точнее, с той его способностью, которая традиционно называлась «очами сердца», а также «очами души», «очами ума», «духовными очами», «очами внутреннего человека», «духовным взором», «внутренним взором души», «взором ума» и т.п. При этом свое учение о духовных чувствах, хотя и не в полном объеме, Кассиан также заимствует у Оригена и Евагрия[35].

Святитель Игнатий Брянчанинов пишет, что человек в падшем состоянии бывает обольщаем видением не Бога и Его ангелов, а общением с падшими духами. Порабощение им препятствует человеческому спасению. Святой различает чувственное и духовное видение. Мистически одаренные люди нередко подвергаются невежественному желанию и стремлению «к видениям чувственным, вне установленного Богом порядка». Любопытство в преждевременном познании духовного мира легкомысленно. Прежде всего, человек должен стремиться к истинному покаянию, исцеляющему от страстей. Молиться, чтобы Бог даровал ему чистоту и смиренномудрие, открыл цель его «земного странствования» и указал путь приуготовления к окружающей его вечности[36].

Таким образом, можно сделать вывод: творческое созерцание напрямую связано с художественным предметом. Художник «призван воспринять в Божиих созданиях ту «душу» их, которую он изобразит в своем произведении. Это правильное восприятие и следует назвать творческим созерцанием. Правильное восприятие возможно только через осознание человеком своей греховности и последующее покаяние. «А воспринимающий искусство созерцатель должен воспринять в произведении эту «душу» так, как художник усмотрел ее в Божиих созданиях». Художник, его зритель и критик являются субъектами, и их восприятие также может иметь определенную степень субъективности, в зависимости от нравственного состояния каждого. Объект искусства при этом остается неизменным.

В таком понимании искусство имеет значение и для самого творящего художника, и играет значительную роль в воспитательном процессе зрителя, слушателя, читателя.

 

Выводы по I главе

Итак, рассматривая в данной главе проблему объекта и субъекта в работе И.А.Ильина «Основы художества. О совершенном в искусстве» мы пришли к следующим выводам:

Истинный художественный предмет с точки зрения православного богословия можно определить как «проявление Божественной сущности в тварном мире, которые созерцающий гений художника может воплотить дарованными ему и преумноженными им талантами в произведения искусства» В этом определении мы попытались прояснить до конца мнения И.А.Ильина о художественном предмете, избегая при этом ошибки считать возможным познание сущности Бога через что-либо, в том числе и через искусство. Божественная сущность может быть видна также через действования Божественных энергий в мире, и в первый черед, в человеке, которые и являются проявлениями Его сущности.

Художественным совершенством обладает тот объект искусства, в котором присутствуют три слоя – эстетическая материя, образ и художественный предмет. Законы каждого из слоев должны соблюдаться и не противоречить законам двух других. Художественный предмет является главным и определяющим весь состав объекта искусства.

И.А.Ильин стал в некоторой степени заложником своего времени, что выразилось в двух его мнениях о талантах. Во-первых, он считает, что таланты преумножать не возможно, что явно противоречит с основой понятия, с исходным пониманием таланта, как дарованного Богом человеку, но преумножаемого человеком богатства. Во-вторых, распространенный и доминирующий в Новейшее время эстетизм заставляет автора считать талантом только возможность и умение создавать искусство, в то время как талантом является вообще все, что имеет человек, в том числе и умение созерцать.

Творческое созерцание – это желание человека приблизиться к Богу, чтобы правильно воспринять в Его созданиях их «душу» и изобразить ее в своем произведении, начало которого возможно через осознание человеком своей греховности и через последующее покаяние.

 

 

Глава II. Основные понятия теории искусства в работе И. А. Ильина «Основы художества. О совершенном в искусстве»

Понятие искусства

И. Ильин начинает свою работу со слов «Искусство есть служение и радость». Его рецензенты и почитатели вторят ему[37].

Радость

Ильин пишет: «Радость...Она доступна не всякому; и мало кто ищет ее. Ибо она от духа и предполагает в человеке торжество духовного начала. Она родится из любви, страдания и одоления; из души, прожженной и очищенной огнем духа»[38].

В Священном Писании радость указывается как то, что свойственно Самому Богу. Так, Премудрость Божия (т. е. София) говорит: «Я была при Нем художницею, и была радостью всякий день, веселясь пред лицем Его во все время» (Притч. 8: 30).

Неудивительно, что воссоединение отпавшего человечества с Богом мыслится в категориях обретения вечной радости, о чем предсказывали еще ветхозаветные пророки: «И возвратятся избавленные Господом, придут на Сион с радостным восклицанием; и радость вечная будет над головою их; они найдут радость и веселье, а печаль и воздыхание удалятся» (Ис. 35: 10).

С этим связано то, что явление на земле Спасителя сопровождается возвещением радости как архангелом Гавриилом, явившимся Деве Марии, так и позднее, в ночь Рождества, пастухам, которым «сказал ангел: не бойтесь; я возвещаю вам великую радость, которая будет всем людям» (Лк. 2: 10).

Как пишет святитель Андрей Критский, «является Бог на земле, Бог с небес, Бог между человеками, Бог во чреве Девы – Тот, Которого не вмещает вся вселенная. Теперь природа человеческая начинает предвкушать радость и получает начало обожения… Гавриил служит таинству и взывает к Деве: “Радуйся!” (Лк. 1: 28), чтобы Дочь Адама, происшедшая от племени Давидова, возвратила Собою ту радость, которую потеряла праматерь… В самом деле, была ли и будет ли для рода человеческого какая-нибудь радость более той, как быть причастником Божественного естества, быть в соединении с Богом, быть с Ним едино по причине соединения, и притом ипостасного?»

Господь также указал, что радость Его учеников отлична и даже противоположна радостям мира сего: «Вы восплачете и возрыдаете, а мир возрадуется; вы печальны будете, но печаль ваша в радость будет» (Ин. 16: 20).

Святитель Иоанн Златоуст так объясняет эти слова: «Чтобы показать, что после печали бывает радость, и что печаль рождает радость, и что печаль кратковременна, а радость бесконечна, Господь обращается к примеру из обыкновенной жизни и говорит: “Женщина, когда рождает, терпит скорбь, потому что пришел час ее; но когда родит младенца, уже не помнит скорби от радости, потому что родился человек в мир” (Ин. 16: 21)… Он привел этот пример только для того, чтобы показать, что печаль временна, а радость постоянна»[39].

Христианская радость и страдания неразрывно связаны друг с другом, зависят друг от друга и сосуществуют неразделимо. Как скорбь по поводу греха появляется с радостью, связанной с тем, что грех можно преодолеть, искупить и получить спасение, так и испытание страданиями вызывают радость по поводу того, что человеку за эти страдания будет даровано великое спасение. Поэтому Апостол Иаков призывает христиан: «С великою радостью принимайте, братия мои, когда впадаете в различные искушения, зная, что испытание вашей веры производит терпение; терпение же должно иметь совершенное действие, чтобы вы были совершенны во всей полноте, без всякого недостатка» (Иак.1:2-4).

Таким образом, если мыслить критерием художественного совершенства направленность творящего художника к воссозданию в своем произведении «души» художественного предмета, являющейся отражением «божественной тайны», как естественного богопознания, то искусство – это действительно радость. И эта радость становится «достоянием того, кто умеет взывать из глубины, духовно страдать и духовно одолевать, кому за это открываются Божьи лучи в земных явлениях»[40].

Мы уже выяснили, что по Ильину искусство начинается, с художественного предмета (объекта), а творческое созерцание художника (субъекта) направлено на него. Следовательно, радость, о которой говорит автор нужно искать, прежде всего, в созерцании.

Преп. Иоанн Кассиан много говорит о признаках наступления духовного созерцания. В этот момент человек, прежде всего, испытывает неизреченную радость. Однако внешним проявлением такого состояния могут быть слезы, появляющиеся как плод сердечного сокрушения, которое в данном случае есть не просто сокрушение о своих грехах или раскаяние, сопровождаемое скорбью о содеянном, но означает внезапно охватывающее человека сердечное волнение или восторг, ведущий к безмолвной молитве[41].

И. А. Ильин в своей работе пишет и рассуждает о светском искусстве, поэтому мы не можем явно увидеть указания на молитвенное состояние творящего художника, что было бы легко предположить, если бы речь шла о церковном искусстве. Автор не говорит прямо о том, что радость приходит к человеку через молитву. Тогда все искусство свелось бы только к христианскому. Но нам известны произведения искусства, созданные совсем не христианами. Достаточно привести в пример произведения античных авторов (Платона, Сократа, Аристотеля), целомудренную древнегреческую скульптуру, возвышенную архитектуру, элементы и основы которой до сих пор используются в качестве эталона.

По нашему мнению И. А. Ильин, говоря о том, что «радость предполагает в человеке торжество духовного начала», и что «она доступна лишь тому, кто искал немнимое, подлинное совершенство, испытал его и пленился им; искал его во всем – в себе и людях, в человеческих делах и природе, в знании и в созерцании, в небесах и на земле, имеет ввиду некий прообраз молитвенного предстояния перед «живой тайной Божией». Прообразом молитвенного предстояния у художника не христианина является созерцание красоты, и в этой ситуации художник, желая найти подлинный художественный предмет, т.е. главное, постепенно отбрасывает все неподходящее, ненужное, суетное (см. лекцию вводную).

Святитель Игнатий Брянчанинов в своих творениях наставляет: «Намереваясь принести Богу молитву, отвергни все помышления и попечения земные. Не занимайся мыслями, которые тогда придут к тебе, как бы они ни казались важными, блестящими, нужными. Невозможно в одно и тоже время работать Богу молитвою и занимать ум помышлениями и попечениями посторонними»[42]. Так и художник обязан прежде оставить все посторонние попечения и помышления, освободиться от них.

Таким образом, художник-христианин через безмолвное молитвенное предстояние получает радость через богообщение, которая есть созерцание красоты Бога, и в этой радости способен передать эту красоту в своих произведениях.

Художник, который не является христианином, не имея молитвы и богообщения, созерцает красоту, созданную Творцом, и через нее прикасается Божественной радости, благодаря которой создает свои произведения искусства.

Служение

Второй важной особенностью искусства И. А. Ильин называет служение и пишет: «Все великое в искусстве родилось из служения; служения свободного и добровольного, ибо — вдохновенного. Не из службы или прислуживания, не из властного «заказа», воспринятого рабскою душою. А именно из ответственного, благоговейного служения»[43].

Автор задает вопрос и сам отвечает на него: чему же предстоит и чему служит художник?

«Через него (художника) прорекает себя созданная Богом сущность мира и человека. Ей он и предстоит, как живой тайне Божией; ей он и служит, становясь ее «живым органом». Ее вздох есть его вдохновение; ее сокровенная глубина есть его художественный Предмет; ее пению о самой себе он и призван внимать, кто бы он ни был: музыкант, поэт, живописец, скульптор или архитектор»[44].

Здесь можно подумать о том, что, по мнению И. А. Ильина, художник поклоняется твари вместо Творца. Но далее он пишет: «То, что художник дает людям, есть, прежде всего, и больше всего некий глубокий, таинственный «помысел» о мире, о человеке, о Боге, о путях Божиих и о судьбах человека и мира»[45], и далее «страдание и творческое целение художника становится целением всех, кто воспринимает его создания; его прозрение и умудрение становится их прозрением и умудрением. Они приобщаются его видению и его радости, но лишь при том условии, что они приобщаются и его созерцанию, и его служению, т. е. что они всей душой принимают его дар — его песнь, его поэму, его драму, его картину — всей душой, а не только глазом, или ухом, или памятью, или (еще хуже) всеразлагающей мыслью, как это делают профессиональные критики и любители-формалисты, идущие мимо главного и регистрирующие одни отвлеченные схемы и детали...»[46]. В данном контексте искусство становится способом воспитания, и Ильин подтверждает это словами: «Всякое произведение искусства указывает людям известный путь: оно ведет и учит»[47].

Как мы уже говорили ранее в художественном (как и во всяком духовном) творчестве человека есть две функции, две способности: талант и творческое созерцание. Талант это дар Божий, и в конце времен человек должен дать ответ о том, как он использовал свой талант. Любой благочестивый христианин должен строить свою жизнь согласно евангелиевским истинам и ожидая будущего века, не зарывать свой талант в землю.

Истинный талант расцветает, когда человек обретает правильные понятия о добре, истине, красоте, когда начинает жить по-христиански. Но для этого необходимо смирение и огромная внутренняя борьба со страстями и лжеучениями, которые пленили непросвещенный истиною ум и сердце. Тогда художник озаряется вдохновением свыше, тогда только он может говорить свято, петь свято, живописать свято. Правильные понятия обо всем усваиваются постепенно, по мере очищения от греха и укрепления всего человека благодатию. Первый шаг к познанию духовной жизни – познание своей ограниченности и своего падения как твари. Этому познанию гармонирует чувство покаяния и плача[48].

И если говорить об искусстве как о воспитательном процессе, то развитие и применение человеком своих художественных талантов и есть служение Богу и людям. «Каждый из нас, братия мои, - пишет святой праведный Иоанн Кронштадтский, - должен служить друг другу своими талантами, способностями, силами, своим служебным положением, имуществом, образованием, и не себе только угождать»[49].

Святитель Филарет также отмечает: «Бог, любящий всех как Отец, раздает Свои дары, смотря по человеку: кто не способен стоять на высоте общественного служения, тот может быть полезным для ближних на низшей степени».[50]

Исходя из всего выше сказанного, можно объяснить, почему служение художника, поэта, музыканта должно быть свободным и добровольным. Господь создал человека свободным, «Он даровал свободу духовным существам и направляет их к тому, чтобы они свободно по своей воле, отвергались от зла и обратились к добру»[51]. И любой человек ищущий Бога, делает это по своему желанию. А непризнающий Господа, даже лично столкнувшись с чудесами Божьими и проявлениями Его в мире не найдет Его.

Так художник должен всем своим талантом суметь передать главное, художественный предмет, и на него не должна влиять мода и корысть.

Творчество художника ищущего и передавшего «некий глубокий, таинственный помысел о мире», кроме пользы для него самого, может иметь огромное воспитательное значение и для его зрителя. Если художник не свободен от мнения публики, общественного строя или желает быстрой славы и наживы, то воспитательный процесс в лучшем случае перестает существовать, а чаще просто развращает неразборчивого зрителя, читателя, слушателя.

Можно сделать вывод, что в православном понимании истинное искусство – это один из способов созерцания Божественных действований, которое возможно через осознание человеком своей греховности и через покаяние, и как следствие воссоединение отпавшего человека с Богом, что мыслится в категориях обретения вечной радости.

Искусство – это также один из способов служения Богу и людям талантами, которые Господь дарует каждому человеку.

Возникает вопрос: почему именно эти две категории, служение и радость, избирает Ильин для определения искусства? Эти две категории неразрывно связаны друг с другом и необходимы для искусства. Служить – значит подчинить свою деятельность кому-либо. Служение человека Богу есть хождение в Боге. Служением людям является дарование им через искусство божественной радости, а радостью является служение Бог­у и людям. То есть служение – это радость, а радость в служении. В этом случае и жизнь обоженного человека, и жизнь человека, стремящегося к Богу и их дела, становятся искусством.